Пойди туда — не знаю куда

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ, в которой читателю будет предложено самое радикальное в мире средство от чихания

Телефонная трубка назойливо пикала в ухо, но Магомед, стоявший в кабинке елецкого переговорного пункта, казалось, не замечал этого. Новость, только что услышанная им от Надежды Захаровны, а он наконец-таки собрался, как обещал, позвонить ей с дороги, новость эта застала его врасплох, как до сих пор дававший знать о себе удар коленом той рыжей зеленоглазой хабалки.

«Какой же вы идиот, какой олух Царя Небесного, Борис Магомедович, — тупо глядя на перекошенный черный, с цифрами в прорезях, диск, думал ехавший в Назрань курьер питерского уголовного авторитета, в прошлом работник правоохранительных органов, способный следователь, подающий надежды юрист, в конце концов — очень даже неглупый, черт побери, человек. — Нет, это даже не прокол, это ваша очередная совершенно непростительная роковая ошибка, очень возможно — непоправимая!.. Слепец, о-о слепец!.. Да она же тогда, прощаясь, открытым текстом!.. Болван, тупица! А у нее, у этой вашей лупоглазой истерички, похоже, ведь и выхода другого не было. И никакая она, как выяснилось, не дура: Господи, как все четко и единственно правильно, да еще чуть ли не в открытую, практически на глазах у всех: „Борюсик, только не забудь, заклинаю — позвони из Москвы!..“ Кретин!.. О, какая накладка! Ваша тайная возлюбленная в итоге перехитрила всех: и своего рогатого мокрушника, и его бдительного подручного с обманчиво маленьким лбом и жвачкой во рту, и двух шнырей, и вас, и… и в итоге — саму себя!»

Сглотнув кислую слюну — его опять мучила изжога, — Магомед перевел взор на клочок бумажки с торопливо записанными на нем телефонами — московским, в гостинице «Националь», и другим, самым главным, стамбульским — и, не сдержавшись, саданул кулаком по телефонному аппарату! Звякнуло нехитрое, так огорчившее его минуту назад механическое нутро. Затарахтели посыпавшиеся жетоны. Пожалуйте, пользуйтесь, Борис Магомедович! Набирайте заветный номерок с нетерпением ждущего вашего звонка маэстро Мефистози. Всего-то и делов — крутануть десяток раз диском и, дождавшись, когда иностранный гость петушком подскочит к трубке, сказать ему: «Все о’кэй, май диа френд! Интересующая вас вещица сегодня вечером будет передана в Ростове хорошо знакомому вам черноглазому молодому человеку по имени Амир…»

Но в том-то и дело, что предмета, за которым синьор Мефистози, заполошенно взмахивая похожими на крылья рукавами своей сутаны, прилетел в Россию, у него, у Бориса Магомедовича Базлаева, увы, уже не было. Он сгинул вместе с другими престижными примочками лакированного джипа, пропал в Новоцапове, исчез бесследно, странно и абсолютно с точки зрения здравого смысла необъяснимо…

Магомед, в мозгу которого вспыхнула вдруг названная Надеждой Захаровной цифра, машинально сунул палец в дырочку над цифрой «3» и крутанул диск телефонного аппарата до отказа. Накручивать шесть раз следовавший за тройкой ноль он уже не смог, не хватило сил. Лоб у него вспотел, палец задрожал, ноги стали ватными. Сумасшедший итальяшка готов был выложить за безделицу три миллиона американских долларов!..

— Чушь, тертая чемерица какая-то! — гулко и длинно сглотнув, прошептал потрясенный Борис Магомедович.

Неприятные неожиданности на этом не кончились. Садясь в джип, Магомед так саданул дверцей, что вылетел заклеенный пластырем кусок лобового стекла. Чертыхнувшись, виновник происшествия полез в бардачок за липучкой и вдруг к ужасу своему обнаружил, что оттуда исчез тот самый, привезенный Кола Бельды из Якутии, пакетик с так называемым «лекарством»! По спине Магомеда побежали мурашки.

— Где… где он?! — с трудом выговорил он.

Сидевшее по левую от него руку жвачное животное, не поворачиваясь, пожало плечами.

