Последняя акция

Глава 4

У Маши сегодня — трудная задача. Перед ней сто диковинных фигурок, из которых должна получиться картинка. Она давно просила маму купить эту головоломку со слонами, но мама все отговаривалась. Сначала: «Денег у меня нет на такую ерундистику!», потом: «Уроки делать не будешь из-за этой ерундистики!» Но вот наступили каникулы, и мама наконец раскошелилась.

И уже второй день подряд Маша собирает из диковинных пластиковых фигурок замечательную картинку, не дававшую ей покоя целый год, — стадо разъяренных африканских слонов несется по саванне на фоне туманного розового неба. Она дала себе слово, что соберет ее к маминому приходу. Маша не включает телевизор — пропустила уже «Санту-Барбару», любимый мультик про поросенка Фунтика и пропустит смешной сериал «Элен и ребята» — ничто не должно отвлечь ее от намеченной программы. Но звонит телефон. Она долго не подходит, а он все звонит и звонит — действует на нервы!

— Алло! — говорит она в трубку.

— Ты почему так долго не подходишь? — тревожно спрашивает мама.

— Я была в туалете, — не моргнув глазом, придумывает Маша.

— Машенька, сделай доброе дело — взгляни, на серванте лежит папка со сценарием?

— Сейчас, мамочка! — Маша бежит из кухни в комнату, берет на серванте папку и возвращается к телефону. — Нашла, — сообщает она в трубку.

— Будь так добра — отвези ее дяде Игорю. Я вчера забыла ему отдать, а он только что звонил — ему срочно надо.

— Я не помню, где он живет, — сочиняет Маша — она уже не успеет собрать головоломку.

— Как же, Машенька? Мы ведь на той неделе были в гостях у дяди Игоря.

— А я все равно не помню! — настаивает Маша.

— Возьми ручку и листок бумаги — я тебе сейчас объясню.

Маша вздыхает и снова бежит к серванту.

— Алло! Мамочка, я взяла. — Маша садится за кухонный столик и готова записывать мамины объяснения.

— Сядешь на трамвай, проедешь одну остановку в сторону автовокзала…

— На Фрунзе выходить? — догадывается Маша.

— Видишь, какая ты у меня умница! — радуется мама. — Все знаешь, а говоришь — не помнишь!

— Я дом его забыла… — оправдывается дочь.

— Я тебе напомню. Выходишь, значит, на Фрунзе, переходишь дорогу… Слева у тебя будет гастроном. Помнишь?

— Да.

— Идешь к гастроному и, не доходя, сворачиваешь направо и дальше вверх по улице Фрунзе. Отсчитываешь от гастронома два дома — третий дом дяди Игоря. Поняла?

— Да.

— Запиши адрес. Улица Фрунзе, дом двадцать семь, квартира двенадцать. Это будет первый к тебе подъезд, третий этаж. Записала?

— Да. — Маша старательно выводит «3-й этаж», хотя с закрытыми глазами нашла бы дом дяди Игоря — не раз бывала у него.

— Сделай, Машенька, доброе дело, а то мне так неудобно перед ним! — уговаривает мама. — Это займет всего полчаса.

— Не волнуйся, я отвезу, — по-взрослому заверяет дочь и вешает трубку. — Я ненадолго, слоники, — обещает она наполовину собранной головоломке, — потерпите немножко. — Обувается в матерчатые желтые тапочки, кладет ключ от квартиры в карман шорт, захлопывает дверь и спускается вниз.

Трамвайная остановка совсем рядом — только перейти улицу. Трамвая долго нет. «Пешком быстрей бы вышло! Зато на трамвайчике интересней!» — спорит она сама с собой. Идет! Еле плетется! «Ух ты, какой разукрашенный! — восхищается про себя Маша и входит с передней площадки в розово-серый, с рекламой какого-то турагентства вагон. — Прямо как моя картинка «Слоны в саванне». Людской поток возбужден — давно трамвая не было! Ее толкают, но она крепко держится за ручку водительской двери.

— Девочка, проходи! — советует ей вагоновожатая. — Не стой на дороге!

— Мне выходить на следующей, — жалобно говорит она.

— Одну остановку могла бы и пешком пройти! — суется не в свое дело сильно помятая старушка. — Ножки у тебя молодые!

«И верно, лучше бы я пешком пошла!» — запоздало решает Маша. Двери с трудом закрываются. Едем! Талончик пробивать не надо — постановлением городских властей отменен платный проезд для школьников и пенсионеров.

— Остановка: Фрунзе, — объявляет вагоновожатая.

Все тот же людской поток выпихивает Машу из вагона. Она перебегает улицу, пока не погас «зеленоглазик». А вот и гастроном! Сейчас направо. Тополя этим летом разбушевались! Пуха намело видимо-невидимо! Будто весь город потрошит из окон свои подушки! «Номер двадцать семь, — читает на торце здания Маша. — Теперь в подъезд и на третий этаж!» — бодро скачет она по лестнице.

— Кто к нам пришел?! Проходи-проходи! — Дядя Игорь в голубом халате заводит ее в квартиру и закрывает дверь. — Ты на трамвае, Машенька? — спрашивает он, унося в комнату папку со сценарием.

— Да, — отвечает она и топчется на месте — ей хочется в туалет, но признаться стыдно.

— Тебя не затолкали, бедненькую? — жалеет ее дядя Игорь. — Что ты стоишь у порога? Проходи в комнату, попьем чаю — чайник сейчас закипит!

