Пойди туда — не знаю куда

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ, в которой Василиса и ее новый знакомый слышат голоса совсем других «птичек»

Кто он — этот таинственный небесный диспетчер земных наших встреч, с первого взгляда таких случайных, а на поверку оказывающихся судьбоносными, поворотными, решающими, счастливыми или, напротив, — роковыми? Какой хитромудрый шутник в один незабываемый метельный февральский вечер темными дворами вывел меня, веселенького, на некую автобусную остановку, прислонил к столбу, на котором раскачивалась скрипучая табличка, в результате чего я дождался не транспорта, а той, что, подхватив меня под руку, повела сквозь метель туда — не знаю куда?.. Кто сбил с пути истинного непутевую мою героиню, кто внезапно надоумил ее сойти с автобуса баро Георгия и, перебежав встречную полосу, повстречать того, кого, по здравому размышлению, встречать ей, в общем-то, не стоило? Кто, загадочно усмехнувшись, свел их на обочине трассы Москва — Ростов-на-Дону — красивую, совсем, в сущности, молодую еще женщину с умопомрачительными, как бы подсвеченными изнутри, зелеными глазами и высокого, почти под два метра, плечистого мужика с простым русским лицом и русыми, начинающими уже седеть на висках волосами?..

Кто же еще — Автор, конечно! — скажете вы и… ошибетесь, потому как по авторскому замыслу эта самая непредсказуемая героиня должна была ехать до самой столицы… Но она зачем-то сошла…

Никакой радости по отношению к Василисе менявший колесо водитель «КамАЗа» поначалу не проявил.

— Слушай, дорогая, у меня и без тебя тут!.. — вытирая руки ветошью, в сердцах сказал он. — И вообще!..

— А ты считай меня частностью, дорогой! — ничуть не смутившись, парировала неожиданная попутчица. — Ты как вообще — по части частностей?

Верзила в камуфляже оторопело заморгал светлыми, как выцветшее степное небо, глазами, а Василиса тем временем открыла дверцу и, забросив сумку, забралась и сама в кабину.

— Ну, знаете! — переходя почему-то на «вы», шумно выдохнул малость подрастерявшийся мужик.

Вот так и началась их общая дорога, которой суждено было стать долгой-долгой да к тому же еще полной всяческих непредвиденных поворотов и прочих форсмажорных обстоятельств…

— Только до Каширы! — спасая лицо, сурово сказал водитель.

— До Каширы так до Каширы, — легко согласилась Любовь Ивановна. — Вас как зовут?

«КамАЗ», взрыкнув мотором, тронулся.

— Меня-то? — непонятно чему удивился мужик, выруливая на шоссе. — Ну, скажем… скажем, Федор я. Годится? А тебя… то есть а вас?

— А я — Василиса.

И тут они посмотрели друг на друга и по совершенно необъяснимой причине как-то вдруг — ни с того ни с сего — дружно рассмеялись.

Потом уже, много поздней, когда все в их и без того непростой жизни запуталось до чрезвычайности, так запуталось, что Капитолина, приходя ко мне, уже не жаловалась, а лишь горестно стонала, не в силах вымолвить и слова, так вот, несколько месяцев спустя сама Василиса однажды со вздохом призналась мне: «Мы ведь тогда друг друга с одного взгляда… расшифровали. А что, думаете, не бывает такого?.. Вот в том-то и дело, что еще как бывает!»

— А ведь я вас, кажется, помню! — сказал вдруг человек, назвавшийся Федором. — Я вас в госпитале в Афгане видел. Вы там медсестрой работали… Правда?

— Правда, — улыбнулась Василиса. — Вот и я вас вроде вспомнила: вы… ты в офицерской палате лежал, десантник. Большущий такой, и обе руки в гипсе… Было?

— Было! — улыбнулся в ответ Федор. — Только не в десанте я служил, а в спецназе. И не обе руки у меня были загипсованы, а левая нога. А рук у меня тогда и не было вовсе…

Золотые Василисины ресницы взметнулись.

— То есть как это?!

— А так. Миной у меня их оторвало. Мина есть такая — ОЗМ семьдесят два, ее еще «лягушкой» называют. Мина подпрыгнула, я ее поймал, а она ка-ак бабахнет!..

