Последняя акция

Глава 3

— Ты что, забыл выключить свет? — спросил его Юра, когда они возвращались в свой коттедж.

— Точно помню — выключал!

— Тогда у нас гости! — И они бросились бежать к дому.

Лариса неподвижно сидела на Мишиной кровати, сгорбившись, свесив руки между колен, она даже не посмотрела на вошедших.

— Скульптура Родена «Мыслитель», — прокомментировал Блюм, но тут же увидел своего «макарова» возле ее ноги и присвистнул.

— Ларка, что случилось? — Соболев сел рядом и взял ее за руку.

И тут Ларису прорвало, она заплакала.

— Там, под окном, — труп! Я — убийца! Я убила человека!

Труп искали с помощью карманного фонарика. «Ларка свихнулась!» — твердил рыжий. Когда они вернулись без трупа, она им не поверила.

— Я попала в него! Оба раза!

— Может, расскажешь все по порядку? — предложил Юра.

Миша с подозрением смотрел на хоровичку. Он решил убрать пистолет от греха подальше, полез в стенной шкаф.

— Мать вашу! — раздалось оттуда. — А где чемодан?

— Какой чемодан? — откликнулись одновременно Юра и Лариса.

— Мой рыжий чемодан!

Дальше Блюм повел себя очень странно, так что теперь Лариса с подозрением смотрела на него. Он сполз по стене на пол и закрыл глаза.

— Вот и отдохнули, — пробормотал он, будто в бреду. — Позагорали на солнышке, искупались в озере…

— Что у тебя там было? — спросил Соболев.

— Одежда и кое-какие бумаги.

— Важные бумаги?

— Давнишнее-предавнишнее дело. Я люблю на сон грядущий перечитывать старые уголовные дела. Видно, не только я…

— Думаешь, из-за бумаг?

— Еще у меня были клевые плавки и презервативы в виде разных зверюшек…

— Не дури!

— Ларка, кто это был?

Михаил наконец пришел в себя и мог взяться за новое расследование.

— Я его не разглядела. Вернее, он не дал себя разглядеть. Когда я вошла в коттедж, этот человек прятался в стенном шкафу. Я решила заправить твою постель и обнаружила пистолет…

— Стоп! Он видел у тебя оружие?

Тренина пожала плечами.

— А ну-ка встань, где стояла.

Миша закрылся в стенном шкафу, оставив небольшую щель. Так они провели следственный эксперимент и удостоверились, что злоумышленник не видел пистолета.

— Я услышала скрип, и он схватил сзади меня. Пригрозил убить, если обернусь.

— Какой у него голос?

— Он говорил шепотом.

— Что было потом?

— Начал меня лапать. Но тут Димка объявил последнюю песню, и незнакомец заторопился. Я слышала, что он отходит к окну, а не к двери. Я выстрелила, когда он стоял на подоконнике и собирался прыгать вниз.

— Как он выглядел?

— Я не смотрела!

— Стреляла зажмурившись?

— Но я попала! Я точно попала! Потому что он вскрикнул! Он закричал и рухнул вниз!

— Возможно, — Миша недоверчиво ухмыльнулся, — но лучше бы ты не стреляла, а как следует его разглядела.

— От него пахло чем-то неприятным, — вспомнила Лариса. — Кажется, бензином.

— Понятное дело. Он наверняка был за рулем.

— Думаешь, это связано с Ксюшей? — вмешался Соболев.

— Глупости! Я же сказал, дело старое, твоей Ксюши и на свете еще не было! Кстати, завтра приезжает Крылова. Готовьтесь к встрече.

— Она приедет прямо сюда? — На Юре лица не было.

— А куда же еще? Вам держать перед ней ответ. — Блюм был явно не в духе.

— А я собирался завтра в город, навестить Маликову, — хватался за соломинку смертельно уставший от лагерной жизни массовик-затейник.

— Ничего, послезавтра навестишь…

С утра Юра репетировал в актовом зале вечер памяти Александра Вертинского. Из десяти романсов, подготовленных для вечера Ларисой, он отобрал только шесть и попытался с теми же девочками, что участвовали в опере, выстроить к романсам видеоряд.

— У тебя дар Божий, — не переставала удивляться Тренина.

— Жаль только, нет этой дрянной девчонки, — сказал он шепотом.

Лариса загрустила. Она боялась думать о Ксюше.

Все выстраивалось превосходно, хотя опять-таки смущал возраст актрис. Порой ему казалось, что они не понимают, о чем поют и что показывают на сцене.

В перерыве к нему подсела Ленка.

— Юрий Викторович, а мы будем еще что-нибудь ставить?

— А вдруг еще кто-нибудь пропадет? — мрачно пошутил Соболев.

Ленка, которая обычно за словом в карман не лезла, не знала, что ответить. Помолчав с минуту, она спросила со смущенной улыбкой:

— А «Кота в сапогах» мы уже играть не будем?

— Кем же заменить Ксюшу? — Юрий Викторович советовался с ней, как со своим ассистентом. — У тебя есть подходящая кандидатура?

— А может, Надю вернуть на роль Карабаса? — предложила Ленка-ассистент.

Соболев даже поморщился от такого предложения.

— Не будем торопиться. Надеюсь, что Ксюша отыщется и мы сыграем в прежнем составе. — Сам не веря своим словам, Соболев увидел, как погасли огоньки в Ленкиных глазах, и понял, что и она не верит.

