Право имею

Глава 6

Четыре года назад.

Никита отца запомнил таким: с упрямо сжатыми губами, нахмуренными кустистыми бровями и неизменно со смартфоном в руке. Отец был журналистом.

Он в тот вечер сидел напротив Никиты за кухонным столом, то и дело посматривая то на сына, то на экран телефона. Никите было шестнадцать.

— Слушай, всё будет в порядке, — заверил отец. — Главное ведь огласка. Никто не посмеет меня тронуть, потому что эта история прогремит. Потому что, когда её опубликуют…

— Да кто её опубликует?! — сорвался Никита. — Да весь город под ним ходит! И газеты! И менты! А ты хочешь, чтобы ты вот такой умный вылез, написал, и…

— Никит, но ведь оно до центра дойдёт, а там…

— А в центре-то и не знают?! — нервно рассмеялся Никита. На кухню заглянула мама, попросила:

— Пожалуйста, потише. Соседи услышат.

— Вот видишь. И соседи знают, и друзья мои знают, и в редакции знают, и в блог я написал. Всё будет в порядке, никуда не нужно бежать.

— Ты в кого такой идеалист?! — Никита сложил руки на груди. — Ну ладно, ты готов за правду свою сдохнуть. Тебе пофигу… о маме подумал? Или, думаешь, тебя одного прирежут?

— Никита, никто меня не «прирежет». Ты драматизируешь. Не советское время. Век интернета. Если не опубликуют в нашей газете — найду кого-нибудь из популярных блогеров.

— Да как ты не понимаешь, что это всё нас не спасёт?! Пап, да они же убьют тебя! Надо уезжать. И оттуда ждать новостей, взяли твоё расследование в печать или нет. Не обязательно за границу, но в Воронеж хотя бы. Не к родственникам.

— Никита, мы не преступники. Преступники они. Нам незачем бежать, — веско закончил спор отец. Ему хотелось верить, но Никита понимал — не будет так. Ему внутренности пекло от осознания, что произойдёт дальше. Решив, что доказать ничего не сможет, сквозь зубы процедил:

— А я уеду. И маму с собой заберу. Сделаем вид, что ничего не знали, и нас не тронут.

— Я не поеду, — раздалось из зала. Никита набрал в грудь воздуха, хотел выругаться, но снова пожалел маму, выпалил только:

— Сам уеду! Вернусь, когда в сводках прочитаю, что вас прирезали обоих! Верите в правду — да пожалуйста! А я знаю, чем всё это кончается!

— Никита, это было раньше, — возразил отец, поднял со стола смартфон и что-то стал перелистывать на экране. Он был спокоен, хотя Никита спешно одевался. Мама вышла и осталась стоять в дверях зала, глядя на это, но не мешала. Думала, перебесится. Они оба были так спокойны…

Никита заглядывал в расследование отца. И ощущение было, словно на тот свет заглядывал. Пропадающие люди. Найденные в пруду и в лесах трупы. Может, отец и знал в жизни больше, может и был прав, и если будет огласка — то их побоятся тронуть, но Никиту трясло от ужаса, когда он думал, что их семья станет просто ещё тремя трупами в пруду. Надо было хотя бы остыть.

Телефон Никита выключил. А, когда приехал на вокзал, не решился сесть в электричку. Он боялся за родителей — за упрямого отца, за наивную маму. Он не хотел бросать их одних, даже если бы пришлось умирать с ними…

И Никита остался на ночь на вокзале. Включил телефон, но игнорировал звонки из дома. Убеждался — живы. Собирался уехать на утренней электричке, на дневной, на вечерней, но и во вторую ночь снова остался на вокзале. К нему уже присматривались полицейские, нужно было либо ехать, либо возвращаться домой. Но Никита снова пропустил электрички, ушёл в парк. Благо, был конец лета и ещё тепло. Спать в парке оказалось даже лучше, чем на вокзале — темно, никто не дёргал. Никита выспался за две ночи на вокзале, и проснулся, когда вовсю жарило солнце.

Денег на билет уже не осталось. Только на проезд до дома. Никита мужественно продолжал планировать побег, но без телефона не приходило звонков, и он теперь не знал — а живы ли родители? Не мог уехать, не убедившись. К тому же ему казалось, что он достаточно их наказал.

И вечером, когда стемнело, Никита уже возвращался домой. С облегчением увидел в знакомых окнах свет, нараспашку открытое окно на балконе. Поднимался на свой этаж без спешки, придумывая, что скажет отцу. И, хотя Никита оказался не прав, он был счастлив, что с домашними всё в порядке. Может, теперь хотя бы мама согласится с ним уехать на время…

Дверь Никита открыл своим ключом. Отец стоял в коридоре, близко к двери в зал, где в день его побега стояла мама. Он выглядел ошарашенным, волосы растрепались и дышал он тяжело. Его заметно трясло. Никите на секунду стало стыдно за своё детское поведение, и в то же время появилось неприятное, страшное предчувствие, что не его побег так напугал отца.