— Ты что, серьезно, что ли? — может быть, впервые в жизни купилась Любовь Ивановна, щеки у которой вдруг порозовели, а сердце непонятно почему забилось.

И они опять глянули друг другу глаза в глаза, но на этот раз уже не рассмеялись, а Федор и вовсе Бог знает по какой причине смутился и даже густо покраснел.

— Шутка это. Пошутил я, — пробормотал он, отводя взгляд на дорогу, несшуюся навстречу «КамАЗу» со скоростью девяносто километров в час.

— Ах, шутка! — вздохнула Василиса и тоже слегка принахмурилась, а потом опять глубоко-глубоко вздохнула и полезла в сумку за сигаретами.

У поселка Михнево «КамАЗ» остановила милиция. Омоновец с автоматом на плече, посмотрев документы Федора, пошел с ним к стоявшему на обочине «жигуленку». Василиса видела из кабины, как сначала милиционер, а потом и ее новый знакомый говорили по рации. Минут через тридцать подъехал синий «форд-эскорт», из которого вышел невысокий плотный мужчина в гражданском костюме. Он пожал руку Федору и, подхватив его под локоть, повел вдоль дороги. Вскоре «форд» и «жигуленок», развернувшись, уехали в сторону Москвы.

— Слушай, — забираясь в кабину, сказал Федор, — у меня тут осложнения. Может, пересядешь на другую машину?

— Случилось что-нибудь?

— Ну, в общем и в частности, придется задержаться.

— Надолго?

— Может быть, до вечера.

— Ничего, — сказала Василиса, — я девушка терпеливая, подожду.

— Ну, как знаешь, — сказал Федор.

Часа через полтора решили подкрепиться. Водитель «КамАЗа» оказался мужиком хозяйственным: еды, прихваченной им в дорогу, хватило бы на взвод. Как фокусник, он доставал из сумки консервные банки, свертки, завернутый в полиэтилен хлеб, бумажные тарелочки, пластмассовые вилки и ножи. В наличии имелась даже горчица.

— Сам делал, — с удовольствием похвастался он. — Зверь, а не приправа! Погоди, ты у меня еще наплачешься!..

Могла ли подумать весело помогавшая ему Василиса, что слова эти окажутся ох какими пророческими!..

В сумке нашлась и скатерочка. Когда Федор, отвергнув Василисины домогательства — «кто здесь, блин, хозяин, ты или я?!» — принялся не очень-то ловко расстилать ее на траве, из нагрудного кармана у него выпала фотокарточка, на которой были сняты двое: молодая улыбающаяся женщина в летнем платье и обнявшая ее за пояс девочка лет шести-семи.

— Твои? — поднимая цветную фотку, спросила Василиса.

— Мои, — сказал разом помрачневший хозяин самобранки.

— Семья?

— Она самая.

Василиса вздохнула:

— Бывали, бывали и мы замужем…

— Это Танька с Наташкой, — забирая у нее фотографию, глухо сказал плечистый мужчина в легкой куртке из маскировочной ткани. — Погибли они в прошлом году…

— Боже мой, прости!..

— Не прощу. Если моей горчицы не попробуешь, ни за что не прощу.

Больше они к этой теме не возвращались.

День был хоть и солнечный, но не жаркий, ветреный. Они сидели в тени «КамАЗа», спустив ноги в кювет. За спиной было поросшее разнотравьем холмистое поле, по другую сторону шоссе — начинающие уже зеленеть пашни. За перелеском тарахтел невидимый трактор. Раскачиваясь на травинке, громко стрекотал кузнечик.

— Клевер, лютик, ромашечка… — приглядываясь, узнавала Любовь Ивановна, сто лет уже не бывавшая на природе. — А вот это что?

— Это донник. А вот душица, любка, а вон тот — воробейник.

— Воробейник?! Который?..

Федор показал ей на невысокое растеньице с крепким прямым стебельком и мелкими белыми цветочками.

— Надо же! А я и не знала, что такая трава есть. Тоже, поди, лекарственная?

— А они все полезные, все от чего-то помогают. Одни от ран телесных, другие…

— …от сердечных, — вздохнула зеленоглазая колдунья в джинсовом одеянье.

— Так точно, — разливая по стаканчикам горячий кофе из термоса, поддержал Федор. — Не было бы вот этого, тогда прямо хоть вешайся…

— Вот этого — чего?