— Скоро наша смена закончится, — пробормотала Ленка.

— Ну, хорошо, — согласился режиссер. — А где, кстати, Надя? Почему она не участвует сегодня?

— Она поругалась с девчонками.

— Почему?

— Из-за Ксюши. Девчонки ей припомнили пудру и шорты.

— Какую пудру? Какие шорты? — не понимал Юра.

— Она специально рассыпала Ксюшину пудру для грима…

— Зачем?

— Как вы не понимаете, Юрий Викторович, она ей завидовала!

— Завидовала? — Этот человеческий порок всегда удивлял Соболева, потому что сам он был начисто его лишен.

— Ну да. Вы ведь всегда восхищались Ксюшей и ставили ее нам в пример… А у Надьки мечта стать знаменитой актрисой, как Шарон Стоун. Вот она и опрокинула пудреницу, будто не нарочно. Ксюша весь вечер тогда проревела. Надька ее просто достала — то ремешок на часах порвет, то носок украдет, спрячет…

— Разве они в одной комнате жили?

— Сначала в одной, а потом Ксюша перебралась к нам. Сколько можно терпеть? Видели бы вы, что Надька сделала с ее шортами, — это кошмар, Юрий Викторович! — Ленка округлила глаза и всплеснула руками в лучших традициях МХАТа. — Пока Ксюша репетировала на сцене свою роль, Надька за кулисами изрезала их ножницами вдоль и поперек! Я сама это видела. «Как тебе не стыдно?» — говорю…

— Подожди-ка, Лена, — перебил ее Соболев. — Это не те ли шорты, в которых ты нашла записку?

— Те самые.

— А когда Надя их изрезала?

— Когда мы в первый раз репетировали в костюмах. Мы тогда оставили свою одежду за кулисами. Помните?

— Это было, кажется, за неделю до премьеры? — вспомнил Юра. — И после этого она их больше не надевала?

— Что вы, Юрий Викторович! Их нельзя носить! — Ленка продолжала рассказывать ему о Наде, но он уже не слушал. «Зачем Ксюше класть записку в шорты, которые годятся лишь на половую тряпку? — спрашивал себя Соболев и сам же отвечал: — Значит, записку она получила за неделю до премьеры!»

— Послушай-ка, — перебил он Ленку, — а не было ли у Ксюши мальчика или хорошего знакомого в лагере?

— Был. — Ленка с заговорщицким видом шепнула ему на ухо: — Генка Просвирнин…

— Кто такой?

— Саксофонист.

— Из вашей школы?

— Нет. Он при консерватории учится…

Им не дали договорить — прибежала Тренина с долгожданным известием о прибытии Полины Аркадьевны Крыловой…

В комнате у Ларисы и Эллы Валентиновны резко пахло валерьяновыми каплями. Перед ним сидела уставшая женщина с очень загорелым лицом. На вид ей было лет двадцать пять. Сероглазая, миловидная шатенка. «Что же ты прошляпил мою дочь, массовик-затейник?!» — читал он в ее глазах. Соболев не мог долго выдержать этот взгляд и отвел глаза, как бы ответив: «Я не только вашу дочь — я вообще все в этой жизни прошляпил!»

— Я вас ненавижу! — выпалила она. — Как вы могли оставить девочку без присмотра? Я подам на вас в суд!

— И совершенно напрасно, — услышал Юра за своей спиной голос Блюма. — Похищение было спланировано, тщательно подготовлено. С таким же успехом девочку увели бы и у вас.

И тут она разрыдалась. По-детски, навзрыд, утирая кулачками слезы. От безысходности и беспомощности всем впору было завыть.

— Рано еще так убиваться, Полина Аркадьевна. — Блюм взял ее за руки. — Ей-богу, рано.

— Зачем они ее украли? — сквозь слезы тихо спросила она.

— Наверняка мы не знаем, но, возможно, ради получения выкупа. — Миша врал, он давно отверг эту версию. — Поэтому вам надо быть дома и ждать звонка.

— Как же я одна? — развела она руками. — Я не могу там находиться одна…

— Пригласите кого-нибудь пожить… на время, — предложил Блюм.

— У меня никого нет, — мотала она головой. — Совсем никого! Слышите вы? — опять бросила она Юре. — У меня никого больше нет!

— Успокойтесь, Полина Аркадьевна, не надо так нервничать. — Миша погладил ее по плечу. — Поезжайте домой, а мы вас будем время от времени навещать. Оставьте нам свой адрес.

Она нацарапала на клочке бумаги адрес и в сопровождении Трениной отправилась на автобусную остановку. А Миша с Юрой взглянули на адрес и ахнули. «Улица Студенческая…» Студенческая улица пересекала Академическую, и дом Крыловой находился совсем рядом с домом Маликовой.

— Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! — воскликнул Миша. — Гони-ка завтра в город, товарищ Соболев, как и намечал раньше. Пора нанести визит старой приятельнице Ольге Маликовой и поговорить с ней по душам.

— Чего бы это ей со мной откровенничать? — засомневался Юра.

— Насколько я понял, в комсомоле ты с ней не конфликтовал?

— Мы вообще, Миша, мало сталкивались.

— Как это понимать? А «летучки» по вторникам?

— Последних два года я не отчитывался перед райкомом.

