Право имею

Глава 9

Утром Глеб проснулся от какого-то грохота внизу, в гостиной. Вспомнил, что на неделе дежурит Никита, принял грохот как должное и заснул снова.

Вспомнил об этом грохоте Глеб позже, когда уже проснулся, и после посещения туалета и ванной, спускался на первый этаж, на кухню. В углу гостиной, справа от входа, возвышалась елка метров двух в высоту. Рядом — практически семейная идиллия: Никита, мурлыкая что-то под нос (что уже вселяло беспокойство), стоя на стремянке, наряжал елку игрушками. У стремянки стоял Тимур и с видом мученика, которого мама упорно заставляет учить стихи для Деда Мороза, распаковывал и подавал старшему новогодние украшения. Глеб задержался буквально на секунду, продолжил свой путь к кухне, но по пути бросил:

— Ну ладно он псих, а ты не мог ему сказать, что двадцатое января уже?

— Так ведь мы и не отмечали, — вместо Тимура отозвался Никита, забирая очередной шарик. — Все в делах, да в делах. А, мне кажется, нам не хватает простых праздников. К тому же, ну кому какая разница, если мы чуть опоздаем.

На всякий случай Глеб глазами поискал кошку, которую искренне считал индикатором психического здоровья Никиты. Кошка оказалась жива, сидела под деревом и пока только смотрела вверх. Елка была искусственная, но раньше такой у Чертей не водилось.

— Елка откуда? — спросил Глеб, уже входя на кухню.

— Лесная фея дала, — пропел Ник. Тимур распутал для него какие-то ленточки, покорно отдал. Он смотрел то на елку, то на кошку и, думая, что его теперь никто не видит, улыбался. Глеб не стал продолжать анекдот, повторил только:

— Так откуда?

— Купил.

— Из общих денег?

— Из них самых. Брось, мы все равно тратим не так много, как могли бы зарабатывать, — Никита умудрялся и говорить, и мурлыкать что-то новогоднее под нос. На завтрак Глеб обнаружил кастрюлю овсянки. Скривился и решил, что перебьется хлопьями с молоком. По кухне и собакам дежурила Ева, и вряд ли она бы стала готовить оливье только потому, что у Никиты в жопе Новый Год заиграл. Глеб не злился, что Никита взял общие деньги и спустил на такую ерунду. Елка и елка. Потом уберут ее в сарай. Места много, денег еще больше.

Елка была наряжена сверху, низ оставался голым, и кошка ждала, когда шарики повесят ближе к ней. Пока в чашку капало кофе из кофеварки, Глеб встал в дверном проеме и громким шепотом посоветовал:

— Моргни два раза, если он тебя заставил.

Тимур улыбнулся, попытался одновременно казаться серьезным и раздраженным, но в итоге как-то сжался, и Никите пришлось за очередным шаром спускаться самому.

— Глеб, иди нахер, отвлекаешь, — посоветовал беззлобно Ник. Глеб совету последовал и отошел, но вернулся уже с чашкой кофе. Верх был наряжен, шары Ник мог уже сам распаковывать и вешать, но Тимур по-прежнему помогал ему. Глебу стало неудобно — у парня, может, Нового Года никогда нормального не было.

— Что за на**й?! — на лестнице стояла Ева, мгновенно проснувшаяся от увиденного. — Он же не человеческими органами елку наряжает? Потому что если да, то я звоню боссу.

— Присоединяйся, — фальцетом позвал Никита, подыгрывая в желании всех увидеть в этом обострение. — Будет весело. А на масленицу кого-нибудь нарядим в чучело и сожжем.

— А на Новый Год ты как развлекаешься? — спросила Ева, не торопясь спускаться. Может, ей казалось безопаснее на втором этаже.

— Над этим я еще не думал… Шашлык из собачьего мяса?

— Кошачьего, — поправила Ева и, когда Ник постарался глянуть на нее угрожающе, пояснила: — Тронешь моих собак, и я освежую твою кошку.

— И у меня случится кризис.

— И я пристрелю тебя как буйного, — пообещала Ева. Она прошла на кухню. Никита, освободив руки, дежурно показал ей средний палец. Обычное и даже доброе утро: никто не ранен, не умер и даже на задания пока никого не отправляли.

Глеб специально наблюдал: Ева достала из холодильника кашу, без брезгливости шмякнула несколько ложек в тарелку и поставила разогреваться.

— Ты можешь готовить, что хочешь, не обязательно тюремную еду, — как бы в шутку напомнил Глеб. Ева глянула в его тарелку, в которой плавали хлопья, кивнула, не отрывая взгляда от них, ответила:

— Ага. А ты можешь есть, что угодно. Не обязательно то, что готовлю я.

Спорить с этим Глеб не стал. Каждый мог готовить себе сам, только дежурный был обязан готовить на всех.

Заданий сейчас не было — Леонид сосредоточился на поиске тех, кто загнал тогда Ника в старый кирпичный завод. Глеб подумал, что, в принципе, можно не бездельничать и самому приготовить что-то на праздничный стол. Съездить в город и купить Чертям подарки — может, это их последний праздник. Может и его последний. Но кто бы мог подумать, что инициатива пойдет от Ника.