— Я пойду, дядя Игорь. У меня много дел! — Она посидела бы с ним, попила чаю, он бы ее посмешил — он всегда ее смешит. А потом она сходила бы в туалет — тогда бы уже было прилично, но… Как же слоны, бегущие по саванне? Она ведь обещала им, что уходит ненадолго?

— Ну, раз так, — разводит он руками, — не смею тебя задерживать.

Он поворачивает дверной замок.

— Передавай маме привет.

— До свидания, дядя Игорь! В следующий раз обязательно попьем чаю! — машет она ему рукой со ступенек, сбегает вниз и выскакивает на улицу.

«Теперь уж я точно на трамвае не поеду — пойду пешком! — решает она и тут же сама себе противоречит: — Как писать хочется! Я не дойду!»

— Машенька! — раздается откуда-то слева. Она поворачивает голову. — Ты меня узнаешь? — В ответ она кокетливо кивает — конечно, узнает. Маша держит руки в карманах шорт и слегка приседает. — Что ты тут делаешь? Садись — подвезу…

Он, конечно, наврал Мишке, что всего два раза в год посещал райком. По пути к дому Маликовой Юра вспоминал июль восемьдесят шестого…

Ольга еще и года не проработала в райкоме, когда на ее плечи взвалили тяжкий груз.

Два раза в год каждый район города нес почетную вахту на Посту № 1 — у Вечного огня. Райком составлял график с расчетом на десять учебных заведений: школ и ПТУ. И третий секретарь райкома контролировал подготовку к вахте в каждом из этих заведений.

С начальником Поста № 1, товарищем Епифановым, шутки были плохи. Если почетный караул школы или училища плохо подготовлен — хромает дисциплина, не отработан ритуально-строевой шаг, не проводятся политинформации и встречи с интересными людьми, — Епифанов по окончании вахты звонит в горком Кире Игнатовой, и уж Кира Игнатова без промедления вызывает третьего на «ковер» — на бюро горкома.

Маликовой в тот год «повезло» вдвойне. Кроме того, что Пост № 1 — дело хлопотное, так еще время «попоститься», как шутили в райкоме, выпало на июль, то есть на каникулы. В училищах каникулы начинались с середины июля, и Ольга в этой нелегкой гонке, чтобы удержаться в седле, то бишь в собственном кресле, решила «поставить» на училища. Но оставалось еще тринадцать незаполненных дней. Выход подсказал Стацюра — он всегда находил выход.

— Что ты мечешься? — одарил он ее своей незабываемой улыбкой. — В твоем распоряжении будет целый трудовой лагерь! Наберешь из него караул! Там будет человек шестьдесят, если не больше! А полностью укомплектованный караул сколько?

— Двадцать пять, — как на аттестации, выдала Ольга.

— У тебя еще будет выбор!

На том и порешили.

Соболеву она позвонила в конце мая.

— Юра, вы стоите первыми.

Это ему польстило — в начале и в конце вахты ставили всегда самых-самых.

На четвертом году работы секретарем училища такие мероприятия, как Пост № 1, Юру уже не пугали, а, наоборот, радовали. Еще больше радовались ребята и девчонки в комитете — все заядлые «постовцы», кое-кто отстоял уже по три раза. Какой пацан не мечтает шагать на виду у всего города в красивой форме с погонами и аксельбантами, а главное, с настоящим автоматом в руках! И девчонкам нравилась форма, и девчонкам нравилось ходить ритуально-строевым шагом, а также им в обязанности вменялось поздравлять молодоженов, которые бесчисленным потоком ехали в пятницу и субботу к Вечному огню, а еще они имели право наводить порядок на площади Коммунаров — следить, чтобы люди не сорили и не курили у священной братской могилы.

К военруку он не стал обращаться за помощью. Зачем, когда в комитете столько опытных «строевиков». И жизнь будущего караула забурлила сама собой — двадцать пять оставались после учебы и маршировали на плацу, а потом шли в комитет пить чай. Юра только успевал ставить самовар! Маликова приехала к нему с проверкой в конце июня и поразилась его успехами. Он угощал ее чаем с пряниками, а под окном маршировали, разводили, снова маршировали.

— Ты не Соболев, — не верила своим глазам Ольга, — ты — Макаренко!

— Видела бы ты этого Макаренко три года назад, — грустно улыбнулся Юра, — когда я не знал, с чем едят этот Пост, а местный военрук запил! А на твоем месте сидела Мартынова, которая только и умела, что ставить вопрос ребром и применять репрессивные меры! Вот я тогда покрутился!

— Что же ты сделал?

— Заказал автобус и отвез весь караул прямо к Епифанову в караулку, а там у него консультанты за два часа всему обучили — шагу, разводу и прочему… — Юра помолчал с минуту и продолжил: — Стояли в середине января, в двадцатипятиградусные морозы. Епифанов отказался из-за мороза снимать Пост, выслуживался, гад, перед горкомом! Еле упросил его, чтобы вместо получаса смены стояли пятнадцать минут. А на второй день совсем весело стало — возле караулки прорвало трубу, и вода залила всю проезжую часть. Об этом сообщил разводящий первой смены, когда смена уже заступила на Пост — девчонки в промокших валенках!

— А парни? — Маликовой от этих рассказов становилось все хуже и хуже.

— Парням запрещалось стоять в валенках — только в ботинках! Вот и пришлось им весь день таскать девчонок через улицу на руках! На третий день — кто с температурой, кто с отмороженным носом… Едва достояли!

Маликова уехала, удовлетворенная подготовкой караула к вахте, о чем рапортовала Стацюре и Епифанову.

На открытие вахты Стацюра не приехал — ушел в отпуск.