— Что, всё ещё будешь упираться? — усмехнувшись, спросил Никита… и тут дверь за его спиной закрылась, хотя он её не трогал. Что-то твёрдое круглое упёрлось в затылок, заставив опустить голову. Никита похолодел, осторожно поднял руки.

— Щенок твой? — раздалось из-за спины. — Отлично. Искать не придётся.

— Он тут не при чём, — попытался отец. Из-за его спины тоже вышел мужик бандитского вида: в чёрном, с лысым черепом, покрытым почти прозрачным ёжиком волос.

— Где мама? — спросил Никита, и по звуку собственного голоса понял, что боится. Следующим отозвался живот, сказывались и нервы, и та совершенно ужасная еда, которой питался эти три дня. А ведь он, пока шёл, мечтал о маминой стряпне.

— Смышлёный, наверное, пацан. Прятался где-то… ждал, когда твоих предков убьют? А мы вот припозднились. Только теперь пришли, — говорил тот, что держал отца на прицеле. А потом послышался сдавленный крик — из дальней комнаты. Голос матери. Никита не выдержал — забыл о том, что он на прицеле, что и отец под дулом, рванулся туда и тут же получил два удара с разницей в секунду — один в затылок, второй в живот. Дальше удары посыпались хаотичные, беспорядочные. Били вдвоём, даже подняться не давали — норовили ногами то в лицо, то в хребет попасть, и Никита никак не мог прикрыть и то, и другое. Закрывал голову.

А потом его, как щенка, схватили за капюшон толстовки, протащили через зал к балкону. Никита слышал голос отца, ещё пытался подняться, но тело не слушалось. Собиралось на секунду и тут же опадало снова.

— Заканчиваем, — произнёс голос над головой. Это был третий человек — сидел спокойно в плюшевом бабушкином кресле. Он смотрел на Никиту сверху вниз, совершенно не был похож на бандита: дорогой деловой костюм, ухоженные руки, гладко причёсанные волосы. На Никиту глянул раздражённо, словно запрещал на себя смотреть. — Щенка на улицу. Свет погаси только, чтобы тебя не увидели.

Отец взвыл как-то по-медвежьи, обречённо. Никита снова попытался сопротивляться, драться, и в этот раз его приложили головой об порог балкона. Свет в комнате погас. Ещё один рывок — и Никиту перебросили через перила.

Это был седьмой этаж.

Потом Никита видел себя пластиковой игрушкой-манекеном. Над ним стоял доктор в белом халате и иногда тыкал ручкой в какую-то часть тела, и тогда на этой части зажигалась красная лампочка. Красный свет отдавался в тело Никиты чудовищной болью. Тот шипел и извивался, но не мог сдвинуться с места. Казалось, доктор рассказывал что-то, делал всё не глядя на пациента, а смотрел куда-то в темноту, и в темноте шевелилось нечто, совсем не связанное с доктором. Никита чувствовал себя как при сонном параличе — не мог шевельнуться и его пугало то, что было в темноте, больше доктора и боли. Оно было нереальным, и если бандиты только избили и, кажется, убили его, то что именно сделает тёмное было непонятно и жутко.

А потом лампочки вдруг загорелись все разом, и Никита пришёл в себя на жёсткой койке, затянутый в бинты как мумия. Болело всё: голова, руки, ноги, торс, печень, рёбра. Никита весь состоял из боли, как разбитый хрустальный салатник.

— Х**во тебе? — раздалось рядом. Никита осторожно повернул голову — там сидел старик и не ел даже, сосал яблоко, оставляя на спелой кожице следы слюны. У старика была рука в гипсе и забинтована половина лысой головы. Он походил на состарившегося солдата. — Ничего, это ещё не самое херовое, мальчик. Менты приходили. Я слышал. Батя твой с катушек слетел. Мать убил, тебя пытался, и сам потом вскрылся. А переломы… переломы пройдут. Скажи ещё спасибо, что живой.

Полицейский появился в палате через несколько часов в сопровождении человека в сером деловом костюме. Всех из неё выгнал, сел напротив Никиты записывать от руки, на бумагу. Внимательно выслушал, постучал осторожно ручкой по бумаге, а потом ткнул в гипс на руке Никиты.

— Молодец, запомнил. А теперь ты никому больше этой истории рассказывать не будешь. Ты ж беспомощный, пиз**к. Как черепаха. Тебе сейчас башку свернуть — ничего не стоит.