— У-убью-у! — скрежетнул зубами посеревший от ярости Борис Магомедович, но и второго ублюдка ему, к счастью, убивать не пришлось: сияющий Киндер-сюрприз с мороженым в руках тотчас же появился из-за угла и как ни в чем не бывало уселся на свое — за Вовчиком Убивцем — законное место.

Далее имел место прелюбопытнейший диалог.

— Ты? — резко повернувшись, рявкнул бывший следак, по скулам которого ходили желваки.

— Чё, елы?

— Пакетик, сюрприз пахучий, ты взял?.. А ну в глаза, в глаза мне смотри!

— Это, блин, пакетик?

— Пакетик, пакетик, вот отсюда, из бардачка!..

— Ну, елы-еп, я… А чё?

Магомед чуть не задохнулся от негодования:

— Нет, это надо же, он еще спрашивает?! А ну колись, падла, зачем пакетик взял!.. Кому говорят?!

— А ты, елы, это, ты не ори…

— Пакетик брал?

— Ну, блин, брал.

— Зачем?

— Затем, еп, что приказ.

— Приказ?! Какой еще, на фиг, приказ? Чей?

— Так это, елы, его…

— Кого еще «его»?

— Так, еп, Микады же!

— Минуточку-минуточку! Тебе Микадо приказал взять пакетик?

— Ну!

— Когда?

— Так еще там, елы-еп, в этом…

— В Новоцапове? Ты что, ты из Новоцапова звонил Ашоту Акоповичу?

— Это не я, елы, это он мне, еп, звонил.

— Чепуха какая-то, чушь, нонсенс! Они, видите ли, изволят беседовать с начальством, а мы понятия об этом не имеем! Вовчик, ты слышал?.. А ну… а ну дай сюда пакетик!

Киндер-сюрприз, все это время преспокойно жравший мороженое, шмыгнул носом:

— Зачем, елы?

— Ты чего, издеваешься?! А ну-у!.. Я кому сказал?!

И тут мокроволосый «отморозок» еще разок шмыгнул и, облизнув уже начинавший капать вафельный стаканчик, сказал:

— Это, елы, слушай, да пошел ты!..

— Ну знаете! — взревел Магомед. — Да я тебе сейчас… я тебе знаешь что?! Я, блин, на фиг!..

— А ну ша! — подал вдруг голос Вовчик Убивец. Все так же — не поворачиваясь — он протянул руку за спину: — Дай сюда!

И вот ведь что любопытно: в ответ даже не вякнув, Киндер-сюрприз сунул руку за пазуху и вытащил оттуда злополучную бандерольку из алмазной республики Саха. Убивец, в свою очередь, небрежно забросил пакетик в бардачок и, повернув ключ зажигания, буркнул:

— Все, поехали.

До самого Воронежа, то бишь добрых сто тридцать километров, Магомед все никак не мог успокоиться. Подозрения терзали его, мысли о так нелепо упущенных из рук миллионах отзывались изжожными спазмами. «И все-таки дрянь, дура лупоглазая! — клял он свою куклоликую сожительницу. — Вот уж воистину хитрость — ум дураков! Нет чтобы не мудрствуя лукаво сказать в постели: „Борюсик, вот тебе хреновинка, сунь ее, любимый, в карман и передай со всеми предосторожностями в известном тебе пункте Р. не менее тебе известному красавчику А. — ах, ну что ж тут поделаешь, что поделаешь: тоже моему — извини, так уж получилось — возлюбленному…“ Начиталась бабских романов, в куколки решила поиграть, Мальвина сексуальная! Ну вот и доигралась, вот и результат!.. О Господи, а тут еще эти таинственные телефонные звонки, заспинная шебуршня, многозначительное шмыганье носом. По совести сказать, Ашот никогда не доверял мне, как, скажем, тому же Вовчику. Да и кто я для него, для Микадо: „борзой мент“, „продажный лягашок“, „чахоточный“!.. А если еще, не дай Бог, этот мстительный головорез, этот… этот Отелло лагерный, узнает о нашей с Надушэнькой связи или, что уж совсем катастрофа, — о ее попытках наладить свой собственный транзит через кордон, начать отдельную от него игру, тогда… О-о, господа присяжные, страшно даже подумать, что будет в этом случае!..»

