Посмертное слово

Глава 21

Пока Мередит и Мойра Ньютон не спеша лакомились запеканкой, Алан Маркби и сэр Бэзил, корчась в машине на площадке для отдыха, жевали бутерброды и смотрели на дождь.

— Мы выбрали для поездки в гости не лучший день, — угрюмо заметил сэр Бэзил. Он снял верхний кусок хлеба со своего сандвича и посмотрел, что внутри. — Она забыла горчицу! Терпеть не могу ветчину без горчицы!

— В моем горчица есть, — неосторожно заметил Маркби.

Сэр Бэзил смерил его подозрительным взглядом:

— Значит, она приготовила сандвичи двух видов: с горчицей и без! Вы взяли мою коробку!

Маркби извинился, хотя он вовсе не был уверен в правоте своего спутника. Но другого сэр Бэзил, видимо, и не ждал.

Он милостиво принял извинения и отвинтил крышку термоса.

— У меня кофе. А у вас что, чай?

Маркби проверил вторую фляжку, в которой действительно оказался чай, и быстро передал ее сэру Бэзилу, не дожидаясь, пока его несправедливо обвинят в подмене, как с сандвичами.

— Много лет не видел старину Лоренса. — Получив фляжку, сэр Бэзил переключился на цель их поездки. — Мне кажется, если он что-нибудь и знал, то уже давным-давно все забыл!

— Он наверняка сумеет рассказать, удалось ли ему связаться с бывшей невесткой после той неудачной попытки, о которой нам известно. Писал ли он ей еще? Может, они общались через Беренса, ее поверенного? Зачем ему вдруг понадобилось встречаться с Оливией после стольких лет и после такой бурной ссоры?

— Кстати, насчет ссоры, — оживился сэр Бэзил. — Очень может статься, Лоренсу не захочется рассказывать нам о ней. Мне все время кажется, что мы суем нос не в свое дело. Откровенно говоря, наша поездка меня изрядно смущает.

Маркби поморщился:

— Извините… Я не предполагал, что мои изыскания так далеко нас заведут.

— Да что вы, приятель, я на вас не сержусь. Мне очень хочется вам помочь. К тому же не терпится повидать обоих Смитонов. Но что будет, если его рассказ расстроит наши планы, а? Хотим ли мы этого на самом деле?

— Возможно, мы этого и не хотим, — сказал Маркби, слушая, как дождь с новой силой забарабанил по крыше. — Но уже ничему не сумеем помешать.

Еще несколько минут они молча пили — один — чай, другой — кофе.

— И что же нам тогда делать? — спросил сэр Бэзил.

До места назначения они добрались в начале вечера. Дождь кончился, но над холмами поднялся густой туман, который скрыл от глаз путешественников высокие вершины и красивые виды; им оставалось лишь внимательно смотреть на дорогу. Время от времени из тумана возникали длиннохвостые черные овцы, похожие на грязных призраков. Потом они с ошеломляющей быстротой исчезали. Озеро Дервентуотер, серое, покрытое рябью, сливалось с окружающим его свинцовым туманом, и дальнего берега не было видно. Местность как будто отталкивала непрошеных гостей и защищала своих от любителей задавать неприятные вопросы и лезть не в свое дело. Сама природа способствовала тому, что Маркби стало еще больше не по себе. Он знал, что сэр Бэзил тоже тревожится, что отнюдь не успокаивало его.

В такую погоду нелегко было разыскивать Смитонов, которые жили на окраине городка. И все же им удалось найти длинный одноэтажный каменный дом, прижатый к крутому склону горы. Низкий туман клубился над коньком шиферной крыши. Они пешком подошли к крыльцу по узкой дорожке и постучали в дверь окоченевшими пальцами.

Внезапно вспыхнул желтый электрический свет, изнутри повеяло теплом, и мужской голос воскликнул:

— Боже правый, а мы уж подумали, что вы сдались и повернули назад! Входите, входите!

Маркби представлял себе Лоренса Смитона человеком крупным, властным и несдержанным. В действительности Смитон оказался не высоким, когда-то он, вероятно, был и крепким, и плотным, но с возрастом похудел и одряхлел. Его твидовый пиджак, такой же старый, как и у сэра Бэзила, выглядел так, словно только сегодня вернулся из химчистки — возможно, так оно и было. Стрелки на брюках безупречно отутюжены, туфли начищены до зеркального блеска. Жена его оказалась миниатюрной женщиной с выразительным лицом, из-под пышной серо-стальной челки на гостей глядели большие черные глаза.

