Пойди туда — не знаю куда

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ, в конце которой звучат пистолетные выстрелы

Вовчика обнаружил Киндер-сюрприз. Здоровенный детина с бинтом на лбу, широко разбросив руки, лежал за аккуратно подстриженными кустиками, обрамлявшими автостоянку.

— Тут, елы-еп, это! — завопил полезший туда по малой нужде волосан. — Труп, елы!.. Ну, блин, ва-аще!

Не сразу пришедший в себя Убивец лепетал что-то несусветное:

— Ведьма… Глаза у нее!.. Сказала: иди ко мне, ду… дурашка… за кусты… Пошел…

— Пошел?! Зачем?! — с трудом сдерживаясь, прошипел склонившийся к Вовчику Магомед. — Почему пошел?

— Глаза у нее… зеленые… светятся… пошел… Больше ничего… ничего не помню…

Вовчика выгнуло. Изо рта у него пошла пена.

— Эх! — горестно вздохнул Мишаня. — Это она его «параличом». Баллончик у меня в бардачке лежал с нервно-паралитическим. Берите — ведь сам же и предложил! — может, говорю, пригодится!..

— Вот и пригодился! — сплюнул на траву Магомед.

Удрученный Мишаня по радиотелефону связался с Константином Эрастовичем. Шеф был вне себя:

— Пропала?! То есть как пропала! А я тебя зачем посылал?.. Какой еще к черту джип «чероки»?! Ничего не понимаю!

Шкаф, на котором лица не было, жалко оправдывался. Глаза у него при этом были как у гадящей на ковер собаки. В очередной раз тяжко вздохнув, он вдруг протянул трубку Боре Базлаеву:

— Тут тебя…

Боря, приложивший телефонный аппарат к уху, чуть не выронил его от неожиданности! Голос, который он услышал, не узнать было невозможно.

— Гдэ джып, Магамэт? — прохрипел Ашот Акопович.

Белая бабочка-капустница, суетливо мельтеша крылышками, села на голову вновь потерявшего сознание Убивца.

— Джип угнали, — сказал Магомед, отмахнув ее рукой. — Рыжая угнала, у которой пушка…

Молчание, которое последовало в ответ, было более чем красноречиво.

— Угналы, гаварышь, — наконец произнес Микадо с неестественно подчеркнутым акцентом. — Рыжая, гаварышь. Ищи, дарагой. Джып ищи. Рыжая ищи. Нэ найдешь, сам знаишь…

Магомед знал.

— А бандеролечка при мне, — помолчав, сказал он.

— Какая еще… Ах, посылочка! Посылочка — это хорошо! — на чистом русском языке просипел Микадо. — Это очень, очень хорошо! Молодец. Продолжай в том же духе!..

Трубка щелкнула, запикала. И бывший следователь Базлаев Борис Магомедович, недоуменно глядя на нее, задал себе сразу несколько вовсе не риторических вопросов. Во-первых, зачем Микадо приехал в Москву? Во-вторых, почему он находится у Кощея, у того самого типа — и тут у Магомеда была почти полная уверенность, — который подвел его, Ашота Акоповича, под 77-ю, расстрельную — бандитизм — статью, за что, впрочем, пострадавший расквитался со свойственной ему восточной изощренностью: две очаровательнейшие чучелки заманили падкого на баб Константина Эрастовича в некую уютную квартирку, где его, Кощея, неделю подряд кололи каким-то жутким наркотиком, после чего он и «сел на иглу»… «В свете всего вышеупомянутого, — напряженно думал Магомед, — возникает целый ряд очередных „почему“ и „зачем“: по какому поводу Ашот Акопович помирился с Константином Эрастовичем? Это первое. Второе: какое отношение к этому историческому событию имеет улетевший на юга сугубо северный человек? И наконец, третье, и самое, пожалуй, на данный момент существенное: кто, собственно, такая эта Рыжая и так ли уж случайно исчез со стоянки черный „гранд-чероки“ Ашота Акоповича?..»