Он говорил вкрадчиво и почти заботливо. Адвокат (определил для себя Никита человека в сером) сделал вид, что ничего не слышал. Так и стоял, прислонившись к стене с отсутствующим видом. Никита чего-то такого и ожидал. Он бы очень удивился, если бы после этого полицейский сказал бы: «Ну всё, теперь точно их поймаем!»

— Что ж сейчас не свернёте? — устало спросил Никита. Полицейский пожал плечами, спросил заботливо:

— А тебе что, жить надоело? Смерть торопишь?.. Да, понимаю. После всего, что случилось. Но ты всё же поживи, малой. Поживёшь? Ты пойми, ну вот расскажешь ты её кому… их тоже убьют. Потом тебя убьют. Ничего не сделаешь. А так… вылечишься, в квартире ты теперь один живёшь. Выжил вот. Ты давай, судьбу не испытывай, счастливчик.

Но кроме полицейского с адвокатом к Никите в тот день больше никто не приходил. С соседями по палате он заговаривать не спешил. Пялился в окно без занавесок, на садившееся солнце, и думал… думал о том, что надо было выторговать обезболивающего за своё молчание. Родителей всё равно не спасти, а так хоть не было бы так мучительно… а ещё о том, что он всё равно не жилец. Промашечка вышла — ничего сейчас его жизни не угрожает. А они же инсценировали, словно отец его убить пытался. Если Никита умрёт в больнице — это будет поводом что-то заподозрить и, возможно, лишними проблемами. А вот если пропадёт, выйдя из больницы… или его случайно собьёт машина — тут если и заподозрят что, так уже не докажут.

Палата была обычная, на четверых пациентов, в лучших традициях минимализма: койки, тумбочки и даже занавесок на окне с деревянной облупившейся рамой не было. Стены — выкрашенные в туалетный зелёный цвет, серый от времени и отсутствия ремонта потолок и надтреснутые плафоны ламп. Постепенно палата устраивалась спать. Все вели себя как-то тихо, словно в доме покойного, и с Никитой никто больше не разговаривал. Хотелось встать, уйти куда-то, где нет никого, но это было невозможно. Какая-то иллюзия одиночества появилась только когда в палате захрапели. И спали, кажется, все. Тогда Никита позволил себе осознать: мамы больше нет, как и отца. Он остался один.

Он плакал тихо, почти незаметно, только дышать приходилось через рот. Смотрел по-прежнему в окно. Чего уж там, себя жалел.

А потом заметил краем глаза движение в палате. Испугался, что увидят, потянулся гипсом стереть слёзы, и тут же окатило ужасом. Таким, какого не испытывал даже, когда его из окна вышвырнули. Такой ужас был потом, в том сне, и там тоже было оно…

Тёмная фигура остановилась напротив кровати Никиты. У фигуры вместо головы был срез, словно это пластилиновая модель, у которой кто-то сплющил голову вниз и в сторону. Она была окутана чем-то, как нитками, и в то же время это не было похоже на одежду. Что-то среднее между нарезанной на полосы корой деревьев и растрескавшимися углями. Казалось, все прекратили дышать, во всей больнице стихли звуки. Никита, таращась во все глаза на существо, сглотнул. Он чувствовал — ему никто не поможет, можно не орать. И сбежать не мог, если только ползти. Существо стояло прямо напротив, вряд ли оно не заметило, что его видят.

— Здравствуй, Никита, — произнесло оно голосом, похожим на женский, и в то же время на шелест песка. — Думаешь как, это везение только — с седьмого выжить этажа?

Никита сглотнул и этот глоток почувствовал так, словно в горле был куст шиповника, который он попытался проглотить.

— Жаль очень маму и, мальчик, папу твоих. Люди хорошие были? А что убили их — не люди. Мусор.

Никита всё ещё молчал. Он посчитал плохой идеей отвечать собственным галлюцинациям. Вспомнил о том, как в страшилках такие чудовища забирали людей, стоило произнести хоть слово. Фигура сложила руки с пальцами-ветками, скорбно склонила голову:

— Хороший такой парень ты… Что так всё обернулось жаль. Но спасла я тебя не просто так, — пальцы потянулись к гипсу, и Никита не выдержал, дёрнулся всем телом и выкрикнул:

— Не трогай!

Казалось, фигура расстроилась, как мать, которую не хотел узнавать родной сын. Продолжила она уже другим голосом, теперь похожим на мужской и похожий бьющиеся друг о друга камни.

— Отомстить хочешь? Тебе помогу я. Тех, кто виноват в смерти родителей убьёшь. Я через все тебя опасности проведу… А убьёшь сотню — и бессмертием я награжу тебя.