— Ты что, меня за дурака держишь? — возмутился Миша. — Да тебя бы через два месяца вышвырнули из училища!

— Понимаешь, наш конфликт со Стацюрой тогда зашел слишком далеко, стал достоянием города… У него был свой человек на мое место. И мне бы ни за что не удержаться, если бы не театр… — Тут Юра сделал паузу, что-то припоминая.

— Твой первый театр? — улыбнулся Миша. — Я, кажется, понял. Кира Игнатова — верно?

— Да, Кира Игнатова — мой ангел-хранитель. Она меня вырвала из лап Стацюры. Театр, который я организовал при своем комитете комсомола, она считала городской достопримечательностью — привозила ко мне на спектакли гостей, а иногда брала с собой на выездные городские мероприятия. Так что, Мишенька, последних два года я отчитывался в горкоме, лично перед Кирой Игнатовой. В райкоме же бывал два раза в год — в день рождения комсомола и на Восьмое марта, в целях, так сказать, подхалимажа — поздравлял Ольгу, чтобы не забывала.

— Будем надеяться, что она не забыла. Посочувствуешь, вспомните боевые комсомольские годы, расспросишь, как она жила это время… Короче, сам знаешь! Что я тебя учу?

— Телефон запиши! — попросил Юра. — Без звонка неудобно…

— Никаких звонков, Юра! — отрезал Блюм. — Телефон могут прослушивать.

— Чего ради ее будут прослушивать?! Она что — агент ЦРУ?

— Совсем ты отстал от жизни, Соболев! Живешь старыми понятиями! Да нынче все агенты ЦРУ! — И добавил: — Забеги потом к Полине Аркадьевне — проведай.

— Она меня на порог не пустит! Ты что, не видел? — сжался в комок Соболев при воспоминании о разыгравшейся полчаса назад сцене.

— Пустит, — уверенно сказал Миша. — Посидит денек одна — черту будет рада!

«Все у него запросто, — подумал Юра. — Женщины в жизни Блюма как коллекция бабочек. Энтомолог хренов!»

— А ты где пропадал с утра? — отвлекся он от неприятной темы.

— Опрашивал сельских жителей на предмет джипа.

— Ну и как поживают деревенские?

— Пьют, — вздохнул Миша.

— Что, с самого утра?

— Там уже не разберешь, с утра или с вечера. Однако вспомнили, что в пятницу, в районе десяти часов вечера, по деревне проезжал «черный катафалк» — так они его окрестили. Джип доехал до конца деревни и повернул. А вот куда повернул — тут начинается путаница. Там развилка: одна дорога ведет к шоссе, а другая — вдоль леса. Мнения деревенских разделились, кто говорит, что джип свернул к шоссе, а кто утверждает обратное…

— В лес?

— Крыловой об этом сообщать не обязательно, — предупредил Миша.

— У меня тоже новости. — И Соболев пересказал ему свой разговор с Ленкой.

Оба «детектива» грелись на солнышке возле Ларисиного коттеджа и так увлеклись беседой, что не заметили, как вернулась Тренина. Она окликнула их из окошка:

— Эй, сыщики? Чай с пирожками будете?

— Откуда такая роскошь? — поинтересовался рыжий.

— От верблюда! — Лариса ревновала. Миша слишком крепко жал руки этой Крыловой! Он сразу все понял, этот человеческий изъян был ему прекрасно знаком. Правда, он не ревновал ни одну из своих жен, зато его ревновали мучительно!

— Если вы не против, Лариса Витальевна, мы заглянем к вам вечером, — холодным, обиженным тоном заявил Блюм. — У нас неотложные дела.

— Лариса, — мягко, в отличие от друга, окликнул ее Соболев, — ты не знаешь в каком домике живет Генка Просвирнин, саксофонист?

Лариса пожала плечами — видно было, как она уязвлена Мишиным тоном.

— Сейчас у Эллы спрошу, — скрылась она внутри и через минуту показалась вновь. — В десятом. В одной комнате с ди-джеем.

В десятом коттедже они обнаружили спящего Диму. Им бросилось в глаза, что у парня перевязаны пальцы обеих рук.

— Что это с ним? — Миша указал на бинты. Юра хотел было разбудить спящего, но Блюм остановил его: — Погоди-ка. — И нежно, по-отцовски добавил: — Пусть дети спят и смотрят сладкие сны.

Он открыл стенной шкаф, и Соболев даже вскрикнул от неожиданности — перед ними стоял рыжий чемодан Блюма.

Несмотря на Юрин возглас, тринадцатилетний ди-джей, первая скрипка в оркестре Эллы Валентиновны, продолжал спать.

— Вставай, сынок! — потрепал его по плечу Миша.

Дима не шелохнулся.

— Однако сон у этих ребят! — позавидовал Блюм и, схватив парня за грудки, потряс его и прислонил к стене. Ди-джей разлепил припухшие глаза, но, по всей видимости, еще пребывал в мире грез. Чтобы окончательно вернуть парня в суровую действительность, Миша дал ему звонкую пощечину.

— Не бейте меня! — закричал Димка. — Что вам надо?!

— С добрым утром, малыш! — приветствовал его Блюм и, схватив за шкирку, потащил к шкафу. — Откуда у тебя такой красивый чемоданчик? — ткнул он мальчишку, как котенка, в свой чемодан.