Любовь Ивановна Глотова была из породы тех самых типично русских людей, которые сначала что-то делают и только потом уже мучительно соображают, а что же это такое они, блин, понаделали?.. Позднее она никак не могла понять, почему из всех стоявших у аэропорта машин выбрала именно этот черный джип «гранд-чероки». Выбежав из здания аэровокзала, она решительно зашагала в сторону этой роковой для нее иномарки с номерным знаком В 013 ЭЦ и семьдесят восьмым региональным индексом. Не смогла она внятно объяснить мне и то, зачем вдруг на полпути резко повернула вправо и, обогнув скверик, примыкавший к автостоянке, подошла к джипу со стороны его передка. Машину с сидевшим в ней мордатым амбалом и Василису разделяли теперь лишь невысокие, по пояс, аккуратно подстриженные кусты.

Она и сама толком не поняла, что же такое произошло. «Ну, посмотрела на него, — рассказывала она мне, — ну, кажется, пристально, вроде бы в глаза. Он вдруг перестал жевать резинку, вытаращился на меня, замер. А я тогда тихо так сказала: „Ну, чего теряешься, дурик, иди сюда!..“ И, представляете, он послушался. Вылез из тачки и прямиком через кусты полез ко мне, как загипнотизированный…»

Дальше все происходило так, как и предположил Мишаня Шкаф: когда Убивец приблизился к ней, Любовь Ивановна достала из-за лифчика газовый баллончик и от души пшикнула прямо в круглую потную физиономию…

Ключи были в машине. «Гранд-чероки» завелся с пол-оборота — послушный, утробно-мощный, будто только и ждавший Василису. Быстро разобравшись со скоростями, она сдала назад и, резко крутанув руль, выехала с автостоянки.

Второе, совершенно уже необъяснимое событие имело место километрах в трех от аэропорта Внуково. Все тот же патрульный в бронежилете — Василиса запомнила его по белобрысым — ее слова, — неумело подстриженным усам — вышел на дорогу и, махнув жезлом, пошел навстречу. Побледневшая Василиса покорно нажала на педаль тормоза. «Матушка Божия, помоги!» — зажмурив глаза, взмолилась она про себя.

— Ваши документы! — козырнул омоновец.

Словно очнувшись, она встряхнула пожароопасной своей головой и, все на свете перепутав, протянула патрульному вынутую из сумочки аэрофлотовскую багажную бирку.

Глаза у парня с короткоствольным АКСУ на боку были серые, с маленькими золотыми крапинками. Василиса заглянула в них и… и ничего не увидела, но с какой-то вспышечной, немыслимо яркой, как электрический разряд, отчетливостью вдруг почувствовала, что жить этому совсем еще пацану осталось восемь дней с часами…

Сердце у Василисы нехорошо сжалось, рука на руле вспотела.

— Вы когда уезжаете в Чечню? — чужим голосом спросила она.

Патрульный улыбнулся, еще раз козырнул и, возвращая внимательно изученную с двух сторон бирку, сказал:

— Послезавтра…

С Любовью Ивановной и прежде приключалось нечто совершенно необъяснимое. В восьмом классе она получила восемь подряд двоек и одну, но зато последнюю, пятерку по химии. «Неуд» за третью четверть, казалось, был гарантирован. «Глотова, Люба…» — зачитывая итоговые оценки, многозначительно повысила голос Диана Евгеньевна. С легкой усмешкой она глянула на Василису поверх очков и… оцепенела. «Просто какая-то мистика, Николаша, — созналась она мужу ночью. — Глазищи наглые, зеленющие, смотрит мне в лоб, а сама губами шевелит, и я за ней повторяю, как попка: „Глотова, Люба — твердое „хорошо“! Молодец, выправилась!“»

Однажды — это было в Кирпичном в начале девяносто третьего года — они с Капитолиной стояли у калитки. Уже смеркалось. К трехэтажному особняку господина Кутейникова, того самого, которому Василиса с Царевичем били стекла, подкатил фургончик. Вылезший из кабины хозяин открыл задние дверцы и, воровато оглянувшись, потрусил к дому с коробкой. «Чтоб ты провалился со своими „сникерсами“!» — мрачно пожелала соседу Василиса. И тот действительно провалился! Коротко вскрикнув, исчез из виду под самым фонарем. Но тут уж никакой мистики и в помине не было. Кутейников ухнул в канализационный люк, с которого была снята крышка. Не будь в его руках коробки, беды бы не случилось. Василиса тут была, конечно же, ни при чем. Но мать думала иначе. «Ох и ведьма же ты, Васька! — горестно сказала она, когда выяснилось, что сосед сломал обе ноги разом. — И глазищи у тебя дурные, и сама ты дура несусветная!..»