— Мне не нужно бессмертие, — облизнув губы, заговорил тише Никита. Нет, чудовище не бросилось и не сожрало его тут же. — Но я хочу отомстить… Что, если я убью только тех, кто виновен в их смерти?..

Фигура нерешительно пожала плечами, снова женским голосом произнесла:

— Я больше беспокоить не буду тебя… Но, как думаешь ты, будет что после того, как ты убьёшь их? Ты убить ещё сможешь сотню. Потому что, это я вижу, ты заинтересуешь их… Чертей.

Никита почувствовал, как волна нервной дрожи прошла по телу, через желудок и к копчику.

— Они что… реально не люди? — теперь и его глаза сияли в темноте.

— Что ты, Никита… люди же такие, как и ты.

— Тогда откуда ты знаешь? Что они заинтересуются?.. Они попытаются убить меня?

— Потому что пахнет кровью твоё будущее. Зол ты на весь мир потому что, и больше не держит ничего тебя. Не напугает больше тебя ничего. Я жуткой всё ещё тебе кажусь?

Никита облизнул губы, потянулся вперёд, спросил:

— Что делать? Кровью что-то подписать?

— Выздоравливать, мальчик, — по-женски ласково сказала фигура. — С телом переломанным мало что сможешь… я прослежу, чтобы не добрались до тебя.

Никиту передёрнуло, когда это существо так же ласково положило голову ему на грудь, обняло его, почти распластавшись по телу. Оно было таким же твёрдым, как дерево, и шершавым, но пахло свежей землёй.

Из полиции больше не приходили. Друзья из школы заглядывали пару раз, отсидели дежурно час и ушли, тоже пропали. Никита не мог особо шевелиться. Даже пациент со сломанной ногой ковылял ещё. Палата привыкла к Никите так, словно он был предметом мебели. Он же решил проверить кое-что и промолчал несколько дней. Медсестра ещё пыталась как-то до него достучаться, но Никита игнорировал и её. Ему прощали. Никита понял, что, если однажды ночью он умрёт, то никто не станет плакать. У него были дальние родственники, которые не приехали ни разу. В остальном же он остался совсем один, и не знал, что подкосило его больше: ощущение собственного одиночества или осознание, что вот так вот, разом лишился обоих родителей.

Существо он видел только один раз после той ночи. Оно приходило за стариком, село у края кровати и некоторое время молча сидело. Делало вид, что не замечает Никиты. И Никита сначала подумал, что оно опять к нему, а потом понял, что сосед по палате не дышит.

— Что на той стороне? — спросил Никита. — Рай? Ад? Пустота?

— Не знаю я, — ответило существо. — Я проводник только.

После выписки (в середине зимы) Никита не вернулся в квартиру, хотя у него оставались ключи и нужны были деньги. Но Никита уехал в дом за городом, в дачный посёлок. В погребе нашлись никому теперь ненужные закатки, но главное — в сарае была хорошая, новая пила. Лёгкая, автоматическая, и не очень большая, поменьше тех, с которыми в фильмах ходили маньяки. Найдя её и на пробу запустив мотор, Никита в пустоту сказал: «Ну что ж… Веди, раз обещала». После больницы он ещё чувствовал себя слабым, но почему-то был уверен, что всё получится.

На следующий день местные СМИ в красках живописали, какая удивительная драма развернулась в коттеджном посёлке. Как не спасли предпринимателя и его охранника ни забор вокруг посёлка, ни охрана. И с особым вкусом смаковали то, что Никита не убивал своих жертв сначала, а потом разрезал. Нет, Никита просто их разрезал. Потом, конечно, журналисты сокрушались о том, какая выросла молодёжь жуткая, неуправляемая, и вываливали список видеоигр, которые могли подсказать молодому человеку такой способ расправы.

Никто не задавался вопросом, почему Никита это сделал.

Следы нашёл бы кто угодно, даже не обладая охотничьим чутьём. Этот чертёнок и не пытался их запутывать, просто напрямую пёр куда-то через лес. Он не мог знать этих мест, если только мельком зацепил, когда составлял план. Павел не понимал главного — как этот Чёрт вообще погоню почуял. Они ведь осторожно подошли со стороны леса, осторожно двинулись по следам. Успели как раз полюбоваться на костёр. Павел тогда напомнил: «Вот, кого мы ловим. С остальными вы ещё договоритесь, этот совершенно отбитый».

Его приказали взять живым. Убить и так было сложно, а тут живьем… У бетонного, местами осыпавшегося забора Павел показал на пальцах: Лиде остаться тут, у провала. Двоим другим обойти здание и занять места вокруг, если вдруг Чёрт рискнёт бежать. Павел бы на его месте не побежал: отличное место, можно было там выбрать угол потемнее и положить всех преследователей в одиночку. Наверное, так тот и собирался сделать… Словно Черти реально мнили себя бессмертными.

