Пойди туда — не знаю куда

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ, в которой один человек таинственно исчезает, а другого язык не поворачивается назвать человеком

Все воскресенье ушло на ремонтные работы. Так и не пойманные новоцаповскими пинкертонами, ночные вандалы серьезно повредили электропроводку джипа «гранд-чероки». Подходящих колес и уж тем более фирменного аккумулятора в райцентре не нашлось. За этим добром Мишане пришлось ехать аж в Москву. Вовчик Убивец весь день проковырялся в моторе. Уже вечером, когда автомобиль удалось наконец завести, он заклеил пластырем пулевые пробоины на стекле. О, с каким удовольствием Вовчик сделал бы то же самое с мокрогубым беззубым хавальником Киндер-сюрприза, который прямо-таки достал его своими кретинскими «елы-епами». К счастью для не в меру болтливого «отморозка», Убивец был человеком на редкость выдержанным. Ну кто бы мог подумать, что этот молчаливый, шеястый, вечно жующий жвачку бык трижды входил в сборную страны по спортивному бриджу. А уж про то, как Вовчик, которого братья-картежники прозвали Камнем, играл в покер, Магомед, тоже не мальчик по части блефа, говорил с искренним почтением в голосе. Кстати сказать, они и познакомились за карточным столом — тогда еще старший следователь прокуратуры товарищ Базлаев и Вовчик Убивец, в те поры — личный водитель Ашота Акоповича и по совместительству опытнейший «катала». В ту роковую ночь, когда Борис Магомедович проиграл почти тридцать тысяч баксов, узколобый оловянноглазый Убивец так же невозмутимо жевал резинку, и морда у него была такая тупая, такая булыжная, что Магомед купился, как последний фраер; малость для виду поколебавшись, он согласился на предложенную Ашотом Акоповичем игру по-крупному. Вот тогда, на мглистом осеннем рассвете восемьдесят девятого года, и началась новая жизнь Бориса Базлаева — его карточная кабала, его отчаянные попытки спасти поначалу свое доброе имя, а потом уже и продажную ментовскую шкуру.

Джип заводился как новенький.

Там же, у райотдела милиции, тачку помыли из шланга. Отъезд решено было отложить до утра.

— А чё, передохнете у меня, соловьев наших новоцаповских послушаете, — предложил милиционер-водитель Повидло. — Я ночью дежурю. Дом пустой: две комнаты и кухня внизу, три — наверху. Да светелка на чердаке…

— Ну, раз светелка, — наморщил лоб задумчивый Магомед. — А спиртное у вас где продают?

Мишаня от выпивки мужественно отказался:

— Не могу, завтра шефу в банк.

В половине восьмого он сел за руль черного «тайфуна» и, бибикнув, отъехал от большого, с белыми резными наличниками, дома по 2-й Приемо-Сдаточной улице. Последним, кто видел гражданина Фонарева Михаила Петровича, был Торчок, которого послали за пепси-колой. Мишаня приветливо махнул ему рукой и, переключив скорость, лихо свернул за угол, в переулочек, ведущий к райотделу милиции. Он пропал так же загадочно и бесследно, как это случилось со шкафом, в котором лежала его покойная теща. Был — и вдруг сгинул где-то по дороге в поместье Константина Эрастовича, необъяснимым образом исчез с этого света, словно похищенный инопланетянами…

А ночью имело место еще одно происшествие.

Звуки, которые услышал пробудившийся в начале четвертого Магомед, до такой степени заинтриговали его, что он не поленился встать и на цыпочках, с вынутым из-под подушки «люгером» в руке, спуститься на кухню. Сидевший в одних трусах на подоконнике ублюдок с перевернутым крестом на груди, вытягивая шею, тоскливо и самозабвенно выл в темные ночные небеса:

— У-ууу! У-вуу!.. У-ву-ву-ууу!..

Не веря своим глазам, Борис Магомедович приблизился.

— Ты чего это… ты чего, гад, людям спать не даешь? — сглотнув изжожную слюну, прошептал он. — А-а?.. Ну, кого спрашиваю?!

Киндер-сюрприз беззубо осклабился:

— Гы-ы!.. А чё, еп?

Магомед чуть не задохнулся от ярости:

— А то, еб, что бессонница у меня, понимаешь: бессонница!

— Ничо-о, — нагло ухмыльнулся в ответ сопливый «отморозок». — Ничо-ничо-о, скоро, елы, отоспишься… в земле, еп, сырой! Гы-ы!..

Кровь бросилась в лицо Борису Магомедовичу.

— Ка-ак… как ты сказал?! Да я… да я сейчас тебя…

— Ух… у-уух, как испугался! Гы-ы! — гоготнул пацан, спрыгивая в сад. — У-уух, какие мы, елы, страшные!.. У-уууу!..