В городе Воронеже сизый от переживаний Магомед попросил Вовчика тормознуть у первого же попавшегося на пути отделения милиции. Убивец удивленно приподнял брови и даже на время прекратил жевать. Киндер-сюрприз, громко шмыгнув перебитым носом, сказал:

— Еп!..

Черный джип «гранд-чероки» остановился впритык к синему, с тюремными решетками на окнах, «мусоровозу». Магомед, хлопнув дверцей, вышел, а вонючий конфидент Ашота Акоповича, восхищенно выпучившись, прошипел ему вслед, как проколотый баллон:

— Ну, ва-ащ-ще!..

Войдя в помещение дежурки, Борис Магомедович сунул под нос сидевшему за столом лейтенантику красную книжицу с золотым государственным орлом:

— Майор Базлаев, ФСБ. Нужно срочно позвонить в Новоцаповский райотдел милиции!

Связь с населенным пунктом, в котором иномарки «раздевали» прямо под окнами «ментовки», была установлена в считанные минуты.

— Новоцапов! — протягивая трубку, радостно сообщил воронежский лейтенант. — На проводе сержант Пантюхин, товарищ майор!

С сержантом Пантюхиным товарищ майор говорить не стал.

— Лейтенант Цыпляков на месте?.. Ну так дай мне его!.. Алло, Цыпляков? Какие-нибудь новости по нашей тачке есть?

— Так точно, товарищ майор! — радостно отчеканил новый новоцаповский начальник райотдела. — Нашли!

Сердце у Бориса Магомедовича екнуло, рука, сжимавшая липкую заплеванную трубку, вспотела:

— Нашли?! Что нашли, Цыпляков?

— Да их же — Лохова, Лопухова и Лепехина!

— Ло… Слушай, а кто это?

— Так ведь наши же, новоцаповские, которые ваш джип грабанули!

Теперь у Магомеда вспотел уже и лоб.

— Значит, говоришь, нашли?

— Так точно, с поличным, можно сказать, взяли. В сарайчике у Лопухова все и было: и подголовники, и магнитофон японский системы «Панасоник», и коврики резиновые итальянские…

— И колесы, колесы! — подсказал новоиспеченному начальнику сержант Пантюхин.

— Так точно, и резина шипованная, американская!

— А больше… а больше ничего там не было? — предательски сорвавшимся голосом спросил Борис Магомедович. — Куклы вы, лейтенант, у них не обнаружили?

— Куклы?! Так вы и про куклу знаете, товарищ майор?! — пораженно воскликнул новоцаповский сыскарь. — Точно, была кукла, только ведь мы…

— Что, что вы? — побелев от волнения, закричал Магомед, но на том конце провода что-то стукнуло, треснуло, затарахтело. Глухо забубнил Пантюхин, послышались неразборчивые чужие голоса. Трубка громко щелкнула в ухо самозваному сотруднику ФСБ.

— Минуточку, товарищ майор, — понизив голос, торопливо пробормотал лейтенант Цыпляков. — Одну минуточку, тут у нас товарищи из Москвы приехали. Тут у нас, елки, такое… ЧП у нас ночью было. Да вы ведь, конечно, в курсе…

Слышно было, как лейтенант положил трубку на стол и, тяжело топая, побежал куда-то.

Минуточка длилась невыносимо долго. Борис Магомедович, у которого с кончика носа свисала теплая щекотная капля, слышал, как там, в Новоцапове, тоскливо ныл пьяненький задержанный:

— Отпусти, сержант, слышь, будь человеком, отпусти…

— Пить меньше надо, Разыграев! — шурша бумагами, недовольно бурчал Пантюхин.

Во рту у Бориса Магомедовича было кисло, живот томительно подсасывало. «Только язвенного обострения и не хватало!» — тоскливо думал нетерпеливо переминавшийся с ноги на ногу Магомед.

И вот наконец хлопнула немыслимо далекая дверь, скрежетнул стул.

— Прошу прощения, служба, — сказал подошедший к аппарату лейтенант Цыпляков. Голос у него был невеселый и, прямо скажем, совершенно не начальственный.

— Досталось на орехи? — изобразил сочувствие Магомед.

В ответ послышался тягостный вздох:

— Эх, не то слово!.. Вы про куклу спрашивали, товарищ майор. Есть кукла.

