Право имею

Глава 4

Когда Ева очутилась снова в стеклянном ящике внутри черноты, её охватило ужасом, как при сонном параличе. Она не могла проснуться. Выхода из ящика не было, да и снаружи кто-то находился. Что-то белёсое, похожее на спины гигантских рыб, задевало стеклянные стенки. Слышались голоса, словно с улицы. Они шептали, кричали, тараторили, плакали, и всё это сливалось в фоновый, неясный шум, словно в соседних квартирах включили телевизоры.

— Ева, — позвал женский голос.

— Нет! — Ева упала на колени, закрыла уши руками. Тут было тесно, но чтобы так сжаться места хватало.

— Ева, послушай меня. Я тут, чтобы тебе же помочь. Ты же не мертвецов боишься, так, Ева?

— Я тебя не знаю! — выкрикнула Ева. — Вали!

— Так уж получилось, что ты на моём месте. Я на тебя не злюсь, мне так даже спокойнее. Ева, послушай. У Ника раньше был нож, широкий нож вроде мачете. Мы с Глебом как-то решили наказать Ника и украли этот нож. Мы спрятали его в собачьей будке, что в центре. Это нужно не мне, не Глебу и уж конечно не Нику. Я говорю это, чтобы ты поверила. В третьем вольере, в собачьей будке, лежит коробка с мясницким ножом. Только я и Глеб знали, что он там. Понимаешь?

— Ты тут какого хера?

Ева вздрогнула и ударилась головой о крышу будки, тут же замерла, будто, если больше не шевелиться, её не заметят в таком глупом положении. Из-за того, что она легко оделась на улицу, теперь её трясло от холода. До того, как её окликнул Никита, она как раз, подсвечивая себе телефоном, нашарила коробку в углу будки. Дворняга сидела у входа и спокойно наблюдала, как человек рылся у неё в будке. Никита находился за закрытой дверью в вольер.

— Ты ночами ходишь? Я всегда думал, что лунатики обходятся без фонариков, — продолжал Никита. В темноте белки глаз у него странно блестели. Ева, решив, что не будет затягивать, игнорируя вопросы, достала коробку и вместе с ней выбралась из будки. Как ни в чём ни бывало отдала Никите телефон и потребовала:

— Посвети.

Никита спокойно исполнил. Коробка открывалась как старые пеналы — плашка сверху отодвигалась в сторону. Внутри на поролоновой траченной временем подушке лежал прямоугольный нож. Ева пожалела, что вышла из вольера, чтобы Никита смог ей помочь со светом: глаза у него теперь горели как у ребёнка, смотрящего на новогоднюю ёлку. Никита протянул руку забрать, и Ева отодвинулась, тут же почувствовала напряжение, готовое перерасти в драку. А драка из-за ножа была довольно опасна тем, что проигравший мог получить этим ножом в живот.

— Это твой? — спросила Ева. — Его украли у тебя?

— Он пропал как-то… из дома. Да, у меня и ножны под него есть. Пойдём в дом, покажу, — смягчился Никита, протягивая руку снова и бережно забирая нож. Ева раздумывала над тем, не придётся ли об этом жалеть. Нож выглядел немного залежавшимся без присмотра, но серьёзным, боевым. Ева мысленно пожалела, что Глеб уехал на задание, и спросить не у кого о том, кто спрятал нож и чем чревато вернуть его Нику.

Как в нуарных детективах, Глеб уже ждал в машине, когда к ней подошёл сутенёр. Он не глядя взялся за ручку, потом вздрогнул, заметив фигуру на пассажирском сидении. Глеб, отсчитав секунды три, включил подсветку у маски, в темноте машины появился неоновый прямоугольник с пиксельной ровной линией рта. Сутенёр осмотрелся, сел на водительское место, но света в машине включать не стал. Джип был припаркован в закоулке, в который выходил только запасной вход магазина, давно закрытого и опустевшего.

— Вы долго, — пожаловался устало сутенёр, закурил. — Он ещё одну убил.

— Нас не хватает на всех. Нас трое, а весь мир в агонии. Но… мне жаль, — произнёс Глеб. Звук был приглушён, и казалось, что он говорит шёпотом. — Правда жаль. Что говорят в полиции?

— Что у них и без того дел невпроворот. Они проституток за людей не считают… Это знаешь, как если бы убивали только игроков в теннис, и все остальные были бы спокойны, они же сами выбрали играть в теннис… Девочкам и без этого ебл** несладко.

Глеба почти умиляло, как заказчик говорил о своих девочках. Не каждый работодатель мог так отзываться, и Глеб даже раздумывал, не ломает ли парень комедию. Лишался ценного ресурса и поэтому записал просьбу к чертям. Прежде всего Леонид показал Глебу именно запись, где этот человек в какой-то каморке с бетонными стенами в пятнах, сидя на деревянном старом стуле, говорил: «Ну… привет, Черти. Мне нужна ваша помощь». Даже если он играл, Глебу готов был обманываться.

— Что-то есть на него? — прервал затянувшееся молчание Глеб. Было непривычно — маньяками обычно занимался Никита. У него был к этому талант. А тут почему-то решили послать Глеба… будто наказывали за что-то.

— Да, говорят… говорят, низкий он и коренастый. Метр шестьдесят примерно. Нос картошкой. Всё, больше ничего вспомнить не могут. Да ты не думай, я сам пытался… засады там. Ночами не спал. Только… только Сарочка у меня на руках тогда и умерла. Спугнул, а прибить — не догнал. И потом он осторожнее стал. Меня заприметил и машину мою. Ты ему, суке, тоже брюхо вспори и так оставь… Я, главное, этим из ментов говорю: «Ну вы че, в самом деле, я ж вам за защиту плачу. Я ж вам девочек на ваши пьянки поставлял!» Только толку что… сказали, что ищут, а на деле я же вижу, что им насрать.

— Да, я понял. Там на заднем сидении коробка. Выглядят как брелки. Раздай своим и скажи, что тревожная кнопка. Если что-то показалось, послышалось, везут их куда-то не туда — пусть нажимают. Он ночами убивает?

— Так и мы ночами только…

— Отлично. Днём буду спать, ночами ловить вашего маньяка, — Глеб открыл дверь машины, чтобы выйти. Услышал немного растерянное: «Надо же, Черти спят, оказывается».

Для Глеба сняли небольшую квартирку-студию, оплачивали посуточно. Скорее всего, Леонид ещё и прибавлял за отсутствие хозяйских проверок и вопросов.

Глеб рассчитывал, что один, в тишине, он отдохнёт немного от суеты дома, от бесконечных споров и драк. Но, оказавшись наедине с самим собой, в непривычной тишине и покое, Глеб сначала волновался за дом, оставшийся без его присмотра. Потом начал копать вглубь себя. В кои-то веки не включал телевизор, происходящее в мире сейчас не касалось его, да и устал. Глеб и так знал, что ничего не менялось. Выглядывал за плотные шторы и видел там серый город, коптящий транспорт и людей, которые спешили куда-то с суровым видом. Даже попытавшийся выпасть снег принёс в город только грязь и слякоть. Глеб боялся, что опоздал, что к зиме маньяк поубавит аппетит, и Глебу не позволят ждать его до весны.

