Последняя акция

Глава 2

Миша успел только бросить: «Вадику ни слова о Парамонове и о кредите!» — как в зал вошли трое в штатском. Самый молодой из них оказался следователем Ждановым. Внешне Вадик мало походил на милиционера — природная сутулость, небрежная походка, добрая улыбка, умные, слегка раскосые глаза и скромная одежда, отставшая лет на десять от моды, при этом безупречно чистая и тщательно отглаженная, выдавали в нем интеллигента.

Жданова интересовало два вопроса — случайно ли Ксюша попала на роль Карабаса и кто в лагере и вне лагеря знал о придуманном Соболевым трюке с «дымовушкой» и люком. По первому вопросу Юре пришлось изрядно попотеть, объясняя следователю мотивы, по которым он поменял девочек ролями. Тренина подтвердила, что режиссер был абсолютно прав.

— У Юры свое видение… Я не хотела ссор между девчонками. Ксюша мечтала о роли Принцессы, хотя роль совсем не интересная, но, знаете, любой девочке хочется быть красивой, особенно на сцене… Учитывая ее крайнюю нервозность и болезненное отношение к подобным вещам, я пошла ей навстречу. Но приехал режиссер — и все поменял…

— А как же при этом крайняя нервозность? — улыбнулся Жданов, и Лариса сразу превозмогла волнение.

— Ксюша помотала нервы Соболеву, но в конце концов он ее уговорил, и она сыграла и спела просто превосходно! — Тренина посмотрела на свои ногти с облезшим лаком и спрятала руки под стол. «Из-за этой дрянной девчонки перестала следить за собой!» — с горечью подумала она, а вслух добавила тихим голосом: — Юра — очень талантливый режиссер, и место ему, конечно, не здесь…

— Мы разберемся, где ему место, — вновь улыбнулся следователь.

Второй вопрос оказался куда сложнее — о люке знали все, кто присутствовал на репетициях, а если учесть то впечатление, какое производил трюк, и болтливость девчонок, — то практически знал весь лагерь. А могло ли это просочиться за пределы лагеря? Руководители задумались. В эти дни в город ездила только Тренина, она клялась, что никому об этом не говорила.

— Кого интересует какой-то люк в самодеятельном спектакле? — Лариса произнесла эту фразу в сердцах, и Миша с интересом посмотрел на хоровичку. «Какой огонь в глазах!»

— Ну, хорошо, — согласился Жданов. — А девочки, например, не могли рассказать родителям?

— Каким родителям? — махнула рукой Лариса, и по ее виду было понятно, что следователь сморозил чушь. — В нашем лагере не приняты «родительские дни», — объяснила она. — Родители могут, конечно, приехать и даже заночевать. У нас есть два коттеджа для гостей, но пока я что-то не видела ни одного родителя!

— А могли приехать к девочке и переговорить с ней без вашего ведома?

— Все возможно. — Тренина задумалась. — Но об этом наверняка знали бы девчонки, живущие с ней в одном коттедже.

— А мы их еще не спрашивали, — не переставал улыбаться Жданов.

— Давайте спросим.

— А может, сначала пойдем пообедаем? — предложила Элла Валентиновна, протирая запотевшие от волнения очки. — У нас тут все по часам.

Жданова увели в столовую, а Миша под предлогом перекура задержал Соболева.

— Эту самую… Ларису… ты давно знаешь?

— Лет двенадцать, — сознался Юра, а Миша присвистнул.

— Тоже по комсомолу? Кем же она могла быть в комсомоле?

— Что ты так удивляешься? Кого только не было в комсомоле! Даже такой простофиля, как я, и то пять лет проработал! А Лара у нас в райкоме сидела инструктором по культуре. В молодости, кстати, была совсем неинтересной — не то что сейчас! — Юра подумал немного и добавил: — Если ты спрашиваешь в связи с Маликовой, то Лариса вряд ли ее знает. Она ушла из райкома за год до прихода Ольги.

— А Галка знает Маликову?

— Дай подумать.

И уже в столовой за порцией горохового супа Юра все расставил по местам:

— Буслаева знает Ольгу, но, думаю, близко с ней не знакома.

Он замолчал, потому что увидел, как в столовую вбежала взволнованная Ленка и быстро начала искать кого-то глазами.

Запыхавшись, она подошла к их столику и, стоя с выпученными глазами, по всей видимости, не знала, с чего начать.

— Что с тобой? — спросил ее Соболев.

— Вот. — Она разжала свой маленький кулачок, и на стол упала скомканная бумажка.

— Что это? — не понимал Юра.

— Я нашла у Ксюши в шортах. Я только хотела сложить поаккуратней ее вещи, а то она разбросала их по всей комнате… А это выпало… — Ленка густо покраснела — не научилась еще врать.

Блюм взял в руки бумажку и прочитал вслух:

— «Буду ждать тебя у сарая в половине десятого. Дед Мороз».

Ребята Жданова тоже даром время не теряли.

Один из дачников видел в пятницу вечером, около десяти часов, как со стороны лагеря по проселочной дороге на высокой скорости ехал черный джип. Или темно-синий, он точно, не уверен, потому что смеркалось. Его удивило, что джип направлялся в сторону деревни, а не в сторону города. Он еще сказал вслух: «Какие, однако, у деревенских машины!»