— С голубыми глазами, светловолосенькая такая? — Магомед, забывшись, так громко выкрикнул эти слова, что воронежский дежурный испуганно на него покосился.

— Точно. Только ведь у нас она по другому делу проходит. Ларек они взяли у горбани — Лохов, Лопухов и Лепехин. Говорят, что кукла оттуда. Их три, говорят, было. Две успели толкнуть, третья в сарайчике осталась…

Борису Магомедовичу показалось, что у него из-под ног уходит пол.

— Минуточку-минуточку, Цыпляков! То есть как это… как это три?!

— Вот и я ему, товарищ майор: да как же три, когда их пять в ларьке-то было. Четыре в коробках, одна на витрине. И про «сникерсы» тоже врут они, как сговорились. Джебраилов, хозяин точки, говорит — восемь коробок «сникерсов» было, а они, сукины дети, утверждают — одна! Одну, вскрытую, у Лопухова и нашли. А еще сигареты «Мальборо» — четыре упаковки, тушенка китайская со стеной — десять банок, помада женская в тюбиках…

Желудочный спазм прямо-таки скрючил Бориса Магомедовича.

— Отста… отставить помаду, лейтенант, — мучительно морщась, простонал он. — Я тебя про куклу спрашиваю, кукла эта твоя как выглядит?

— Так ведь обыкновенно, — удивился лейтенант Цыпляков. — Они же все на одно лицо — голубоглазенькие, волосюшки светлые, ну туфельки там, платьица, рюшечки всякие. Американская, товарищ майор, кукла, а называется она — Горби!

Окно в дежурке было приоткрыто. Теплый, совсем уже летний ветерок вздувал казенные занавески, игриво топорщил хохолок на затылке сидевшего без фуражки воронежского лейтенанта. Волосюшки у него были светлые, почти белесые, совсем как…

Кислый комок подкатил к горлу Магомеда.

— Слышишь, Цыпляков, — с трудом сглотнув, сказал он, — кукла эта ваша вовсе не Горби, а Барби называется… Барби, а не Горби, понял или еще разок повторить?..

В Павловске, где Вовчик встал под заправку, Магомед вдруг спросил у шмыгавшего носом «отморозка»:

— Слушай, ты, цветок душистых прерий, а как к тебе «тетешник» попал?

Увы, и в этом случае предварительная версия Бориса Магомедовича подтвердилась: патологический жадюга Ашот Акопович попросту отвез на дачу с таким неимоверным трудом им, тогда еще следователем Базлаевым, добытое из сейфа вещественное доказательство. Там его — в собачьей, елы-еп, конуре — и обнаружил повсюду сующий свой трижды перебитый нос Киндер-сюрприз, стороживший с Торчком загородную недвижимость патрона. Там же, у конуры, над телом накачанного наркотиками ротвейлера и возник план наезда на Семена Ароновича Солоновича, соседа Акопяна по даче.

«Старый скупердяй, жмот! — клял Микадо бывший следователь прокуратуры. — Ведь говорил же, говорил я ему: выбрось, Ашот, пушку. Утопи, зарой, продай лицу нерусской национальности. Без орудия убийства и сам факт убийства под вопросом, тем более такого нелепого, можно сказать, несусветного…»

Человек трезвого, аналитического ума, Борис Магомедович вспомнил некоторые обстоятельства этого странного дела и невольно поежился. Обвинение практически рассыпалось не только потому, что исчез акопяновский пистолет. На другой день после преступления из морга сгинули и трупы обоих убитых: коллекционера Мфусианского, сына, между прочим, всемирно известного академика и правозащитника, и того, кто находился в гостях у вышеупомянутого коллекционера, судя по внешности и экзотическому одеянию — он был в чем-то вроде рясы, — иностранца, который, как утверждал взятый на месте преступления Микадо, сам и открыл стрельбу, выхватив из-под полы своей карнавальной хламиды автомат марки «узи» израильского производства. Когда трясущуюся от страха работницу морга гражданку Псотникову спросили, куда делись трупы, она, перекрестившись, сказала: «Сами ушли! Встали, глаза закатимши, меня на полу снасильничали и ушли скрозь окно в неизвестном направлении!..»