Ночами он, словно персонаж старых фильмов про полицейских, сидел в машине, слушая книги в плеере. Пару раз за ночь (иногда реже, иногда чаще) срабатывала тревога, и Глеб ехал туда, но только наблюдал издалека. Ничего особенного не происходило, он не вмешивался, если это был не маньяк. Он старался не выдать себя, даже если видел, что женщину били. «Пара оплеух, — думал Глеб, пытаясь себя в первую очередь убедить, что всё в порядке, им не привыкать. — Ничего смертельного». И старался не представлять мать на их месте…

Мама была для Глеба как чужая тётушка, к тому же не самая любимая. Всех всё устраивало: отца, что сын растёт в его доме; мать, что нет обузы в виде ребёнка. Глеба… В детстве Глебу не хватало матери и хотелось, чтобы она жила с ними, но тогда и она казалась доброй, идеальной, любящей мамой, которая в каждый свой приход старалась что-то принести сыну. Но чем старше становился Глеб, тем меньше он ей нравился. Когда Глебу перевалило за тринадцать, мама сама стала приходить в их дом за «подарками». Что-то вроде алиментов на сына, и уже никто от этого не был в восторге — ни отец, ни сама мама, ни Глеб.

Глеб от безделья ударялся в воспоминания. Сначала о метаморфозах матери. Потом о жизни в доме, который был раза в три больше того, в котором жили черти. И, проскакивая воспоминания об отце и двух старших братьях, возвращался к памяти о лучшем друге.

В отполированной витрине вместо глаз Глеба отражались только стёкла очков, от Кира на витрине оставалась только синяя парка.

Очки на Глебе были старые: пластмассовые и дешёвые, потому что запасные, но в последнее время они чаще использовались как основные. За витринным стеклом лежали ровными рядами очки.

— Что, отцу проще новые оплачивать каждый раз, чем поговорить с ними? — спросил Кир, и тут же, уже другим тоном: — Вон те выбирай.

А ткнул в очки с полукруглыми стёклами, на цепочке. Такие наверняка с радостью покупали женщины за пятьдесят. Глеб только в последний год, где-то лет с шестнадцати, стал наконец из гадкого утёнка превращаться в завидного парня, а вместе с тем и начал внимательнее следить за тем, что носит. Это же относилось и к очкам. Запасные у него были лет с пятнадцати, затёртые и не то чтобы уродливые, скорее выглядевшие довольно поношенными.

— Отец не будет с ними говорить. У него начался период, когда ему уже мало оценок. Теперь он хочет, чтобы я и отбиться умел.

— А ты их жалеешь?

— Пожалеешь их, как же… два здоровых лба, — проворчал Глеб, сев на корточки у витрины, чтобы рассмотреть нижние. Ему нравились небольшие аккуратные очки-половинки в чёрной оправе, но снова пластик… казалось, что железная оправа выдержит дольше. Но в железной оправе разбивали стекло. — Стрелять в них тоже не выход.

— Садист твой папаша, — негромко произнёс Кир. Глеб, который до этого изучал каждую отдельную модель, сбился, обернулся и попросил твёрдо:

— Не говори так. Он волнуется. У него… у него опасная работа. Сам знаешь, каково сейчас предпринимателям. Братья сильные, могут постоять за себя и без оружия, а у меня пока не получается. Он просто боится, что однажды, если я и дальше буду на него надеяться, ему по почте придёт мой палец.

— А ты? Не боишься? — спросил Кир, глядя сверху вниз на него, Глеб выпрямился, размял колени.

— Не особо… — Глеб и сам не знал, врёт он или нет. Ему казалось, что даже если он и окажется где-нибудь в подвале дожидаться, выкупит ли его отец, то это будет что-то вроде кармы. И Глеб был уверен — отец заплатит за него столько же, сколько за любого из сыновей. Кир усмехнулся как-то грустно, отвёл глаза, заговорил уже в сторону:

— Да не обращай внимания. Завидую просто. Мне это… сложно поверить вообще, что есть любящие отцы.

Если отец хорошо относился ко всем сыновьям, то сами старшие братья младшего, похоже, ненавидели. Он был для них вроде как чужой, но долгое время ему особого внимания не уделялось. Словно он был приёмным в родной семье. Первые сыновья у отца были от первого брака. Глеб — незаконным сыном. Ума старшим не хватало, они компенсировали его агрессией и силой, чувствовали себя хозяевами жизни. А вот Глебу хорошо давались житейские хитрости и учёба. Когда до старших дошло, что Глеб представляет для них опасность, потому что изворотливее и умнее, из чужака, жившего в их доме, он превратился во врага. И первое, что они сделали, чтобы его уничтожить — рассказали всей школе, чей он сын.

Глебу тогда было двенадцать, и выглядел он как обычный ботаник. А главное — у него не было друзей, одни приятели, и мишенью он тогда стал не только для насмешек, но и для тех, у кого чесались кулаки.

Кир видел, как Глеба, который учился с ним в одном классе, встретили у школы, почти дружески развернули и повели в пришкольный сад, окружив так, чтобы он не смог сбежать.

Кир потом рассказывал, как шёл домой, и как его будто на резинке тянуло обратно, и казалось, что ноги не идут. Он вспоминал видео в интернете, вспоминал новости. Представлял, что там, в саду, бьют человека — непременно ногами, непременно до полусмерти. Успел представить себе, как на следующий день в школу придут полицейские и спросят, кто видел вчера Глеба, а потом расскажут, что в саду нашли его труп. Всё это Кир рассказывал, чтобы объяснить себе и Глебу один простой факт — он не смог пройти мимо. Даже если тех было пятеро, и они были на год-два старше. Взрослых позвать Кир тоже не догадался, но, когда он появился, это было уже не один против пятерых, а двое. Уже не так страшно. Во всяком случае отделались синяками и — разбитыми многострадальными очками.

Семья Глеба жила в большом коттедже в частном секторе. Наружные железные ворота открылись электронным ключом, а вот уже за ними Глеб остановился. Хотя уже началась весна, везде ещё лежали сугробы, и во дворе за забором снег превратился в грязное месиво. Среди этого крупными кляксами рассыпалась кровь. Глеб остановился у ворот, посмотрел на дверь дома. Входить расхотелось.

Эти люди, которых вот так притаскивали в дом, смотрели на Глеба с надеждой. Чувствовали в нём слабое звено. Словно он мог чем-то им помочь… Кир наверняка не выдержал бы в таком доме, да Глеб и не говорил ему никогда, как именно отец ведёт дела. Просто предприниматель. Да, конечно, есть проблемы с законом, но Кир наверняка был уверен, что эти проблемы связаны с уплатой налогов и таможней.

Как раз, когда достал телефон позвонить другу и спросить, не хочет ли он ещё прогуляться, экран зажёгся и высветилось: «Мама».

Мама предпочитала забегаловки вроде столовых или фастфудов. Ей всегда казалось, что в ресторанах на неё косо смотрят, а в дешёвых кафе все смотрели только в тарелку, а не вокруг. За ужин платил Глеб, он даже не сомневался в этом. Да и, не дожидаясь, когда мать попросит сама, передал ей сложенные банкноты. Немного — то, что отец дал на расходы до конца недели. Мама, как само собой разумеющееся, деньги забрала и вернулась к молочному коктейлю, заговорив только теперь. Словно деньги были платой за её посещение.

— Ну? Как в школе?

— Хорошо, — отозвался Глеб. Он смотрел прямо, открыто и спокойно, больше не смущался и не радовался, как в детстве. Казалось, что у них сугубо деловая встреча. Последние года четыре так и было.

— Девушка появилась?

— Ещё нет.

— Но заглядываются же? — мама улыбнулась, и в этой улыбке Глеб заметил что-то вроде гордости. У неё сильно отросли корни волос, остальные же остались белой обесцвеченной паклей. Глебу не нравились крашенные волосы, они выглядели более мёртвыми, чем любой парик. К тому же волосы у него были в маму, каштанового цвета.