— Я тут ни при чем! — заплакал скрипач. — Генка нашел его сегодня утром!

— Не ври, щенок! — Миша опять замахнулся, но Соболев перехватил его руку.

— Оставь парня в покое! — крикнул он и уже тише добавил: — У него железное алиби.

— Какое алиби?

— Он вел вчера вечером дискотеку и никуда не отлучался с танцплощадки. Это подтвердит тебе весь лагерь.

— Верно, — признал свою ошибку Блюм и, похлопав парня по плечу, извинился: — Прости, малыш. Погорячился.

— А что у тебя с руками? — спросил Юра.

— Мозоли, — пробормотал, все еще всхлипывая, Димка и пояснил: — От скрипки.

— А где твой сосед? — указал Миша на заправленную койку рядом.

— В волейбол играет.

— Пойдем — покажешь! — Блюм подтолкнул его к двери и уже с порога бросил Соболеву: — Подожди нас тут. Мы — мигом!

Генка Просвирнин оказался атлетически сложенным мальчиком. Выглядел лет на семнадцать, хотя был Димкиным ровесником. Миша привел его в дом мокрым от пота и разгоряченным игрой. По фирменной ярко-желтой майке и голубым адидасовским трусам можно было судить, что семья Генки не бедствует.

— Здорово, Дед Мороз! — протянул ему руку Соболев.

— Откуда вы знаете? — как-то грустно улыбнулся Генка.

— Подожди, Юра! — замахал своими огромными ладонями Блюм. — Обо всем по порядку.

Попросив ди-джея пойти погулять, они начали допрос.

— Я каждое утро бегаю вокруг лагеря, — рассказывал Генка, — встаю в шесть часов…

— Завидное упорство! — похвалил Миша. — Бери пример с молодежи, Соболев! — И, осторожно раскрыв чемодан, попросил Гену продолжать.

— Да тут и рассказывать нечего, — покосился на чемодан Просвирнин, — бегу вдоль забора — вижу, чемодан около дыры лежит…

— Это дыра за актовым залом? — уточнил Юра.

— Ну да! — подтвердил Генка. — Раскрыл. Смотрю — вещи. Вроде чистые, новые. Принес домой, в лагерь, хотел отдать Элле Валентиновне, а Димка говорит: «Не отдавай. Вещи почти новые — продадим».

— Шустрый парень твой дружок! — возмутился Блюм. Он медленно перебирал каждую вещь, будто проверял, все ли на месте.

На самом дне он обнаружил пулю, а на крышке чемодана — едва заметное отверстие. «Лариса постаралась! Кто ее просил стрелять? Будем надеяться, что второй выстрел все-таки достиг цели».

— Вот, собственно, и все… — закончил Генка.

— А теперь расскажи нам про Ксюшу Крылову, — попросил Соболев.

Генка насупился.

— Что рассказывать?

— Где и когда познакомились, — настаивал Юра.

— В школе, в драмкружке. Мы с ней вместе на новогодних елках выступали. Я — Дед Мороз, она — Снегурочка. Я в прошлом году перешел в другую школу, и мы больше не виделись, а здесь вот опять встретились… — Он замолчал и уставился в пол.

— А зачем ты назначал ей свидание в половине десятого у сарая? — Миша захлопнул свой чемодан.

— Просто так, — покраснел Генка. — Поболтать, вспомнить драмкружок, новогодние елки…

— А в другое время вспомнить нельзя было? — не унимался Миша. Он нервничал, так как обследование содержимого чемодана его не удовлетворило.

— Ее целыми днями окружали девчонки…

— Что ты думаешь об ее исчезновении? — напрямик спросил Юра, он разговаривал с ним по-взрослому, на равных.

— Странно все это… — Генка поник головой.

— Может, у тебя есть какие-нибудь мысли? Может, в разговоре с ней тебя что-нибудь насторожило? Может, рядом был кто-то подозрительный? — задавал наводящие вопросы Юра. — Может, тебя о ней кто-нибудь расспрашивал?

Генка поднял голову. По лицу было видно — он что-то вспомнил, но боится признаться.

— Кто тебя о ней расспрашивал? Говори! — Блюм не оставил ему времени на сомнения.

— Тетка.

— Что за тетка? — не унимался Миша. — Давай-ка, милый мой, поподробней, раз начал.

— Мамина сестра, тетя Вера.

— Когда это было?

— Перед моим отъездом в лагерь.

— Как зашел разговор о Ксюше?

— Тетя Вера рассказывала маме про какой-то свой новый проект, какие-то утренники для детей или что-то в этом роде — я не помню точно… Короче, она собирает труппу, и руководитель нашего школьного кружка очень советовал ей взять к себе Ксюшу. Вот она и спросила меня — знаю я ее или нет?

— И что дальше? Что конкретно она спрашивала о ней? — У Миши лопалось терпение.

— Где живет? Кто родители? Чем увлекается? Все, что знал, рассказал. — Генка налил себе из графина воды и залпом выпил. — Тетя Вера сказала, что в сентябре посмотрит ее на сцене и решит.

— Может, она уже решила? — пошутил Блюм. — И девочка ей так понравилась, что она забрала ее прямо со спектакля?

— Тетя Вера не разговаривала с ней о своем проекте — это точно. Я спрашивал у Ксюши — она ничего не знала и тут же мне заявила, что ни в каких утренниках участвовать не собирается.