— А в клуб когда? — раздался из гостиной голос Кристины. Глеб напрягся, забыл проглотить кофе.

— Давай завтра, — предложил Ник. — Сегодня ж Новый Год. А завтра будни, народу будет поменьше.

Ева сделала вид, что не заметила волнения Глеба. Иногда казалось, что Кристина — это способ Ника с Евой доминировать над остальной частью команды. Глеб и Тимур ее шарахались, эти же вели себя спокойно, и на остальных смотрели с таким непониманием, словно они в пятнадцатом веке от темнокожего шарахались. Их это не касалось и они не понимали. Глеб рискнул встать из-за стола, чтобы выглянуть в коридор и спросить:

— А вам можно в клуб?

Кристина так и так выбиралась иногда в клубы, обязательно с охраной. Потому что было бы странно, если б после каждого ее появления кто-то исчезал. В спокойные периоды цикла ее мог сопровождать Глеб, но все чаще она брала с собой Ника. И Глеб очень надеялся, что они не убивали по человеку на каждой такой вылазке. Но впрочем, если б убивали, Ник не удержался бы и прибавлял их к своему счету. Кристина вместо ответа загадочно улыбнулась, но Глеб и сам уже ощутил — можно. Сейчас самое спокойное время, на которое Кристина для него становилась блеклой девушкой в заляпанной краской рубашке. Пожалуй, она и с ними за столом вечером посидеть сможет.

— Я могу съездить в город. Что купить?

— Петарды, — оживился Тимур. — Салют!

— Собак перепугаете! — раздалось с кухни.

— Бенгальские огни, — умерил его аппетиты Глеб.

— Цветочек аленький, — дежурно пошутил Ник, и на этот раз у Глеба была заготовлена шутка:

— Хватит с нас чудовищ. Значит, ничего.

— А что, Леонид тоже приедет? — отшутился Никита так, словно давно ждал этой реакции. — Я с тобой поеду.

— А я с тобой нет, — Глеб уже надевал куртку. — Или ты хочешь пешком домой топать?

— Я не все купил, — ответил Ник, словно его об этом спрашивали. Вручил оставшиеся игрушки Тимуру и парень изобразил что-то вроде: «Ну вот, скинул на меня всю работу», но тут же взялся украшать низ елки.

— Мандаринов купите, — раздалось с кухни. И, после паузы, деланно недовольное, — и выпить.

Леонид не любил, когда Черти пили. Он в этом был идеалистом, и ему казалось, что если Черти позволят себе хоть бокал, то тут же уйдут в запой. Из-за специфики работы.

Ехать с Никитой и правда не хотелось, и Глеб старался одеваться скорее, чтобы перед его носом захлопнуть дверь машины и свалить одному. Но Ник оказался шустрее и в машину забрался первым, проигнорировав мрачный взгляд командира. Даже ремень безопасности пристегнул. Весь такой послушный. Он напоминал ребенка, который весь год вел себя ужасно, но подарок все равно хотел хороший.

Глеб вывел машину из двора, на медленной скорости выехал на дорогу и только там, на пустой трассе, которая вела в их поселок, разогнался.

— Ты читал дело Третьей? — спросил внезапно Ник. Если бы Глеб ел, он бы наверное подавился, тут же только машина чуть вильнула.

— Читал. Что, ты теперь боишься, что задирал ее?

— Просто удивился, — пожал плечами Ник. — По сравнению с нами она та еще зверюга.

— Да ладно? Скольких она пристрелила? Зарезала, по-моему, вообще одного только. А у тебя сколько на счету?

— Ага. А еще я до всего этого говна тусил по клубам, учился, присматривался к одноклассницам. Насчет тебя не знаю, ты как, с батей убивал или ты отдельно, он отдельно?

— Обычно я до Чертей жил, — ответил Глеб, но в голосе что-то обиженное послышалось.

— Я потом еще думал… ну потом, в смысле, после того, как босс ее дело притащил. Или как мы ее уже к нам притащили. Вот представь, ты слабая девушка. Как бы ты убивал? Яд? Огнестрельное? Что-то, что убьет быстро и наповал.

— Она не слабая, — отозвался Глеб.

— Угу. Но, очкарик, молоток? Молоток?! Это ж надо вовремя выхватить, не растеряться. И в висок, чтобы сразу кровь в глаза, чтобы ориентацию потерял. Знаешь, какой шанс попасть в висок, когда руки трясутся?

— Ты читал дело, — напомнил Глеб терпеливо. Ник криво улыбнулся:

— Теперь да. Но я еще тогда почувствовал… Нет, не хочу сказать, что зря, но…

— Знавал я одного паренька в Чертях, — перебил Глеб, — он вот тоже мог бы взять пушку или дом поджечь. Но выбрал почему-то пилу.