— Заглядываются, — кивнул Глеб, попытавшись сделать безразличный вид, прикрыл нижнюю половину лица, чтобы скрыть и улыбку.

— Ну ещё бы. Вон какой вырос.

За окном уже стемнело, на дереве напротив кафе переливались разноцветные лампочки. На улице было то же месиво цвета шоколадного масла, что и во дворе их дома.

— Я беременна, — так же, делая вид, что это ничего не значит, произнесла мама. Глеб почувствовал, словно кто-то за нитку дёрнул его сердце.

— От кого?

— Какая разница?.. Слушай, тебе восемнадцать на будущий год. Тебе как у отца? Нравится?.. Если я брошу нынешнюю работу, может будем жить вместе?

«Кто-то должен будет зарабатывать деньги», — понял Глеб, снова перешёл на деловой тон:

— Я в институт поступаю. В Краснодарский, и жить буду там. Да и работать вряд ли буду успевать. Так что я буду только обузой.

— Институт, — мама попыталась скрыть разочарование, но смотрела теперь в сторону. Выглядела так, словно собиралась сказать: «Да кому они нужны эти институты. Я не поступила и что с того?» — Это у тебя от отца моего… тот умный был, жаль я вся в мать. Но прорвались гены-то. Только на морду его не помню совсем, был ли он такой же красавец…

Человек, чья кровь была во дворе дома вечером, а к возвращению Глеба смешалась окончательно с грязью, помощи больше не просил. Тихо лежал на полу коридора, у дивана, с кровавым пакетом вместо головы. Казалось, что черепная коробка взорвалась внутри пакета, заляпав полиэтилен. Глеб, стараясь больше не смотреть в ту сторону, направился по лестнице на второй этаж, к себе.

— Тебя мать вызывала? — спросил отец от дивана. Старший из братьев раздражённо оттирал с деревянного пола кровь — видимо, отец заставил. Раньше отец вёл себя осторожнее, наглеть начал после того, как его охранника остановили с трупом в багажнике и ничего за это не было ни отцу, ни охраннику.

— Да.

— Денег просила?

— Нет.

— Но ты всё равно дал, — выдохнул отец. — Я этой суке плачу, так и знай. А будешь ещё её баловать, так в другой раз…

— Она беременна, — перебил Глеб. Ответ он знал, но почему-то захотелось поделиться. Отец хохотнул:

— Этот уж не мой.

— Я надеюсь, его сюда не потащишь? — спросил старший. Двое из охраны отца принесли большой мусорный пакет, в такие по весне дворники собирали листья. Глеба замутило от мысли о том, что младшая сестра тоже может жить в этом аду.

— Нахрена мне чужой?

— Так может и этого к матери жить отправишь? Глебу же тут не нравится, по роже видно…

Отец вздохнул, словно эту тему уже сто раз обсуждали. Глеб продолжал стоять около лестницы, одной ногой на первой ступеньке. Не боялся, просто не хотел обижать отца.

— Глеб просто ещё не привык… до сих пор. По-прежнему слишком остро на всё реагирует. Шкуру не нарастил. Ну, это он в меня, я в школе тоже таким был, пока меня лучший друг не на**ал.

Чем ещё Глеб в отца было непонятно. Зрение у отца оставалось хорошее, телосложением он всегда отличался низким, но крупным. Старшие сыновья были в этом на него похожи, Глеб же вытянулся стройным, не было той ширины в плечах, чего-то медвежьего во внешности. Но, Глеб был уверен, отец перепроверил их родство ещё до того, как сыну исполнился месяц.

Пока Глеб переодевался в домашнее, пока разбирался с учебниками, внизу продолжалась какая-то глухая возня. Когда стихло, Глеб решил, что отец и брат уехали, но в дверь постучали. Отец протиснулся в узкую щель, которую сам же для себя открыл. Заговорил негромко, будто их могли подслушать:

— Ты бы с матерью не встречался больше.

— Я не могу, — спокойно ответил Глеб, стоя к отцу спиной и раскладывая тетради — одни убирал в ящики, другие выкладывая на стол, третьи перекладывал в сумку. Отец помялся, задумчиво понаблюдал за этим, потом так же глухо заговорил:

— Ты, когда родился, и когда я ещё не знал, как быть и надо ли мне это вообще… ну ты ж взрослый, я скажу. Так вот, когда я думал, что может откупиться смогу, я её спросил: «А вот явится к тебе мудила какой-нибудь. И после тебя решит сына моего оприходовать. Что ж, продашь?»

И отец замолчал. Ждал, когда к нему хотя бы обернутся. Оборачиваться Глеб не хотел, но застыл с тетрадью в руках. Система сбилась, он не мог вспомнить, куда эту, и всё возвращался к одному и тому же вопросы — что ответила мама?

— Тебе нужен ответ? — спросил отец.

— Почему ты тогда позволял нам общаться?.. Почему пускал её в дом? — Глеб выбрал тактику недоверия. Ну придумал отец эту страшную историю, только чтобы они больше не общались. Кто может её подтвердить? Никто, кроме отца. Мама бы соврала, конечно. Ей же нужны деньги. — Она так сказала, только чтобы ты меня забрал. Ей не нужен был ребёнок.

— Я тоже так подумал, — кивнул отец, открыл дверь, чтобы выйти, и уже на пороге прибавил: — Но я решил не рисковать.

— Короче… батя выгреб все деньги и свалил куда-то в туман, — Кир выглядел ошарашенным и сбитым с толку. У Глеба денег не предвиделось до конца недели. Они сидели в школе на лестнице, что вела на чердак. Раньше тут курили, теперь в закутке прятались одиночки и ботаники, и всё же у уборщицы не доходили руки убираться тут. Был обеденный перерыв, но Кир не захотел идти в столовую, предложил посидеть поговорить. Хотя у Глеба сводило живот от голода, он согласился, при условии, что зайдёт купить какую-нибудь булку на оставшуюся мелочь. Но и теперь не мог начать есть — Кир был в тупике.

— Тебе нужны деньги? На этой неделе я не…

— Да нет, — перебил Кир, махнув рукой. — У меня скоро зарплата, матери тоже дадут… Продержимся. Там не так уж много и было — мама на отпуск копила. Отдохнули, блин… Приходили, правда, какие-то ребята. Но я вроде объяснил, что отец тут больше не живёт. Им надо, пусть они его и ищут.

— И? Тебе не жалко будет, если найдут?

— Вообще ни разу, — слишком быстро отозвался Кир. — Пусть подыхает. Пусть пытают. Только нас в это не впутывают.

— Я могу поговорить с отцом, — пожал плечами Глеб.

— Я же сказал, деньги нам не нужны.

— Нет, он… может он как-то разрулит… — предположил Глеб. Но ответ он знал — зачем отцу волноваться из-за его лучшего друга? Скорее всего он и пальцем не пошевелит, и Глеб зря что-то пытается обещать.

— Ну да, конечно, — усмехнулся Кир. — Ладно. Всё к лучшему. Бате давно пора было валить из дома. Денег жалко, маму жаль. Его и его горящую жопу — не особо. Было бы неплохо переехать, да только на что… Денег не надо, я сказал.

Глеб рискнул откусить от булки, но вкус показался пресным, бумажным. Очень хотелось рассказать о вчерашнем разговоре, мол «Смотри, у меня тоже мать та ещё шалава. Не то чтобы я не знал…» Но было бесконечно стыдно за это, к тому же он по-прежнему убеждал себя, что отцу не стоит верить. С чего это ему вдруг, семнадцать лет спустя, рассказывать такое Глебу?