— Трав, облаков, ветра в поле — земли, одним словом, Родины… Вон видишь — кузнечик на травинке сидит? Знаешь, как она называется?

— Болиголов какой-нибудь?

— Вот и не угадала…

Федор дружелюбно подставил стрекочущему существу свою широченную ладонь, кузнечик прыгнул, но не в нее, а в сторону, и долговязое, с голым стебельком внизу и мелкими желтыми цветочками поверху растеньице, облегченно расправившись, закачалось, как охмелевшее.

— Это василистник. Точнее, василистник малый.

— Господи, и все-то ты, мужик, знаешь! — грустно приглядываясь к неказистой, прямо скажем, невзрачной травке, вздохнула Василиса. — Слушай, а эдуардника тут случайно нет?

Водитель большегрузного фургона удивленно поднял правую, пересеченную шрамиком бровь:

— А есть такой вообще-то?

— Да вот ищу, — отхлебнув кофе из стаканчика, задумчиво сказала Василиса. — Должен где-то быть, просто обязан…

В Кашире Федор даже не остановился.

— Может, все-таки сойдешь? — как-то не очень уверенно предложил он, когда безликие, озаренные закатным светом многоэтажки подмосковного городка остались уже позади. — Понимаешь, не все я тебе могу сказать, только опасно это…

— Что? — холодно спросила Василиса.

— Ну, в общем, ехать тебе со мной опасно. Тут у нас на трассе черт знает что творится!

— Ты «птичек» имеешь в виду?

От неожиданности здоровенный мужик чуть не выпустил из рук руль.

— А ты откуда про «птичек» знаешь? — подозрительно косясь на попутчицу, спросил он. Взгляд этот был такой серьезный, такой нешуточный, что волей-неволей пришлось Василисе рассказать все, то есть почти все, опуская кое-какие неудобные подробности, вроде того же, пропади он пропадом, пистолета или прихваченной из джипа чужой куклы Дурехи. Понукаемая нетерпеливыми вопросами — что за джип, какой марки, «чероки» или «гранд-чероки»? — поведала она Федору всю свою историю с самого начала — и про своего, пропавшего в Чечне то ли мужа, то ли возлюбленного, и про то, как стукнула этот самый джип «копейкой», про стычку на Новом Арбате, про Кощея, увезшего ее в свой, елки зеленые, замок…

— Ты была в домодедовском особняке этого… этого типа? — аж взвился от изумления водитель «КамАЗа».

— Ну была, а что тут такого?

— Стой-стой… а его дворецкого видела?

— Митрича?

— Так точно, дорогого нашего товарища Замесова!

— Он мне кофе со сливками в постель подавал.

— В-во гад!.. Слушай, а в подвал он тебя, случаем, не водил? Да нет, не Митрич, а этот…

— Константин Эрастович? Вот уж Бог миловал…

— Эх, а жаль! Одним бы глазком глянуть, что у него там!

— А ты, я смотрю, любознательный…

— У-у, не то слово! Просто чешусь от любопытства!

Мотор «КамАЗа» мощно рычал. Взмигивая ближним светом, проносились ахающие призраки встречных автомашин. Врассыпную бросился редкий березовый лесок, ударив воздухом по стеклам, распахнулось вечернее пространство — огненно-багряное справа и сумеречно-сиреневое, с пронзительно яркой первой звездой, слева, и Василисе, зачарованно заглядевшейся вперед, в стремительно мчавшуюся навстречу даль, показалось на мгновение, что это не тяжелогруженый фургон, а сама сбесившаяся Россия сломя голову несется куда-то назад, в прошлое, летит неведомо куда, да так, мамочка, безудержно, так погибельно и самоупоенно, что даже силам небесным ее, похоже, уже не остановить!..

Василисины видения прервал дальнобойщик Федор:

— Эй, лягушка-путешественница, о чем замечталась? Ты уж, пожалуйста, не молчи, а то, не дай Бог, засну — я ведь, честно сказать, две ночи не спал…

— Да уж, кажется, наговорила я тут тебе. Теперь твоя очередь…

Василиса щелкнула зажигалкой. Яркий газовый факелочек осветил кабину «КамАЗа». Глаза у ее соседа были и впрямь усталые, воспаленные, не голубые, а серые какие-то, старые.