Шесть дней отстояли на «ура». Всегда придирчивый и скупой на похвалы Епифанов на этот раз дал волю чувствам:

— Молодец, Юра, растешь! — Он говорил отрывисто, глядя на собеседника в упор и утопая в красных непереходящих знаменах. — Буду ходатайствовать перед Буслаевой о награждении тебя грамотой обкома ВЛКСМ! — И добавил уже помягче: — Коллектив у тебя в этот раз больно хорош! Я это сразу чувствую, с первого дня, — атмосфера дружбы, сплоченности и, главное, взаимоуважения. Большая редкость! Особенно в ПТУ!

Вернувшись в родные пенаты, Соболев попал с корабля на бал. Без его ведома он был назначен командиром «прополочного десанта» на полях Первомайского совхоза. Благо дело, совхоз был недалеко от училища — в девять часов их высаживали на поле, а в два «трубили отбой», и автобусы развозили пэтэушников по домам.

Наступило девятнадцатое июля, когда по графику Маликовой на Пост заступает трудовой районный лагерь. Уже за неделю Ольга начала бить тревогу — в лагере отдыхали и работали всего тридцать человек, но только половина из них были пригодны для вахты, другая половина — больные и калеки. Она воспользовалась опытом Соболева — заказала автобус и привезла пятнадцать человек в караулку Епифанова. Их там поднатаскали, но начальник объявил Ольге, что неукомплектованный караул он на вахту не пустит! И девятнадцатого июля Вечный огонь погас…

В этот день перед посадкой в автобус Юре вручили телефонограмму: «Срочно приезжай в райком! Буду ждать тебя допоздна! Маликова».

Он явился в райком в пятом часу в сапогах и «телаге». Однажды Мартынова его взгрела за появление в «святая святых» в подобном виде, но Ольге, похоже, было не до этикета. Она плакала, уронив голову на стол, отложив в сторону очки. Соболев в первую минуту даже растерялся.

— Оля! Оля! — взял он ее за плечи. — Что случилось?

Плачущий третий секретарь — немыслимая картина для райкома! Она подняла голову, и он увидел красивые темно-карие глаза с мокрыми детскими ресницами. Перед ним сидел не третий, не «железная райкомовская маска» — перед ним сидела расстроенная женщина с живыми глазами.

— Садись, Юра, — прошептала она, вытерла слезы и хотела надеть очки, но он ее остановил:

— Не надевай пока!

— Но я тебя плохо вижу, — не поняла Ольга.

— Зато я тебя хорошо!

— Юра, — начала она, — у нас ЧП…

— Вахта? — сразу догадался он.

— Всего пятнадцать человек. Понимаешь? Три плохо обученные смены, два разводящих, не умеющих разводить, и командир, не умеющий командовать! — Она горько усмехнулась. — Епифанов закрыл Пост, погасил Огонь — объявил три дня профилактики. Сказал: «Ни для кого такого исключения не делал, только за твои красивые глазки!» Кира уже знает — рвет и мечет! Только что звонила — если к двадцать первому караул не будет укомплектован, меня снимут и исключат из партии!

— Прикинь, — предложил Юра, — сколько у тебя девочек и мальчиков, чтоб мы с тобой не просчитались. Епифанов не даст девочкам автоматы, а мальчикам поздравлять молодоженов!

Ольга надела очки и пробежалась по своему списку.

— У меня восемь мальчиков и шесть девочек.

— Значит, нужны четыре девочки и два мальчика, — сообразил Юра.

— Ты сможешь? — осторожно спросила она.

— Не знаю, Оля, — честно ответил он. — Со «старичками» не было бы проблем, но все они на практике, на заводе — оттуда их не выцарапать. Остаются те, кто стоял в первый раз, они у меня в совхозе…

— Помощь с моей нужна стороны?

— У них с двадцать первого начинаются каникулы — завтра последний день. — Юра задумался, Ольга опять поникла головой. — Сама понимаешь — заставить я их не могу! Позвоню тебе завтра в это же время.

— Уже будет поздно, Юра! Я должна до двух дать Игнатовой ответ!

— Скажи ей, чтобы она на двадцать второе июля отложила все мероприятия — в одиннадцать ноль-ноль она в досуговой программе караула с рассказом о Павлике Морозове!..

Он ничего не стал им говорить о профилактике Огня, а только предложил после совхоза съездить на Пост.

— Ты с ума сошел, Юра! — возмущались девчонки. — В таком виде на площадь Коммунаров!

Но в конце концов желание съездить туда, где прошло шесть незабываемых дней, пересилило девичьи капризы. К тому же любопытно посмотреть, как стоят другие.

Когда приехали на площадь Коммунаров, так и сели от неожиданности — Огня нет, на площади валяется мусор, по мемориалу ползает малышня. У кого-то показались слезы…

— Что это, Юра?

— Не знаю, — пожал он плечами — играть так играть до конца.

Решили отправиться к Епифанову, в караулку.

— Некому стоять в вашем районе! — взвизгнул Епифанов — нервы уже начали сдавать, телефон не умолкал весь день, звонили возмущенные ветераны.

— Едем в райком! — постановили все вместе. Юра готов был их расцеловать — ни в ком не ошибся!

— Давайте-ка домой! — предложил он. — До райкома я сам доберусь. А завтра к двум часам все к Епифанову — на прием караула!

— Я теперь тебе до гроба обязана, — сказала ему тогда Ольга.