Внутри брошенного цеха валялось много мусора, особенно битого стекла. На Никите были военные ботинки, обычную обувь тут бы давно порвало. Окна в цеху располагались под самым потолком, поэтому в самом здании было темновато. Никита устроился на железной лестнице, за металлическим контейнером. Оттуда он видел и окна, и весь цех, и мог спокойно менять положение, оставаясь под прикрытием. Место было как раз для засады, и Никита даже думал, что зря побеспокоил команду, сам запаниковав от того, что ему пророчил его личный демон, но… Но потом что-то влажное и холодное коснулось руки — от запястья к плечу. Смерть сидела рядом на корточках, высунув язык. Никита отнял у неё свою руку, прошипел искажённым маской голосом:

— Что творишь?

— Почти созрел, — прошептала Смерть, разговаривая словно и не с ним. Никиту прошибло холодным потом, Смерть растворилась, ничего не объяснив. И тут же, всего в метре от него как из воздуха появился человек.

Между забором и лесом оставался небольшой голый участок. Подобраться незамеченными было невозможно, а вот не увидеть охрану — запросто. Глеб сначала решил, что женщина у забора в кожаной маске с прутьями вместо рта выставлена для приманки. Поэтому пару минут они с Евой ещё оставались в лесу, присматриваясь. А потом Глеб понял, что их заметили, махнул: пора выдвигаться. Ева нравилась ему уже потому, что работала чётко, схватывала на лету. Вот и сейчас, получив знак, она не ломанулась вперёд, в атаку. Они с Глебом приблизились осторожно, одновременными перебежками, остались под прикрытием деревьев. Женщина стояла прямо у стены, заложив руки за спину. Словно готовая к расстрелу.

— Подходите, поговорим, — позвала она. Больше никого не было видно. Навигатор показывал, что Никита в здании за ней. Как знать, может его притащили сюда и уже пытали. Глеб перевесил автомат на спину, вышел, показав пустые руки. Он видел, что противник не имеет достаточно боевого опыта, прощупывает обстановку как умеет.

— Что вам надо от нашего друга? — сухо, а обработка сделала голос ещё более отстранённым, спросил Глеб. Женщина даже прыснула от смеха. Маски у них были совсем примитивные. Словно с интернета их заказывали, с какого-нибудь БДСМ-сайта. И Глеб пока не очень понимал, зачем это позертсво. Да, они могли пристрелить этого охранника, но Глеб рассудил, что это можно сделать в любую секунду.

— Он вам не друг. Думаешь, я не понимаю, кто вы? Банда киллеров, которая под видом благородства обеспечивает тёплое место своему хозяину, устраняя конкурентов и не согласных. Я же вижу, за вами большие деньги стоят.

— Мне надоело, — вдруг произнесла Ева и вскинула пистолет. Глеб только теперь понял, почему они медлили — они не понимали ситуации. Они привыкли убивать виновных и тех, кто сам на них бросался. На то, чтобы выстрелить в безоружную женщину у обоих стоял блок.

— Как вы узнали, где его искать? — спросила та. Она была всё ещё спокойна. Ева выстрелила, целясь в шею. В прореху между бронежилетом и лицом в дурацкой маске. Одновременно с этим Ева двинулась вперёд. Глеб наблюдал, даже не моргая… Он заметил, как что-то похожее на ветер махнуло перед лицом женщины, сбив пулю. Ещё не успев осознать движение, он схватил Еву за шкирку и дёрнул назад, сам тоже отклонился. В этот раз он услышал негромкий свист, словно воздух рядом с ним разрезал удар хлыста. Ева сориентировалась уже в процессе, оба отступили к деревьям.

У девушки затрещала рация на поясе, её настойчиво пытались вызвать, узнать обстановку.

Враг появился прямо из воздуха. Никита контролировал все выходы и собирался продержаться тут до прибытия подмоги. Отсюда к дому было не так уж далеко, так что час-два ему нужно было отстреливаться. Теперь же всё изменилось. Мало того, что явившийся по его душу возник с неожиданной стороны, ещё и оказался профессионалом — сразу приложил кулаком в висок так, что Никита упал на четвереньки и, оставаясь в сознании, никак не мог сфокусировать взгляд и подняться на ноги.

— Что же ты, парень, самое предсказуемое место выбрал, — пожурил противник и тут же, не церемонясь, ударил ногой в рёбра. Никиту откинуло и он почти кубарем скатился с железной ржавой лестницы. Больше всего он боялся того, что враг снова переместится к нему мгновенно, как бы он это ни делал. А Никите нужно было время, чтобы прийти в себя.