Пожалуй, это было единственным достижением минувшего дня, если не считать попыток Михаила Блюма поухаживать за Ларисой. Он взялся за дело основательно, как только Жданов с товарищами покинули лагерь, а Соболев отправился в свой коттедж досыпать.

Лариса давно так не веселилась в мужской компании. Ее муж, токарь первого разряда, слыл нелюдимом и был напрочь лишен чувства юмора. Впрочем, это не мешало ей хвастаться перед подругами своим счастливым браком и отстаивать союз пролетариата и интеллигенции. А что до Юрки Соболева, то раньше с ним было куда интереснее. На какой-нибудь семинарской тусовке они могли пьянствовать до утра и болтать о всякой ерунде. Теперь он стал угрюмым и малоразговорчивым.

Блюм представлялся ей существом довольно несуразным, и в то же время она чувствовала в нем что-то настоящее, надежное, мужское. И это только добавляло любопытства.

— Как производятся на свет такие огненно-рыжие? — откровенно кокетничала она.

— Необычным способом, — с азартом принимался он за игру, — берете апельсин…

Он мог не продолжать. Любая глупость в его устах смешила ее.

— Рыжим был император Нерон и композитор Вивальди! — хорохорился Михаил. — А маркиз де Сад? Под париком он прятал целое сокровище — свои рыжие волосы! Кстати, вы читали «Жюстину»?

— Я читала кое-что покруче «Жюстины»! — дернула она плечиком, хотя это «кое-что» смутно вырисовывалось в ее сознании. Может, Лариса имела в виду свой личный опыт с токарем первого разряда?

Так или иначе, но одно только упоминание о знаменитом маркизе заставило душу трепетать, потому что мазохистское начало бывает не чуждо даже хоровичкам.

Они проболтали до заката и договорились встретиться в полночь, на ближнем пирсе.

Миша резко включил свет и бросил на свою кровать постельное белье.

— Блюм — ты скотина! — услышал он заспанный Юрин голос. — Совсем не даешь спать!

— Всему свое время, мой друг. Время спать и время пить кофе. — Он включил электрический чайник и продолжил: — Время включать в розетку и выключать из розетки. — И, обнаружив, что в пачке больше нет ни одной сигареты, закончил: — Время трахать и быть трахнутым.

— Екклесиаст хренов! — вставая с кровати, проворчал Соболев. — Такой сон не дал досмотреть!

— Расскажи, — попросил Миша.

— Нет, мой милый, как в твоем Екклесиасте сказано: время рассказывать и время слушать. Мое время рассказывать прошло — теперь я хочу послушать тебя. Ты, кажется, что-то обещал? — Юра удобно устроился на кровати, и Миша понял, что ему больше не отвертеться.

— Хорошо-хорошо, — успокоил он Юру, — только будь так добр — составь мне компанию. Ненавижу пить кофе в одиночестве! — И, в надежде, что найдет хоть одну сигарету, снова тряхнул пустой пачкой, а потом с раздражением выкинул ее в открытое окно. — Дурья башка! Забыл у Вадика попросить сигарет! Ты не знаешь, здесь кто-нибудь курит?

Юра с интересом наблюдал за действиями приятеля, а потом высказался:

— Мишка, не строй из себя Шерлока Холмса! Я, конечно, простофиля, но не такой, как доктор Ватсон! — Сложив руки на груди, Соболев принял царственную позу. — Я ведь вижу — ты всячески хочешь скрыть от меня свои интересы в этом деле! И, конечно, соврал мне, что ты в охране у какого-то чувака!

Во время Юриного монолога Миша виновато склонил на грудь свою крупную рыжую голову. Чайник давно кипел.

— Хорошо, — решился Блюм, — ты будешь знать все, но учти — это знание может добавить тебе проблем.

— Не пугай меня, Миша, — я устал пугаться! — Юра встал и выключил чайник.

— Тогда слушай. — Блюм почесал в затылке и начал: — Вот уже два года, как я работаю Шерлоком Холмсом. Я — частный детектив. У меня свое сыскное бюро. Мне помог открыться один бизнесмен, и работаю я под крышей его фирмы. Так что я не совсем кривил душой, когда сказал про охрану. В принципе это одно и то же. Зарабатываю я неплохие бабки. К тому же у меня до сих пор хорошие связи с милицией. Теперь что касается девочек… Черт! Как хочется курить! — Миша вздохнул и продолжил: — Ольга Маликова не обратилась в милицию, а прежде всего сообщила об исчезновении дочери своему бывшему любовнику.

— Почему?

— Думала, что Лизу похитили с целью вымогательства, а ее бывший любовник очень богат. Я тоже думал, что ее украли из-за денег, но прошла неделя и никто не позвонил, не попросил выкупа.

— Надо понимать, что бывший любовник Маликовой тоже не стал обращаться в милицию, а обратился прямо к тебе?

— Бывший любовник Маликовой и есть тот бизнесмен, под крышей которого я работаю.

— Понятно. — Юра налил в стаканы кипяток и насыпал по ложке растворимого кофе. — Ты заслужил уже стакан кофе. А когда назовешь мне фирму и имя бизнесмена, на которого столь усердно пашешь, — получишь сигареты!