«Помнит ли она об этом? — думал Юра, поднимаясь к ней на пятый этаж. — Теперь все кажется смешным! Уже четыре года, как упразднен Пост, и никто не проливает слез по этому поводу. А те девчонки из восемьдесят шестого? Заплакали бы они сейчас? Скорее бы посмеялись, как я смеюсь над своей нелепой комсомольской молодостью!»

Он позвонил.

— Юрка! Как ты узнал мой адрес?! — Она бросилась ему на шею. — Проходи! Проходи, Юрочка! — суетилась она вокруг него. — Сколько же мы не виделись? — На него смотрели все те же красивые темно-карие глаза с длинными пушистыми ресницами. Без очков.

— Да, пожалуй, лет восемь, — промолвил наконец Юра, ошарашенный столь теплым приемом. В просторной, светлой комнате было уютно, он сел в кресло и положил рядом на журнальный столик шоколад, купленный по дороге. — Это тебе.

— Ты совсем не изменился! — всплеснула руками Ольга.

— А ты теперь видишь без очков? — Он все ждал, когда она их наденет.

— Представь себе! Я в прошлом году сделала операцию.

Перед ним стояла совсем другая Ольга. Так ведь и он совсем другой! Время не придало ей свежести, зато убило вирус высокомерия и пренебрежения, так успешно прививаемый чиновникам всех исторических формаций. Она порадовала его своей открытостью и веселостью. Веселостью? А как же Лиза? Или эта веселость только для него, для старого друга? Юра огляделся — в этой уютной комнате ничто не указывало на пребывание в ней еще кого-то, кроме хозяйки дома: диван, два кресла, журнальный столик, строгие книжные полки, женское платье, перекинутое через спинку стула…

— Кофе поставить?

— Не надо, — помотал он головой, — я сегодня уже столько его выпил!

— Я много разного про тебя слышала в эти годы, — защебетала она, присаживаясь напротив, — ты так скоропостижно ушел из комсомола — я долго не могла привыкнуть, что тебя нет! Ушел, не попрощавшись, по-английски!

— Я заходил — тебя не было.

— Помню-помню! Приезжаю с семинара, а на столе — увядшие розы и записка: «Я ушел. Соболев». — Ольга закурила, руки дрожали — нахлынули воспоминания. — Для меня твой уход до сих пор загадка. Тебя только избрали на новый срок, училище твое в городе на хорошем счету, Иван тебя хоть и не любил, но не трогал, а главное, Кира Игнатова включила в свой «резерв» — ты бы через год занял ее место!

Юра засмеялся и ласково обратился к ней:

— Ну, как ты не понимаешь, Оленька? Не тот я человек — «чужой среди своих»! Валерич, когда уходила, тоже включила меня в свой «резерв», а место ее заняла Буслаева! Не стал я инструктором обкома! И не был бы никогда секретарем горкома! И не буду никогда председателем инвестиционного фонда, потому что люди кругом гораздо понахрапистей, чем я!

— На Ивана намекаешь? — сразу догадалась она и горько улыбнулась. — Да, Иван своего не упустит, но и о других не забудет! Я никогда не понимала, как можно с ним враждовать?

— А я — как можно с ним дружить!

Ольга залилась легким румянцем. «Неужели Мишка прав насчет их связи?» — спросил себя Соболев.

— Может, выпьем? — предложила Маликова. — У меня есть виски.

— Не откажусь.

Она отправилась на кухню, а Юра — к книжным полкам. По книгам он судил о хозяине квартиры — это был для него своеобразный пароль, но на сей раз не книги привлекли его внимание, а фотография на полке, за стеклом. Море, пляж, Ольга в открытом купальнике стоит в обнимку с полуголым Иваном, а в ногах у них сидит на песке девочка лет семи — косички, вздернутый нос, прищурилась от солнца. Надпись внизу: «Сочи — 92».

— Виски прекрасно сочетается с пепси! — Ольга принесла на подносе фужеры и несколько бутербродов.

— Это Лиза? — показал он ей фотографию.

— Откуда ты знаешь? — опустилась она в кресло, едва не выронив поднос. — Соболев, ты меня пугаешь!

Они выпили, закусили, и Маликова рассказала все. Лиза на самом деле ей не дочь, а племянница. Сестра ее Светка, мать Лизы, сидит в тюрьме, и Ольге пришлось с трех лет воспитывать девочку.

— Из-за нее ушла из комсомола, — вздохнула она. — Лиза называет меня мамой, а я всем говорю, что она моя дочь. — Ольга закрыла лицо ладонями. — Вот и проворонила дочь! Уже вторую неделю ни ответа, ни привета!.. — Она пила неразведенное виски.

— Тебе не кажется, — осторожно начал он, — что Лиза хорошо знала похитителя?

— Кажется… — Она налила себе еще. — Прости, Юра, нервы… Я потихоньку спиваюсь… Не мог ее среди бела дня в таком людном месте увезти чужой. Она ведь уже не маленькая — конфеткой не заманишь! Я перебрала всех, с кем общалась Лиза, — их не так уж много, но никого подозревать не могу…

— Ты не могла бы составить список? — пришло вдруг ему в голову. Ольга тупо посмотрела на него. «Уже пьяна!» — с досадой отметил Юра.

— В другой раз, Юрочка! В другой раз! Я устала! Я очень устала! У меня нет больше сил! Понимаешь? Нет больше сил! Я жду ее каждый день, а она не приходит! С утра до утра — не сплю, жду, как дура! А ее все нет! — У Ольги началась истерика.

Юра уложил ее на диван.