— О да, мы с ней похожи, — закивал Ник. — Поэтому и кайфую. Просто подумал, что она… ну, совсем как я.

— С поехавшей крышей.

— В точку. А потом понял, что нет. Это был ее переход. Выбитые зубы, сломанные пальцы, приводы в полицию. Хулиганство, тяжкие телесные… Мне кажется, она должна была оказаться по другую сторону от Чертей. В какой-нибудь женской банде, которая резала бы людей в темных переулках.

— Нет, не могла, — покачал головой Глеб. — Невнимательно читал.

Два года назад.

Ситуация была опасная — к Лере пристали сразу четверо. Конечно, Лера, которой тогда было восемнадцать, как и Еве, уже подрабатывала то эскортницей, а то и вовсе проституткой. Но одно дело, когда она выбирала, когда ей за это платили, и другое дело четверо в баре, слетевшиеся просто на короткую юбку и глубокое декольте. А самое главное — в бар именно Ева ее попросила с ней сходить.

Ева виделась с матерью днем и теперь отчаянно нужно было это заглушить чем-нибудь покрепче. Чем-то, чтобы весь день казался приснившимся: мама, бар, Лера и эти четверо. Бар был провинциальным, без охраны, ребята выглядели так, словно и до туалета не дотерпят, затащат тут же, куда-нибудь в угол. И Ева взбесилась. Ее взбесило не столько то, что приставали там к ее подруге — она бы это сделала для любой другой девушки. К тому же она уже начала свой вечер забывания и, хоть на ногах еще держалась, но уже с трудом. Злость отрезвила, придала сил, и, когда один из настырных отвлекся и обернулся на крик из зала, он успел увидеть только занесенный над ними железный стул. Добротный такой стул, выбранный в бар специально, чтобы в драках не повредился. Правда, руководство явно предполагало, что стулом максимум будут кидаться, а не бить им.

Проснулась Ева в таком виде, что, наверное, и сама была похожа на дешевую проститутку. И проснулась на лавке в камере с фривольно одетыми девушками, ожидавшими у прутьев клетки. Спросила хрипло:

— Курить есть?

— Ага. А еще опохмелиться, — хриплым голосом ответила одна из жриц любви. Другая цыкнула на нее:

— Не слышно.

Ева прислушалась, поднялась и поковыляла к прутьям решетки. И на полпути поняла, то ли по содержанию разговора, то ли каким-то шестым чувством, что разговор касался ее.

— … да это же состояние аффекта. Ну правда. Ее подруга говорила, что ее мать продать пыталась еще в детстве алкашам местным. Пьяная, а тут знакомая история, вот в голове и помутилось. Ну Федь, я ж знаю, что ты только тут такой железобетонный. А так-то ты ничего, человек.

У Евы болело лицо, ребра, руки, у которых кроме синяков были и сбитые костяшки. Смогла ли убежать Лера? Сука языкастая, никогда молчать не умела. А Ева ей ту историю спьяну как-то сболтнула, но только теперь пожалела.

У девчонок в интернате у всех были истории одна другой хуже. Ева своей даже гордилась: ей было одиннадцать, когда мама попыталась ее подложить под кого-то из дружков. Конечно, не бесплатно. Да только у «покупателя» после той попытки, наверное, никогда уже не встанет. В полицию, само собой, никто на Еву не сообщал, но мать кричала, что от дочери никакой пользы, только жрать и умеет, даже бутылку матери в старости обеспечить не в состоянии. Уже к концу недели сдала дочь в интернат.

Ева думала, что в интернате будет хуже, чем дома. Что дома еле стоящие на ногах алкоголики, а в интернате наверняка руководство девочек с радостью прощупает, найдет способ. Не говоря уже о тех, кого туда отправляют. Но так получилось, что брошенные дети друг за друга старались держаться, и в компанию Ева влилась быстро, разве что озверела еще больше. Но парни ее бесили настолько, что среди них она уже была известна как «Эта прип**нутая» или и вовсе «лесбиянска». Ее не трогали, и Еву это устраивало — у нее лучше всего и правда получалось найти общий язык с девчонками.

— Ден, ну не могу, ты ж знаешь… А если те заяву накатают? Я что буду делать?

— Не накатают, — снова тот голос. Такой задорный и непривычный для этих стен, словно его по телевизору транслировали. — Я с ними поговорил уже. У них выбор — если они ее посадить попытаются, то их самих за попытку изнасилования упекут.

— Да кто ж докажет, что было?

— Ну, я так поговорил, что убедил — докажут.

— Вот, а теперь и меня убеждаешь… Блин, Ден, ты в кого такой языкастый? У тебя это врожденное, что ли? Я помню, ты в старших классах любую бабу уговорить мог. Мы, помнишь, морду тебе еще бить собирались. Так и ты что? Ты и Толяна уговорил. А заводилой-то у нас он был. Кто она тебе?

— Пока никто.

Еву передернуло. Захотелось того, разговорчивого, тоже стулом огреть.

— Кто там ради тебя старается? — спросила одна из проституток. — Симпатичный хоть?