То, что произошло после того, как Магомед, напившись на кухне из-под крана, лег спать, больше походило на сон, ему же со зла и приснившийся. Туалет в доме новоцаповского милиционера был. Причем очень даже приличный, с итальянской сантехникой. Какого черта Киндер-сюрприза понесло среди ночи на задний двор, за сарай, — неведомо. Дверь старенького дощатого сортирчика была заколочена крест-накрест. Сопливый сатанист, действуя, как фомкой, подобранной с земли железякой, отодрал две толстенные, на совесть приколоченные хозяином доски и шагнул в подлежавший сносу скворечник. Случилось то, что и должно было случиться: прогнивший пол милицейского сральника не выдержал, и Киндер-сюрприз, удивленно ойкнув, низринулся в смрадное, годами копившееся дерьмо!..

Из выгребной ямы мокрогубого поганца вытащили утром. Ни кричать, ни говорить он уже не мог. Киндер-сюрприз только икал, обморочно закатывая глаза:

— Еп!.. еп!.. еп!..

Вонь, распространяемая им, была столь невыносима, что даже Убивец не выдержал.

— Кафка! — буркнул он, выплюнув резинку. И, помолчав, пояснил Магомеду, который недоуменно воззрился на него, зажав двумя пальцами нос: — Сюр.

Бледный бритоголовый Торчок выплеснул на пострадавшего несколько ведер воды из колодца. Только после этого жалобно скулящего, трясущегося Киндер-сюрприза пустили в дом помыться в душе.

— Нет, все-таки Бог есть, — морща по своему обыкновению лоб, заметил Борис Магомедович. — Это ему, говнюку, за все его мерзости…

В десятом часу с дежурства вернулся мрачный, со свороченным набок носом, хозяин.

— Еще не уехали? — нахмурился он. — А у нас вот ЧП. Авария…

Руки у него были грязные, окровавленные.

«И откуда они такие берутся? — морща лоб, размышлял сидевший на своем привычном — справа от водителя — месте Борис Магомедович. — Что это продукт времени или уникальная биологическая аномалия?.. Взгляните на подсудимого Митрофанова, господа присяжные! Берусь утверждать, что в этом выродке, больше известном вам под кличкой Киндер-сюрприз, не осталось ровным счетом ничего человеческого! Обратите внимание — даже крест, этот священный для каждого христианина символ, даже распятие, господа, он повесил на грудь вверх ногами!..»

От «подсудимого» пахло. Даже после того, как Торчок вытряс в салоне полфлакона духов, запах дерьма ощущался явственно.

В городе Богородицке смердючего гаденыша погнали в баню. Убивец лично хлестал его в парилке веником, отливал холодной водой и снова хлестал до потери чувств — Киндер-сюрпризу даже нашатырь под нос совали, — но и русская, с веничком, процедура не помогла.

Обиженно шмыгавший носом шнырь вонял за спиной Магомеда, как дохлая крыса.

«Внимательно присмотритесь к этому, с позволения сказать, явлению нашей жизни, господа, — продолжал упражняться в риторике бывший работник прокуратуры. — Отца у подсудимого не было. Двенадцати лет от роду он пырнул свою родительницу перочинным ножичком только за то, что она не дала ему денег на мороженое! Из колонии для малолетних преступников Митрофанов…»

— Эй ты, хорек, как тебя зовут? — обернувшись, спросил Магомед. — Ну чего вылупился, тебя спрашивают!..

— Это, как его… Ну, блин-еп, Артур… А чё, чё такое?

— Закрой плевальник, ничтожество!

«…Из детской колонии Митрофанов Артур вышел законченным мерзавцем! — с удовольствием завершил фразу Борис Магомедович. — Преступный путь этого пакостного выродка можно проследить по его смрадным выделениям. Он повсюду гадил, милостивые дамы и господа! Даже своего благодетеля, человека, подобравшего его на улице и пригревшего, к слову сказать, не понятно, с какой целью, даже известного вам гражданина Акопяна — чтоб ты сдох, шулер усатый! — даже его, господа, этот ублюдок продал при первом же удобном случае, и всего-то за сто пятьдесят тысяч, заметьте, не долларов, а, смешно сказать, — рублей! Позвонив некоему тайному врагу Ашота Акоповича, назовем его гражданином Б., подсудимый Митрофанов стуканул на своего шефа: „А джип-то, елы-еп, с начинкой, с потрошками, блин, джип!..“ О темпора, о морес! — как говорили древние. О времена, о бездна нынешнего нравственного падения! — с чувством стыда и негодования позволю себе воскликнуть я…»

И тут Магомед, втайне всегда мечтавший вовсе не о прокурорской, а о куда более престижной и денежной адвокатской карьере, спохватился — а сам-то, сам!.. Борис Магомедович вспомнил речь, вот с таким же идиотским пафосом произнесенную в суде его собственным обвинителем, вспомнил он заключительные слова приговора, горестные глаза скоропостижно скончавшегося в тот же день отца — он вдруг вспомнил все это, схватился за грудь от внезапно стиснувшей сердце боли и, забывшись, глубоко и безнадежно вздохнул… В следующее мгновение лицо Магомеда исказила гримаса омерзения. Судорожно схватившись двумя пальцами за нос, он закашлялся:

— А-кхаа!.. Стой, Вовчик!.. Ы-кхы-аа!..