Старики засуетились, встречая гостей, их провели в уютную гостиную и усадили перед жарко растопленным камином.

— Очень рад снова видеть тебя, Бэзил, — сказал Лоренс, убедившись, что гостям удобно и тепло. — И с вами, Маркби, рад познакомиться. Надеюсь, я смогу вам чем-то помочь.

Миссис Смитон удалилась на кухню, бормоча что-то об ужине. Вскоре оттуда понеслись заманчивые ароматы чеснока, пряных трав, лука-шалота, хорошего кофе и винного уксуса… ароматы французской кухни. Маркби, в чьем желудке камнем лежали сандвичи с ветчиной, пожалел, что перекусывал по пути, не рассчитывая на такой славный ужин.

Алан сбивчиво поблагодарил хозяина за то, что тот пригласил их к себе. Он сразу понял, что гостей Смитоны принимают нечасто и, с какой бы целью они сейчас ни явились, им рады, потому что в жизни стариков не так уж много развлечений. Маркби огляделся по сторонам. Мебель старая, но удобная. На стенах несколько красивых картин: местные пейзажи, возможно, кисти какого-нибудь здешнего художника. А может, Смитон и сам рисует? Встроенные стеллажи сплошь уставлены книгами. Над камином висят начищенные медные кастрюли. Повсюду милые сердцу вещи, накопленные за долгую жизнь. Оливия от всего избавлялась, ничего не хранила. Лоренс и его жена хранили многое.

— Давно нам надо было встретиться, — говорил сэр Бэзил. — Вы с Мирей тоже непременно должны выбраться к нам.

Лоренс Смитон беспокойно пошевелил руками. Под тонкой и пожелтевшей, как пергамент, кожей проступали толстые, перекрученные вены. Он носил массивный перстень с печаткой, перстень свободно болтался на пальце. Наверное, пытаясь успокоиться, он сложил ладони вместе и потер их друг о друга, как будто желая согреть. Сухая кожа тихо зашуршала.

— Я собирался наведаться в ваши края несколько лет назад. Именно тогда я попробовал снова связаться с Оливией. Наверное, вы уже кое-что знаете об этом.

Лоренс поднял брови и замолчал. Маркби обрадовался, потому что старик перестал потирать руки. Шуршание его немного смущало и раздражало.

— Насколько я понял, бригадир, вы ей написали, — сказал он. — Но она, простите, отказалась вас видеть.

— Я вовсе не против поговорить о ней! — отрезал Лоренс. — Кажется, вы прекрасно осведомлены почти обо всем, что произошло! — Он посмотрел Маркби прямо в глаза. — Никаких подозрительных обстоятельств в связи с ее смертью?

— Насколько мне известно — никаких, — искренне ответил Маркби.

— Вот и хорошо. Не скрою, я испытал облегчение. Я бы приехал на похороны, но в то время жене нездоровилось. А все-таки жаль, что я не смог приехать. Я человек старомодный и верю, что нужно выказывать уважение к смерти. Она… Оливия… разумеется, не желала меня видеть, пока была жива. Но по-моему, ей бы понравилось, если бы я приехал на ее похороны. Я прислал венок.

— Как по-твоему, почему она не желала тебя видеть? — прямо спросил сэр Бэзил.

— По-моему, она до последнего дня ненавидела меня.

Откровенность Лоренса подкупала. Он встал на ноги и, с явного одобрения сэра Бэзила, проследовал к графину с виски, стоящему на буфете.

— Я не болтун, — продолжал Смитон, вынимая пробку, — не люблю сплетничать и вспоминать всякие ссоры и скандалы. Мерзость какая-то! Но должен признаться, вашему приезду я обрадовался… Выпьете по чуть-чуть?

Оба гостя, естественно, согласились.

Когда у каждого в руках оказался бокал, хозяин снова сел на место.

— С вашим приездом мне представился удобный случай высказать нечто из того, что я тогда хотел сказать Оливии, но это не удалось сделать. — Он отпил виски. — Придется вернуться к истокам.

Маркби устроился поудобнее. В окна бил ветер, в камине потрескивал огонь. Ему показалось, что в комнате они не одни. И неизвестное бесплотное существо тоже слушает с интересом. Возможно, в конце концов Лоренсу Смитону все же удастся поговорить с Оливией!