Полуневероятная эта, с откровенным душком чертовщинки история имела место ровно пять лет назад, в мае 1991 года. «Если быть протокольно точным — тринадцатого числа, — поморщившись, отметил про себя на дух не выносивший всяческой мистики Магомед, — а стало быть, тютелька в тютельку через месяц после того, как меня угораздило сесть за карточный стол с Микадо и с Вовчиком…»

В ту роковую ночь, 13 апреля, кончилась его прежняя, с партбилетом, служебными перспективами, друзьями, погонями и смыслом жизнь. За пять лет жизни новой — «Жи-изни?!» — горестно воскликнул в душе Магомед, — за эти пять лет было всякое: и шальные деньги, и нары в «Крестах», и свобода, и дорогие красивые бабы, и… и снова то деньги, то полное, хоть пулю в лоб, безденежье. Умер комиссар отец. Через год тихо угасла мать Бориса Магомедовича — невысокая, худенькая, с большими грустными глазами русская женщина, всю себя отдавшая героическому мужу и его сыну… Снег, похороны, первые в жизни у всех на виду слезы… Что еще-то было? Полынья в Нарве, Мишаня, Вовчик, Микадо… Ах да — была еще и безумная, сумасшедшая, шальная, неистощимая на ласки Надежда Захаровна. О, как она любила его. Кажется, и он, Магомед… во всяком случае таких чувств он никогда и ни к кому не испытывал. Что ж, так и запишем: она действительно была его возлюбленной…

«Была, был… Не рановато ли вы заговорили о себе в прошедшем времени, Борис Магомедович?» — грустно подумал человек, до Ельца считавший себя главным в джипе, несшемся по осточертевшей уже трассе к черт знает какому финишу. Он вспомнил телефонный разговор с Надеждой Захаровной, ее сорвавшийся на визг голос: «А кукла?.. У тебя нет нашей куклы?! Бо-оже!..»

Под ложечкой у Бориса Магомедовича томительно засосало. Боль была такая долгая и непривычно острая, что он, чуть не застонав, закусил губу и зажмурился. В следующее мгновение Магомеду показалось, что это не джип, а его пропащая грешная душа стремительно несется по страшному темному тоннелю. Мелькая, мельтеша и закручиваясь штопором, мимо летели картинки, масти, цифры. Растопырив руки и ноги, закувыркалась и сгинула во тьме игрушечная, кукольно-пучеглазая Надежда Захаровна, и откуда-то сзади с опозданием до ушей Бориса Магомедовича донеслось ее отчаянно-угасающее: «Жизнь проиграна, Борюсик!..»

Сглотнув слюну, мертвенно-бледный пассажир джипа «гранд-чероки» открыл глаза и тотчас же поспешно закрыл их, ослепленный. В большой реке, к мосту через которую подъезжала иномарка, текла, казалось, не вода, а жидкое, невыносимо сияющее солнце.

— Дон, — коротко бросил Вовчик Убивец. — Тихий.

— Гы-ы, это который «или Великий»? — заерзал сзади проснувшийся Киндер-сюрприз.

В салоне джипа опять отчетливо засмердело.

«Господи, — морщась от омерзения, подумал Борис Магомедович, — вот ведь скоро, совсем скоро от нас, говнюков, ни помина, ни духа не останется, а этот самый Тихий, Шолоховым воспетый, будет все так же течь себе, слепя глаза кому-то другому, новому и, скорее всего, как практически все сидящие в таких вот лимузинах новые, только по паспорту, елки зеленые, русскому, так вот, Тихий, или Великий, Дон будет течь себе в Азовское море, а я, сын чеченца, буду, зарытый в эту самую, в русскую, в мать сыру, интенсивно сгнивать, разлагаясь на элементы, смердеть, как сидящий за спиной Артур Митрофанов…

О Аллах!..»

Посреди моста Вовчик Убивец в очередной раз остановился на «проветривание». Дул теплый, пахнущий рыбой, соляркой и свежескошенными травами ветерок. Дон в этом месте, у воронежского села со странным названием Верхний Мамон, был уже классически величав, в обе стороны широк и по правому берегу обрывист. Под ногами, головокружительно далеко, метрах в двадцати, не меньше, пенилась на быках стремнина.