— В душе не **у, — огрызнулась Ева.

— Федь, ну тебе этот гемор зачем? Заявления ни с какой стороны нет, ничего и не было. Вот и отлично же? Ну что, я ее забираю?

— А ей как, сказать, что это ты тут расстарался?

— Сам скажу.

Послышались шаги, потом скрежет замка, в комнату с клеткой вошел полнеющий уже, но молодой парень в форме. Поздоровался с дежурным и лениво, будто тот ничего не слышал только что (а может думал, что он и не слышал), предложил:

— Ну че, утро. Отпускать пора?

— Да, пора, — согласился дежурный и к клетке подошел с ключами, отпер. Ночные бабочки тут же радостно разлетелись. У Евы болело тело, да и боров этот стоял прямо у нее на пути. Морщился — видок у нее был все-таки не женственный. Судя по ощущениям, под глазом расползался синяк.

— Там, короче, спаситель твой стоит. У части. Ты его узнаешь, у него улыбка как у крокодила. Если б не он, они б тебе башку-то проломили тем же стулом, что ты их охаживала.

— А подруга моя где? — хрипло спросила Ева, выбираясь из клетки. Старалась идти ровно, словно и не болело ничего.

— Да кто знает. Дома уже может, спит. А может укатила из клуба с кем-то, кого там и ловила.

«Улыбчивого крокодила» Ева и правда сразу заметила. Тот выглядел взъерошенным, попытался пригладить волосы и улыбнулся, дав понять, что именно ее тут и ждет.

— Курить есть? — спросила Ева.

— Не курю, — ответил тот с готовностью. Не дать не взять — пластиковый Кен. Только потрепанный, словно девки за него дрались. Ева хлопнула его по плечу, выходя из части:

— Ну и гуляй тогда.

И чуть не ударила и этого парня, потому что он перехватил ее ладонь, которая его хлопнула, взял в свою, словно они за руку держались, а вторую положил на талию. Так они и вывалились на улицу. Пока Ева примерялась, куда будет сподручнее его ударить, раздался чужой голос:

— Так это твоя баба, что ли?

Напротив дежурной части, не скрываясь, стояла машина — дорогая. Около нее ждали почему-то трое, не четверо, и вид у них был еще хуже, чем у Евы. У одного рука крепилась на какую-то произвольную перевязь, у другого рожа была в зеленке.

— Ну… да, — смущенно признался парень. Ева замерла — вряд ли такая фигня могла бы остановить этих троих. Дали бы улыбчивому по зубам, чтобы внимательнее следил «за бабой своей» и «правильно воспитывал», а Еву бы затащили в машину. Пофиг, что напротив полицейского отделения. Ева не вырывалась только потому, что были цели важнее — сверлила взглядом тех, напротив. Смотрела так, словно в шее выбирала тот кусок, в который зубами вцепится. А впрочем, она бы и вцепилась. Скорее всего ее бы убили, но изнасиловать — ну уж нет.

Но ребята выматерились, сели без спешки в машину и уехали.

— В больницу тебе надо, — произнес парень. — Давай, провожу.

— Бесишь, — через зубы процедила Ева. Но — он не бесил. Странно, но сейчас она уже лучше относилась к нему. Она по-прежнему могла в любой момент развернуться, врезать ему и уйти. Но… не хотелось. Она рациональной частью понимала, что «он хороший только потому, что пытается меня в кровать затащить». А в то же время более разумная сторона Евы высмеивала это: «Кого? Меня? Да я ж ни на что не похожа. Какая постель, мне и правда в больничку надо».

Потом Ева поняла — впервые о ней заботился кто-то незнакомый. К тому же парень. Девчонки выручали друг друга, но это было другое. Это было вроде вклада в будущее, либо способом развлечься. Как бы Ева не пыталась казаться злой и колючей, но изначально Денис покорил ее именно тем, что вступился за нее, незнакомую девушку. Да, конечно, он надеялся, правда не только на секс, но и на отношения. Потом он сказал, что в его голове в тот момент играла ария Валькирии, а когда он обернулся к бару, то вдруг увидел, как Ева подняла над головой стул для удара. И подумал — вот она, Валькирия.

Денис умел договариваться, но никогда не умел драться. Они словно обменялись полом — Ева была стальной, сильной, непробиваемой и именно этим брала. Денис — мягким, заботливым. Они видели друг в друге то, чего им отчаянно не хватало в себе. Если бы Ева была хоть на каплю романтиком, она бы сказала, что они были половинками, которые отлично друг друга дополняли.

К тому времени Ева жила на съемной квартире, но провалялась в больнице полтора месяца. С работы ее уволили, из квартиры хозяин вышвырнул ее вещи (а их и так было мало, не жалко) и, по сути, Ева после выписки оказалась на улице и без денег. Она все еще могла пойти к подругам, те бы не отказали. Но Денис навещал ее в больнице каждый день, Денис же встречал ее после выписки. Он и раньше говорил, что готов взять ее к себе, и к нему в машину Ева села с видом: «Что с тобой сделаешь, не отстанешь же? Проще поехать, чем сбежать». Надо ли говорить, что сбегать она не хотела?