— Мы не будем больше о ней говорить! Не будем! Хорошо? — Она засмеялась. — Будем вспоминать нашу молодость! Наши комсомольские делишки! Наших боевых товарищей! — В голосе ее звучала явная издевка. — И в первую голову вспомним Киру Игнатову! — Она опять засмеялась. — Ты, Юрочка, наверно, до сих пор думаешь, что ей нужен был твой театр? Тьфу! Ты, дурачок, ей нужен был! Ты! Тебя она хотела, сучка похотливая!..

— Оля, ты пьяна. Может, не надо?

Ничего на свете он так не боялся, как бабских истерик.

— Нет — надо! Надо, наивный наш Юра! — погладила она его по голове. — С ней ты тоже не попрощался, неблагодарная скотина! «Я ушел. Соболев», — и все — гуд-бай, Кирка или кирка, кому что нравится! Она после тебя недолго проторчала в горкоме! Быстро смекнула, что к чему, — вышла замуж за первого встречного Ганса и укатила в Германию! — Ольга перевела дыхание и вновь залилась смехом. — А еще вспомним нашего незабвенного Почетного Караульщика! — Она надула щеки и сделала глупые глаза. — «Помните, что Вечный огонь — это не святое место, а священное!» Свинья! Якшается нынче с попами, организует благотворительные фонды, собирает деньги на храмы и себя при этом не забывает — купил недавно новый джип! — Юра вздрогнул при этих словах, но Ольгу безудержно несло дальше. — И не забудем мать родную — Галку Буслаеву! Ты опять на нее, толстожопую, пашешь? Что ж, она девка правильная, аккуратная — косточки к косточкам, черепочки к черепочкам! — Ольга приподнялась и прохрипела Соболеву в ухо: — Грязные делишки за ней водятся, Юра! Держись от нее подальше!..

Останки воина, привезенные с Псковщины, хоронили без помпы, в обыкновенном гробу на деревенском кладбище, рядом с матерью, не дождавшейся сына с войны и скончавшейся еще в семьдесят первом. Никого из родственников солдата не осталось в живых, или, может, в деревне никто уже не проживал — на кладбище топтались лишь несколько местных старушек, помнящих сына и мать. Они время от времени крестились, шмыгали носами, утирали платочками слезы.

Галка Буслаева, возвышаясь над старушками, давала «поисковцам» последние указания. В «коммунистические времена» она обязательно разразилась бы речью, но сейчас все пущено на самотек!

Накрапывал дождь — погода к вечеру испортилась. Парни хорошо знали свое «могильное» дело — медленно на веревках опустить в яму гроб, обшитый красным полотном, легкий, словно пустой: высохшие кости — не тяжкий груз.

Галке сегодня нездоровилось, на лбу выступила испарина — с утра напичкала организм таблетками. Вчера много выпили с сожителем. Он мужичок — ничего себе, крепенький, хоть и в возрасте и дышит ей в пуп! Люто ревнует ее ко всякой мужской особи! А у самого-то — жена в Крыму и двое детей! Вчера он у нее дома перебрал! Услышав в телефонной трубке мужской голос, запустил аппаратом в стену, лишив Буслаеву связи. Она, правда, тоже не растерялась — засветила ему под глаз такой «фонарь», что еще неделю будет экономить электроэнергию!

Когда гроб опустили, одна из старушек вдруг упала на сырую глину и запричитала:

— Ой! Ой! Загубили душу невинную!

Старушки взяли под локти убивавшуюся, а кто-то пояснил:

— Любила она его, сердечная. Ей в сорок первом всего пятнадцать годков было!

А другой голос прокомментировал по-своему:

— Да, из ума уже выжила Евдокия!

— Что с тобой, Галя? — спрашивает «могильщик» в грязной серой ветровке. — Ты вся дрожишь!

— Заболеваю… — улыбается она в ответ бледными губами.

Дождь все усиливался. «А зонт мой остался у Татьяны!» — вспомнил Юра, прячась в телефонной будке. Он снял трубку — сколько можно оттягивать? Соболев опять почувствовал страх, набирая знакомый номер. Раньше он его обычно набирал, чтобы сообщить, что задерживается, и слышал на другом конце провода ледяное: «Все сказал? Молодец!» — и короткие гудки.

— Таня? Это я. Здравствуй.

— Привет! — У нее веселое настроение! Сейчас он ее немножко попугает.

— Я на один день вырвался в город… — начал он робко «пугать».

— Поздравляю! — Таня не к месту расхохоталась — очевидно, ее кто-то рассмешил.

Он вспомнил, что десять лет назад точно в такой же ситуации и, возможно, в этот же день он позвонил ей на работу, в конструкторское бюро. «Где ты?!» — закричала она в трубку. «Дома!» — «Никуда не уходи! Я сейчас отпрошусь!» И примчалась на такси!

— Мне мама утром сказала… — начал он снова.

— Юра, говори быстрей — у меня гости! — Нетерпеливость Татьяны вывела его из себя, и он выпалил:

— Если эти гости тебе дороже, чем дочь, можешь повесить трубку! У тебя это виртуозно получается! — Он был вне себя от гнева и ревности, потому что уже ясно слышал мужской голос в своей бывшей квартире.

— Что случилось? — Она вдруг посерьезнела и сказала кому-то: «Закрой дверь!» — и на чей-то вопрос ответила: «Муж!»

— Я бы не стал тебе звонить, — оправдывался он, — но вокруг творятся непонятные дела! И я обязан тебя предупредить! — Она хотела что-то съязвить, но он не дал ей. — Умоляю, не перебивай — все слишком серьезно! В городе пропадают девочки десяти-одиннадцати лет…

— Ах, как ты напугался, миленький! Ты вспомнил, что у тебя есть дочь? Посмотрите на примерного отца! — И с ласковой издевкой добавила: — Юрочка, про то, как исчезают девочки, мне говорила еще моя бабушка двадцать лет назад!