— Узнаю Ксюшу, — закивал Соболев. — Вредная девчонка!

— Как полное имя твоей тети? — Блюм вытащил из чемодана блокнот и ручку и приготовился записывать.

— Вера Ивановна Сатрапова, — продиктовал парень.

— Адрес? Телефон?

— Не надо, Миша, — оборвал Соболев, — у меня есть.

Дома Блюм сложил вещи из чемодана в тумбочку. Юра молча наблюдал за ним, а потом спросил:

— Что украли?

— Бумаги. — Миша явно не хотел говорить на эту тему.

— Если мы будем что-то скрывать друг от друга — черта лысого найдем, а не Ксюшу! — обиделся Соболев.

— Мои бумаги не имеют к ней никакого отношения! — взорвался Блюм.

Юра замолчал, всем своим видом выказывая полное безразличие к Мише и к его бумагам. Он взял с тумбочки томик Гельдерода и погрузился в чтение.

— Ну, хорошо, Юра, хорошо. Я расскажу тебе об этих бумагах, удовлетворю твое любопытство. Только не понимаю — зачем тебе еще над этим ломать голову? Это мои проблемы.

— Оставь их при себе, — бросил Юра, не отрываясь от книги. — Я не хочу ничего знать.

Они не пошли в этот вечер к Ларисе на чай. Блюм проигнорировал вечер романсов Вертинского, и Соболев, вернувшись с мероприятия, застал его спящим…

Проснувшись, как всегда, после завтрака, Юра увидел на столе записку: «После разговора с Маликовой — позвони Жданову. Я буду у него». «Вот еще! Много чести!» — воскликнул он про себя и побежал бриться.

Соскребая щетину, Юра вспоминал свой телефонный разговор с Веркой Сатраповой. Он позвонил ей, разыскивая Авдеева. «У меня новая, интересная работа», — сказала она тогда. Что-то еще… Да. «Возможна поездка за границу». «Что это за работа? — спрашивал себя Соболев. — Нет чтобы, дураку, подробно расспросить обо всем! Другой бы на моем месте уцепился — авось тоже перепадет кусочек «новой, интересной работы», капнет на башку капелька «заграницы». Идиот! Вечно всего стесняюсь! Боюсь показаться навязчивым! Обидеть любопытством!» Не на шутку разволновавшись, Юра порезался. «Чего это я раскудахтался? — продолжал он свой внутренний монолог. — Позвоню сейчас Верке и скажу: «Хочу с тобой работать!» Или еще проще: «Хочу тебя!» — и дело в шляпе!»

Переодеваясь, он заметил, что рыжий чемодан Блюма опять исчез из шкафа. Не уехал ли Миша вообще? Он распахнул его тумбочку — вещи на месте. «Повез чемодан на экспертизу», — сообразил Юра.

Блюм настойчиво звонил в могучую, дубовую дверь, обитую тисненой черной кожей. Признаков жизни в квартире никто не проявлял. «Что за сон у нынешней молодежи? Прямо летаргический, ей-богу!»

Он поднялся ни свет ни заря, допил вчерашний кофе, оставил непробудному Соболеву записку и, взяв свой пустой чемодан, отправился в город. Чемодан забросил к себе в офис, если можно было так назвать жалкую каморку, где стояли стол, кресло и стул для посетителя, а сам посетитель помещался уже с трудом. Даже бумаги Миша предпочитал хранить дома, а не в офисе, потому что там некуда было их складывать.

Затем он отправился по тому адресу, куда девушка, дочь средиземноморских родителей, так вовремя найденная Буслаевой, пригласила Юру, чтобы тот свел «приятное» знакомство с господином Парамоновым. Девушку звали Рая, и было ей, по словам Соболева, не больше семнадцати.

Почему Миша решил нанести визит девушке по имени Рая? Не нравилась ему эта история с кредитом, особенно вызывали подозрение средиземноморские родители. Он не верил ни единому слову этой юной Раи. Ему вообще казалось странным, что все крутится вокруг Юры. «Маликова, Ксюша, тетя Вера — не слишком ли? Такое чувство, что Соболева хотят во что-то впутать. Но зачем? Кому он мешает? Или располагает какой-то информацией, огласка которой нежелательна? А может, все-таки случайность? Или вот еще: преступник и Соболев — люди одного круга, имеют общих знакомых… Но зачем совершать преступления среди своих знакомых? А почему бы нет? Так меньше подозрений. А может, и то, и другое, и третье — все вместе?» Миша окончательно запутался в собственных вопросах, на которые пока не было ответов.

Миша позвонил в соседнюю дверь — ему моментально открыла бабулька в чепчике, сшитом из старых панталон. Видимо, она подглядывала за ним в «глазок», потому что разом выпалила:

— Их никого нет — они уже третий год по заграницам!..

«Вот это я понимаю! — радостно воскликнул про себя Миша. — Имей такую старушку в соседях, и не надо ни видеокамер, ни подслушивающих устройств!»

— А дочь их где? — строго спросил он старушку.

— Нет у них никакой дочери! — твердо заявила та.

«Это уже теплее», — ухмыльнулся в душе Михаил.

— А кто же следит за квартирой? — продолжил он допрос.

— А вам зачем знать? — опомнилась вдруг старуха. — Кто вы такой? — взвизгнула она.

— Я из милиции, — сунул он ей под нос удостоверение.