А в домашней обстановке вдруг оказалось, что Ева тоже может быть не стальной, а мягкой и заботливой. Денис к тому времени заканчивал пятый курс экономического института, параллельно работал в какой-то фирме, и получалось у него как и все в его жизни — как по нотам. Он подсказал Еве, что ей совсем не обязательно быть девчонкой с улицы. Напомнил, что она не хочет судьбу как у других девчонок, которые уже родили и остались матерями-одиночками или подались в проституцию. А некоторые и то, и другое. Денис уговорил ее поступать. Ева сама выбрала психологический институт. Она думала, что сможет, когда выучится, помогать тем, кто пережил насилие. Она хотела как Денис: спасать людей не прибегая больше к насилию.

Его родителям она сначала очень не нравилась, и Ева их не винила. Через год совместной жизни, оборачиваясь назад, она и сама думала, что не пожелала бы Денису такой девушки. Но ей позволили быть слабой, позволили быть доброй, и она стала. Все оказалось так просто, что даже не верилось.

Может, этим неверием Ева и накликала беду.

У Дениса было много самых разных друзей. Так уж получилось, что среди них затесались и экстремисты. И, когда этих людей арестовали, последним сообщением на одном из телефонов было от Дениса: «Могу три банки отдать, потом сочтемся».

Ева узнала обо всем этом потом. Была зима, уже стемнело, да и вообще был поздний вечер, когда она, так и не дозвонившись до Дениса, написала его родителям. Потом она думала, что лучше бы он загулял, лучше бы он изменял, как сначала предположила его мама. Предположила, но к ним в квартиру приехала. Ева была в панике. Для нее, прежде такой сильной, открывалась новая грань ужаса. Она боялась не за себя, но за достаточно близкого ей человека. Никогда прежде с Евой такого не случалось, когда руки-ноги целы, сама она дома и в порядке, а чувствует себя так, словно умирает каждую секунду. Так же чувствовала себя и мать Дениса, и вместе они кое-как пережили это, обзванивая сначала больницы, потом морги.

Для Евы это была самая страшная ночь. Даже страшнее, чем новости, которые пришли потом.

Из морга им позвонили сами, с чужого номера. Они же и объяснили ситуацию: труп поступил из полицейского участка. Причина смерти: самоубийство.

Дальше мама Дениса сломалась, Ева наоборот превратилась в ту самую, стальную и непрошибаемую. Она даже не плакала. Холодно и зло выясняла, откуда следы пыток на человеке, который «покончил с собой». Ей отвечали, что нет никаких следов, это посмертные изменения, а она не доктор. Да, Ева не была доктором, но Ева не была и дурой. Пока мама Дениса падала в обморок, пока приехал его отец, вчера вечером твердивший им, что ветреный сын просто устал от семейной жизни и ушел «гулять», Ева рыла информацию: какое отделение, какое обвинение? Кто нашел труп, кто вел дело?

Ей не говорили ничего, отговариваясь непроницаемым: «Мы не знаем».

Ева не хотела оставлять тело в морге, ни на секунду вообще не хотела больше оставлять Дениса одного и вне дома. Она понимала, насколько это бред, но ей казалось, что и труп Дениса продолжат мучить. Или что они как-то уберут следы пыток.

Тут уже родители Дениса вытащили ее из морга, пообещали нанять своего патологоанатома, обещали, что разберутся. Они хотели, чтобы Ева позволила себе слабость, поплакала, но в ней не было грусти, только злость, ярость, ненависть. Она хотела знать, кто это сделал. Она была уверена на тот момент, что, как только найдет виновных, не обязательно людей, просто место, придет туда, обольет их и себя бензином и сожжет. Только так она могла избавиться от этой ярости.

В таком состоянии ее привезли в пустую квартиру, которую она с Денисом снимала, накапали успокоительного зачем-то, и со спокойной душой ушли переживать свое горе.

Успокоительное было явно непростое, а может свое взяла усталость, и Ева, не включая света, уселась в угол дивана, завернулась в покрывало и сидела так. Ей не хотелось ни света, ни телевизора, ни собственных мыслей. В темноте она наблюдала, как за окном падал снег. Родители Дениса хотели действовать законно, Ева же понимала, что ничего из этого не выйдет, она не собиралась даже пробовать.

Мир вокруг нее перелистывался, как фотографии, на самые яркие моменты. Она снова ощущала себя так, словно умирает: вся жизнь перед глазами раскладывалась. Время до Дениса, счастливое время с Денисом. Их знакомство, закрепление первого впечатления. Как ей завидовали подруги, как она думала, что теперь все наладится. Но сейчас она понимала, что в это «наладится» входил и факт существования Дениса. Если бы он бросил ее сегодня, она бы вернулась к прошлой жизни. Но все же лучше бы он ее бросил, тогда не было бы такой ярости, ненависти. Она бы просто напилась, проматерила его неделю, врезала бы хорошенько, и все.