— Тебе в гестапо надо работать, Соболев, а не с детьми спектакли ставить! — И, перемешав ложкой сахар, Блюм спросил: — Тебе обязательно знать его имя?

— Обязательно, — настаивал Соболев.

Миша усмехнулся и проговорил с видимой неохотой:

— Иван Стацюра — председатель инвестиционного фонда «Святая Русь».

Юра вздрогнул, услышав эту фамилию:

— Как тесен мир!

— Я знал, что это не доставит тебе радости, — признался Блюм, — потому и не решался так долго. Буслаева предупредила меня перед отъездом сюда, чтобы я постарался не упоминать имя Ивана. Прости, но два года назад я не мог предположить, что окажусь в стане твоего заклятого врага по комсомолу. К тому же платит он мне исправно, а наши старые комсомольские дрязги кого нынче волнуют? Мир-то перевернулся! — Миша искал слова оправдания, но Юре, по всей видимости, они не требовались, он даже повеселел.

— Скажи-ка, дружок, — задиристо обратился он к Мише, — а что, Буслаева в курсе ваших дел со Стацюрой?

— Так она и рекомендовала меня два года назад.

— И про Ольгину дочку тоже знает?

— Об этом не было разговора.

По лицу Юры было видно, как взволновало его сообщение Блюма. Память подбрасывала воспоминания, как поленья в огонь, и разжигала страстное, мучительное отвращение к прошлому.

— Подожди-ка, подожди-ка, есть тут нестыковочка!

«Задело его за живое», — с горечью подумал Миша.

— Ты говоришь, что Стацюра — бывший любовник Маликовой? Чушь! Они никогда не были близки! Она всегда восхищалась его деловыми качествами, но не более того! А мужик Стацюра вообще никакой!

— Откуда ты знаешь? — рассмеялся Блюм. — Юрка, успокойся! Ты судишь предвзято! Свои отношения они могли никому не демонстрировать! К тому же в те времена роман между первым и третьим секретарями райкома мог очень плохо кончиться для обоих! А вот с чего ты судишь о потенции Ивана — крайне интересно!

— Он всегда был холоден к женщинам. Полное равнодушие — понимаешь? Я часто наблюдал за ним на выездных семинарах, где, сам знаешь, какие устраивались оргии! А Стацюра — ни-ни!

— А ты, Юрочка? Себя вспомни десять лет назад. В этом самом лагере — просто девственник, ей-богу! Сохранял верность своей Татьяне, а она в это время наставляла тебе рога! — Миша сам не заметил, как разгорячился и перегнул палку.

Соболев спрыгнул с кровати, сунул ноги в незашнурованные кроссовки и, хлопнув дверью, вышел на свежий воздух.

Он быстро шел по Главной аллее лагеря. Мельком взглянул на трибуну — ему показалось, что там кто-то всхлипнул, но Юра не остановился, а, наоборот, ускорил шаг. За воротами лагеря в лицо ему ударил теплый ветер. Сумерки сгущались. Он вошел в сосновый бор. Десять лет назад он гулял здесь с одной юной особой. Как ее звали? Таких подробностей он уже не помнил. Миша настойчиво подсовывал ее Соболеву в постель. И в тот вечер она сильно провинилась перед Юрой и готова была искупить свою вину. Их оставили одних в доме. Блюм бросил на прощание, что вернется утром. Юра не знал, что с ней делать. У него не было к ней чувств, а без них любое телодвижение казалось ему фальшивым, искусственным. Он уже тогда был талантливым режиссером, и фальшь на сцене, как и в жизни, приводила его в отчаяние. «Пойдем погуляем!» — предложил он ей, и они очутились в этом бору. Тот июнь выдался холодный — их кеды намокли, она дрожала и шмыгала носом. Он обнял ее, согрел дыханием, взял на руки, как младенца, и отнес домой. Только шлепнул на прощание по заднице. Потом ушел к себе спать.

Углубившись в сосновый бор, он постепенно остыл. «Что это я взбрыкнул? — уже не понимал Соболев. — Разве Мишка сообщил что-то новое?» И вернулся в лагерь. «А кто тут всхлипывал? — спросил он у безмолвной трибуны. — Наверное показалось».

Мишка, пригорюнившись, лежал в одежде на своей кровати.

— Прости, — бросил он приятелю, когда тот открыл дверь.

Юра молча прошел в комнату и в знак того, что простил, кинул Мишке едва начатую пачку «Кэмела».

— Юрка — ты гений! — воскликнул обрадованный Блюм. — Заходил к Ларисе?

— Нет. Это мои.

— Брось дурака валять! Ты никогда не курил! — Он был похож на ребенка, от которого родители прятали соску, но, поддавшись на слезные уговоры, вернули.

— Решил попробовать, — признался Юра, — но, честно говоря, не проникся к этой дряни уважением. Не словил кайфа.

— А я-то думал, Лариса Витальевна расщедрилась, — жадно затянулся Блюм.

— Давай продолжим наши с тобой изыскания, — предложил Соболев.

— Может, хватит на сегодня, Юра? А то вконец поссоримся? Я, кстати, не думал, что у тебя такое боевое комсомольское прошлое! Чуть заденешь — ты уже на дыбы! Много, видать, тебе крови попортили?