— Заметано, — сказал невозмутимый Убивец, нажимая на тормоза.

Это была уже пятая незапланированная остановка с момента отъезда из Новоцапова. Все, кроме самого виновника благоухания, поспешно выбрались из машины отдышаться на свежем воздухе.

Было уже довольно поздно. Над рощицей, возле которой остановился джип «гранд-чероки» с пробитым пулей лобовым стеклом, громоздились багряные, неправдоподобно красивые облака.

В двух шагах от машины немыслимо всю дорогу страдавшего Торчка вырвало.

— Н-ну, все, б-болыне н-не могу! — трагически закатив под лоб глаза, простонал он. И вдруг всхлипнул, неловко взмахнул худющими руками и, шатаясь из стороны в сторону, полез куда-то в кусты. С минуту было слышно, как трещат сучья, затем все стихло.

— Это он, елы-еп, клей, бля, нюхать полез!.. Гы-ы! — глядя в окно, пояснил Киндер-сюрприз.

В наступившей тишине стало слышно, как Магомед скрипнул крепкими, на диво здоровыми зубами.

Быстро стемнело. Высыпали крупные, сверкающие, как музейные на черном бархате бриллиантики, звезды. И тотчас же, точно по команде, где-то в глубине рощицы, как оглашенная, завелась, защелкала маленькая серенькая пташка из отряда воробьиных. Соловей пел так громко и неистово, что у Магомеда по спине побежали зябкие мурашки.

— Во, елы-еп! — шмыгнул носом вылезший из машины Киндер-сюрприз.

Шло время. По шоссе в обоих направлениях, слепя фарами, проносились автомобили. Магомед, нервно затягиваясь, курил уже третью сигарету подряд, а Торчок все не появлялся…

В половине одиннадцатого Борис Магомедович сказал топтавшемуся чуть поодаль говнюку:

— Ну-ка иди, покричи его…

Битый час Киндер-сюрприз вопил в соловьиной рощице на все лады. Вернулся он злой, охрипший.

— Нету, еп, Торчка.

— То есть как это «нету»?! — опешил командор автопробега.

— Ну, еп, кайф, блин, поймал. Под кусточком, елы, дрыхнет. Реально, да?

— Убью гада! — простонал зажмуривший глаза Магомед.

Но убивать бритоголового заику Борису Магомедовичу не пришлось. На рассвете Киндер-сюрприз обнаружил своего дружка совсем рядом с ночной стоянкой джипа, метрах в десяти от шоссе. Вывалив синий огромный язык, Торчок висел на нижней ветке старого дуба. Перед тем как покончить счеты с жизнью, он зачем-то снял с ног новые белые кроссовки фирмы «Рибок».

Успевший окоченеть труп вынули из петли.

— А его как зовут? — спросил бледный, гонявший желваки по скулам Магомед.

Киндер-сюрприз испуганно пожал плечами.

Никаких документов, кроме справки из вендиспансера на имя Козлова И. И., при Торчке не обнаружилось. Это были результаты анализов на СПИД.

Не сказав ни слова, Вовчик Убивец сходил к джипу за лопаткой. Там же, под дубом, покойника и зарыли, утоптав ногами землю и присыпав ее сверху жухлой, прошлогодней листвой.

То, что случилось дальше, до такой степени потрясло Бориса Магомедовича, что он до самого Ельца не мог прийти в себя.

— Глянь! — дернул его за рукав Убивец, когда они выбирались из зарослей. Магомед оглянулся назад и увидел, как оставшийся у дуба Киндер-сюрприз, раскорячившись, сосредоточенно мочится на то самое место, куда только что зарыли его впечатлительного приятеля…

В этот ранний рассветный час всю ночь напролет не спавший соловей из безымянной рощицы превзошел, казалось, самого себя. Затаив дыхание, слушал его пение на седьмом небе седенький лобастый Николай Чудотворец, ладонь которого была приложена лодочкой к неглухому еще левому уху, а когда голосистый чародей с тихой тульской речки под названием Красивая Меча наконец-то смолк, угодник Божий, сморгнув слезу, сказал, глядючи на землю:

— Эх, дивны дела Твои, Господи!..