Но враг спускался как человек: на середине лестницы зацепился за перила, перескочил лестницу одним прыжком. Его ждал уже вставший на ноги Никита. Пистолет он выронил на площадке, нож достать не успевал. Но и в него стрелять не собирались, шли так же, уверено, с голыми руками. И Никита понял, почему так облизывалась на него смерть… у него были все шансы умереть сегодня.

Враг снова атаковал первым и снова с ноги — сначала ударил левой, подскочив, и этот удар Никита блокировал рукой. Но, используя этот захват как опору, противник ударил правой, снова под рёбра. На этот раз там что-то хрустнуло.

И сразу за этим удар ещё более опасный, чем перелом рёбер: кастетом в левую щёку. Прямо в маску. Послышался стеклянный треск. Больно не было, но немного тряхнуло током. Пока Никита не успел это осмыслить, он уже отвечал — кулаком в подбородок. И в ту секунду, пока враг на шаг всего отошёл, Никита вытащил любимый нож.

Маска продолжала искриться.

— Трясётесь за свои рожи-то? — спросил враг и потянул из-за пояса свой нож с широким лезвием с зазубринами. Явно не кухонный. Маска всё ещё отзывалась на выражение лица, и, хоть и пошла рябью, передала широкую улыбку Никиты.

Снова сошлись, на этот раз на равных, если не считать того, что Никита уже был ранен. Он целился в шею, но нож прошёл по касательной, только зацепив ухо. Тут же увернулся от нового удара — рукояткой в маску. И, уйдя головой вниз, выпрямился и макушкой врезался в переносицу врагу. Хрустнуло смачно. Но противник, привычный к боли, тяжёлым сапогом ударил в колено так, что его чуть не вывернуло. Схватил за волосы, и Никита дёрнулся, оставив в кулаке у врага клок, но не успел — противник приложил его лицом об пол. Маской об пол. На бетоне и песке остались лежать осколки. Под электроникой ещё был слой ткани, и лица Никиты из трещин всё равно не было бы видно. Но тут маска предупредила женским голосом, сейчас напомнившим ему голос Вики: «Пятнадцать минут». «Целая вечность», — подумал Никита, но холодом его продрало. Противник тяжело сел ему на спину, заломил правую руку, выкручивая. Заставил бросить нож, надавив на запястье.

— Если ты не снимешь маску, то останешься без головы, — констатировал враг. И Никита понял — он знал. Это не были случайные люди, не чья-то охрана. Никита и раньше догадывался, сейчас только подтвердил для себя. Эти люди охотились именно за Чертями. Мало кто знал о том, что маски взрывались, но по даркнету ещё ходило видео, как взорвалась Саша… — Наверное, придётся её снять, если ты хочешь жить? Давай, я освобождаю тебе руку, а ты убираешь маску. Поговорим без неё.

Никита молчал. Захват ослаб и, вместо маски, Никита локтем ударил в бедро противника, встряхнулся и скинул его с себя.

— Я и не надеялся, — произнёс противник, снова принимая боевую стойку. Только у него нож ещё был, а у Никиты уже нет.

Слышалось что-то из цеха за забором. Что-то среднее между дракой и буйной вечеринкой. А с елей, за которыми прятались Ева с Глебом, время от времени срезались ветки всё с тем же тихим свистом. Да и женщина больше не подставлялась, спряталась за стеной, но всё ещё выглядывала, чтобы контролировать их. Стоя спиной к дереву, Ева, словно скучая, открывала и загоняла обратно патронник. Возможно, это помогало ей думать. Назад (на забор, противника и цех, в котором, возможно, убивали Никиту) она не смотрела. Глебу она напомнила персонажа старой игрушки, попавшего в какой-то глюк: назад нельзя, вперёд невозможно. Впервые и Глеб не знал, что делать. Он попытался прицелиться, и новый поток вырвал пистолет у него из рук. Тот упал в снег поодаль, на стволе была заметна борозда, словно его распилить пытались. Глеб рассмотрел, что срезались не только ветки — стволы всех деревьев, за которыми они могли бы спрятаться, подтачивались. Бесконечно стоять тут тоже было невозможно.

«Поговори с ней, — спокойно посоветовала Ева по внутренней связи. Её слова прозвучали, словно собственные мысли Глеба, только сказанные женским голосом — У вас это здорово получалось».

— Вы кто?! — выкрикнул Глеб. И тут же заметил, как Ева вышла из своего укрытия, прицелилась. Снова свистнуло, с той стороны раздался какой-то глухой ответ, может даже посыл нахер с такими вопросами. И в следующую секунду Ева, спокойная и сосредоточенная, выстрелила. Глеб ждал, что её тут же и полоснёт, так как больше она не пряталась. Но Ева, держа наготове пистолет, двинулась вперёд, в сторону врага. Из-за стены никого не было видно а, когда они подошли, на снегу лежала женщина. Щека, шея и волосы были в крови. Она всхлипнула, очнулась, но Ева поставила ногу ей на грудную клетку и направила дуло в лоб.