В какой-то момент Ева подумала — что, если он чувствовал, что однажды в его жизни появится ситуация, с которой он не справится. В которой ему понадобится ее сила. И именно поэтому выбрал ее из всех. И, когда настал этот момент, ее не оказалось рядом. Именно досада на себя, что она не справилась (хотя что бы она там сделала?) стала последней каплей для Евы, чтобы хлынули слезы. Она чувствовала себя брошенным ребенком и в то же время тем, кто не смог защитить свою более слабую любовь.

Еще у Дениса были друзья журналисты. Они копали эту историю, и у Евы был с ними натуральный обмен: она им грустные истории от безутешной вдовы, они ей информацию. Ева к тому моменту уже поняла, что сжигать себя — так себе идея. К тому же огонь ей уже не казался таким верным решением. К мысли использовать молоток она пришла в тот момент, когда читала медицинское заключение.

Параллельно попросила помощи у подруг из интерната. Еве нужно было научиться вести себя доступно, оставаясь при этом недосягаемой. Она умела только драться до этого, и то побеждала больше яростью, чем умением. Драться она тоже училась.

Родители Дениса взяли ее к себе, как замену сына, чтобы место его опустело не сразу — отдали Еве его комнату, старались не лезть в ее жизнь. Ева знала, чего они ждали — не начнет ли она блевать по утрам и распухать в талии, но она всегда старалась предохраняться. Сейчас жалела.

Этому всему в папке Чертей был посвящен один листок. Намного больше — про прошлые приводы Евы в полицию. И страниц двадцать занимало описание убийства и фотографий с места преступления. От Дениса в папке было два фото: он еще живой и то, в каком состоянии был труп. А вот месть Евы Леонид словно смаковал, или хотел, чтобы Черти знали, кого берут в команду.

Ник ввалился в дверь, закрыв себе обзор большим бумажным пакетом, с порога начал:

— А Дедушкой Морозом сегодня…

И замер. В гостиной за журнальным столиком сидел Леонид, напротив него Тимур, бравший на себя обязанность развлекать босса, если никого не было. Ева считала, что если Леонида бросить ждать одного, ничего с ним не случится, Ник был с ней солидарен, а Тимур старался брать пример с Глеба.

— Какой нахер Новый Год? — спросил Леонид, указав на елку.

— Что, и в праздники работать? Какая-то дерьмовая работа у нас, — наигранно огорчился Ник и потащил пакет по лестнице наверх. Навстречу уже спускалась Ева. Леонид продолжал ждать ответа, на этот раз от вошедшего Глеба, который и дверь закрыл.

— Мы забыли про праздник, решили устроить позже.

— Да вы никогда его не праздновали! Мне казалось, вы это ненавидите! Что это напоминание, что каждый год может быть последним.

Ева, дойдя до диванов, положила руку на плечо Тимуру, тот выкрутился, с дивана встал и отправился наверх, на этот раз ему на встречу попался Ник.

— Спасибо, что напоминаешь об этом, — кивнул Глеб и понес пакет на кухню. Внезапно, но за идею вступилась Ева, произнесла:

— Мне кажется, нам было нужно что-то кроме убийств в этой жизни. Убийств и клубов. И собак.

Кошка, дремавшая на диване, гордо встала с него, как только туда сел Ник. И на брошенное вслед «шкура» только гордо задрала хвост.

— Если это ненадолго, то мы можем отложить. — Глеб вернулся с кухни, сел. Теперь получилось, что на диване напротив Леонида сидели трое Чертей.

— Да кто ж знает. Там, может, на один вечер дел, а может, придется повозиться. И нужны мне все трое… больше для подстраховки. Предчувствие дурное.

— Предчувствие? — переспросил Глеб с нажимом. Леонид болезненно поморщился. Резко подняв взгляд, заглянул в глаза Никите, словно только ему признавался:

— Сначала планировал только Никиту отправить. Там в городе молодняк пропадает. Это по его части. Но я видел, как его труп сбрасывают в коллектор. Видел маску Черта на стене, как трофей. И в коллектор его скидывали трое.

— Тебе кошмар приснился, старик, — огрызнулся Ник. — Меня никто не возьмет. Я бессмертный.

— Но вы все же втроем проверьте. Место я скажу. Время — нет, но скоро. Если там что-то действительно ужасное, что вы и втроем не справитесь, то валите оттуда нахер, что-нибудь придумаем.

— Место чего? — спросила Ева. — Место, где очередную жертву схватят? А нам ее оставить и валить, если там все плохо?

— Блин, сучка, чтобы мы оттуда свалили, там должна стоять армия. Во всех других случаях мы справимся. — Ник все еще выглядел злым. Казалось, что на его спине поднимались иголки дикообраза, сейчас его было опасно спрашивать даже о количестве сахара для чая.

Там была армия. Там была, мать их, армия. Несколько человек наемников, который загнали выскочивших было Чертей в укрытие.