— Она была необычайно красивой. — Лоренс немного виновато покосился на дверь, боясь, как бы жена не подслушала, что он так пылко восхищается другой женщиной. — И дьявольски своевольной! Мой брат Маркус влюбился в нее по уши. Он был человеком мягким, рафинированным… — Лоренс помолчал; взгляд его устремился как будто в прошлое. — С самого начала было ясно, что их брак обречен на полную катастрофу. Если бы Маркуса не убили на войне, они бы непременно развелись; я нисколько в том не сомневаюсь.

— Столкновение двух противоположностей? — предположил Маркби, потому что Лоренс снова погрузился в раздумья.

Бригадир вздрогнул:

— Что? Ах да, называйте это так, если хотите. Естественно, дело не только в характерах.

— Это уж точно, — заметил Маркби.

— Сейчас модно все объяснять чьим-то трудным детством. Так вот, к Оливии это не относится. Родители ее обожали и вконец избаловали. В результате она думала, что все на свете непременно тоже должны ее обожать. Кстати, многие действительно ее обожали. Ну а те, кто не попадался на ее удочку… тех она просто презирала, расплющивала, как многотонный грузовик легковой автомобиль на дороге. Она совершенно подчиняла себе всех окружающих. Взять хотя бы бедную серую мышку, Вайолет Доусон. Трусиха, скромница, предпочитала все время держаться в тени. Причем заметьте, эта Доусон вовсе не была уродиной; пожалуй, она могла бы дать фору самой Оливии. Впервые я увидел ее на их свадьбе, где она была подружкой невесты. Такая же черноволосая, как Оливия, но более хрупкого сложения. Мне она показалась такой же красивой, как Оливия, но ей недоставало характера, тут ей было далеко до Оливии. Сначала я не мог понять, почему Оливия везде таскает за собой эту Доусон, как сувенир. Разве что хотела оттенить собственный блеск?

Лоренс презрительно фыркнул.

— Помню, была раньше комическая песня с таким припевом: «И мамаша тоже»… Что-то в этом роде. В общем, когда Оливия вышла за Маркуса, Доусон как будто тоже за него вышла. У них получился счастливый тройственный союз. Еще тогда их отношения казались мне странными. Но, с другой стороны, я не сомневался в том, что это временное положение. Началась война, у кого-то дом разбомбили, у кого-то все погибли. Люди переселялись к родственникам или друзьям. Вот и Оливия взяла к себе Вайолет Доусон. И потом, в те времена не принято было женщинам жить в одиночестве. На одиночек в обществе косились. Вот почему то, что Оливия поселила у себя старую школьную подругу, в то время не казалось таким необычным, каким показалось бы сейчас. Скоро я догадался, что все не так просто.

Лоренс поерзал в кресле.

— Маркус так и не понял, в чем дело, в этом я совершенно уверен. В конце концов, он только что сам на ней женился и поэтому не думал, что она… в общем, что она, грубо говоря, предпочитала ему эту Доусон. Ну да, ему тоже казалось, что их дружба слишком уж тесная. С другой стороны, он полагал, что, быть может, все женщины так дружат. Так он говорил мне. Бедный Маркус не очень-то хорошо разбирался в женщинах. Он был наивным и неискушенным. Зато обладал блестящим умом. До войны ему прочили карьеру выдающегося ученого. Ему пришлось пересмотреть свои планы — как и многим в то время. Но, останься он жив, он бы непременно вернулся в науку. Его ждала университетская кафедра. И все пошло прахом… конечно, война — дело проклятое, кровавое, но то, что столько надежд разрушено, сломано, — особенно жестоко… — Лоренс покачал головой. — Я сейчас говорю не только о светлых головах вроде моего брата. Потеря чьей-то жизни всегда горькая утрата. Ведь из человека столько всего могло получиться! Французский писатель Сент-Экзюпери — вот кто это отлично понимал. Если вы его читали, вы меня поймете. А если не читали, очень рекомендую!

Маркби отважился перебить хозяина:

— Как вы думаете, почему она вышла замуж за вашего брата, раз вы так уверены, что она не любила его?