— Рация, — на этот раз по общей связи произнесла Ева. Глеб понял, снял с пояса врага рацию, продолжая осматриваться. И заметил — в периметре, справа и слева от них, были ещё двое, но подойти они не рисковали. В рацию Глеб сказал:

— Эй, твари. Мы тут одного мальчика потеряли. А вы девочку. Может, поможем друг другу?

Какое-то время было тихо. Может, они переговаривались на другой частоте, или другим способом, но никто их больше не атаковал. У Глеба, несмотря на холод, вспрела спина — он не мог доверять Еве, он всё время ждал, что та же сила разрежет её. Ева за себя не волновалась. Продолжая удерживать врага на прицеле, она наклонилась. Судя по всему и на ребра мстительно надавила так, что поверженная всхлипнула. Рация ожила, спокойный голос устало согласился:

— Да, давайте обмен.

«Не стали связываться», — понял Глеб, но бдительности не терял.

Маску они успели вышвырнуть, и теперь Глеб, который вёл машину, ждал звонка от Леонида с вопросом, почему вторая маска за неделю детонирует.

Наверное, что-то из внутренних органов Никите отбили, двигался он осторожно. На лице после разбитой маски остался порез — он шёл от верхней губы наискосок к носу. Никита прикладывал бинты к порезу, стараясь остановить кровь.

Какое-то время Глеб гнал, правда в сторону города, а не их логова. Никто ему не возражал — ждали погони, но её не было. И вот, убедившись, что никто не рискнул их преследовать, Глеб съехал с дороги, метров на пять отдалился от неё и остановился среди деревьев. Ева не спорила, но смотрела удивлённо. Глеб вышел из машины, открыл заднюю дверцу и выволок Ника. Поставил его лицом к машине и начал обыскивать: стянул с него бронежилет, проверил ворот водолазки.

— Бл*, это как-то по-гейски, — проворчал Ник. — Третья, присоединяйся, что ли.

Глеб методично ощупывал военные штаны, карманы. Когда Ева вышла из машины, бросил бронежилет ей. Развернул Ника к себе и заставил опустить тряпку от лица, вгляделся в рану.

— Куда он ещё тебе лазил? — спросил Глеб. Казалось, что он сердился.

— Честное слово, никуда, — Ник же выглядел так, словно веселился. Снял водолазку, потом и спортивную майку, оставшись с голым торсом. Начал расстёгивать ремень брюк, когда Ева окликнула:

— Нашла.

Возможно, если бы ей в последнее время не приходилось так часто носить бронежилеты, она бы решила, что и это их неотъемлемая деталь: плоский круг, с ноготь величиной. Он был прикреплён на изнанке бронежилета. Глеб забрал, проверил ещё раз, на случай, если жучков два, пальцами раздавил этот и вышвырнул в снег.

— Одевайся, — приказал, возвращая кучей одежду и бронежилет. Сам снова полез на водительское место, остальные поспешили занять свои. Даже Ник больше не издевался, в машину запрыгнул словно торопившийся на вызов пожарный.

Леонид казался таким же злым и раздражённым, как Глеб. А вот Глеб при нём как-то поумерил свой пыл, но выглядел всё ещё злым, взволнованным. Леонид вежливо постучался ко врачу в той больнице, куда возил их латать, вежливо и как-то даже неловко заговорил:

— Виктор Генадьевич, вы уж простите. Сходите пообедайте пока, мне в вашем кабинете нужно поговорить с моими обормотами. Не волнуйтесь, трогать ничего не буду.

Врач засуетился, за секунду собрался и вышел, рассеянно бросив что-то вроде: «Да-да, конечно», но Ева-то видела, как он на них глянул. Но так было правильно: пока их считали просто киллерами Леонида, и они и это место были в безопасности.

Леонид после ухода врача тут же изменился. За стол не стал садиться и изображать начальника. Остановился у стола и ждал, когда Глеб и Ева войдут, плотно прикроют дверь.

— Не слишком ли много охотников? — спросил Леонид. — Кто это были?

— Без понятия, — ответил Глеб.

— Что, сложно было под маски заглянуть?

— Как-то не до того было, — подхватила Ева. — Слушайте. Они какие-то… Там что-то не так.

— Да? — Леонид наигранно удивился. — Вот и я думаю, что там не так. Кучка людей против вас. Мне тренеров менять?

— Они похожи на вас с Евой, — выпалил Глеб. Леонид быстро глянул в его сторону, сузил глаза и приказал:

— Поясни. Мы с Евой вроде очень разные. Что же нас сближает?