— Много, Миша. До сих пор снятся кошмары. — Юра посмотрел в почерневшее окно и перевел разговор в другое русло: — Расскажи, как пропала у Маликовой дочка?

— Не так красиво, как твоя Ксюша. Вернее, мы вообще не знаем как — никаких следов, испарилась девка! Ольга принимала экзамен — она сейчас работает завучем в сто восьмой школе… Девочку взяла с собой. К двум часам Лиза проголодалась и попросилась домой. Маликова не рассчитывала, что экзамен так затянется, но как назло в этот день приехал наблюдатель из роно. И Ольга отпустила Лизу домой, предупредив, чтобы осторожно переходила дорогу. Дом находился в десяти минутах ходьбы от школы. Единственное серьезное препятствие на пути — оживленная Академическая улица, которую Лиза могла перейти в двух местах. Ольга вернулась домой в четыре и поняла, что Лиза еще не приходила. Она обзвонила ее подруг, потом позвонила Ивану — он ее успокоил, что, мол, рано бить тревогу, а сам наутро — ко мне. Я поднял ребят. Первым делом, как и полагается, удостоверились, что девочку не сбила машина, а уж потом начали поиск, но не тут-то было — вообще никаких следов, никто ничего не видел, никто ничего не слышал. Что самое удивительное — весь путь от школы до дома по многолюдным улицам — ни пустырей, ни гаражей, все на виду, и никто — ничего! Такое впечатление, что Лиза сама села в трамвайчик и укатила в жаркие страны, но причин для этого, по словам матери, у нее не было.

— Она могла сесть не в трамвайчик, — задумчиво произнес Юра. — Она могла сесть в автомобильчик к хорошо знакомому дяде!

— Юрка, перестань! Я понял, на кого ты намекаешь, но это исключено!

— Исключено? Потому что этот дядя тебе платит?

— Противно слушать! — Миша с досады ударил кулаком по столу. — По-твоему, Стацюра украл девочку и нанял сыщиков, чтобы те его нашли? Абсурд!

— В противном случае Ольга обратилась бы в милицию, а не к его личному детективу!

— Ты же видел — милиция тоже подключена!

— И им он тоже платит!

Они перешли на крик.

— Но зачем?! Зачем ему Лиза?! — на самой высокой ноте, на какую только был способен, спросил Миша. И вопрос повис в воздухе, потому что оба они не знали на него ответа. — Зачем ему Ксюша? — уже совсем тихо спросил Блюм.

— Во всяком случае, ты обязан проверить его алиби, — мрачно произнес Юра.

— И не подумаю, — поставил точку Блюм.

Ночь выдалась душной, да еще комарье вовсю резвилось над озером. Лариса, удобно устроившись на деревянных досках пирса, болтала ногами в теплой воде. Таким образом она пыталась избавиться от навязчивых, писклявых насекомых. Способ оказался малоэффективным, и она то и дело шлепала себя по всем частям тела. «Зачем же я вырядилась в белую майку? — раздражалась Тренина. — Белею тут, как парус одинокий! И где черти носят этого рыжего? Может, испугался моего неожиданного согласия? Обрадовалась, дура! Давно никто не…» — закончить мысль ей помешал капкан. Капкан из человеческих рук, схвативший ее за ноги и потащивший в воду.

Лариса успела только вскрикнуть и в тот же миг очутилась под водой. «Кто-то хочет меня утопить», — мелькнула мысль, и за те считанные секунды, что она находилась в подводном царстве, ей привиделась знакомая картина. Ксюша, как в замедленном повторе, открывает люк и спускается под сцену. Это неправда. Во время спектакля был дым. Много дыма. А на репетиции? Генеральный прогон ей здорово понравился. И тут Тренина услышала собственный голос: «Соболев просто гений! Раскопал под сценой целую комнату!» Кому она это говорила?

— Не может быть! — были первые ее слова, после того как она вынырнула и глотнула воздуха.

В тот же миг ее подхватили сильные мужские руки и вынесли на берег.

— Чего не может быть? — услышала хоровичка голос рыжего.

— Не может быть! В этих местах водяные не водятся! — Она обвила его шею руками.

— Неужели не испугалась?

— Ничуточки!

Миша опустил ее на землю. У него была слегка растерянная улыбка. Он коснулся пальцами ее губ.

— Истязания начинаются, маркиз?

— А знаешь, у меня впервые такое… С первого взгляда…

— Заливай!

Конечно, он заливал. Фраза была домашней заготовкой, и произносил он ее в десятый, а может, и в двадцатый раз и всегда при этом волновался. И во время поцелуя чувствовал эрекцию. И левая рука исследовала застежку на бюстгальтере, а правая уже расстегивала молнию на юбке или джинсах. Все старо, как эти вековые сосны, скрипящие на ветру…

А потом она его передразнила:

— А знаешь, у меня впервые такое… Только познакомилась с мужиком и тут же отдалась.

И он не знал, верить ей или нет.

Купаться голышом в озере, да еще при луне, удивительное наслаждение. Ощущения были бы совершенно райские, но все испортил вертолет. Он прострекотал совсем рядом, и в небе мигали бортовые огни. Вертолет направлялся к правому берегу.

