Постельный режим

41

Ладно хоть малыш хорошо себя вел и на «нестрессовом тесте», и на УЗИ. Доктор Вейнберг заметно повеселела.

— Теперь я ему даю десять из десяти, — радостно объявила она. — Оглянуться не успеете, как он у вас с отличием закончит Йель. Или ваш муж учился в Гарварде? В Гарварде, верно, теперь припомнила, в Гарварде. Ой-ой-ой, парнишка таки будет истинным сыночком своего папаши, — добавила она с веселыми искорками в глазах.

Я сухо улыбнулась и промолчала. Дождавшись в вестибюле, когда Элисон поймает такси, я с трудом поднялась и выползла на первое по-настоящему весеннее солнышко. Ковыляя к такси, щурясь от яркого, слепящего света, я вдруг увидела себя в ветровом стекле. Шесть недель без движения не пошли на пользу: шея расплылась, лицо обрюзгло, грудь и живот слились в одну сплошную гору. У меня защипало в глазах, щеки вспыхнули. Боже правый, кто это? Я себя не узнавала.

Меня всегда называли «стройненькой». Этим словом принято описывать других, а о себе самой как-то странно говорить «стройненькая», если, конечно, не составляешь объявление для сайта знакомств. Да и «привлекательная» тоже странновато звучит. Говорят, я такая и есть, «привлекательная».

Подружки в университете диву давались: высокая, стройненькая, привлекательная — и почти всегда одна. А что тут такого? Ну да, я хорошенькая, но нет во мне эдакой — как сказать? изюминки? сексапильности? Может быть. Как там в поговорке: что это, не знаю, но встречу — узнаю. У моей школьной подружки Линн это было. Скобки на зубах, угри на подбородке, но видали бы вы ее в танце! Что только она не вытворяла со своим телом! Владела им в совершенстве, знала все его секреты. А я к своему всегда относилась с некоторой опаской, его загадочный механизм приводит меня в замешательство.

Но хоть я и не из тех, по ком сохнут мужики, Том не первый запал на меня. Все-таки высокая и стройная. Оценив преимущество второго, особенно в сочетании с первым, я приложила массу усилий, чтоб держать в узде страсть к сладкому. И очень многие называли меня «привлекательной». Не красавицей — это мнение одного только Тома, — но определенно привлекательной.

А теперь? Эх… Где моя былая стройность? Дело не только в беременном пузе и не в щеках, которые за последние недели вспухли как опара. Страшно прожорливой я стала с первых дней беременности. Прежде мне удавалось усмирять аппетит, но стоило моему телу почуять новую жизнь, как оно стало нахально требовать печенья, тортов, жареной картошки и прочих ведущих к ожирению излишеств. Килограммы накапливались; появляясь раз в месяц у доктора Вейнберг, я отводила глаза от весов, затыкала уши, когда медсестра бормотала «70 килограммов», «73», «77». Потом грянул постельный режим и положил конец послеобеденным променадам, прогулкам в парке по выходным, не говоря уже о походах в гимнастический зал с Пэтти, раз в год по обещанию. Теперь я вешу на 22 килограмма больше, чем в начале беременности, и привлекательной меня не назовешь — нечего и глядеть на свое отражение в окне такси. На руках и лице кожа стала дряблой и грязновато-серой, от бесконечного лежания в постели волосы на левой стороне уже не вьются, а свисают патлами. Я необъятна, и ребенок, к моему стыду, — лишь незначительная часть моего объема. Если так и дальше пойдет, к тридцати годам моя талия сравняется в диаметре с покрышкой внедорожника.

Стоит ли удивляться, что в последнее время муж днюет и ночует на работе?

Приходил Марк. Вот уж кого никак не ожидала увидеть. Я лежала на тахте и, выпростав руки из-под колючего серо-голубого шерстяного пледа, печатала эти строки, когда в дверь постучали.

Элисон разонравилось платье, которое она отхватила у «Бенделя», и сестрица помчалась менять его («Мне определенно нужен четвертый размер. Ты только взгляни, дорогая, оно же на мне висит!»), так что пришлось открыть самой.

— Кью, я… э-э, надеюсь, я тебе не помешал, — смущенно промямлил Марк, стягивая черную кожаную куртку и разматывая желтый кашемировый шарф. Разоблачившись, он опустился в кресло.

— Все нормально. — Мысли еще витали вокруг моей писанины, и я не сразу сосредоточилась на госте. К тому же Марк не мой приятель, а Тома. — Ты что-то хотел?

— Я тут шел мимо… решил заглянуть… — начал было он, но умолк и тяжко вздохнул: — Неправда. Я пришел специально. Понимаешь, я должен кому-то рассказать…

— Рассказать — что? — подтолкнула я, а про себя подумала: валяй, выкладывай. И уматывай поскорее. Ты мне не по нутру.

Я ждала, глядя на него. Шли минуты. Он молчал. Только пялился на меня, как кролик на удава. Рот приоткрыл и пялится. Я даже рассмотрела, что два передних зуба у него белее остальных.

— Дело в том… Дело в том, что… — запинаясь, бормотал он и вдруг выпалил разом: — Кью, у меня роман!