Незамысловатый чепчик высунулся из двери, и бабка близоруким взглядом исследовала внутренности красной «корочки». «Был бы я бандитом, — подумал Миша, — двинул бы тебя сейчас по чепчику, и беседовала бы ты уже не со мной, а с апостолом Петром у врат рая».

— Так я и слежу за квартирой-то, — успокоившись, промолвила бабулька. — Все честь по чести. Каждую неделю цветы поливаю, пыль протираю…

— А еще у кого-нибудь есть ключ от этой квартиры?

— Есть, как же… Родственник ихний раз в месяц приезжает — проверяет, все ли на месте, не украли ли чего… У них ведь там много всего ценного, у буржуев! — преисполнившись к Блюму доверием, она принялась перечислять всю «буржуйскую обстановку».

— А вы видели его, этого родственника? Каков он из себя?

— Видела, милый, и не раз… Солидный такой, с брюшком, лысина на голове. И все молодится — в курточке бегает!

Она бы еще долго развлекала его подробностями гардероба Парамонова, если бы Миша резко не оборвал ее и не откланялся.

«Девочка тут ни при чем, — сделал вывод Блюм, возвращаясь в свой офис. — С самого начала это были деньги Парамонова. Они разыграли перед Юрой спектакль с расписками, а он, дурачок, клюнул! А если бы не клюнул? Если бы не стал давать новую расписку? Был бы Парамонов сейчас в заднице! Большой риск! Кто рисковал и зачем? Кому надо было, чтобы Соболев ухнулся со своей мелкой коммерцией? Буслаевой? Она ведь нашла ему эту миленькую девушку «с брюшком и лысиной на голове»? Симпатично выходит — Галке понадобился массовик-затейник, и она железным комсомольским кулаком вдарила по Соболевскому бизнесу, а заодно и по его семье! Чушь! Все это чушь!» — подвел итог Блюм, протискиваясь в свою каморку, которую гордо называл «сыскное бюро».

Мама встретила Юру с распростертыми объятиями — соскучилась. Когда он жил с Татьяной, мог по два месяца не показываться — не скучала. С тех пор как умер отец, привыкла жить одна. А тут всего-то три недели не видела сына, а чуть не плачет.

— Горе ты мое! — вздохнула мама. — Тебе уже тридцать два года, а все как мальчик, в пионерских лагерях отдыхаешь!

— Я там работаю, ма. — Он погладил ее седые волосы. — Да ты не переживай! Просто у меня сейчас черная полоса. Она ведь у всех бывает? Верно? И у тебя была. Все будет прекрасно! Дай срок — выкарабкаюсь!

— Я как чувствовала, что ты сегодня приедешь, напекла оладушек! Сейчас подогрею! — И она умчалась на кухню, повязывая на ходу фартук. В отличие от Юры, мама у него была очень подвижная и легкая на подъем. Может, оттого, что всю жизнь проработала на заводе, в малярном цехе, где особо не разнежишься.

— Ма, я только на часик забежал! У меня дел много! — крикнул он ей из комнаты, проводя рукой по корешкам книг, оставшихся ему от двенадцатилетней супружеской жизни, только их он забрал у Татьяны — больше ничего.

— И не поешь даже? — Мама в растерянности стояла на пороге комнаты — ее душили слезы.

— Ну что ты, мамочка? — обнял он ее. — Поем, конечно, поем!

Она опять умчалась на кухню. «Что это с ней? — подумал он. — Неужели так по мне соскучилась?» Когда после развода он переехал к ней жить, первые дни она «пилила» его — не сумел содержать семью, влез в долги. Что бы на это сказал отец? Он никогда ни у кого не брал денег в долг. Жизнь и так опротивела Юре, а тут еще мать подливала масла в огонь: «Столько лет потратил на учебу! И кому она теперь нужна, твоя режиссура?.. Я тебе еще в школе говорила — иди в ПТУ. Два-три года — и специальность на всю жизнь!» После такой массированной атаки — хоть в петлю лезь или езжай массовиком-затейником в лагерь!

Он набрал номер Сатраповой — ему ответил приятный женский голос:

— А Верочки нет — она в Акапулько…

— Где? — удивился Юра.

— В Акапулько, в Мексике.

— И давно она там?

— В понедельник улетела.

— А когда прилетит обратно? — На этот раз он не стеснялся задавать вопросы.

— В следующий понедельник. Она на семь дней. Ей что-нибудь передать?

— Нет. Спасибо. Я перезвоню. — Он повесил трубку. «Значит, Верка не врала, когда про заграницу трепалась? — Юра включил телевизор. — Что же это за интересная работа? Не утренники же, в самом деле, она поехала ставить в Акапулько? Что вообще можно делать в Мексике? Сниматься в «мыльных операх»? Для этого семи дней маловато…»

— Чай с вареньем? — прервала его мысли мама, она поставила на журнальный столик тарелку с пышными горячими оладьями.

— С вишневым, мама…

— Переключи на Российское, — попросила она его, — там «Санта-Барбара» сейчас начнется.