— Весь кайф порушил! — ударил кулаком по воде Михаил.

— Смотри! — вскинула она руку и указала в том направлении, куда двигался вертолет. — Что это?

Там, где озеро огибало лес и уходило за горизонт, стоял голубоватый нимб, и сквозь него проплывали облака. Подобные явления можно наблюдать над городами, перенасыщенными иллюминацией, или над заводами в ночную смену.

— Это в деревне? — поинтересовался Блюм.

— Деревня на другом берегу

Вертолет исчез за лесом. Больше они его не слышали, зато донеслись звуки скрипки.

— Чертовщина какая-то!

— Это уже с нашего берега, — определила Тренина. — Кому-то не спится.

— Может, глянем? — предложил рыжий.

— А может, займемся чем-то другим? — Они стояли по грудь в воде, и Лариса коснулась губами его плеча. И левая рука уже обвилась вокруг его шеи, а правая сжимала и разжимала набрякший член. — Хочу, как в кино… Прямо здесь…

И было, как в кино. Ее крики заглушили скрипичные рулады. А облака все так и плыли к горизонту, над озером, над лесом, сквозь голубое, таинственное свечение.

Иван Стацюра медленно раскручивался на вращающемся кресле в своем просторном кабинете. Иван всегда раздумывал в такой позе, поджав ноги под кресло, склонив голову низко на грудь, так что плечи поднимались выше головы, и сложив руки на животе. «Прямо зародыш во чреве матери!» — отметил про себя Миша Блюм, сидевший напротив Стацюры. Он приехал в офис инвестиционного фонда «Святая Русь» в понедельник, в четырнадцать ноль-ноль, в обеденный перерыв, чтобы доложить своему шефу о новых обстоятельствах в деле пропавшей Лизы Маликовой.

Неприятное на первый взгляд лицо Стацюры — лягушачий рот, приплюснутый нос, бегающий взгляд, отчего цвет глаз был почти неуловим, — через пять-десять минут общения с кем-либо становилось доброжелательным, близким и родным собеседнику. С таким лицом Иван еще со школы числился «своим парнем» в любой компании. Он всегда был остроумен, находчив, артистичен и с детства мечтал стать актером. Нет, не просто актером, а великим актером кино. Но мечтам его не суждено было сбыться, потому что родился Иван не в такой семье, где становятся комедиантами, хотя всю жизнь играют не свои роли. Отец был директором крупного предприятия по изготовлению бытовой техники, а мать, ни много ни мало, инструктором обкома КПСС.

Играть ему не запрещали, но при этом мальчик Ваня не должен был сбиться с намеченного пути. И он играл. Сначала в школьной самодеятельности, потом в институтской. Без Ивана не проходил ни один КВН, ни одна юморина. Вскоре он стал постоянным конферансье во Дворце культуры. После института, учитывая положение папы и тем более положение мамы, его распределили на очень престижный военный завод. Но, не проработав инженером и полгода, он попал в заводской комитет комсомола на должность оргсекретаря. У местного парткома не было возражений — шутка сказать, сын Зинаиды Тарасовны! А еще через полгода он стал вторым — то есть заведовал идеологией. Тут ему не дали особо развернуться — забрали в райком, и тоже вторым. Будучи баловнем судьбы, Стацюра к тому же страдал прожектерством. Он пытался вытащить комсомол из рутины восьмидесятых, он вносил предложение за предложением по обустройству районной организации, подчас совершенно фантастические! Конферансье на посту идеолога — дело нешуточное! Просидев на этом посту два года, Иван понял, что дальнейшее его продвижение вверх невозможно по той же самой причине, по которой он продвигался ранее. Выше райкома сын Зинаиды Тарасовны, увы, прыгнуть не мог, иначе пошли бы разговоры о местничестве. Он уже почти смирился с судьбой, как вдруг, неожиданно для многих, первого секретаря забрали в ЦК, и Ваня автоматически занял его место. Зная, что «пряника» больше никто не даст, Стацюра начал превращать районную комсомольскую организацию в свое удельное княжество, где он один имел право карать и миловать. При этом он продолжал вести концерты и КВНы во Дворце культуры и даже провел первый в городе конкурс красоты, продолжая оставаться «своим парнем» везде, где бы ни появлялся…

В начале девяностого года Зинаида Тарасовна вышла на пенсию, и Ваня расправил плечи, предчувствуя перемены в судьбе. Перемены и в самом деле грянули, но не те, которых он ждал, и смели с лица земли не только его удельное княжество, но и всю империю в целом.

Стацюра не стал ходить на демонстрации под красным флагом, как его мама, пенсионерка Зинаида Тарасовна. Он просто исчез. Исчез из города. Неудивительно, некоторые обкомовцы и горкомовцы исчезли из страны — подались на Запад, в стан, так сказать, бывшего идейного противника. Ваня же всегда слыл патриотом и появился вновь к началу приватизации — в качестве главы инвестиционного фонда «Святая Русь». Тут ему опять пригодился артистический дар — он не сходил с экрана местного телевидения, призывая граждан покупать акции только его инвестиционного фонда.