Иногда ему казалось, что, если бы родилась дочь, отец оставил бы её там же, может даже и без средств.

— Если деньги понадобятся — спрашивай. Если отец снова заявится — звони. Я с пушкой приеду, чтобы больше не появлялся, — серьёзно пообещал Глеб. Кир будто и не слышал, смотрел задумчиво вперёд, спросил так, словно сам с собой разговаривал:

— Стрелять тоже учился, чтобы отец не боялся?

— Я же не ношу с собой всегда пушку. Стрелять это… это как спорт, — Глеб попытался улыбнуться. — Понятно, конечно, что в жизни совсем не так. В тире и наушники, и стреляешь в нарисованного человека. Но у меня уже и с левой получается, и что бы ты ни говорил, а прежде всего я горд. Я…

— Глеб, ты бы смог убить человека?

Подросток, почти ребёнок, опьянённый тем, что из вчерашнего неудачника стал вытягиваться, превращаться в серьёзного парня, который стрелял и из боевого оружия, и даже лучше, чем братья, бахвалился бы. Но Глеб помнил ужас, помнил запах крови и ледяное спокойствие обитателей дома. Страх был почти осязаем, костляв и тонок. Он хватал Глеба за край куртки вечерами, за штанины по утрам, и за горло ночами. Больше всего Глеб боялся, что однажды ему дадут пушку и заставят застрелить очередную жертву, и из обычного наблюдателя он превратится в убийцу. Замутило. Вместо пресного вкуса булки она показалась теперь отвратительной, начинка — словно кого-то вырвало в хлеб.

— Нет, — ответил Глеб, сцепив зубы. Кир заволновался:

— Эй. Я же просто спросил. Эй, друг. Ты чего? Блин, прости, по ходу ты видел некоторое дерьмо.

Отец собирался отдать бизнес старшим сыновьям, и им пора уже было друг на друга посматривать как на конкурентов. Для Глеба готовилась вспомогательная роль, поэтому отец с радостью предложил оплачивать ему учёбу. Да и Глеб эту идею воспринял с энтузиазмом — ему всё равно было, на кого учиться, но больше радовала возможность сбежать из дома, пожить отдельно, студентом.

На выходе из школы, нагло перекрывая проход, стояла чёрная громоздкая и, к сожалению, знакомая машина. Глеб направился к ней, чтобы попросить отца отъехать и не загораживать переход улицы, но с пассажирского сидения вывалился средний брат, Вадим — стриженный под ноль и похожий на вчерашнего уголовника, разве что татуировки приличнее. Раньше он даже на лице татуировку набил, отец силой притащил в клинику и заставил свести.

Тогда Глеб рассмотрел и то, что место водителя занимал старший — тучный и уже начавший полнеть, отчего казался старше своих лет, Михаил.

— Поехали, прокатимся, — позвал Вадим, открыл заднюю дверцу и потянул туда Глеба за рукав куртки, тот упёрся.

— Я сам дойду.

— Ну чего ты как не с родными?

— Эй, а ну пусти его! — потребовал Кир, но пока стоял на расстоянии вытянутой руки — готовый в любой момент ввязаться в драку.

— А, дружок твой, — разочарованно протянул Вадим и почти отпустил, когда наклонился к лицу Глеба и шепнул:

— А зови его с нами. Я ему расскажу, чем наш хрыч на самом деле занимается. Его папка с нашим знаком, кстати. М? Эй, как тебя там, не хочешь?..

— Заткнись! — перебил Глеб. На них смотрели — дети и подростки, что уходили из школы. Эти взгляды прожигали в Глебе дыру. Но мерзким были даже не взгляды… братья казались отвратительными. Им не место было тут, в мире Глеба.

— А ещё знаешь, что?.. Ты и правда давай, сам иди. Девочки у вас тут — ничего так. Жаль, в куртках особо не присмотришься, но мы выберем по…

— Я поеду, — громко, чтобы слышал и Кир, сказал Глеб. Выдернул у брата свой рукав, снял очки и, повернувшись, отдал их Киру, попросил: — Подержи у себя, ладно?

— Всё в порядке? — спросил Кир, забирая очки. Глеб, не глядя ему в глаза, кивнул:

— Да. Они же мне родные братья. Всё будет в порядке.

— Да мы и друга твоего можем взять, — предложил Вадим. Уже залезая в машину, Глеб ответил спокойно:

— Ему некогда, ему на работу надо.

— На работу. Столы протирать, — фыркнул брат и сел на заднее сидение, с другой стороны от Глеба. Машина тронулась, покрыв дорогу фонтаном грязевых брызг.

— Куда мы едем? — спросил Глеб. Он чувствовал себя почти жертвой — сидел, сложив руки на коленях. В портфеле был нож, хороший, острый, и это почему-то успокаивало. Глеб не доверял братьям настолько, что если бы его завезли в лес и там попытались убить — он бы не удивился.

— Развлекаться! — «обрадовал» Вадим.

— Тебе прошлого раза мало? Почему ты ещё не в тюрьме?

— А тут интересная история! Прикинь, денег предложили той шмаре, чтобы заявление забрала, и полиции. И знаешь, кто их взял? — вместо ответа Вадим заржал, ударяя себя по колену. Глеб старался даже не смотреть в его сторону, вместо этого нарвался на взгляд старшего в зеркале.

— Знаешь, почему Вадик так к бабам пренебрежительно? Потому что почти что без мамы рос. Я-то её ещё помню немного. А знаешь, почему ушла мама?

Глеб знал. Потому что отец притащил в дом ребёнка со стороны и заявил, что растить будет как родного.

— Почему же она вас с собой не взяла? — спросил Глеб, хотя и знал ответ — отец бы не отпустил. И удар от Вадима был вполне ожидаем, странно, что только один.

Это была какая-то квартира со старыми, пожелтевшими обоями, пропахшая сигаретным дымом и перегаром. У порога валялись две пары туфель на шпильках. Из комнаты вышла девушка в розовом пеньюаре с мехом. Она уже едва держалась на ногах, и попытка быть в таком состоянии ещё и соблазнительной показалась Глебу сначала смешной, потом мерзкой. Вадим развернул её и пнул обратно в комнату, вошёл следом и закрыл дверь. Глеб не спешил разуваться, остался стоять у открытой двери и всё ждал, когда Миша перестанет закрывать проход.

— У меня не день рождение, чтобы дарить мне проституток, — как можно увереннее заговорил Глеб. — И… такие женщины не в моём вкусе. Я думаю, что могу найти лучше.

— Боишься? — усмехнулся Миша, закрывая за собой дверь и по-прежнему не отпуская.

— Заразиться.

— Или ты не можешь трахаться с проститутками, потому что тогда тебе кажется, что ты свою мать ебешь?

— Давайте всё же без меня, — Глеб попытался обойти брата. — Шутка удалась, да, очень смешно. Теперь я пойду.

Дверь за спиной брата открылась сама, на пороге стояла мама — в коротком платье, в расстёгнутой шубе. На секунду она удивилась, потом словно поняла что-то, опустила плечи и перестала улыбаться.

— Здравствуй, — отстранённо произнесла мама. Миша обхватил её за плечи и втянул в квартиру.

— Всё в силе. Если он тебя смущает, то я приплачу. Сколько скажешь. Ну? Сколько за то, чтобы сын посмотрел, как ты работаешь?