— Она видит мёртвых, вы будущее, — ответил Глеб. Руки были сложены за спиной, словно связанные. Костяшки побледнели. Ева притихла — она в этих играх не понимала.

— Когда ты догадался? — насупившись, словно пойманный на обмане школьник, спросил Леонид.

Три года назад.

Труп из тюремного морга забирать приехала болотного цвета труповозка. Кроме водителя в кабине был ещё охранник. Труп вытащили двое в форме — мешок был тяжёлым. Когда его положили на носилки — расстегнули молнию, открыв лицо в ссадинах и кровоподтёках.

— Сразу видно, от сердечного приступа умер, — пошутил водитель, докуривая. Охрана молча сделала пометку в бумагах, дала расписаться сопровождавшему. Молнию пакета, в котором лежал труп Никиты, снова застегнули, кузов закрыли.

Машина выехала с территории тюрьмы, отъехала буквально пару километров и остановилась, даже двигатель глушить не стали. В кузов влез сопровождающий, достал ремни и ими пристегнул труп к носилкам, снова расстегнул пакет.

— Он раньше вечера не очнётся! — крикнул из кабины водитель. — Че перестраховываться-то?!

— Да этот мудозвон заговорённый какой-то! — крикнул сопровождающий. Закрыл кузов и снова вернулся в кабину, уже там в полголоса продолжил: — Сначала его там пытались осторожненько прирезать. И каждый раз какое-то говно. Хрен с ним когда он Кривому сам заточку в глаз вогнал, там, как говорится, отмахался парень. Всё честно. А вот когда начальника охраны удалось купить, и тот обещал его стопудово завалить… Там, знаешь ли, не заточка в глаз. Там самого начальника стая бродячих собак загрызла, когда с работы возвращался. После пятого, кажется, случая там все обосрались. И, когда его предложили на воле добить, они даже рады были. Зае**л он их. Совсем стрёмный. Страха не знает. А ни родителей, ни бабы, ни детей на воле нет. Кроме как собой его пугать больше нечем было.

— Слушай… Я почти верю в это проклятье. За нами уже с километр гонит тот чёрный мерс.

— И что? Мерсов в этом захолустье пугаться?

— А вот если бы ты на мерсе за труповозкой ехал… ты бы как, не обгонял? — спросил водитель. Тут же взялся за рацию, бросил в эфир: «База, у нас проблема».

Из-за мерса вырулил такой же чёрный мотоцикл. И что-то в этом мотоциклисте было пугающее. Такое, что никаких сомнений не осталось — это за ними. Только охранник не понимал — кто?! Кому понадобился «труп» зека? Водитель уже орал в рацию координаты, запрашивал подкрепление. Сопровождающий доставал автомат. Как только мотоциклист поравнялся с кабиной, над стеклом на него уже смотрело дуло. Но мотоциклист повернулся, стало видно под стеклом шлема знакомую по новостям и криминальным сводкам маску — чёрная, с неоновым рисунком в виде зверских клыков. Сопровождающий не стал ждать подтверждения и открыл огонь, но именно в этот момент сзади ударило, их стало выталкивать на обочину. Впереди оставались ещё машины. И видно было, как водители, завидев происходящее, разворачивались и срывались так, что поднимали тучи пыли и песка. Автоматная очередь пересекла стекло, но пули остались в нём, не попали в кабину. Это было не важно — послышалось, как открывались двери кузова. Из кузова в кабину тоже было не попасть — такое же пуленепробиваемое стекло.

Один из Чертей слез с мотоцикла, выстрелил ещё раз, на этот раз в лобовое, но было понятно, что отвлекал. Обоим перевозчикам казалось, что их так и оставят в покое, если они не будут пытаться защититься или выбраться из кабины. Но Чёрт запрыгнул на тупой нос труповозки.

Второй Чёрт в одиночку сломал замки обычным ломом, разрезал ремни и взвалил труп на плечо. От кабины послышались выстрелы, потом короткий крик — мужской. Ещё выстрелы и — тишина. Он глянул в стекло между кабиной и кузовом — оно было в красных кляксах. Его напарник уже выводил мотоцикл на дорогу, предварительно глянув, не нужна ли помощь.

— Третья, б***, зачем? — мужским голосом спросил тот, не теряя при этом времени и закидывая мешок в машину. В масках старого поколения голос ещё не искажался, разве что самим фактом присутствия плотной ткани.

— Свидетели, — безразлично отозвалась женщина, тоже не теряя времени и заводя мотоцикл. Теперь приходилось орать:

— Свидетели чего? Что Черти трупоеды?!

— Первый, он теперь один из нас. И я не хочу перед ним оправдываться, что люди, которые пытались его продать, остались живы.