Стацюра наконец прекратил свои космические упражнения в кресле и, подняв голову на уровень плеч, спросил:

— Миша, с какой стати ты оказался в этом лагере?

— У меня там старый приятель работает массовиком-затейником, вот я и надумал погостить у него, отдохнуть на выходные.

— А дома как? — Иван пронзил его остановившимся на миг взглядом. Миша махнул рукой. — Что случилось?

— Какой-то мужик позвонил моей теще и позвал меня к телефону. Меня дома не было, но теща так скоро не отстанет: «А кто его спрашивает?» А мужик ей: «Муж его любовницы спрашивает!» Теща чуть не повесилась на телефонном проводе, а мне пришлось драпать, как шведам под Полтавой, от когтей моей благоверной супруги.

Стацюра захихикал.

— Это что, анекдот?

— Если бы! Вон вся шея исцарапана! — Он повернулся и отогнул ворот рубашки.

Стацюра совсем развеселился.

— Какая ж ты все-таки проститутка, товарищ Блюм! А мужику-то потом позвонил?

— Какому?

— Какому-какому! Мужу твоей любовницы?

— Если бы знать, какой именно?! У них у всех — мужья!

Минут пять Миша не видел собеседника — Стацюра смеялся где-то под столом. Но по истечении пяти минут снова настроился на серьезный лад — вот что значит комсомольская закалка!

— Как, объясни мне, ты связываешь оба похищения? Почему вы со Ждановым думаете, что это одни и те же люди?

— Пока имеется только одна зацепка — черный джип. — Миша перевел дыхание, не отошел еще от смеха. — Дачник видел с крыши своего дома отъезжающий от лагеря джип примерно в то время, когда исчезла Ксюша. А сегодня ребята Жданова вновь опросили торговок и киоскеров на Академической, и одна киоскерша вспомнила, что в день похищения Лизы перед ее киоском долго стоял джип черного цвета.

— Она видела девочку?

— Нет, девочки она не видела, но видела одного из пассажиров — он купил у нее лезвия для бритвы. Молодой человек со шрамом на щеке.

— Это уже кое-что! Хотя мало ли в городе джипов? И почти все черного цвета! Этот на Академической мог быть совершенно случайно!

— Не исключено, но мы знаем наверняка, что джип, отъезжавший от лагеря, был там не случайно.

— Но меня, Миша, мало заботит та, другая. Я плачу тебе деньги за Лизу. А между ними может не быть связи. — И, вновь приняв позу зародыша, буркнул куда-то под стол: — Смотри, тебе виднее…

— Пока непонятно самое главное, Ваня, — цель этих похищений. Если это не вымогательство — тогда что? Маньяк? Должны быть трупы. Трупов пока нет. Слава Богу! Если маньяк — то будут еще похищения и обязательно будут следы. А будут следы — отыщется связь. Надо проверять все. Зациклившись на Лизе, мы далеко не уедем.

— Хорошо, Миша, действуй. — Стацюра опять закрутился на своем кресле. — И привет супруге!

«Разве мог я спросить его, где он был в пятницу вечером? — задал сам себе вопрос Миша, выходя из кабинета председателя инвестиционного фонда «Святая Русь». — Он ведь не дурак. Сразу поймет, что я проверяю его алиби. Стацюра — маньяк! Какая чушь! Юрка совсем засрал мне мозги!»

— Иван Сергеевич освободился? — обратилась к нему секретарша.

Миша кивнул, и она впорхнула в кабинет.

В секретарской не было посетителей. Он бросил взгляд на стол секретарши — там лежал раскрытый ежедневник. Миша перелистал две страницы, нашел пятницу, когда пропала Ксюша. На этом листочке красовалась единственная запись: «10.00. Звонил А. А., перезвонит в 12 часов». «А ну-ка теперь — другая пятница!» — приказал он себе и перевернул еще несколько страниц. «10.00. Звонил А. А. насчет акций, перезвонит в 12 часов». «Что за чертовщина?» Блюм выскочил на лестницу и вслух пропел заставку известной телепередачи: «Программа А».

«Какого хрена этот А. А. звонит ему по пятницам? «Насчет акций» — синдром МММ? Боится проворонить закрытие фирмы? И каждую пятницу названивает бедному Ване — не сдох ли? Чепуха!» У парадного входа Миша замедлил шаг. Старик Прокофьич, которого он в свое время порекомендовал Стацюре в шоферы, драил заляпанный грязью «мерседес». Блюм даже не сразу признал машину Ивана.

— Здорово, Прокофьич! — хлопнул он по плечу старика.

— Здорово, коли не врешь! — буркнул Прокофьич.

— Где это вы с хозяином так уделались? — присвистнул Миша.

— А ты его спроси, — сплюнул старик, — где он вчера куролесил, мать его за ногу! Машину не жалко, так хоть старика бы пожалел! Пацан я ему, что ли, щеткой метелить?

Миша обошел вокруг «мерседеса» и решил записать номер: «Радуйся, Соболев, ради нашей нерушимой дружбы — я слежу за своим шефом! Только попробуй мне еще раз сказать про деньги!»