— Слушай, мужик, сколько тебе годков?

— Вот как раз сегодня полторы тысячи стукнуло.

— Ах, вот оно что. Выходит, мы с тобой почти ровесники…

Так и не прикурив, Василиса погасила огонек, а потом снова чиркнула колесиком. Пламя осветило державшую руль правую руку Федора, тусклое обручальное кольцо на пальце, хитрую — в две краски — татуировку на тыльной стороне его ладони. Навидавшаяся за свою морскую жизнь всяких наколок, вот такой Василиса никогда не встречала. Это была синяя, сидевшая на хвосте змея, в пасти которой краснело пробитое стрелой яблоко. Пассажирке «КамАЗа» вспомнилась вдруг другая стрела, та, с гильзочкой на конце, из ее давнего-давнего уже детства. Господи! — уже давнего?!

— А этой красавице сколько лет? — тронув кончиком пальца загадочную гадину, тихо спросила она.

— А вот сие неведомо. Тайна, — в тон пассажирке почтительно ответил Федор. — Эту гадючку мне в Анголе один умелец изобразил. Француз, между прочим. Бывший солдат иностранного легиона. Пятнадцать лет считал, что это символ моей молодой дурости, а в прошлом году вдруг выяснилось — все как раз наоборот. Ехал я в вашем питерском троллейбусе, слышу — дергают меня за рукав. Оборачиваюсь — а передо мной этакий интеллигент советского разлива: очечки, седенькая бороденка клинышком, естественно — шляпа. «Вы в курсе дела, что у вас на руке? Знаете, что это?» Отвечаю: «Никак нет. Когда кололи, был пьян. К тому же не говорю по-французски». А он мне: «А вот граф Калиостро — говорил. А еще — по-немецки, по-итальянски, по-испански, по-древнеегипетски. И даже по-русски, как это ни удивительно. У вас на руке, молодой человек, его, Джузеппе Бальзамо, мистический знак. А символизирует он тайную мудрость жрецов и фараонов». Сказал мне это гражданин в шляпе, змеюку мою, точь-в-точь как ты, пальчиком тронул, сочувственно в глаза мне заглянул: крепись, мол, друг, еще не то будет! — и сошел у Московского вокзала… И ведь как в воду глядел — не прошло и двух лет, как это случилось…

— Что? — часто заморгав, шепотом спросила Василиса.

И тут носитель мистического знака скорбно вздохнул и, не глядя на свою попутчицу, с горькой безнадежностью в голосе сказал:

— А то, что ты, лягушка, ко мне в «КамАЗ» запрыгнула…

Через секунду он, не выдержав, захохотал. Растерянно рассмеялась и Василиса.

— Тьфу ты, я думала, ты серьезно!..

А еще через пару минут им действительно стало не до шуток. На сто девяносто девятом километре трассы Москва — Ростов-на-Дону «КамАЗ» с надписью на фургоне «АО „СТАМБУЛ-ТРАНЗИТ“. СРОЧНЫЕ ПЕРЕВОЗКИ» обогнал милицейский мотоцикл. Сидевший в коляске гаишник в шлеме и в больших, закрывающих пол-лица очках махнул полосатым жезлом, и Федор, сбавив газ, съехал на обочину дороги.

Сердце Василисы сжалось от недоброго предчувствия: уж слишком свежи были ее воспоминания о новоцаповских гонках со стрельбой и приемами контактного каратэ.

— Чего это они? — мгновенно осевшим голосом спросила она.

— Все путем, — успокоил ее поставивший машину на ручник Федор. — Все путем! — как-то неестественно громко повторил он, доставая документы из внутреннего кармана пятнистой куртки. — ГАИ не дремлет… Ага, а вот и наша доблестная милиция!

«Уазик» с синей мигалкой на крыше остановился позади «КамАЗа», метрах в пяти от него.

— Сиди смирно, не шали, — глядя в боковое зеркало, сказал Федор, лицо которого озаряли вспышки проблескового маячка.

Открыв дверь кабины, он спрыгнул с подножки на землю и зашагал к остановившему его мотоциклу.