— В те времена женщины еще выходили замуж, — просто ответил Лоренс. — Так было принято. Женщина вроде Оливии, красивая, образованная, богатая, вращалась в высшем обществе, была представлена ко двору. До войны ей прочили нескольких видных женихов. Многие удивлялись, почему она так долго не идет к алтарю… Потом началась война, и все стали срочно вступать в брак. Так сказать, ловили момент. Никто уже не тянул с женитьбой, зная, что его в любой день могут отправить в Царствие Небесное. Молодые парочки спешили расписаться, когда жениху давали недельный отпуск. Ковали железо, пока горячо! Девушки из круга Оливии выходили замуж стремительно, причем часто буквально за первых встречных… Ну а Оливию, которая возила военное начальство, всегда окружали здоровые молодцы, которые жили так, словно каждый день у них в жизни — последний. Кстати, иногда так и получалось. У нее была масса возможностей сходить с одним из них в Кэкстон-Холл, где находилось бюро записи актов гражданского состояния, и узаконить свои отношения. Оливия многим нравилась. До какого-то момента она поощряла кавалеров, но, если они становились слишком уж настойчивыми, давала от ворот поворот. Молодые люди начали думать, будто она играет с их чувствами, а ведь они собирались отдать жизнь за родину — в общем, пострадала ее репутация. Мне доподлинно известно, что парочка титулованных вдов сочла своим долгом отозвать Оливию в сторонку и распечь ее по первое число! Ей открытым текстом велели, наконец, выбрать себе мужа, приколоть к платью букетик флердоранжа и надеть шляпку с фатой, чтобы остальные поклонники увидели, что она уже не свободна, и успокоились.

Лоренс величественно взмахнул рукой.

— Должно быть, Маркус стал для нее настоящим благословением. Я искренне верю… Прости меня, Господи, если я ошибаюсь! Я верю, она считала Маркуса добродушным и доверчивым малым, который позволит взять в дом Вайолет и ничего дурного не заподозрит. Я не говорю, что Маркус ей не нравился. Тогда…

Лоренс снова замолчал и стал смотреть на огонь.

— Он был чертовски утонченным, — пробормотал он. — Он заслуживал лучшего! — Старику с трудом удалось взять себя в руки. — Он так ничего и не узнал. По крайней мере, я не думаю, что он о чем-то догадался, да и вряд ли кто-нибудь ему сказал. Я благодарен Богу хотя бы за это.

Лоренс глубоко вздохнул.

— Но после войны, после того, как Маркуса не стало, Оливия послала приличия ко всем чертям! Зажить одним домом со школьной подружкой? Для нее это была пара пустяков. Тогда, после войны, многие женщины остались одни; довольно многие справлялись и с одиночеством, и с послевоенными трудностями, поселившись вместе и деля расходы пополам. Но Оливия как будто нарочно стремилась показать всем, что они с мисс Доусон — не просто школьные подружки. Бывало, кому-то ничего не хотелось знать, а она, как нарочно, лезла на рожон. Она вела себя непростительно — и не в последнюю очередь потому, что бедняжка Вайолет Доусон ужасно страдала от сплетен и косых взглядов. Во многих местах ее отказывались принимать. Оливия всегда была страшной эгоисткой; точнее, она просто не желала замечать чувства других. Однако своей жизнью она вольна была распоряжаться, как ей было угодно. Я бы не стал вмешиваться, если бы не память о покойном Маркусе.

Смитон посмотрел на гостей выцветшими, но живыми глазами и надтреснутым голосом продолжал:

— Она выставляла моего покойного брата на посмешище! Я понял, что обязан вмешаться. Нельзя было допустить, чтобы все вокруг шептались: бедняга Маркус, должно быть, был слепым, потому что не замечал, что творится под самым его носом… ну и все такое! Некоторые даже… — Голос у Смитона задрожал, он с явным усилием собрался и продолжил: — Некоторые даже начали предполагать, что они поженились для взаимного удобства, чтобы обе стороны могли без шума следовать своим… сексуальным предпочтениям!

Маркби, который и сам предположил нечто подобное при Уинн и Мередит, хватило совести смутиться. К счастью, Смитон ничего не заметил.

— Я решил, что заставлю невестку с уважением относиться к памяти моего бедного брата у него на родине, среди его друзей! Мне хотелось оградить его репутацию от ее сумасбродных выходок. Ей бы следовало самой обо всем догадаться и вести себя соответственно! Но нет, Оливия была не из таких! И тогда я поставил ей ультиматум: если она хочет жить с этой своей Доусон, пусть живет где угодно, только не в Англии.

Вздохнув, он откинулся на спинку кресла.

— Они уехали во Францию. Вы знаете, что случилось потом. Они прожили там какое-то время и вдруг, по неизвестным мне причинам, решили вернуться. Рискну предположить, что Оливия очень скучала во французской провинции. Она привыкла к Лондону. Во Франции у нее почти не было случая показать себя, а ведь она так любила блистать!