— Во, елы! — восторженно шмыгнул носом перегнувшийся через металлический поручень Киндер-сюрприз. — Ну, еп, ва-аще! — воскликнул он и от избытка чувств харкнул в бездонную голубую прорву, над которой летел ставший вдруг невесомым большой автодорожный мост.

Плевок не успел еще достичь воды, когда беззубый шнырь с перевернутым крестом на груди, смешно вздрыгнув перекинутыми Вовчиком через поручень ногами, полетел за своею соплей следом. Внизу, там, куда Магомед, всю жизнь боявшийся большой высоты, так и не рискнул посмотреть, негромко плюхнуло. Жующий Убивец брезгливо вытер руки сначала о поручень моста, затем о свои синие спортивные рейтузы и, пристальным взором проводив промчавшуюся мимо «татру», сказал остолбеневшему от неожиданности Борису Магомедовичу:

— Ну все, поехали!..

В тот же вечер, 28 мая, черный джип «гранд-чероки» добрался наконец до Ростова-на-Дону. Было без десяти восемь, когда Вовчик Убивец высадил Магомеда у центрального входа гостиницы «Интурист».

— Номер заказан, — не глядя на Магомеда, буркнул он и, круто развернувшись, умчал ночевать к каким-то дальним родственникам.

Базлаева действительно ждали. Крашеная блондинка в регистратуре, кокетливо улыбаясь, выдала ему французский, на красной пластмассовой бирочке с 313-м номером, ключ.

— Если что, звоните, — очаровательно зардев, сказала она.

Борис Магомедович пообещал.

В 20.15, доставая из сумки электробритву «Филипс» и свежие трусики — он собирался принять душ, — владелец двухкомнатного «люкса» обнаружил, что у него пропал завернутый в вафельное полотенце автоматический пистолет системы «люгер». Еще через минуту раздался телефонный звонок. Чертыхнувшись, Борис Магомедович схватил трубку, но вопреки ожиданиям побеспокоила его вовсе не Жанночка из регистратуры.

— Это Магомед? — спросил приятный мужской голос с легким кавказским акцентом. — Вам привет от Надежды Захаровны.

Из рук Бориса Магомедовича чуть не выпала бритва.

— Амир? — зачем-то закрыв микрофон ладонью, тихо спросил человек с кавказским отчеством и совершенно славянским лицом.

— Амир, Амир, — подтвердил его собеседник. — Вы привезли то, что должны были привезти?

Борис Магомедович, наморщив лоб, на секунду задумался и ответил:

— Разумеется.

— В таком случае завтра в семь утра у памятника Пушкину. Устраивает?

— Ну что ж, если Амир не идет к Магомеду, Магомед берет такси и едет к памятнику автору «Памятника», — усмехнувшись, согласился Борис Магомедович.

Минут десять он стоял с коротко пикавшей трубкой в руке, глядя на пустую дорожную сумку и разбросанные вокруг нее вещи. Лицо его было мрачно, левая бровь приподнята.

В 20.27 Борис Магомедович Базлаев, пнув сумку ногой, быстро и решительно набрал хорошо знакомый ему номер телефона.

Жорик Фабер словно бы ждал его звонка.

— Я приехал, — сказал Магомед. — Есть разговор. Срочный. Сугубо конфиденциальный.

— Вас понял, — не называя собеседника по имени, сказал Фаберже. — Куда подъехать?

— Гостиница «Интурист», номер триста тринадцать. Постучи три раза, потом один раз и еще три раза. Когда будешь?

— Примерно через час.

— О’кэй. Жду.

С 20.30 до 20.42 Борис Магомедович был в душевой комнате. Выйдя из нее, он покидал шмотки в сумку, достал из кармана кожаной куртки якутскую посылочку и перочинным ножиком взрезал на ней шпагат. Под полиэтиленом была вощеная бумага, под бумагой — вата, под ватой — аккуратно завернутая в станиоль коробочка, черная, сафьяновая, явно ювелирного назначения. Волнуясь, Борис Магомедович сел за письменный стол и, включив лампу, осторожно открыл аккуратную, с серебряной защелочкой, крышечку.

В коробочке из-под драгоценностей находился мелкий, буроватого цвета порошок. Оторопело моргая, Магомед взял щепотку неведомого вещества двумя пальцами и, поднеся ее к ноздрям, понюхал.