«Господи, а может, она права? — думала Василиса, ехавшая в столицу с явным превышением скорости. — Может, я действительно ведьма или, еще того хлеще, — инопланетянка?! Кто мой папуля? Неведомо. Капитолина молчит. Родня понятия не имеет. Кто он, этот таинственный Иван? А что, если никакого Ивана у матушки и не было?!»

И еще одним странным происшествием ознаменовалась та пятница 24 мая. Гаишник, остановивший Василису у Садового кольца, возвращая ей техталон и водительские права, взятые ею из бардачка джипа, с укоризной сказал:

— Можете ехать, Владимир Леонидович, но имейте в виду: будете так нарушать, и впрямь убивцем станете!..

Окончательно пришла в себя Любовь Ивановна уже за городом, на неизвестном шоссе, по которому мчалась в южном направлении. В начале четвертого черный джип «гранд-чероки» видели в Наро-Фоминске, еще полчаса спустя — в Малоярославце. А в 16.15 иномарку с питерскими номерами тщетно пытались остановить два молодых сотрудника Калужской автоинспекции. И вот ведь что удивительно: «жигуленок», на котором они пустились за Василисой в погоню, через пятьдесят метров заглох, рация вышла из строя…

Ашот Акопович вздрогнул, когда услышал пронзительный, полный тоски и отчаяния вопль:

— Слушай, дарагой, кто эта?

— Это Павлуша, — помешивая кофе ложечкой, ослепительно осклабился хозяин замка, — павлин мой. Самка у него сдохла, вот и скучает…

— В-вах! — сказал мрачный Ашот Акопович Акопян.

Все, решительно все было не по душе ему в этом вызывающе роскошном особняке: и мраморные лестницы, и халдеи с ментовскими рожами, и вопящие птицы, и голливудская улыбка Костея… А уж после того, как Мишаня сообщил об угоне джипа, настроение у Микадо испортилось окончательно и бесповоротно.

— Слушай, дарагой, пачему кофе клапами пахнет?

— А-ха-ха! Это не клопы, это коньяк, Ашот!

— Каньяк?! — поперхнулся категорически не употреблявший спиртного — и Костей, конечно же, прекрасно знал об этом! — лысый, усатый гость в черных очках.

Очки Ашот Акопович надел еще в машине, когда увидел на крыльце замка радостно распростершего руки Константина Эрастовича, старого дружбана, которому он, Микадо, сидючи в питерских «Крестах», пообещал свернуть, как петуху, шею, причем собственноручно!

Из последних сил улыбаясь, они кинулись в объятия друг другу, два смертельных врага.

— Ашот, брат!

— Костик, дарагой!

Ах, какие пустые, какие мертвые глаза были у дорогого Костика! «Ага! — внутренне торжествуя, вскричал про себя Ашот Акопович. — Да ты уже, как мой Торчок, ты труп бледногубый, ты зомби, ты наркоман, Константин Эрастович! Ну чего прячешь свои подлые, продажные глаза, дай мне заглянуть в них, дай полюбоваться!..»

«У-у, сволочь усатая! — смахивая слезы счастья, думал в свою очередь Кощей. — Вот уж кто живуч! — ведь ничего же не берет: ни пуля — от расстрельной статьи ушел! — ни динамит — Киндер-сюрприз под сиденье своему патрону полкило сунул, и рвануло, еще как рвануло! — только Микадо в тот раз сел почему-то не в заминированную „девятку“, а в „хонду“ Магомеда… Ну дай, дай я тебе в глаза гляну, бандюга, да сними ты очки, все равно не помогут! Это ведь ты, гад, Людмилочку, жену мою молодую!..»