Итого: трехэтажный неприступный особняк, куда въехала черная машина, которую они преследовали. Из защиты у Чертей только стальные щиты, которые успели вытащить из машины и поставить напротив входа в особняк. Это было в лесу, который весь принадлежал владельцу особняка.

Они наблюдали за местом, на которое указал Леонид, по очереди. Все-таки хорошо было работать на провидца, хотя и хотелось бы получать более точную информацию. Но и не «сами догадывайтесь» — тоже неплохо. У них был условный сигнал, чтобы не тратить время на объяснения, и по оклику «Тревога!» — все вскакивали и одевались, как в армии, переводили оружие в боевой режим и загружались в машину. Местом, за которым наблюдали, был Вечный Огонь в одном из небольших городков. Напротив огня проходила одна из главных дорог в городе — широкая, днем довольно заполненная, хотя до пробок не доходило. Тревога случилась в дежурство Евы, в первом часу ночи. Казалось, ничего страшного не предвиделось — компания подростков, школьники, парни и девушки, отогревались у огня, словно стайка бомжей у бака. Они собирались расходиться, две машины такси уже забрали человека четыре. Время от времени кто-то из подростков выходил к дороге, чтобы посмотреть, не едет ли следующее и не видно ли полиции.

Машина вырулила откуда-то из дворов. И тревогу Ева подняла уже на подъезде, заметив, что у нее нет номеров. К тому времени из подростков на площади оставалось пятеро, а у обочины всматривалась в темноту девушка, русые волосы которой торчали из-под вязанной шапки.

Ева закрепляла маску и заряжала оружие по-прежнему внимательно наблюдая за тем, как машина остановилась у площади и, пока никто не успел опомниться, девушку втащили внутрь.

Теперь, у стального барьера под дождем пуль, было ощущение, что жертву уже сожрало. Перед ними сомкнулись железные челюсти, и они никак не могли их пробить. Ева точно знала, что в кого-то она попала, подозревала, что и Ник с Глебом тоже успели кого-то убить, но противников все равно хватало. С каким-то странным задором, словно под кайфом, словно были внутри компьютерной игры, они продолжали палить по загнанным за свои щиты Чертям.

— Уходим, — приказал Глеб, пока перезаряжал автомат. Приказал спокойно, буднично, словно они тренировку провалили.

— Ей на вид лет тринадцать, — как бы между прочим произнесла Ева. Они общались по внутренней связи, внешнюю не включали.

— Ты предлагаешь умереть тут за нее? — Глеб говорил без сожаления, по-прежнему буднично. Ник только пыхтел в эфир, а Еве очень хотелось бы послушать, что думает он. Но, если и Ник за то, что надо отступать… они сделали все, что могли. — Если тебе станет легче, то я потом чисто для тебя спасу еще штук пять тринадцатилетних девочек. Но не эту.

Автомат был перезаряжен, но Глеб уже не стрелял, он смотрел назад. Было видно, что он прикидывал, как им лучше бежать.

— Второй?

— Надо уходить, — подтвердил Ник. У него голос был севшим, нервным, но взгляд по-прежнему прямой. Ева только кивнула, перезарядила свой автомат и — внезапно даже для самой себя встала в полный рост. В первую секунду она открыла огонь по тем, кто высунулся, приняв ее за легкую мишень. Снесла троих шквальным огнем, но тут же ее больно ударило в грудь и в живот, отбросило на метр от защиты. Сквозь звон в ушах она слышала, как ругнулся Глеб. К ней метнулась тень Ника, он за ноги втащил ее снова под прикрытие, пока Глеб стрелял за троих, не позволяя врагам высунуться или приблизиться.

— Не живут у нас бабы, — грустно сказал Ник. Ева кашляла, пыталась прощупать пальцами в перчатках грудь. Бронежилет должен был остановить пули, но болело так, словно нет. Во рту был вкус крови, и все же, в два глубоких вдоха она пришла в себя, села, тут же прокляла себя за это.

И заново оценила для себя происходящее. Замер Ник, выглядывая над щитами, замер и Глеб, высунувшись чуть сильнее, но он не стрелял. Он смотрел туда, откуда до этого вели огонь. Там по-прежнему были слышны выстрелы и крики. Но ни одной пули в их сторону больше не прилетело.

Ник отреагировал на звук захрустевшего снега, упал не землю и прицелился. Они еще не видели, кто шел, но раздался чужой голос, почему-то приглушенный:

— Не стреляйте, Чертики. А то эта лавина снова на вас переключится.

Ева сплюнула кровь, забыв, что на ней маска, тоже прицелилась туда, откуда доносился звук шагов. Глеб целился все еще в сторону дома и вдруг начал стрелять. Очередями, не пригибаясь. По внутренней связи раздалось его удивленное: «Что-то не так!»

— Что там? — спросил Ник.

— Он не падает. Я попал, а он идет так, будто у меня не боевые. У него уже дыра в груди, рука на нитке болтается. Но он не падает.