— Таня, девочки исчезают на глазах у всех, и никто не понимает в чем дело!

— Тебе надо обратиться к психиатру!

— Дура!

— Идиот! — Она все-таки бросила трубку.

«У него еще хватает наглости звонить мне!» — пожаловалась она телефонному аппарату и прошла в комнату, где ее встретил любопытный взгляд мужчины. Мужчине было лет под пятьдесят. Его круглое, вечно красное лицо знали многие. Мужчину звали просто — Ленчик. Он открыл первое в городе частное кафе и сеть магазинов. Ленчик и устроил Татьяну официанткой в ресторан.

— Что ему нужно? — пробурчал он.

— Соскучился!

Соболев отвлек Татьяну от очень важного дела — накладывания макияжа, и поэтому выглядела она довольно странно — белый напудренный рот и ярко накрашенный только один правый глаз. Ленчик пригласил Татьяну в театр и сидел как на иголках — Татьяна так тщательно собиралась, будто это ей выходить на сцену. К Ленчику она относилась с полным пренебрежением, а он млел перед нею. Белобрысый, бесцветный, а теперь уже и лысый Ленчик всю жизнь мечтал о такой жгучей брюнетке, как Татьяна! Холодная и капризная, она сжигала его без остатка!

— Танюша, мы опоздаем! — волновался Ленчик.

— Что это за Танюша? Не называй меня так!

Она нервничала. Звонок бывшего мужа взбудоражил ее. Она боялась признаться себе, что скучает по нему, и чем дальше — тем чувствительней. «Что ни говори, а Соболев был удобный муж!» — показала она себе язык в зеркальце для румян. Она воспринимала окружающих ее людей как мебель: удобный — неудобный, красивый — некрасивый, дорогой — дешевый!

— Мама, вы надолго? — заглянула к ним в комнату точная Татьянина копия с распущенными черными волосами. Ленчика Аня презирала за лысину и пролетарский цвет лица.

— Что ты спрашиваешь — не знаешь, когда спектакли кончаются?

Аня хлопнула дверью. «Суется куда не надо!» Татьяна надела темно-синее вечернее платье с бриллиантовым гарнитуром, подаренным Ленчиком.

— Дождь разошелся, — не зная, о чем говорить, сказал он.

«Какая беспросветная скука! — подумала она, делая последний штрих. — Зачем мне этот спектакль? Зачем мне этот лысый кавалер? Куда я еду? Аньку оставляю одну! Соболев волновался, когда говорил. Может, и в самом деле — серьезно? Дождь за окном — ненавижу такую погоду!»

— Танечка, до начала спектакля осталось всего двадцать минут, — осторожно оповестил Ленчик.

— Я — все. — Она надела туфли на высоких каблуках и прошла в комнату к дочери. — Аня, никому не открывай! Слышишь? И никаких подружек!

— Ну, мама! — И без того надутая Аня надулась еще больше.

— Никаких подружек! Поняла? — Она посмотрела строго на дочь. — В городе пропадают девочки твоего возраста!

«Хоть будет чем теперь пугать», — посмеялась Татьяна в душе.

— Какие девочки? — Аня состроила гримасу недоверия, как бы говоря: «Ну-ну, вешай мне лапшу на уши!»

«Дождь, кажется, зарядил до утра», — подумала Татьяна, выходя из подъезда под широким зонтом Ленчика. Он открыл перед ней дверцу своего новенького джипа, и Татьяна удобно устроилась на заднем сиденье — не любила сидеть впереди.

— А где же твой славный «рено»? — безразлично поинтересовалась она.

— Надоел — поставил в гараж!

Они выехали на улицу Амундсена, потом понеслись по Московской — Ленчик выжимал из машины все, — повернули на Главный проспект, проехали мимо кафе «У Ленчика» и направились к ТЮЗу, где сегодня собирался весь «высший театральный свет» на ежегодный «капустник». Вход — только для избранных.

Остановившись у светофора, Ленчик выругался про себя — до начала оставалось три минуты, а он смертельно не любил опаздывать! В окно автомобиля Татьяна увидела совсем молоденькую девчушку, лет пятнадцати, пересекавшую с коляской проезжую часть. «Куда она в такой дождь с ребенком? — подумала Татьяна. — Что это я? Сама такая же дурочка несмышленая была, когда родила Аньку!» И в какое-то мгновение перед ее глазами пронеслись страшные картины двенадцатилетней давности — тяжелые роды, а после родов операция, вырезали аппендицит, а после аппендицита новая напасть — пневмония у семимесячной Анечки! Полный набор советских, грязных, убогих больниц!..

— Прости, Леня, — положила она ему руку на плечо, — мне что-то нездоровится! Отвези меня домой…

Не дождавшись звонка Юры, Миша вернулся в лагерь. Он вымок до нитки, пока шел от автобусной остановки. Первым делом заглянул к Трениной. Лариса встретила его прохладной улыбкой.

— Юрка не приезжал? — спросил у нее Блюм.

— Не изволили-с вернуться! — Тренина сосредоточенно вязала носок и не смотрела в сторону Блюма. Элла Валентиновна старательно изучала журнал «Бурда моден».

— А меня вот угораздило… — потерянно начал он, и Лариса почувствовала, как он выкатил свою нижнюю губу, и не смогла удержаться, чтобы не взглянуть, — до того потешно это выглядело!