Хозяин водил гостя по замку: «Это гостиная! Это еще одна гостиная! будуар! писсуар! дикий… слышишь, как рычит? — ягуар!.. А-ха-ха! шучу… автомашина у меня такая…» Гость ценил и понимал хозяйские шутки, он сам был большим шутником: «Блидуар, гаварышь?! павлын-мавлын, гаварышь, дэвачка хочит?.. гы-гы-гы!.. ух, как нэхарашо крычит, прамо как зарэзанный крычит… твая мат!..»

Два бывших подельника уединились в библиотеке. «Эвона сколько книг — тысячи! — клокотал втуне Ашот Акопович. — И ни одну прочитать нельзя, потому что не книги это, а муляжи, куклы… Ишь, под аристократа работает шнырь: золотые очечки, камерная музыка… Ты у меня еще послушаешь камерную ораторию, козел! Павлином у меня на параше запоешь, кукольник поганый!..»

К сожалению, о делах поговорить не удалось — позвонил Шкаф. Сообщение о пропаже автомашины Ашот Акопович воспринял крайне болезненно: побледнел, схватился за сердце.

«Выходит, правду говорил Киндер-сюрприз, — с удовлетворением отметил про себя Константин Эрастович, — нечисто что-то с этим джипом „гранд-чероки“, не порожняком его гонят. И дело, с которым ко мне Микадо приехал… нет, примчался, а не приехал! — очень даже любопытное дело!.. Если, конечно, этот старый пидор не раскручивает очередную аферу…»

— Ашот, голубчик! — с деланным сочувствием в голосе всплеснул руками г. Бессмертный. — Ашот, да на тебе лица нет! Вот, держи валидольчик! Подумаешь — тачка! Да у меня их чуть ли не каждый месяц угоняют. Джип?.. У тебя какой — «чероки»? Хочешь, я тебе свой «тайфун» подарю?..

— Нэ нужэн мнэ твой джып, мнэ нужэн мой джып! — хрипел разом осунувшийся, в считанные минуты поросший черной щетиной Ашот Акопович Акопян. — У тэбя на Пэтровке сваи люди есть?

— Ну как же, как же не быть, друг ты мой дорогой! Митрич!.. Митрич, иди-ка сюда!

Величественный мажордом, он же начальник личной охраны Константина Эрастовича, отставной полковник Замесов Николай Дмитриевич немедленно позвонил в ГАИ знакомому генералу.

— Никуда ваша машина не денется, — переговорив с дорожным начальством, сказал он Ашоту Акоповичу. — Иномарка дорогая, приметная. Введен в действие общегородской «перехват». Будем ждать результатов.

Ожидание подзатянулось. Несколько раз звонил Мишаня Шкаф. Новости были самые неутешительные: через Домодедово, куда сразу же поехали на «линкольне», черный джип «гранд-чероки» не проезжал.

— Опять как сквозь землю провалилась, — невесело сообщил в половине восьмого Магомед. — Дьяволица, а не девка… Просто не знаю, что и подумать, дорога-то у нее вроде одна — через Воронеж.

— Зато я знаю, дарагой, — засопел в трубку угрюмый Ашот Акопович, — я знаю, что падумать… очэн даже знаю…

«И я! — усмехнулся про себя спрятавшийся за газету Константин Эрастович. — Думаю, хрен вы ее, друзья дорогие, перехватите. Кишка тонка! Не-ет, это не женщина, а стихийное бедствие. Ух!..»

Но на этот раз господин Бессмертный оказался плохим пророком. В 20.15 угнанный джип «гранд-чероки» был задержан дорожно-постовой службой в трех километрах от города Новоцапова, каковой имел место быть как раз на полпути между Калугой и Тулой…

— Где-где?! — выслушав доклад полковника Замесова, хором воскликнули Ашот Акопович и Константин Эрастович…

Отличились старший сержант Губайдуллин и рядовой Повидло. Плотно перекусив в пельменной, называвшейся почему-то «Аризона», они вышли на улицу, к стоявшему у крыльца «тошниловки» мотоциклу «Урал». Губайдуллин давал прикурить своему водителю, когда мимо гаишников, обдав их грязью из лужи, промчалась черная иномарка.