Что-то сломалось в Глебе. Обычно спокойный, пытающийся даже в конфликтных ситуациях сохранять хладнокровие и знающий, что оно — ключ к победе, в этот раз он не выдержал. Не мог больше сохранять лицо. Вырвался из квартиры так, словно от этого зависела его жизнь. Оттолкнул маму, отпихнул брата, раскидал их так, что мог и травмировать. Выскочил в коридор, побежал по лестнице, а потом не смог остановиться — бежал, оскальзываясь, по снегу, по городской слякоти. Забежал в какой-то парк, там забрался глубже и рухнул лицом в снег. Он задыхался от долгого бега, и было и жарко и холодно одновременно, и невыносимо больно от всего. До этого как-то отодвигал от себя эти мысли, а теперь в полной мере осознал — он в аду. И идти ему некуда. Да, институт, другой город. Но потом отец прикажет вернуться. Глеб чувствовал себя так, будто мир с самого рождения жевал его, ломал кости огромными зубами, и всё никак не мог переварить.

Он уже не представлял себе нормальной жизни. Что бывает так, чтобы без трупов и крови в доме, чтобы мама звонила не только тогда, когда у неё кончились деньги, чтобы нянчиться с младшей сестрой. Чтобы в дом не страшно было привести девушку.

Глеб не смотрел на часы, поэтому казалось, что до района коттеджей, он добрался уже к ночи. Во всяком случае уже стемнело. И фигуру, что ждала кого-то на повороте к домам, он попытался обойти, приняв за что-то подозрительное. Его окликнул знакомый голос, и фигура направилась к нему, протянула очки.

— Всё в порядке? — спросил Кир. Он не понимал — внешне никаких следов драки на Глебе не было, но выглядел он так, словно его растоптали.

— Нет, — Глеб произнёс это так, как сказал бы «да». Да и сделал это не задумываясь. С одной стороны, он устал, хотел побыть один. С другой стороны ему нужен был кто-то, хоть что-то положительное в его жизни. Кир как раз был светлым пятном, и очки из его рук оказались тёплыми.

— Ясно… прогуляемся? — предложил Кир. Глеб одновременно подумал о том, что отец его наверное потерял, что скорее всего уже поздно, и что на завтра ничего не сделано. И в то же время кивнул, спросил только:

— Куда?

— К Лисе.

— Зачем?

Резануло ощущением, что и к девушке, однокласснице, которую звали Олесей, а они называли: «Лисой», Кир предложил сходить за тем же — рассчитывая на секс. Глеб ей явно нравился, в то время как сама девушка нравилась Киру. Словно плот, на котором располагался хрупкий и ещё незапятнанный кусок мира Глеба макнули в ту грязь, которая окружала его дома.

— Я думаю, вам надо увидеться. Да и вообще видеться чаще, — Кир развернулся и пошёл снова по направлению к городу. Он посматривал за тем, пойдёт ли Глеб, и успокоился только когда тот тронулся следом. — Она хорошая девушка.

— А ты?

— А я… ей не интересен, — пожал плечами Кир. Так, словно это ничего не значило. Словно не он постоянно таскал Глеба к ней, просто чтобы увидеться. Как хороший подарок, который интересовал её больше, чем ухажёр его даривший. — Ничего, переживу. Найду другую, — снова фальшиво, и в глаза не смотрел.

Глеб не мог сказать, что любил её. Скорее это было влюблённостью, отражением её любви. Она хотела поступать в тот же институт, что и он. И общежитие у них скорее всего было бы одно… от мысли об этом становилось спокойно и хорошо. И в то же время стыдно перед Киром. И хотелось побыть немного эгоистом, просто наслаждаться ощущением чьей-то любви, и отголосками своего чувства.

— Глеб, если война начнётся, ты пойдёшь в войска? — сменил тему Кир, сделав вид, что обсудить это сейчас важнее. Глеб подыграл, честно ответил:

— Нет.

— А если восстание?

— Тогда да…

— Как же не убивать?

— Надеюсь, что до убийств не дойдёт, — пожал плечами Глеб.

Когда Кир не появился в школе, Глебу показалось, что друг избегает именно его. Подумал, что причина всё-таки в девушке, и Киру надо пережить как-то это. И то, что он бахвалился, что забудет, найдёт другую — конечно же ложь. Поэтому день и половину второго дня Глеб волновался, но в панику не ударялся. Даже то, что его сообщения и звонки оставались без ответа, воспринимал как должное. Пока на второй день в школу не пришла полиция и не попросила зайти в кабинет директора тех, кто видел Кира в последний раз или что-то знает. Глеб, не дожидаясь окончания урока и не спрашивая разрешения, тут же поднялся и вышел ещё до того, как класс покинули полицейские. Так что получилось, что в кабинете директора он их ждал, а не они его. Директор и не удивился — Глеба он знал потому, что отец спонсировал некоторые школьные мероприятия. А уважал, потому что Глеб всё равно старался учиться сам, хотя иногда всё же четвёрки волшебным образом исправлялись на пятёрки. При появлении полиции директор вышел в комнату секретаря, и там некоторое время что-то негромко им говорил. Только после этого пропустил в кабинет.

Полицейские вошли без спешки, чем сильно разозлили — ведь Кир мог где-то страдать, умирать, пока они тут ищут кресло удобнее и проверяют, какая ручка лучше пишет. Старший и по званию, и по возрасту мужик с усами и тёмными мешками под глазами спросил просто, без вступления:

— Значит… ты видел его последним?

— Да. Мы разошлись по домам в двенадцать. Ночи. От центра. Он направился в свой район, я к себе.

— Кто-то это видел?

— В центре ещё были люди… И там должны быть камеры.

— Но ты же знал, какой дорогой ходит друг?

— Палыч, — негромко окликнул молодой. Они переглянулись, старший скорчил гримасу, будто горошину перца разгрыз, вернулся к записям.

— Кир говорил, что его отец кому-то должен был много денег. Отец сбежал. Ограбив их с матерью, — Глеб рассказывал спокойно, и сам ненавидел себя за это спокойствие. Нужно было позвонить отцу, пусть он своих шавок пошлёт искать Кира. Но кто такой Кир его отцу? Это нужно идти самому. Просить, заклинать, чем угодно, но чтобы нашли Кира.

— Да, его мать что-то такое говорила… а сам он сбежать не мог? Отправиться искать отца?

— Нет. Он бы сказал.

— Хорошими друзьями были? — мягко, с чем-то похожим на сочувствие спросил «Палыч».

— Лучшими.

— Просто друзьями? — усмехнулся полицейский, младший снова на него шикнул, но на этот раз никакого эффекта не произвело. — Говорят, у тебя по стрельбе отличные оценки. И отец наверняка купил тебе за такие пушку. Только вот меня все вокруг одёргивают. Директор и этот вот, который тоже по блату тут… говорят, батя у тебя шишка какая-то. И даже если ты его убил, тебя откупят. Только пока тебя откупают я тебя могу в сизо закрыть, а там тебе пару дней покажутся веком в аду.

— Палыч, тебя потом самого с паяльником в жопе найдут, нормально спрашивай, — посоветовал младший, словно мстил за упоминание того, что и он тут по блату.

— Я не убивал Кира, — сквозь зубы процедил Глеб. — И я хочу верить, что он ещё жив. Поэтому, пожалуйста, давайте поговорим о том, где он может быть. Он вернулся домой в тот вечер?

— Да, вернулся, — нехотя ответил Палыч. — Встал утром, пожрал, пошёл в школу. А тут уже не появлялся.

— Я больше ничего не знаю. Мне надо идти.