Миша стоял в луже стекавшей с него воды, широко растопырив свои толстые пальцы. Тренина фыркнула, но удержалась от дальнейшего смеха, вновь сосредоточившись на вязании. Лишь посоветовала:

— Вам, Михаил Львович, надобно-с переодеться, выпить чаю с малиной и лечь баиньки!

— Где взять малину-с? — Он принял ее игру, но с непривычки у него вышло не русское лакейское, а какое-то латинское алхимическое.

— Нате-с! — протянула она ему банку с вареньем.

— Не пью-с в одиночку-с! — заявил Миша и вышел.

Дома он содрал с себя одежду, достал из тумбочки банное полотенце и принялся обтираться. Его записка так и лежала на столе.

— Из-за своей вредности влипнет в какую-нибудь историю, — произнес он вслух.

Полдня Миша проторчал у Жданова, а Юра так и не позвонил. «Где его теперь искать, господин в шляпе? — обращался Блюм к портрету Гельдерода, открыв любимую книжку Соболева. — А, господин в шляпе? Чего молчишь?» Он взглянул на часы — половина десятого, — через пятнадцать минут из города прибудет последний автобус. Блюм звонил его матери — она уверяла, что Юра собирался сегодня вернуться в лагерь.

Дверь скрипнула. Они оба вскрикнули от неожиданности. Миша не ждал гостей, а Лариса не думала, что застанет его в чем мать родила! В результате банка с вареньем пала жертвой их взаимного изумления! Лариса хотела подобрать осколки.

— Оставь! — приказал он и принялся облизывать ее руки, вымазанные вареньем.

— Какой ты ребенок! — целовала она его рыжие кудри, но вдруг опомнилась: — Мишка, ты простудишься и заболеешь! Марш в постель!

— В постель — так в постель! — сгреб он ее в широкие ладони и понес на кровать.

— Что ты делаешь? — слабо возмущалась Лариса, пьянея от его ласк. — Погаси же свет!

— Я хочу при свете! — капризничал Блюм, стягивая с нее трусики. — Мне надоела темнота, лес, озеро и…

— Я с ума от тебя схожу! — стонала Лариса.

Михаил хотел еще что-то добавить про свечение над озером и про назойливый вертолет, но мысли покинули его. Слишком внезапен был ее первый оргазм и те слова, которые она прошептала ему на ухо: «Еще никто меня так не истязал, маркиз…»

Ему никуда не хотелось идти. Лагерь опротивел — разве о такой работе, о таком творчестве он мечтал? Массовик-затейник — насмешка судьбы! Ехать к матери — тоже мука, она и так едва перебивается от пенсии до пенсии, еще нахлебник — сын свалился на ее седую голову!

Дом Крыловой оказался совсем близко. Юра не спеша поднимался на второй этаж. «Пошел по бабам, — горько усмехнулся он про себя и добавил: — По одиноким бабам. А почему они одинокие? Обе очень даже привлекательные! — Он с минуту потоптался перед дверью. — Что, страшно, Соболев? Эк она тебя напугала. Даже коленки дрожат! Хорошо Мишке рассуждать — «Черту будет рада!» — сам небось ни за что бы не пошел. Нет, Мишка как раз пошел бы! Ему только покажи бабу!» Он услышал внизу шаги — кто-то поднимался наверх. «Хуже нет — торчать огородным пугалом в незнакомом подъезде!» Он позвонил.

— Может, вам помочь? — раздался за его спиной женский голос. Полина Аркадьевна держала в обеих руках по тяжелому пакету с продуктами. Ее легкое бледно-розовое платье из шифона намокло и прилипло к телу так, что сквозь него просматривались белые трусики, лифчик и голый пупок. В этот голый пупок и уставился вконец обалдевший Соболев. — Вы долго еще будете меня рассматривать? — бросила она и поставила пакеты на пол.

— Извините. Я вот… хотел… на минутку… — бессвязно оправдывался Юра.

Крылова достала из сумочки, висевшей у нее на плече, ключи и быстрым движением открыла дверь.

— Проходите, коль пришли! — прервала она его объяснения. Он помог ей занести в коридор пакеты. — Я сейчас! — скрылась она в ванной.

Квартира Крыловой выгодно отличалась от «хрущевки» Маликовой. Новый дом — новая планировка. Соболев оказался в просторном холле с камином. Стены холла были оклеены голубыми в тонкую синюю полоску обоями и прекрасно гармонировали с двумя креслами необычной полукруглой формы. Юра облокотился на дверь, чтобы не нарушить гармонию своим изрядно вымокшим седалищем. «Куда я попал? К наложнице какого-нибудь банкира? — оценил он обстановочку. — Что-то не очень она смахивает на наложницу!» Полина вышла из ванной в голубом — под цвет стен — махровом халате.

— Что же вы не присаживаетесь? — Не дожидаясь ответа, она отнесла пакеты с продуктами на кухню, а вернувшись, одарила его неласковым взглядом. — Вы так и будете стоять в дверях?

— Боюсь осквернить ваше кресло, Полина Аркадьевна, — несколько манерно произнес он.

— Послушайте… Как вас там по имени-отчеству? — даже не пыталась вспомнить Крылова.

— Юрий Викторович, — подсказал ей Соболев.

