Постельный режим

32

Я помню Элисон с того самого дня, как мама принесла ее из роддома. Мне тогда было два с половиной, но я не забыла, как удивленно таращилась на сморщенную рожицу с мутными глазенками, на уродливые багровые ладошки. Прижимая к себе эту невесть откуда взявшуюся безобразную куклу, мама сказала, что теперь я уже большая и с этого дня буду помогать ухаживать за ребенком («От твоего отца, дорогая, толку мало»). Я поняла, что мое детство закончилось. И была права.

Однажды мой психоаналитик попросил принести какую-нибудь фотографию Элисон. Я выбрала снимок конца 80-х, мы тогда всей семьей отдыхали в Бретани. Мы с Элисон стоим на пляже, обхватив друг друга за талию, в одинаковых красных купальниках с золотыми колечками на бретельках. Малышка Дженни сидит у наших ног и увлеченно играет парой розовых шлепанцев. Мамы в кадре нет, только ее длинная косая тень на песке. И папы нет, он фотографировал. В правом верхнем углу снимка темное пятно — папин палец попал в объектив.

Психоаналитик поинтересовался, почему я выбрала именно эту фотографию. Я объяснила: потому что Элисон в своем купальнике выглядела отпадно, а я — как черт знает кто, и страшно злилась на маму за то, что она заставила нас купить одинаковые. (Ей просто лень было ждать, пока я примерю другой купальник, но она, разумеется, сделала вид, что действует исключительно в воспитательных целях. «Право слово, меня удивляет, что ты так озабочена собственной внешностью. Веками женщин оценивали по их внешнему виду. В наши дни мы должны стремиться к тому, чтобы нас ценили за наш ум, за наши достижения в работе». Прекрасно, ответила я, через пятнадцать лет я и буду к этому стремиться, а сейчас можно мне вон тот красный в белый горошек купальник с юбочкой?)

Собственно, это лишь часть правды. Мне не хотелось тыкать психоаналитика носом — в конце концов, это его работа, мог бы и сам заметить, что Элисон изо всей силы щиплет меня за бок. «Ну же, девочки, — сказал нам папа, — станьте-ка поближе друг к другу, как две хорошие сестрички». Мы с Элисон исподтишка обменялись неприязненными взглядами, но покорно придвинулись. (Папу мы обычно слушались, уж не знаю почему. Может, из жалости?) Рука Элисон ужом обвилась вокруг моей талии, я тоже обняла сестру, и вдруг она как ущипнет меня за бок! Чертовски больно. Ну, я-то в долгу не осталась. Едва фотоаппарат щелкнул, я как следует врезала Элисон. В наказание меня на две недели лишили карманных денег, и мне не хватило ни на полосатый бретонский свитерок, который я давно облюбовала, ни на набор пастельных карандашей всех цветов радуги, в деревянной коробочке. Так что, сами видите, последствия того щипка оказались нешуточными.

Знаменательный снимок красуется на книжной полке, но Том — единственный, кто углядел зловредную выходку Элисон. (Недаром я за него вышла.) Однажды он взял фотографию, долго, мрачнея, изучал и наконец сказал: «Здорово она тебя достала, да? Вот стервоза!» А психоаналитик коротко глянул на снимок и брякнул, какая я хорошенькая в этом ненавистном купальнике. После этого я перестала к нему ходить.