«Господи! — взмолился он про себя. — То она чуть не плачет, что я всего лишь на часок, то собирается смотреть эту галиматью!» Он вспомнил, как месяц назад к матери на сеанс «Санты-Барбары» пришла соседка, потому что по первому каналу транслировали футбол и муж не дал ей словить очередной кусочек американского кайфа. Соседка очень удивилась, увидев Юру в тренировочных штанах, — мама тщательно скрывала от соседей, что сын развелся и живет у нее. «Юрочка приехал посмотреть «Санту-Барбару», — заверила мама соседку, — у них сломался телевизор». Такого коварства он от нее не ожидал! Ему пришлось ей подыгрывать — сидеть с ними целый час и жевать эту пережеванную бредятину!

— Анечка несколько раз приезжала ко мне в гости, — сообщила мама, разливая чай. — Такая стройная стала — два раза в неделю ходит на этот… Как его? Шлёпинг, что ли?

— Шейпинг, ма. Вкусней твоих оладушек не бывает на свете!

Он не хотел ничего слышать ни о жене, ни о дочери, воинственно настроенной против него, во всем поддерживающей мать. Но в этот миг почувствовал что-то страшное, словно опять наткнулся на тот матрас в темноте подвальной комнаты, когда пытался нащупать выключатель. И, несмотря на нежелание, пришлось вернуться к той же теме.

— Куда она ходит на шейпинг?

— Ездит на «Динамо».

— Одна?

— Юра, твоей дочери уже двенадцать лет! — укоризненно заметила мама. — Она самостоятельная девочка.

— Во сколько у них заканчиваются занятия?

— Откуда я знаю, Юрочка? Позвони Татьяне, узнай! Что это ты вдруг забеспокоился? Два месяца носа к ним не казал, а сейчас — на тебе — заинтересовался! — Монолог мамы на этом бы не закончился, если бы не началась «Санта-Барбара».

Со спокойным сердцем оставив маму на Джину, Мейсона и компанию, Юра откланялся.

Жданов, выслушав Мишин рассказ о похищении чемодана, подошел к окну и со свойственной ему улыбкой уставился на семейство воробьев, не поделивших какую-то букашку.

— Весело вы там живете, как я погляжу! — И, затворив окно, спросил, как бы рассуждая сам с собой: — Он что, совсем дурак — оставил чемодан у забора? Может, все-таки пацаны?

— Нет, Вадик, пацаны тут ни при чем. — Блюм рисовал на тетрадном листочке котов и кошек — любимое лекарство от нервов. — Понимаешь, ему не чемодан был нужен, он пришел за бумагами, но достать их помешала Тренина. Выбирать не приходилось, он и драпанул с чемоданом.

— Ну и бросил бы его в машину! Так нет же! Даже погоня не пугает — у него есть время открыть чемодан, вытащить папку с бумагами! Какой-то странный вор!

— В том-то и дело, Вадик, по-моему, он вовсе не вор! — Коты и кошки у Блюма занимались непристойностями. — А что касается машины, то ее, скорее всего, не было! Машину он поймал на шоссе. То есть двадцать минут шел от лагеря пешком, поэтому чемодан — лишний груз!

— Невероятно! — верил и не верил Жданов. — На что он рассчитывал?

— Во всяком случае, не на то, что в самый последний момент явится Тренина. — Капиллярная ручка в руках у Блюма неожиданно выдала предсмертный штрих. — Черт бы побрал эти корейские ручки! — швырнул он ее в корзину для мусора.

— Насколько я понимаю, Миша, в чемодане находилась копия дела Максимова, которую я снял для тебя из архива? — Жданов сел наконец за свой стол и закрыл руками лицо.

— Ты правильно понимаешь. — Блюм теперь барабанил пальцами по столу.

— На, возьми! — протянул ему Вадик шариковую ручку. — Только прекрати свой концерт для фортепьяно с оркестром! Ты открыл что-то новое в этом деле?

— В том-то и петрушка, что ничего! — С котов и кошек Блюм перешел на белок и дикобразов. — Прошло семь лет, как убили Максимова. Мотив самый банальный — ревность. Убийца давно отбывает свой срок. А что эта баба, сестра Максимова, обратилась ко мне с просьбой «посмотреть» дело, потому что ей кажется, будто мотивы были иные, — так бывает частенько, в этом нет криминала. Но слова ее ничем не подтверждаются. Это только личные домыслы. Я хотел еще раз прочитать на досуге дело и вернуть тебе.

— Значит, не так все просто, Миша. Кого-то ты сильно напугал тем, что вытащил дело из архива. — Жданов посмотрел на Мишины рисунки и поморщился — скабрезности были не в его вкусе. — Давай-ка выбери денечек — посидим вместе в архиве, покумекаем. Возможно, в самом деле отыщется вор. — Он набрал номер местного телефона и спросил невидимого собеседника: — У тебя готово? Давай скорей!

— Ты узнал, о чем я тебя просил? — сменил тему разговора Миша.

— Ах да, чуть не забыл! — Жданов выдвинул ящик своего стола и достал чью-то визитную карточку. — Интересующие тебя киоски с парфюмерией перекуплены в середине апреля ТОО «Факел». Вот тебе визитная карточка директора.

Прочитав совершенно незнакомую ему фамилию, Блюм спросил:

— Под чьей «крышей» работает?

— Не знаю, Миша.

— Это надо обязательно выяснить.

— Постараюсь.

Эксперт принес чемодан и отпечатки пальцев: Блюма, Генки Просвирнина, ди-джея Димы и чьи-то еще, женские…

Юра все рассчитал по времени. В два часа он подъедет к «Ленчику» — переговорит с Авдеевым насчет Верки. Затем — на Академическую к Маликовой, потом заглянет к Крыловой и оттуда — на автовокзал.