— Так вот, Юрий Викторович, не буду скрывать, что ваш визит не доставил мне огромной радости! — Она заметно волновалась. — Но тем не менее вы обязаны мне рассказать все детально, как пропала Ксюша… — Она перевела дыхание и вытерла испарину, выступившую на лбу от волнения. — Поэтому примите, что ли, душ, я не знаю… — Она сомневалась в этичности своего предложения. — И давайте поговорим — разговор будет долгий. — Она бросила ему тапочки и исчезла в одной из двух комнат. Пока Юра переобувался, она положила на спинку кресла мужской халат и банное полотенце. — Думаю, вам будет в самый раз, — указала она на халат. — А я пока чего-нибудь приготовлю — не ела со вчерашнего дня, как уехала из вашего проклятого лагеря! — Голос ее при этом смягчился, видимо, от жалости к себе. — Да, и повесьте свою одежду на веревку в ванной! — крикнула она уже из кухни.

На веревке в ванной уже висело ее розовое шифоновое платье. «Она всю одежду подбирает под цвет стен в своей квартире?» — сострил про себя Соболев, разглядывая розовые стены ванной комнаты. Розовым здесь было все — кафель, сама ванна, раковина… Только пол сиреневый да потолок… «Бог ты мой!» — воскликнул Юра, увидев свое испуганное лицо в зеркальном потолке…

Они сидели за столом на кухне, ели яичницу с окороком, запивали красным вином, привезенным Крыловой из Испании, и Юра рассказывал ей грустную повесть о девочке Ксюше в образе маркиза Карабаса. Он снова все прокрутил в своей памяти — взрыв «дымовушки», люк и заводную мышь вместо Карабаса. Он вспомнил, что сегодня ему снилась эта самая мышь — она металась по сцене и хохотала Ксюшиным смехом, но об этом Юра умолчал. Время от времени Полина курила в открытую форточку, и нарастающий шум дождя только прибавлял грусти.

— Вы меня извините за вчерашнее, — сказала она вдруг. — Я понимаю, что неправа… нашло что-то… Надо было на ком-то выместить боль и гнев… — Полина замолчала и тихо заплакала. Он не знал, как ее утешить, но она и не нуждалась в его сочувствии, она включила магнитофон, и хор испанцев запел андалузскую народную песню «Изабелла Севильяна».

Теперь уже можно было плакать в голос.

— Мне пора, Полина Аркадьевна, — засобирался Соболев.

— Куда вы в такой дождь? — вытерла она слезы. — У вас ведь и зонта нет?

Он развел руками:

— Остался у бывшей жены…

— У вас и жены нет? Бедняжка! — язвительно посочувствовала она. — А когда уходит последний автобус до лагеря?

— Уже ушел.

— В таком случае, переночуйте у меня — утром уедете, — запросто предложила она.

— А вы не боитесь — с незнакомым мужчиной? — с пошлой улыбкой поинтересовался Юра. Он сам не понимал, почему у него все так по-дурацки выходит, и ужасно злился на себя в душе.

— Вы — идиот! — хрипло выговорила Полина. — Я боюсь оставаться одна! Неужели это непонятно? — Она закрыла ладонями лицо и быстрым шагом покинула кухню.

Юра снова присел на табурет, посмотрел на мягкие тапочки, которые подошли ему по размеру, на зеленый махровый халат — чуть великоват, но не смертельно. «Где же тот мужчина, кому все это было куплено? — подумал Соболев. — Его утешений она, по всей видимости, не ждет». Он также поймал себя на мысли, что ужасно соскучился по такой уютной, домашней обстановке. За окном шел дождь, а здесь заливалась гитара, шумели трещотки, стучали кастаньеты, хор испанцев пел про какую-то Изабеллу.

— Где же его черти носят? — волновался Михаил.

— Ты хочешь, чтобы черти принесли его сюда? — улыбнулась в темноте Лариса, завивая кудряшки на его груди, и, вспомнив что-то, засмеялась.

— Ты чего?

— Знаешь, мужики с бабами в деревне упились — началась массовая белая горячка!

— Что такое? — не понимал Блюм, но заражался Ларисиным смехом.

— Они болтают, что в прошлое воскресенье черти и ведьмы устроили на озере шабаш! Лесник Трофимыч крестится-божится, что собственными глазами видел, как они кружили над озером, слетаясь на оргию! — Перестав смеяться, Лариса шепнула ему на ухо: — По-моему, он нас с тобой видел в самый интересный момент! Рыжего черта и ведьму!

Миша смеялся, но при этом напряженно думал: «А если он видел кое-что покруче?» Все эти дни Блюм постоянно возвращался к тому странному свечению, нимбу над лесом и озером и никак не мог объяснить суть этого явления.

— Представляешь, — продолжала Лариса, — мужики теперь боятся ловить на озере рыбу, а бабы — полоскать белье! Вот мракобесие!

«Надо завтра же поговорить с этим Трофимычем», — наметил себе Миша.

— А где живет этот лесник? — как бы между прочим спросил Блюм.

— Ты что, хочешь провести расследование? Не делай этого, Миша! Он тебя узнает и со страху окочурится! — Она уткнулась ему в грудь и расхохоталась пуще прежнего.

— А если серьезно? Я, может, поохотиться с ним захочу? — И добавил шутя: — У меня же «пиф-паф» есть!

— Трофимыч живет на правом берегу озера — напротив деревни. По берегу до него не дойти — болото. Можно только из деревни на лодке доплыть.

«На правом берегу, — отметил Миша. — Свечение тоже стояло над правым берегом. Он что-то видел! Завтра отправлюсь к нему!»

Но ни завтра, ни послезавтра Блюм не доплыл до Трофимыча, потому что утром в лагерь позвонил Жданов.

— Мишка, гони в город! — кричал в трубку Вадим. — Еще одна девочка пропала…