Было уже совсем темно. В свете фар «КамАЗа» мельтешили белые ночные мотыльки. От Федора падала огромная, нелепо размахивающая ручищами тень. Тень эта, словно живая и совершенно независимая от того, кто ее отбрасывал, чудовищно вдруг исказилась, испуганно метнулась вправо, в кювет и на кусты, по шоссе, вовсю слепя фарами, пронесся бешеный, отчаянно чадящий выхлопными газами грузовик, и в следующее мгновение за спиной плечистого увальня в маскировочной куртке раздался дикий, кровь леденящий вопль!

Пять минут спустя Василиса, негодующе фыркая, пыталась объяснить тяжело дышавшему Федору, что именно так и надо кричать в момент наивысшей — по системе кун-фу — энергетической концентрации… Не знаю, не знаю. Не думаю. Более того, смутно подозреваю, что героиня моя в глубине души была, как и всякая нормальная женщина, порядочной трусихой. Однажды, глядя у меня по «кабелю» фильм «Кошмар на улице Вязов», Любовь Ивановна так жутко взвизгнула вдруг в самый неподходящий момент, что я чуть не упал со стула, а бедную Капитолину Прокофьевну и вовсе пришлось отпаивать корвалолом. В детстве — об этом она сама мне рассказывала — она панически боялась зубного врача. Страх этот так и не выветрился с годами: свои ровные, красивые зубы Василиса остервенело чистила щеткой по пять раз на дню. «Боже мой, — призналась она мне как-то, — только представлю себе, что у меня нарушился кислотно-щелочной баланс, как подумаю, что у меня… кариес!.. Нет, лучше уж застрелиться!» Как все стройные женщины, она страшно боялась располнеть. Боялась она темноты, разумеется, мышей, очень боялась, что груди ее смотрятся со стороны слишком уж вызывающе, вульгарно. Раза по три в году она со вздохом сообщала оцепеневшей от ужаса Капитолине: «Боюсь, что и с этой работенки мне придется уйти…»

Но вернемся на обочину ночного шоссе Москва — Ростов. Что же заставило Василису, оставшуюся в кабине «КамАЗа», так пугающе громко, так пронзительно вскрикнуть?

Случилось вот что. Когда Федор с водительскими документами пошел к мотоциклу, Василиса услышала тяжелый скрип гравия. Кто-то обходил «КамАЗ» справа, со стороны кювета. Вбок, в темноту, отлетел тусклый светлячок отщелкнутого пальцем окурка. Мелко подрагивавший на малых оборотах грузовик качнулся под весом вспрыгнувшего на подножку амбала. Дверца резко отпахнулась, и Василиса, сердце которой билось, как рыба об лед, увидела жуткую, черную, почти лишенную человеческих черт голову, дико вытаращенные, взблескивавшие от вспышек мигалки глаза, чужие, не сулящие ей ничего хорошего. Вот тогда-то и выкрикнула она, резко выбросив свою согнутую в колене, напряженно подтянутую к животу правую ударную ногу! Голова в трикотажном капюшоне с хрястом отмотнулась. Мертвенно взблеснул вылетевший из руки неизвестного нож, и через мгновение нечто увесистое, утробно взмыкнув, рухнуло с высоты подножки наземь.

И понеслось, понеслось, как любил говаривать ее незабвенный старпом Тарас Григорьевич Гопа!

Позади «КамАЗа» что-то ухнуло, хлопнул выстрел, другой! Краем глаза Василиса успела заметить, как полуобернувшийся к ней Федор, в руке которого были уже не водительские права, а пистолет, кривя рот, крикнул ей:

— Берегись!

И тотчас что-то погибельно узкое, режущее перехватило ей со спины горло, пресекло дыхание, запрокинуло на руль «КамАЗа».

— Ах, это ты, сучка?! — прошипел сквозь зубы накинувший Василисе на шею удавку тип, и она увидела над собой заломленную на затылок милицейскую фуражку, перекошенное злобой лицо и густые, сросшиеся на переносице брови.