Планы его немного нарушились — на этот раз Авдеева «У Ленчика» не было. Он ждал его целый час и нарвался на Буслаеву.

— Соболев, ты почему не на работе? — полушутя-полусерьезно спросила Галка.

— У меня выходной! Имею я право раз в месяц посидеть «У Ленчика», попить кофе? — Юра был раздосадован долгим ожиданием Авдеева, и это не укрылось от Буслаевой.

— Нервы у тебя, Юрка, ни к черту! Тебе необходим морской бриз! — рассмеялась она издевательским смехом, чем еще больше распалила Соболева.

— Дурацкие шутки у тебя, Галя! — Юра обиженно надул щеки.

— А я не шучу, я серьезно! — Она натянуто улыбалась. — У меня набирается группа детей в Крым — можешь поехать руководителем. Целый месяц на море!

— А как же лагерь? — поинтересовался Соболев.

— На второй смене обойдутся без тебя, а к третьей ты вернешься. — Она, похоже, не шутила.

— А Парамонов? — вспомнил Юра. — Он же висит надо мной как дамоклов меч, а я покачу в Крым отдыхать?

— Соболев, ты неисправим! — возмутилась Буслаева. — Сначала у тебя была жена, которая тебя никуда не отпускала! А теперь Парамонов вместо жены? Плюнь ты на него! Ничего он тебе не сделает.

— Хорошо. Я подумаю. — Соболев чертил ложкой на кофейной гуще геометрические фигурки и думал в этот миг о дочери и шейпинге. «Надо позвонить Татьяне», — возникла неуклюжая мысль.

— Думай скорей, — бросила ему на прощание Галка, — охотников много, а выезд через неделю! — Она помахала кому-то на противоположной стороне улицы. — Ладно, Юрик, пока! Звони, если надумаешь. — И стремительно понеслась по переходу на зеленый свет. Только тогда он обратил внимание, как она одета, — на Галке развевался от ветра балахон а-ля Пугачева в немыслимых синих розочках!

«Когда она научится одеваться?!» — с досадой подумал Юра и посмотрел на часы — половина четвертого. Он уже собрался уходить, как заметил приближающуюся знакомую фигуру. Арсений Павлович был не один, а с каким-то молодым человеком, с виду очень серьезным и деловым, при галстуке и с кожаной папочкой. Издали заметив Соболева, Авдеев кивнул и спешно распрощался со своим собеседником.

— Давно ждешь? — Он был чем-то сильно расстроен. — Тебе кофе?

Юра не стал сопротивляться — его угощали редко. Обычно угощал он.

— У вас неприятности? — деликатно осведомился у мэтра бывший ученик

— Да, есть немного. Радио-то молчит. Слышишь? — И в самом деле, Юра только сейчас понял, почему так уютно ему здесь — радио не раздражает навязчивой рекламой. — Заказов не стало, — пожаловался Авдеев. — Но это временно. А вот что жалобы на меня накатали местные жители властям — спать я им мешаю в послеобеденное время — это уже хреново! Зажрались, сволочи!

— Я сегодня звонил Верке Сатраповой, — без перехода начал Соболев. — Девчонка, кажется, в гору пошла?

— У нее все та же гора, — ухмыльнулся Авдеев, намекая на что-то грязное.

— Насколько я помню, — ухмыльнулся в свою очередь Юра, — в Акапулько она еще не демонстрировала свои альпинистские возможности!

— Где? — насторожился Арсений Павлович.

— В А-ка-пуль-ко, — по слогам повторил Соболев — ему нравилось слово.

— Где это, Юрочка? — с напускным испугом спросил мэтр. — Я плохо ориентируюсь за пределами Европы!

— В Мексике, Арсений Павлович, — с видом знатока произнес Юра.

Авдеев присвистнул.

— Вот куда занесло Верку!

— В последний раз по телефону она мне говорила про «новую, интересную работу»… — Юра выдержал паузу в ожидании каких-то пояснений на этот счет со стороны Палыча, но тот внимательно слушал и не собирался ничего пояснять. Тогда Соболев спросил напрямик: — Вы не знаете, какая у Верки может быть в Мексике работа?

Авдеев сделал удивленное лицо:

— Откуда же мне знать, Юра? Мы давно расстались, и у нее, к счастью, нет привычки отчитываться перед бывшим любовником. — Он принялся мелкими глотками пить кофе.

«Сколько можно пить такую крохотную чашку? — подумал Юра и отодвинул в сторону свою, давно опустевшую. — Так маленькие девочки пьют понарошку и поят своих кукол, когда играют в «дочки-матери».

— Вряд ли это связано с какой-то работой, — продолжал Авдеев, — за семь дней много не наработаешь! Скорее всего, она просто решила «оттянуться»! Я слышал, у нее появился очень состоятельный спонсор.

Фраза: «За семь дней много не наработаешь!» резанула Юрино ухо. «А я ведь не говорил ему, на сколько дней уехала Верка, — сразу смекнул Соболев. — Значит, он ломает передо мной комедию? Артист! Что ж, это в духе мэтра!»

Попрощавшись с Арсением Павловичем, он встал из-за стола и обратил внимание, что кофе в чашке Авдеева едва пригублен.