Смитон снова фыркнул. Потом он посерьезнел:

— На обратном пути они попали в страшную аварию. Вайолет Доусон погибла. Оливия вернулась одна, поселилась в Парслоу-Сент-Джон и, насколько мне известно, оборвала все связи с прошлым. Шли годы. Я начал думать… знаете, старея, много думаешь… что я обошелся с ней чересчур резко. Боль за Маркуса сделала меня несправедливым. В конце концов, она понесла двойную утрату: сначала потеряла Маркуса, потом Вайолет. Мне стало казаться, что ей, должно быть, очень одиноко. Вот я и решил с ней помириться, наладить отношения. Я написал ей, предложил встретиться. Она не пожелала меня видеть. Передала через адвоката, что общение со мной для нее нежелательно. Вот и все. Люди ошибаются. Мы все ошибаемся. Я совершил одну ошибку. Постарался ее исправить, но не вышло.

Все трое какое-то время молчали. Маркби спросил:

— Ее завещание вас удивило?

Лоренс смерил его удивленным взглядом:

— Нет… я ничего не знал о ее завещании. Они с Маркусом составили завещания во время войны, тогда так поступали все. Оставляли все свое имущество выжившему супругу. Кстати, я подписывал оба завещания как свидетель. Думаю, вы и сами догадались, что второй свидетельницей позвали Вайолет. Видимо, позже Оливия составила другое завещание. Она была богатой женщиной и имела право распорядиться имуществом по своей воле. Кажется, она все завещала на благотворительность?

— Почти все, за исключением небольших сумм, предназначенных людям, которые у нее работали, и нескольким соседям, которые относились к ней по-доброму.

— Рад, что кто-то отнесся к ней по-доброму, — сказал Лоренс. — Я-то нет.

Ужин не обманул их ожиданий. Ароматный суп с сельдереем, мясо под соусом беарнэз, вкуснейший открытый пирог с абрикосами. И только поев и усевшись в креслах у камина с ликерами, они снова заговорили об Оливии — на сей раз Мирей Смитон к ним присоединилась.

— Я видела ее два или три раза, — сказала она. — Она была очень… — миссис Смитон щелкнула пальцами, — очень резкой. С ней невозможно было что-либо обсуждать. Она говорила, что сделает то или это, и все — разубедить невозможно. Мне было жаль ее, потому что она была очень несчастна. Что-то в ней надломилось. Я пыталась побеседовать с ней, подружиться, но она этого не захотела. Мне неприятно думать о ней, столько лет она прожила одна в большом доме в Парслоу-Сент-Джон. Так странно… А еще я думаю, почему она больше не ездила на машине?

— О да! — оживился ее муж. — Она гоняла как сумасшедшая! Должно быть, после гибели Вайолет ее уверенность в себе пошатнулась.

— По-моему, странно другое, — заметила Мирей.

По спине Маркби побежали мурашки. Шее стало холодно — может, от сквозняка, а может, то была игра воображения. Ему показалось, что сейчас Мирей скажет что-то, чего, возможно, им лучше не знать.

— Я читала некролог, — продолжала Мирей. — Вырезала его из газеты и сохранила. Там написано, что она любила ездить по окрестностям в двуколке, запряженной пони.

— Верно, — кивнул Маркби. — Последний ее пони с почетом вышел на пенсию; она держала его как домашнего любимца. Когда он… умер, она велела похоронить его в загоне.

Мирей по-прежнему качала головой.

— Но однажды она сказала мне… я уверена, я все хорошо помню… она сказала, что у нее аллергия на лошадей!

— Что?! — удивился сэр Бэзил, который дремал у камина и вдруг проснулся. — Что такое, Мирей? Ты уверена?

— Да, я уверена! Однажды знакомые пригласили нас на какие-то конные состязания… кажется, по конкуру и выездке… но не на скачки. Сейчас я уже не помню точно, что это было. В общем, я позвала Оливию поехать с нами. Она ответила: нет, ни в коем случае. Стоит ей только приблизиться к лошади, она вся покрывается сыпью! — Мирей потерла руку, подкрепляя свои слова. — Она не выдумала аллергию как предлог для того, чтобы не ездить с нами. Именно из-за аллергии она и начала интересоваться автомобилями. А от лошадей у нее сразу появлялась сыпь, чесались и слезились глаза и так далее. В самом деле неприятно. Я просто не представляю, как она ездила в двуколке, запряженной пони!