До бампера Прокофьич еще «не дометелил», и номер был тоже заляпан грязью. Миша хотел было его протереть, но вдруг заметил, что из-за таблички с номерным знаком торчит крохотный стебелек — изломанная увядшая купавка. «Видно, не я один — любитель лесной экзотики! — усмехнулся про себя Блюм. — А Юрка говорит: «Никакой мужик!» Вот тебе и никакой!»

Лариса проспала завтрак. И если бы не Элла Валентиновна, проспала бы и хоровые занятия. Только перед обедом она выкроила пару минут, чтобы позвонить на работу Крыловой. А дозвонившись, сразу метнулась к домику Соболева.

Юра лежал на кровати в одежде и читал пьесы Гельдерода. Лариса влетела без стука.

— Я дозвонилась! Юрка, я дозвонилась! Два дня не слышала в трубке человеческого голоса — одни гудки!

— И что? — Соболев спрыгнул с кровати. — Дома?

— Кто? — не поняла Лариса.

— Ксюша?

Тренина покачала головой. Обратила внимание на незаправленную Мишкину кровать и уселась на нее, нежно поглаживая матрас. Эта нежность не ускользнула от Юры, и он сразу понял, почему Блюм явился среди ночи такой возбужденный. «Когда он только спит, этот дуралей?»

— Я звонила ее матери на работу. Она работает в туристическом бюро и сейчас находится в Испании с группой туристов. Прилетает завтра в восемь утра. Так что будем ждать в гости.

— А Буслаева не приехала? — почему-то спросил Юра.

Лариса покачала головой, она тоже хотела о чем-то спросить, но стеснялась.

— Миша вот-вот должен прибыть, — ответил он на не заданный ею вопрос.

— В десять часов дискотека, — напомнила она массовику-затейнику.

— Я думал, что в связи с последними событиями лагерь перейдет на карантин…

— Чтобы ты мог спокойно читать книжки и поплевывать в потолок? Ни фига! — Он ее не узнавал — всегда такая чуткая к нему, она сегодня дерзила. «Последствия бурной ночи!» — предположил Юра. — И вообще ты стал слишком много бездельничать! — заявила она. — Галка не зря наказывала следить за тобой!

— Следить? — переспросил Юра. — Она так и сказала?

— В переносном, разумеется, смысле. — Лариса принялась заправлять Мишкину кровать. — С завтрашнего дня будешь вставать со всеми вместе, делать зарядку…

— Петь у тебя в хоре, — продолжил Юра, — играть на виолончели у Эллы в оркестре… Что еще? Послушай, Лариса, я понимаю, что теперь я третий лишний, — он указал на Мишкину кровать, — но зачем же так сразу! Если мешаю, могу переселиться в гостевой коттедж. А завтра, например, ночевать в городе. Полагается мне хоть раз в месяц увольнительная?

— Завтра по программе «Вечер памяти Вертинского». — Лариса сникла, ей стало стыдно за свои слова.

— Перенеси на другой день. Мне необходимо завтра быть в городе.

— Хорошо, я поговорю с Эллой, мы что-нибудь переставим. — И, уходя, попросила: — Не сердись.

Дискотеки в лагере проводились на открытой площадке, и только дождь мог помешать девчонкам порезвиться вдоволь, а июнь выдался на редкость сухой и теплый для этих мест. Ди-джей Дима, первая скрипка в оркестре Эллы Валентиновны, сегодня был не в ударе, рассеян и вял — ставил подчас не те композиции, что объявлял, правда, девчонки воспринимали это как розыгрыш и отвечали взрывом смеха.

— Что сегодня с Димочкой? — удивлялась Лариса. Элла Валентиновна хитро улыбалась.

— С твоим-то опытом, Лара, не знать, что творится с мальчиком?

— Что? Влюбился? — Лариса, несколько замявшись, поправила кулон на груди. — В кого бы это? — произнесла она таким тоном, словно хотела сказать: «В кого же здесь можно влюбиться?»

— Я ведь ему не духовник. Он мне не исповедуется. — Элла Валентиновна смерила хоровичку строгим взглядом: «Чего вырядилась, дура? Кругом дети! Какой ты им пример подаешь?»

Десять лет назад она непременно произнесла бы это вслух, но сейчас промолчала. Сама же одета была, как всегда, довольно неприглядно — в турецкую гофрированную юбку первых лет перестройки, в черную футболку с золотым драконом на груди, какими обычно увешаны дешевые барахолки, и в домашние тапочки. «Совсем не следит за собой баба!» — подумала Тренина. Она все время оглядывалась по сторонам, но тот, кого она ждала, отсыпался, а Соболев выполнял свои обязанности — проводил с детьми игры, розыгрыши, лотереи. Девчонки любили Юрия Викторовича, особенно те, что участвовали в опере. Когда он к обеду появлялся в столовой, они просто млели, глядя на него. Они не давали Трениной покоя, ежедневно выспрашивая — не будет ли Юрий Викторович еще что-нибудь ставить? Самого Соболева спрашивать стеснялись, даже отважная Ленка не решалась. Ларисе же было не до того. «Не пора ли просыпаться?» — сказала себе Тренина и направилась к Главной аллее.

— Куда ты? — спросила Элла Валентиновна.

Лариса жестами объяснила ей, что пошла покурить.