— Зачем? Папочку своего попросишь, чтобы поискали друга? Ну валяй, только трупы так прячьте, чтобы и мы потом не нашли. И так хватает…

Так же спокойно Глеб вернулся в класс, забрал рюкзак и вышел снова. Учитель тактично промолчал, на эту минуту прервав урок, так же молчал и класс. Ещё из коридора школы Глеб стал звонить отцу, перекладывая телефон из руки в руку, как горячую картошку, чтобы одеться в зимнее. На третий звонок отец наконец ответил чуть ли не радостным:

— Да, Глеб?

— Надо поговорить.

— Какое совпадение. Я думал вечером тебя позвать. Ты же на уроках?

— Нет. Я еду домой. Слушай, тут…

— Прогуливаешь?.. Ну ничего. Я пришлю машину.

— Пап, послушай. Мой друг…

— Да-да, именно об этом и поговорим, — согласился отец таким медовым голосом, каким раньше разговаривал только со старшими, если сильно злился на них, а они ещё не знали, за что. — Кир ведь?

— Что это значит? — Глеб остановился. Шапку он так и не надел, шарф был повязан кое-как.

— Машина скоро приедет. Я отправлю своего водителя, его ты знаешь.

Да, водителя Глеб знал, хотя и не помнил имени. Они почти никогда не разговаривали — в детстве в школу его отвозил другой, этот же работал только на отца и выглядел так, будто не только машину ему водил, но и телохранителем впахивал. На Глеба он тоже смотрел как-то странно, словно что-то знал, и вся эта таинственность, к тому же связанная с исчезновением Кира, Глеба то пугала, то раздражала. Могли бы сразу сказать, если друг мёртв или если его ищут. Вместо этого нагнетали что-то непонятное, будто Глеб оказался в центре правительственного заговора.

Вместо дома подъехали к стройке, где возводилось несколько коттеджных домиков. Земля принадлежала отцу, скорее всего он был на объекте, делал проверку. Да и подвезли к одному недостроенному дому, и, хотя рядом стоял поддон с кирпичами, где-то дальше кипела жизнь и возводили такой же, а от этого уже была выстроена коробка, тут не было заметно строителей или вообще людей.

— Сюда, — кивнул водитель. — Слушай, парень… ты единственный в этой семейке адекватный. Вот и постарайся это отцу доказать.

Глеб кивнул, не зная, что ещё отвечать.

В большой общей комнате, в которой однажды должны были сделать гостиную, сидело двое из людей отца. Глеба они, конечно, узнали, один из них кивнул вниз. Пропустили его без вопросов. В конце холла была железная дверь, один из охранников отпер её, пропуская Глеба внутрь. Основание дома почему-то в центре было полым, возможно заготовка под подвал.

Он почувствовал запах крови, пота, земли и свежего бетона. Сначала увидел отца, сидящего верхом на стуле около лестницы. Свет был направлен от него, в противоположную стену от входа, и что там Глеб пока не видел, но уже представлял себе самые жуткие картины. Он хотел бы не понимать, но он уже соединил все точки головоломки. Отец Кира был должен денег кому-то, а потом сбежал. Отец Глеба давал деньги под проценты, а тех, кто не хотел их возвращать, запугивал. Иногда и привозя сюда, потому что тут, с цементом, проще было спрятать трупы. И тут никто ничего не услышал бы. Должник сбежал, а Кир пропал.

— Привет, Глеб, — кивнул папа так же спокойно, как и всегда. Когда Глеб спускался, ему открывалось всё больше — брызги крови на бетоне стен и пола, двое из охранников отца с закатанными до локтей рукавами. Они теперь отдыхали, стоя ближе к боковым стенам, словно чтобы Глеб мог рассмотреть получше. Кира было не узнать, но он ещё дышал. Лежал на полу, свернувшись в позе эмбриона, насколько это было возможно со связанными за спиной руками. До пояса голый, на коже торса тёмно-синие синяки и кровоподтёки, лицо разбито.

— Я забираю его, — произнёс Глеб. — Ты же знал, что Кир мой друг.

— Ни одна дружба столько не стоит, сколько он должен. Но он и теперь не отвечает. А я, увы, не знаю, куда можно ему сына по частям присылать. Да и… конечно, когда сопляк пропал, все решили, что это я. У меня нет времени с ним возиться. Если бы он ни был твоим другом, я бы и без тебя разобрался. Но тебе скоро восемнадцать. Пора понять, в каком бизнесе ты оказался.

Глеб не слушал, попытался подойти. Охранник попробовал перехватить его, как ребёнка, и получил за это в переносицу так, что нос хрустнул. Глеб не питал иллюзий по поводу того, что ему это простят. Нет, на него тут же обрушился второй: ударил под рёбра, в солнечное сплетение, как только Глеб согнулся от боли — в хребет. Теперь и Глеб валялся на полу, хватая ртом воздух, но больше его не били. Только тот, кому он разбил нос, сплюнул презрительно кровью прямо на куртку Глеба и успокоился. Отец спокойно наблюдал. Глеб так и оставался к лестнице ближе, Кир — у стены напротив. Охрана отошла к нему, снова рассредоточилась по стенам и теперь Глебу до них, как и до Кира, было метра два-три. Отец же стоял на расстоянии полуметра от Глеба.

— Если бы я в своё время не стал сильнее, меня бы уже не было. Да и вас. Я пытался делать тебя сильнее. И в то же время какого-то хера берег… Ты мне нравишься, Глеб. Куда больше старших дебилов. Ты можешь стать даже лучше и опаснее меня. Твои братья это чувствуют и боятся тебя. Потому попытаются схарчить сейчас, когда ты ещё слабый. Стоит мне сдохнуть, а с моей работой так просто сдохнуть, и они отобьются от рук. И первое, что они сделают, это тебя тут в бетон закатают. Поэтому, для твоего же блага, давай становиться сильнее?..

Глеб приподнялся, сплюнул на пол. Кир слышал. Он смотрел на него, замерев, иногда моргал. Наверняка знал, к чему всё идёт, и пытался угадать…

— Глеб, я ведь убью тебя. И лучше это сделаю я, чем они. Ты знаешь, как они убивают?.. Нет, не знаешь. Тебе надо подчинить их себе. И ты это сможешь, надо только переступить эту черту. До черты ты человек, после ты убийца. Но это же не самое страшное, чем ты являешься.

Отец положил на пол пистолет, ногой подпихнул к Глебу. Оружие ударилось о колено, Глеб теперь смотрел на отца. Покачав головой, он выговорил:

— Да ты псих.

— Эти овцы замирают, когда им говорят об убийцах и маньяках. Потому что это люди, переступившие черту. Попавшие туда, где овцам не суждено оказаться. Они всего лишь овцы. Глеб, ты же волк, потому что в тебе моя кровь. Ты просто ещё не пробовал переступить. Давай, а то я тебе голову прострелю.

— Пошёл ты, — выпалил Глеб, хотя все и видели, как его трясло от страха. Отец выглядел реально безумным, и невозможно было сейчас сказать, убьёт он Глеба или нет. Зубы застучали, когда отец поднялся со стула, достал другой пистолет и, сняв его с предохранителя, приставил к голове сына. Глеб смотрел ему в глаза, стоя на коленях. Боялся, но продолжал гипнотизировать. Мысленно говорил: «Я твой любимый сын, ты не выстрелишь. Ты останешься с двумя психами, если убьёшь меня».

С самого детства — няньки, шофёры, репетиторы. Отец относился к нему больше как к собаке, которая дорого ему обходилась, чем как к ребёнку. Но ведь и любимую собаку нужно иметь волю, чтобы застрелить.

— Повтори, — приказал отец. — Что ты сказал?