«Капитан Алфеев?!» — успела удивиться застигнутая врасплох пассажирка «ферейновского» фургона. В следующее мгновение Василиса вынула из-за пояса джинсов засунутый туда полминуты назад «тетешник» и, уже почти теряя сознание, выстрелила в потный, озаряемый мертвенными синими вспышками лоб…

Очнувшись, она увидела над собой залитое кровью, встревоженное лицо человека, на которого ее магнетический ведьмовской взгляд ни разу за весь день не произвел ни малейшего впечатления. Склонившийся над Василисой водитель «КамАЗа» так неравнодушно и пристально смотрел ей в глаза, что она испуганно зажмурилась.

— Ну, слава Богу, жива! — облегченно вздохнул Федор.

За те считанные минуты, в течение которых Любовь Ивановна была без сознания, обстановка на месте дорожного происшествия кардинальным образом изменилась. Из подъехавшего рефрижератора выпрыгивали крепкие, в черных комбинезонах, парни с короткоствольными автоматами в руках. Вдоль «КамАЗа» лицами вниз лежали четверо бандюков, трое из которых были в милицейской форме. Еще один, пятый, с дырой во лбу, оскалив тускло светившиеся металлические зубы, пускал кровавые пузыри рядом с передним колесом грузовика.

Василиса сама, без помощи Федора, поднялась на ноги.

— Ну вот и все, отлетались «птички»! — сказал высоченный, плечистый дядечка, третью ночь подряд гонявший фургон с водкой между Каширой и Богородицком. — Знаешь, кого ты завалила?

— Не слепая, вижу, — пошатываясь, прохрипела Василиса.

— А вот этот квадрат, которого ты ногой вырубила, это Стрепет. Справа от него Гуськов, он же Гусек. Потому и «птички». Правильно я говорю, Повидло?.. Чего молчишь, тебе же челюсть вроде как не сворачивали? Алфеев, Стрепетов, Гуськов, Губайдуллин, Повидло — целое, блин, милицейское подразделение. А точнее сказать — «ментовская банда»… Тьфу, погань, глаза б мои на вас не глядели!

Вскоре подъехал синий «форд-эскорт», из которого, как черт из табакерки, выскочил невысокий лысоватый мужчина в сером костюме, тот самый — михневский. Водитель «КамАЗа» — Василиса успела уже наскоро перебинтовать Федору задетую пулей голову — молча протянул ему остро пахнущий порохом пистолет марки «ТТ».

— Неужто тот самый?! — прямо-таки подпрыгнул от нетерпения приехавший к шапочному разбору давешний собеседник Федора. — А ну-ка, ну-ка!..

Надев очки, он придирчиво изучил в свете камазовских фар «тетешник» Василисы и, явно удовлетворенный увиденным, констатировал:

— Он! Цыпляковский, судя по номеру. Ну так и откуда это у вас, сударыня?

Вот уж на этот раз Василисе пришлось рассказать все: и про двух придурков, попытавшихся ограбить Семена Ароновича у обменного пункта на углу Марата и Колокольной, и про визит в квартиру на Петровской набережной, и про джип «гранд-чероки» Ашота Акоповича…

— Он такой же Ашот Акопович, как я певец Пенкин, — мрачно усмехнулся Федор. — Это наш лучший друг — Микадо. Выходит, и с ним ты знакома, лягушка-поскакушка…

Мужчина в сером костюме, которого Василиса про себя сразу же окрестила Попрыгунчиком, нервно дернув себя за мочку уха, сказал:

— Стоп-стоп-стоп! Но если Микадо едет в гости к Кощею, а Магомед из Москвы звонит Фаберже, значит… значит, джип «гранд-чероки» туда и направляется!

— В Ростов? — ничуть не удивившись, сказал Федор.

— А может быть, и дальше… — схватив себя за нос, задумчиво предположил энергичный товарищ в штатском.

И без того ошалевшая от всего происшедшего Василиса не выдержала:

— Слушайте, а разве я вам говорила, что Магомед звонил в Ростов?! Ей-Богу, понятия не имею, зачем он ошивался на телефонной станции!

Ее собеседники переглянулись. Федор, чуть заметно усмехнувшись, вынул из внутреннего кармана куртки коробочку с незаменимыми в общении пилюльками «тик-так» и, поднеся ее ко рту, негромко, но отчетливо произнес:

— Все путем, ребята. Всем спасибо. Отбой.

Поздно утром 24 мая 1996 года Василиса и Федор спецрейсом вылетели из Воронежа в Ростов-на-Дону на военно-транспортном самолете Ан-12.