Это была ошибка, роковая, непоправимая! В пыль растертый чемеричный корень подействовал практически мгновенно. В носу у Бориса Магомедовича защекотало, завертело, засвербило. Закатив глаза, он запрокинул голову — ап!.. ап!.. ап!.. — и чихнул, едва не ударившись лбом об стол: а-ап-чхи!..

Облачком взметнулось над столом — едкое, в микроскопических дозах добавлявшееся некогда к нюхательным табакам зелье. Князь Потемкин-Таврический, смеху ради угостивший им небезызвестного графа Калиостро, по слухам, довел последнего до пароксизма и полнейшего, с падением на пол и коликами, конфуза!..

— А-а… ап-чхи!.. ап-чхи!.. аа-ап-чхи!.. — трижды чихнул неосторожный Борис Магомедович, но это, увы, было только начало! Сорок минут подряд обитатель 313-го номера только и делал, что чихал, чихал отчаянно, громко, безостановочно!

В 21.25 в двери его номера постучали. Стук был тот самый, условный: сначала три удара, потом один, потом еще три. Изнеможенно шатающийся, с вытаращенными красными глазами Борис Магомедович, повернув ключ, открыл дверь… и очередной чих застрял у него во рту. Вместо ожидаемого Фабера Ж. на пороге стояли двое: жующий жвачку и зачем-то натягивающий на руки перчатки Вовчик Убивец и какой-то незнакомый, плотный, приземистый, лысый мужик в мятом, с пузырями на коленях, костюмчике серого цвета, смутно на кого-то похожий и саркастически усмехающийся.

Борис Магомедович все-таки чихнул.

— Будь здоров, дорогой! — хрипло сказал неизвестный, и только теперь до Магомеда дошло, кто пожаловал к нему в гости.

— Ашот?! Микадо?.. Ты?! — пятясь, пробормотал он.

И Ашот Акопович, на лице которого не было почему-то столь характерных для него кавказских усов, удивленно приподнял густые темные брови:

— Ашот, Микадо?.. Да нет же, нет больше никакого Ашота, никакого Микадо. Гражданин Акопян умер, скоропостижно скончался, узнав о том, что его пистолет попал в руки правоохранительных органов. Ведь так же, Мочила?

— Так, Князюшка! — кивнул шеястый игрок в покер, у которого был перебинтованный лоб и совершенно непроницаемые маленькие глазки.

Магомед хотел было что-то сказать, но вместо этого чихнул. Потом еще. И еще раз.

— Ай-ай-ай! — закрывая за собой дверь, покачал головой человек, названный Князюшкой. — А я ведь предупреждал, что это лекарство особенное, уникальное. Знаешь, от чего оно, Магомед?.. По глазам вижу, что догадываешься! Правильно, дорогой: от измены!..

— А… а… а-ап-чхи! — согнулся пополам Борис Магомедович, который вдруг понял все: неряшливый лысый пахан еще там, в Питере, знал, чем кончится этот идиотский автопробег. Никакой «начинки» в джипе не было и не должно было быть! Ашот Акопович одним выстрелом убивал сразу нескольких зайцев: Торчка, Киндер-сюрприза, его, простофилю, — всех свидетелей и соучастников своего прошлого существования. Находившийся в розыске Микадо попросту обрубал концы, расправляясь заодно с надоевшими ему любовниками, неверной любовницей и шулерски обыгранным в очередной раз любовником этой самой любовницы…

— А… а… а… — разинул рот собиравшийся чихнуть вот уже в тысячный, должно быть, раз Магомед.

— Опять, опять! — сокрушенно всплеснул руками лысый кидальщик. — Ах, да сделай же что-нибудь, Вовчик, помоги товарищу!..

— По́нято! — сказал Убивец, доставая из-за пазухи вороненый «люгер» с уже навинченным на ствол глушителем. Он щелкнул курком и, не переставая жевать, спокойно выстрелил в настежь распахнутое ротовое отверстие своего недавнего подельника и попутчика, а когда тот тяжело рухнул на ковер, свинтил никелированный цилиндрик с дымящейся еще черной дыркой и, нагнувшись, вложил пистолет в правую ладонь так и не чихнувшего перед смертью Бориса Магомедовича.