— Я не буду убивать, — не рискнул Глеб.

— Так вы же оба тут сдохнете! Этого хочешь?!

— Нет, — Глеб стиснул зубы, чтобы они не стучали. Глеб гадал только, сможет ли отец выстрелить в него. В себе Глеб был уверен — он Кира не станет убивать. Даже если его пытать тут будут, даже если его самого грозились убить. Он снова задумался о том, что Кир был единственным близким человеком. Ближе матери, ближе братьев, которые так и норовили сделать мерзость, ближе отца, который теперь заряженным пистолетом ему в лицо тыкал.

— «Дружба» должна остаться в детстве, Глеб. Он бы предал тебя, попадись такой случай. Ради денег, ради бабы. Ради чего угодно. И уж конечно не стал бы за тебя умирать. Эй! Ты! Если я скажу, что отпущу, если пристрелишь моего сына?

Кир молчал, хотя и дышал нервно, через рот. На губах от этого дыхания пенилась кровь. Ему нужно было ко врачу.

— Пап, прекрати, — потребовал Глеб. — Ты перегибаешь. Он не отвечает за своего отца.

— Дело не только в деньгах. На его отца была записана и одна из моих фирм. И эта сука нужна мне живой. Я-то думал, что сын для него что-то значит… Но, ты думаешь, я позволю, чтобы всё кончилось хорошо? Чтобы он решил, что я просто пугаю его?

Глеб продолжал смотреть в глаза, боясь даже моргать. Казалось — стоит лишь на секунду прервать зрительный контакт, и всё, отец выстрелит. А потом придёт пора и Кира.

— Киру нужно к доктору. Он никому ничего не скажет, — дрожащим, но уверенным голосом уговаривал Глеб. И этот тон, словно с психом разговаривал, совсем вывел отца из себя — сначала был удар в челюсть рукояткой пистолета, потом снова в живот, на этот раз ногой. Ещё несколько ударов в слепой бессильной злобе, но выстрелов не было. Несколько секунд запыхавшийся отец смотрел, как Глеб корчился на полу, отфыркиваясь и перекатываясь то на один, то на другой бок. А потом, утершись, направился к Киру, спокойно навёл дуло на его голову. Кир словно опомнился, попытался отползти к стене. У него-то надежды на спасение и милость не было, а двое охранников и запертая дверь окончательно убеждали в этом.

В глухом подвале выстрел оказался оглушительным. Глеб был совершенно спокоен и собран, несмотря на размазавшуюся по щеке кровь из носа. Стоял по-прежнему на коленях, в вытянутых руках держал пистолет. Отец рухнул с простреленным затылком. Пока никто не успел опомниться, прозвучал второй выстрел, показавшийся не таким громким, потому что в уши словно вата набилась. Упал охранник — Глеб стрелял не бездумно, он убил ближнего к оружию. Второй успел опомниться, и на него потребовалось не один, а два выстрела ещё, но спустя считанные секунды тут осталось только два живых человека.

Глеб опустил пистолет, сделал длинный выдох, словно до этого и не дышал вовсе. Только после этого накрыло — затряслись руки, ноги стали ватными, забурлило в животе. Может, Кир что-то говорил, но Глеб ничего не слышал. В ушах звенело. Он снова попытался взять себя в руки, но дрожь это не уняло. Мысленно Глеб выстроил план: найти ключи от наручников, расковать Кира. Вытащить его отсюда, куда-нибудь подальше и где можно вызвать «скорую». А потом придётся идти в полицию. Да, самому. Это ведь не считалось самообороной? Он же не сможет доказать, что защищал друга?..

Снаружи оставались люди отца. Нужно было успокоиться, потому что им придётся врать. И чем дольше они не заглянут в подвал, тем больше шансов спасти Кира. Сколько крови он потерял? Что с ним делали тут?

И, словно звуки, что не могли прорваться через шум в ушах, настойчиво стучалась мысль, невероятно важная и болезненная.

Отец был мёртв.

Глеб сам убил отца. Человека, спасшего его от чего-то страшного. Человека, гордившегося им.

Слух не возвращался, мир оставался пугающе-звенящим. Глеб даже коснулся уха, чтобы проверить, не пошла ли кровь. Он знал, что так может быть, но все же ощущения были не из приятных, а как раз сейчас слух был ой как нужен.

Кир уже поднимался, плечом опираясь о стену. Глеб снова переключился на него. В подвале ощущался холод, а на Кире не было рубашки. Глеб непослушными руками расстегнул куртку, понёс другу и споткнулся при попытке встать на ноги. Отряхнулся, как от воды, поднялся нормально и накинул на Кира куртку, как одеяло — укрыл с головой. Решил раздражённо: «И так сойдет» и отправился обыскивать трупы.

Ключ от наручников был у отца. Глеб понимал — он не хотел видеть Кира таким же трупом, какие выбрасывали из его дома. Только никак не находил ответа, как он решился выбрать между ними? Почему стрелял? Он мог приставить пушку к своей голове, отец не позволил бы ему умереть. Мог ранить отца. Но в тот момент была паника, была решимость, ответы и варианты стали приходить только теперь.

Приподняв свою куртку, он нашёл, хоть и не сразу, скованные запястья. Едва попал в замок ключом. Думал, что и ладно. Пусть трясёт, в конце концов тут его лучший друг в крови. В конце концов он поссорился с отцом… да, поссорился, так и скажет его людям. Что всё уладил, что отец отпустил его с другом. Главное делать всё быстро и не вызывать подозрений. Куда он денется потом? В тюрьму. Обязательно. Братья его убьют нахер. Причём не просто убьют. У них теперь все ресурсы, чтобы долго и мучительно уничтожать Глеба. И никто не помешает, Глеб сам убил того, кто мог бы.

Кир по-прежнему что-то говорил, орал уже, кажется, и Глеб приложил палец к губам, показал наверх. Сказал, не зная, насколько громко:

— Нас отпустили. Нас просто отпустили. Надо выбираться…

Хотя Глеб не был сильно ранен, ощущал он себя так, словно выстрелом задело и его. Тело было непослушным, деревянным. Они выглядели со стороны так, словно умирающий вёл умирающего. В одном из коттеджей ещё велась стройка, и Глеб накинул капюшон на друга. Столкнувшись с охранником, не зная даже, спрашивал ли он о чём-то, затараторил:

— Папа разрешил, мы всё уладили.

И его почему-то пропустили. Было холодно в рубашке и вязанной жилетке, Глеб вёл Кира как слепого, за собой, тот даже не пытался что-то возражать или отстраниться. Для себя Глеб отмерял: до дороги, потом до остановки. Можно доехать до больницы если транспорт сразу приедет. Но в идеале ловить первую попавшуюся машину. Такси — долго ждать. Дойти до дороги и тормознуть первого же…

Она остановился прямо напротив них — большая чёрная машина семейного класса с вместительным кузовом. Задняя дверца открылась и, без спешки, оттуда выбрался крепкий мужчина без куртки, в тёмных брюках, тёмной водолазке. Нижнюю половину лица закрывала неоновая маска с нарисованным ртом. С водительского места и снова из кузова выбрались ещё двое. Возможно, они что-то даже сказали, но за масками Глеб движений губ не видел.

Парк расползался чёрной амёбой почти в самом центре города. В советское время здесь были аттракционы, потом долго стояли бетонные скелеты от прежних каруселей, которые сменились незамысловатыми детскими горками. Но и это вскоре пришло в запустение, и парк стал просто бельмом на глазу города, здесь часто не горели фонари. После наступления темноты его старались обходить стороной, даже если была зима и темнело уже в пятом часу вечера.