Так на центральной улице города Новоцапова началась знаменитая, с выстрелами, погоня.

Погубила Василису кукла, смешная тряпичная дуреха с огромными, голубыми, как у Надежды Захаровны Царевич, глазищами и такими же золотыми волосами. Еще в Калуге — угонщица джипа там поужинала и купила «Атлас автомобильных дорог» — Василиса пересадила ее с заднего сиденья на почетное переднее.

— Вот сиди здесь за штурмана, будем разговаривать, — дружелюбно предложила Любовь Ивановна, и куколка Дуреха возражать не стала.

Пошел дождь. Василиса включила дворники и закурила сигарету.

— А ты вот не куришь, и правильно делаешь, — сказала она Дурехе, — вон какие щеки румяные! А я вот, дура, курю. И водку пью. И с мужиками сплю. И вообще, живу как рыба об лед. Это только со стороны кажется, что мне ух как весело, а у меня от этих плясок вся душа в синяках… Ну чего вытаращилась, не веришь? И зря. Стукнутая я, сумасшедшая. На кой-то черт дорогую иномарку у бандюг угнала. Ведь убьют же, и правильно сделают… Думаешь, не убьют? Слабо им, думаешь. И это ты зря, они мужики крутые. Особенно Магомаев этот, ну симпатичный такой, главный, которому я ногой врезала. Ой, Дуреха, чувствую, будет мне та самая уха из петуха — если поймают, конечно. Но я, куколка, очень постараюсь, чтобы не поймали. Мне, лупоглазенькая ты моя, в Чечню к любимому торопиться надо. Понятия не имею, где и что с ним, а сердце не на месте, и словно кто-то на ухо нашептывает: скорее, скорей, Василиса, поспеши, не то опоздать можешь… Вот и несусь, как горбуша на нерест!.. А ты говоришь, не сумасшедшая…

Переждав ливень, они выехали на Тульское шоссе. Дорога была паршивая, вдребезги разбитая. После каждой колдобины впечатлительная Дуреха пучила глаза и театрально заваливалась в обморок. В очередной раз это случилось на центральной площади небольшого городка Новоцапова. Василиса, обогнувшая высоченный, обгаженный голубями памятник пролетарскому вождю, заглядевшись на него, не заметила выбоины на асфальте. Джип подпрыгнул, кукла упала на пол, смешно задрав длинные розовые ноги.

— Ай-ай-ай! — засмеялась Любовь Ивановна. — Да разве это дело — перед каждым мужиком на спину заваливаться. От него не голову терять, его пожалеть надо — вон какой лысенький, с ног до головы облу… то есть я хотела сказать — облюбленный весь!..

Не сбавляя скорости, Василиса нагнулась поднять Дуреху, но вот тут-то и приключилась еще одна выбоина. Джип вильнул, правым передним колесом въехал в лужу, и брызнувшая из-под него грязь окатила стоявших на обочине милиционеров.

Ах, какая жалость, что последовавшую за этим инцидентом погоню никто не зафиксировал на пленку. Как в голливудском боевике, они, давя кур, промчались по новоцаповским улицам — черный джип «гранд-чероки» и желтый «Урал» с коляской, за рулем которого сидел виртуозный милиционер-водитель Повидло.

— Ну чего ждешь, стреляй, мудила! — орал он своему непосредственному начальнику. — Стреляй, Губа, по колесам — ухо-оди-ит!..

Сержант Губайдуллин открыл огонь уже за пределами населенного пункта. Привстав в коляске, он восемь раз подряд выстрелил из пистолета «ПМ» по стремительно несшемуся автомобилю иностранного производства. К счастью для Ашота Акоповича, ни одна из восьми выпущенных сержантом пуль не попала в столь драгоценный для него джип. И только девятая, последняя, пробив заднее стекло, продырявила и переднее — как раз над головой от ужаса выпучившей глаза Дурехи…