«Курящая хоровичка! — со злостью отметила про себя Элла Валентиновна. — Я бы и дня не продержала ее на работе! Она бы у меня со свистом вылетела из школы!» Элла Валентиновна была директором музыкальной школы, но, к счастью, не той, где заведовала детским хором Тренина.

Лариса твердым шагом направлялась по Главной аллее к дому Соболева. Вдруг она отчетливо услышала всхлип. Остановилась. Всхлип раздался снова. Он доносился от трибуны.

— Это еще что такое? — громко, как воспитательница в детском саду, произнесла Лариса и уже мягче, с улыбкой в голосе спросила: — Кто это тут всхлипывает?

Ей не ответили. Все смолкло. Она взобралась на трибуну — никого. Огляделась вокруг — пусто.

— Что за чертовщина? — растерянно развела руками Лариса и уже без улыбки в голосе добавила: — Кто тут?

Тишина. Она слезла с трибуны и быстро пошла прочь, время от времени оглядываясь.

Она вошла без стука, зная, что Соболев на танцплощадке, и в полной уверенности, что, кроме Блюма, в доме никого нет.

— Мишка, вставай! — крикнула она в темноту. Ей не хотелось зажигать свет. Она снова жаждала чего-нибудь острого, как вчера на пирсе, когда он ухватил ее за ноги в воде. Но, постояв так с минуту, она поняла, что в доме никого нет.

Лариса зажгла свет — Мишина постель опять была не заправлена. Коричневое покрывало, которое в темноте она приняла за Мишу, странно распласталось по кровати.

— Вот ведь неряха! — воскликнула Тренина. Она скинула покрывало на стул, решив заправить постель. — Я приучу его к порядку. — Подняла подушку и ахнула! Под подушкой лежала пузатая кобура. Лариса впервые видела ее так близко. Она расстегнула кобуру и достала совсем новенький пистолет.

Это был «макаров». Она не представляла, чтобы Мишка мог кого-нибудь убить. А может, это не настоящий пистолет? Ей вдруг захотелось нажать на спусковой крючок. Пистолет завораживал. «Вот никогда бы не подумала, что бывает такой соблазн!»

Лариса очнулась, когда за спиной скрипнула дверь. Она сунула пистолет обратно в кобуру. Но обернуться не успела, как чья-то сильная рука зажала ей рот и чуть не свернула шею. Она подумала, что «маркиз де Сад» на этот раз обращается с ней слишком жестоко. «Это не Мишка», — вдруг поняла хоровичка, потому что рука, зажавшая рот, пахла резко и неприятно.

— Тихо, тихо, — успокаивал ее нервный шепот, — будь послушной… И не вздумай оборачиваться…

Она почувствовала, как хватка незнакомца ослабевает. Его рука поползла вниз, не оставив без внимания ее грудь

Где-то далеко, в другом мире, ди-джей Дима объявил последнюю песню.

— Обернешься — получишь пулю в затылок…

Он отпустил ее и начал медленно продвигаться к окну. Так же медленно, чтобы не вспугнуть незнакомца, Тренина начала снова доставать пистолет из кобуры.

Ди-джей Дима под конец дискотеки разошелся.

Людские волны неистово бились в деревянные бортики танцплощадки. Прожектора то ритмично освещали это безумие, то погружали во мрак. Даже Мишка поддался общему настрою.

— Блюм, ты меня удивляешь! — доносился сквозь музыку и шум голос Юры. — Насколько я помню, десять лет назад ты не был заядлым танцором?!

— Это не танец, Соболев! Это зарядка! После сна полагаются телодвижения! — Миша и в самом деле делал что-то похожее на зарядку. — А вот ты молодец — не отстаешь от моды! Как это называется? Хип-хоп? Или хоп-хап? — смеялся Миша и, посмотрев в сторону одинокой и недовольной Эллы Валентиновны, спросил: — А где же наша милая хоровичка?

Юра тоже взглянул на Эллу и пожал плечами.

— Только что была здесь!

Еле отдышавшись, они присели на скамейку возле столовой. Миша закурил.

— Ну, чего голову повесил? — обратился он к другу.

— Никак не могу понять, Миша, — решил поделиться своими мыслями Соболев, — как Ольга могла такую малютку отправить одну домой, да еще через дорогу?

— Какую малютку? — удивился Блюм. — Девчонке одиннадцать лет! Уже самостоятельная!

— Одиннадцать? — вытаращил глаза Соболев.

— Ну да, — прищурившись, посмотрел на него Блюм. — Что с тобой? Опять нестыковочка? Выкладывай!

— Ей не может быть столько лет, Миша. Маликова пришла в райком в конце восемьдесят пятого — десять лет назад, — и у нее тогда не было детей!

— Ты ничего не путаешь?

— А сам ты не помнишь? Не брали девчонок с детьми на такие должности. Буслаева из-за этого отвергла несколько кандидатур. Она тщательно искала себе замену.

Миша задумался.

— Сильный аргумент, Юра. Тем более с годовалым ребенком ее бы точно в райком не взяли. Что же получается? — Миша затушил и выбросил недокуренную сигарету. — «А был ли мальчик?» То бишь девочка? — В голове у Миши мелькнула неприятная догадка. Они посмотрели друг другу в глаза и обрели наконец то, чего им так не хватало в эти жаркие июньские дни, — доверие.