А уж в первом часу ночи, как сейчас, пустели даже дорожки около парка.

Возможно, кто-то слышал крики. Но парк сам по себе был местом жутким настолько, что мог бы как живой криками заманивать новую жертву. Мало кто сунулся бы в его тёмные недра ночью. С некоторыми это играло злую шутку: с любителями пощекотать себе нервы, и с людьми, вынужденными искать укромное место.

Снег же в парке, которого намело целые сугробы, был сияющий белый, и пятна крови на нём чернели, к тому же в снегу оставались глубокие следы. Здесь невозможно было спрятаться, как раненного зверя женщину выдавало всё, даже собственное хрипящее дыхание. Да и её одежда была совсем не приспособлена для того, чтобы залечь где-нибудь в сугробе: короткая юбка, капроновые колготки и шубка. Можно сказать, что именно шуба дала ей фору — нож запутался в мехе. «Шкура спасла шкуру», — думал охотник. Специально не спешил, шёл уверенно по следам. Цепочка их вела к детской площадке, к выщербленному небольшому домику. Такой наивной казалась попытка спрятаться там. В тишине парка он слышал и едва сдерживаемое дыхание, совсем рядом. Пока правой рукой удерживал нож, левой достал фонарик, театрально включил его в движении, когда направил свет в тёмный проём дома…

Сначала ему показалось, что вместо двери зеркало. Там стоял тёмный силуэт человека в такой же маске. А потом, в следующую же секунду, маска на пол-лица зажглась неоновым, и переносицу взорвало болью.

Глеб встряхнул руку, но запястье всё равно знакомо ныло. Нужно было сразу стрелять, но он не удержался — на маньяке была маска в половину лица, от носа до подбородка. Простая тряка, выкрашенная неоновой краской, и нарисованная на ней улыбка.

— Стой-стой! — имитатор не собирался драться. Он сел в снег, запрокинул голову. Нож лежал около ноги. — Послушай! Боже, поверить не могу, сами Черти…

Глеб обернулся. Женщина ещё дышала, забившись в угол декорации. В этой шубе она и правда была похожа на раненного зверя. Нужно было вызвать «скорую» — рана была глубокой, знакомо пахло кровью.

— Я же такой же, как вы, — продолжал гнусаво противник, по-прежнему не берясь за нож. — Ребят! Я от этой швали город освобождаю! От шлюх! Да ладно, ты же должен знать, я ни одну из них не трахнул! Я не маньяк! Я делаю вашу работу! Я буду убивать шлюх, другой займётся наркодиллерами! Вырежем всю шушеру, пока вы, ребят, займётесь реально серьёзными!..

Будь у Глеба шерсть, она бы сейчас стояла дыбом. Сначала он ногой отпихнул нож куда-то в сугроб, потом быстрым движением сорвал маску с лица имитатора.

— Таких как вы, — прошипел его, и в то же время не его голос, — я ненавижу больше всех.

Под маской оказалось рябое лицо, вмятины на котором, как кратеры на Луне, были видны даже в темноте. Подражатель всерьёз растерялся, когда его не похвалили. Запоздало попытался схватиться за нож, но вместо этого загрёб снег в горсть на том месте, где раньше было оружие. Застонал обречённо, забился, как безумный в припадке, попытался подняться. Глеб ударом ноги в грудь снова вернул противника в снег, потянул пистолет из кобуры на поясе.

— Будь больше времени, я бы тебя тут тонким слоем раскатал, тварь, — договорил Глеб, пока целился. Времени на месть не осталось, нужно было вызывать «скорую».

Да и выстрел уж точно кто-нибудь да услышал.

Глеб вернулся в чёртово логово глубокой ночью. Вошёл в дом как в пустой, и, переступив порог, ещё даже не разувшись, отправил сообщение: «Готово». Если Леонид спит, то увидит утром.

В общей гостиной горел слабый зеленоватый свет ночника, в остальном дом был тёмен и казался необитаемым. Глеб медленно, устало снял куртку, скинул с ног зимние ботинки. Вошёл в гостиную, но, подумав, вернулся и поставил ботинки ровно, закрыл дверцу шкафа для уличной одежды.

В спальню не хотелось идти, хотя и казалось: стоит упасть в кровать, и тут же заснёшь. Может, этого Глеб и не хотел. Перебирал как пасьянс все кошмары, что могли ему после этого присниться, и не спешил. Зашёл на кухню, включил свет только над столом, полез в холодильник за молоком, налил его в турку для кофе и поставил на огонь. Хотя он старался не шуметь особо — услышал, как открылась наверху дверь. Потом вторая. Тоже тихо, кто-то ещё берёг ночной покой дома. Разговаривать не хотелось.

Словно верные кошки, встречающие хозяина, сначала на кухню как бы нехотя и по своим делам вошла Ева, осталась стоять у дверного проёма. Кто-то оставался за её спиной, в гостиной. Наверняка Ник, и Ева уж точно знала, что он там. Значит, снова подлянку готовил. Глеб успел подхватить турку с огня до того, как закипело молоко, налил в чашку и сунул посудину под струю холодной воды.

— Как всё прошло? — спросила Ева и попробовала улыбнуться. Глеб стараний не оценил, скорчил болезненную рожу.

— Мудак. Нацепил нашу маску…

Интересно, выжила ли та женщина? Она ещё дышала, когда Глеб уходил, но не было слышно, чтобы ехала «скорая». Зато полицейская сирена выла где-то у входа в парк.

Ева подошла ближе, к обеденному столу. Что-то она, кажется, ещё собиралась сказать, но всё не решалась. Глеб тронул бок чашки с молоком.

Ева стояла на расстоянии вытянутой руки. Можно было коснуться кончиками пальцев её носа. Можно было достать из кобуры на поясе пистолет и пристрелить её. Хотя нет, она бы заметила. Но наверняка не придала бы этому значения…

Глеб вылил воду из турки. Она показалась увесистой, тяжёлой. Подходящей…

Почти одновременно Ник крикнул: «Отойди!», а Глеб размахнулся и ударил туркой. Попало не сильно, скорее обидно. Ева попыталась отскочить и споткнулась, упала на пол. Она теперь смотрела с ужасом, словно только что (в который уже раз) её мир рухнул. Пока Глеб доставал пистолет, из своего укрытия выкатился Ник, вытянул вперёд руку с ножом. Знакомым ножом, который когда-то давно Глеб спрятал с Викой. И Глеб настолько растерялся от того, что снова увидел его, что остановился на середине движения. Ева вскочила, приложила тыльную сторону ладони к щеке и прохрипела с искренней ненавистью:

— Это что было?

— Тест, — ответил Ник вместо него и опустил нож. Глеб кивнул, убирая пистолет в кобуру. Даже если Ева полезет драться — пусть спустит пар.

— Вы должны быть готовы. У любого из нас может сорвать крышу… не только у Ника. Я вот готов.

— Пошёл на *уй, — бросила Ева и сплюнула с кровью на пол. Отомстила — знала, что Глеб теперь спать не пойдёт, пока не уберёт. Ник прибавил, глядя прямо в глаза лидеру.

— Вот ты и уберёшь, — пообещал Глеб, покивав. Снова обратился к Еве. — Поверь мне, я видел, как такое происходит. Я себе не верю. А ты себе? Знаешь, как тонка грань между теми, кого можно убивать и кто действительно виновен и… и всеми остальными?

— Как бумага, — ответил вместо девушки Ник. Внезапно переложил под мышку нож и, взяв тряпку, правда стал убирать с пола. Глеб только кивнул.