Я вздохнула и едва не кивнула. Едва не ляпнула: да, знаю. К счастью, успела язык прикусить. Не время раскрывать карты.

— Неужели? — Я постаралась, чтобы удивление не казалось слишком наигранным.

— Точно. И дело в том, что она… ну, эта… моя подруга… она была у тебя на вечеринке. В прошлую пятницу. Я как вошел, сразу ее увидел, а потом она исчезла. У нее длинные темные волосы и симпатичные веснушки, она была в красном платье на таких узеньких бретельках. Ее зовут…

— Бри-анна?! — закончила я за него, словно меня только что осенило.

— Ну да, — закивал он.

Мы помолчали.

— А зачем ты мне это рассказываешь?

— Я хочу, чтоб ты помогла мне вернуть ее. — Слова посыпались из него горохом, он вскочил на ноги и забегал по комнате, цепляясь за края персидской дорожки. — С пятницы звоню и звоню ей, по три раза в день, а она не отвечает и не перезванивает. Я места себе не нахожу. Я люблю ее, Кью, хочу, чтоб она вернулась. Скажу Ларе, что нам надо развестись. Я хочу жениться на Брианне. Ты мне поможешь? — Он с жадной надеждой уставился на меня.

Черт знает что в мире творится… Меня вдруг такое зло разобрало на Марка. Я была не просто зла на него, а здорово, безумно зла.

— А ты не забыл кое о чем? — процедила я. — Или такой пустячок, как два мальца и беременная жена, тебя не волнует?

Марк сокрушенно запустил пятерню в редеющую шевелюру.

— Знаю, знаю, Кью! Но не могу я больше жить двойной жизнью, — простонал он. — Не могу притворяться, что люблю Лару. Уж до того она правильная, Кью, ты не представляешь. А Брианна — теплая, уютная, любящая. Это выше моих сил…

— Выше твоих сил? Так я тебе и поверила! — в бешенстве рявкнула я, и сама не знаю, как это вышло, но меня словно прорвало — слова полились, точно кипящая лава из долго спавшего вулкана. Плохо помню, что я ему наговорила, но его ошеломленная физиономия так и стоит у меня перед глазами. Кончилось тем, что он рванул к двери, проклиная себя за то, что разоткровенничался со мной, и выкрикивая на бегу, что такой жестокосердной женщины свет не видывал, а Том — просто святой, если терпит меня.

Дверь со стуком захлопнулась. Я прислушалась к отскочившему от стен эху. Последние дни, кажется, я только этим и занимаюсь.

В тишину ворвался звонок телефона. Биип. Пауза. Биип. Пауза. Удивительно американский звонок. Это была мама, ее удивительно английский голос примчался через Атлантику по длинному и скользкому, как угорь, кабелю.

— Кью! У меня для тебя сюрприз, — торжественно объявила она.

— Да? — устало отозвалась я. Из меня выкачали все чувства.

— И это все, что ты можешь сказать? — обиделась мама.

Я сделала глубокий вдох, взяла себя в руки и смиренно поинтересовалась, что за сюрприз она мне приготовила.

— Я еду к тебе и поживу до самых родов!

Я выронила телефон, он в буквальном смысле слова выпал из моих ослабевших пальцев. Я смотрела на кусок черного пластика, лежащий на краешке тахты, и меня раздирали сомнения: поднять его или просто отключить, ткнуть кнопку отбоя — и пусть мама исчезнет, возможно, навсегда.

Разумеется, я не отключила телефон. На секунду прикрыла глаза (в них точно песку насыпали) и снова прижала трубку к уху.

— Прости, что-то на линии, — соврала я. — Так ты сказала?..

Она заговорила — недоверчиво, обиженно и горячо:

— Надеюсь, ты рада, Кью. Я насилу нашла преподавателей на замену, это был какой-то кошмар! Слава богу, народ пошел мне навстречу и расписание утряслось. Девятнадцатого вылетаю. Ты уже будешь, дайка подумать, на тридцать четвертой неделе. Я поживу недели две, как минимум, и дождусь малыша! — возбужденно закончила она.

Едет ко мне? В Америку? В Нью-Йорк? Быть того не может! На меня вдруг накатило чувство, какого я не испытывала уже много лет, — мне так захотелось увидеть ее, что не передать словами. Мою маму. Здесь. Наконец-то. Но я сказала только: «Отлично. Спасибо. Буду рада».

Полчаса спустя объявилась Элисон, с платьишком на дошколенка и с персиковым лаком на свеженаманикюренных ноготках. За чашкой чая я поведала о мамином приезде. Оказалось, Элисон было прекрасно известно, что мама уже три недели подыскивает себе временную замену в школе йоги.

— Она умоляла меня молчать, пока все не устроит наверняка. Хотела сделать тебе сюрприз. — Элисон фыркнула. — У меня она прогостила каких-то два денька, когда родилась Сирена. Божилась, что не может бросить работу, хотя я-то живу в Лондоне! Но ты так тяжело носишь. Должно быть, в этом все дело…

Поверх чашки любимого «Эрл Грея» я смотрела на Элисон и размышляла: повзрослеем мы когда-нибудь или нет?