— Секи, — приказала Ева, вернулась к загородке. Метрах в трех от них стояла человеческая фигура, снег вокруг нее был в красных кляксах, рука болталась на полоске кожи, голова была запрокинута назад, потому что между ней и шеей хлюпала дыра. Оценив это, Ева снова упала в снег рядом с Ником и, взяв на прицел то место, куда целился он, буднично отозвалась:

— Иди посмотри.

Ник привстал на колени, повернулся к загородке. Он был не так сдержан и по внутренней связи раздалось его:

— Бл***, какого тут творится?! Схерали он еще стоит?

А потом Ник, казалось, каким-то своим животным чувством осознал — враг был не впереди. Самый страшный враг — тот, кто просил не стрелять. И им надо было наоборот пристрелить его, как только он появится.

Но мертвец не нападал, он стоял на месте, словно доковылял сюда только для того, чтобы наглядно показать Чертям, что произошло. Снова заскрипел снег, в просвете между деревьями показалась человеческая фигура, которая направилась к ним, пригнувшись от веток. Ник и Ева выстрелили одновременно, не обговаривая это. Глеб ничего не сказал — он продолжал смотреть на труп, труп не падал. Звуки перестрелки уходили в глубь дома.

Если бы не маски, Ева и Ник раньше учуяли бы запах, словно кто-то откопал разлагающееся мясо в лесу. Перед ними упал труп в обрывках ткани и черного целлофана, он почти сгнил, местами проглядывались кости. Зашуршало с другой стороны, Черти снова пустили очередь туда.

— Ну, бля. Черти. Не умеете вы не убивать, — раздалось с трех сторон одновременно и на этот раз к ним поползло — такое же полусгнившее мясо, да и тот, что был между ними и входом, тоже неуверенно пошел ближе, прямиком на заграждение. На этот раз стрелял и Глеб. Под бронежилетом вспрело тело, трясло. С таким им еще не приходилось воевать.

— Отступаем! — снова приказал Глеб. — В машину! Бросить заграждение!

Ева различила в двух трупах не взрослых мужиков, а еще «свежих» девушек, молодых, но безглазых. Какая-то плотина внутри нее остановила панику, Ева первой смогла вернуться в машину и завести двигатель, пока Глеб и Ник еще отстреливались. Глеб, видимо, добил своего мертвяка, дернул за плечо Ника и, проскочив мимо двух полуразвалившихся, которые даже не задели его, вскочил в машину, за руль.

Ник стоял. Он даже не стрелял больше, он смотрел на вход в особняк. Вокруг него шевелилась тьма, по бронежилету скребли руки.

— Второй! — окликнул Глеб. Ник дернулся, как проснулся, обернулся и побежал. Но не к ним. Ко входу в особняк. В дверном проеме, в коридоре, в котором сейчас не было ни живых, ни мертвых, он видел сгорбившийся силуэт своей вечной спутницы, что уходил внутрь. Туда, где еще были слышны выстрелы.

Ник влетел в дверной проем, тут же пригнулся и прислонился к стене. Хотя они убили тут немало, ни одного трупа у входа не лежало. Может, конечно, их оттащили куда-то в темноту, но не было таких следов, будто волокли кого-то. Кровь у дверей была — на полу, кляксами. Тут мертвые тоже уходили сами. В обычной обстановке у Ника бы это в голове не укладывалось, сейчас, в разгар обстрела, он принял это как должное, обещая себе подумать и засомневаться над этим позже.

Выстрелы, которые до этого раздавались со второго этажа, замолкли. Кто-то там кричал от боли или страха, а может от того и другого. Кричал одинокий голос. Пахло железом, порохом, кровью. Половина лампочек была перебита и особняк был словно из времени до изобретения электричества — такой же полутемный.

«Второй, сука! — раздалось по внутренней связи. Глеб нечасто ругался, обычно прямо перед тем, как убивал того, кого обматерил. — В машину! Уходим!»

— Уходите без меня, — спокойно ответил Ник. Сам, пригнувшись, направился через холл к лестнице.

— Нет! Вернись в машину! Ты всю команду хочешь угробить?!

— Уезжайте. Если что, только я сдохну, — легкомысленно ответил Ник и выдернул наушник. Он мешал ему расслышать, что происходило на втором этаже. По-прежнему были слышны крики, уже более тихие, уставшие. Прорезался звук всхлипа — не мужского. Женского или детского, едва различимого. Шагов и уж тем более выстрелов слышно не было. Смерти — не видно. Но Ник понимал, что вся эта толпа, что должна была лежать тут, сейчас была на втором этаже и, скорее всего, там они тоже не лежали.

Пискнули часы, получив какое-то важное сообщение, которое Ник сейчас читать не стал. Он, пригнувшись, двинулся по лестнице вверх. Людей в тех точках, которые он сам занял бы для ведения огня, Ник не заметил.

От лестницы вел широкий коридор, почти что еще один зал. По сторонам располагалось несколько дверей, но свет, как и звуки, шел из последней. Ник осмотрел все, даже потолок, осторожно двинулся дальше. Он старался не шуметь, насколько это могла позволить ему тяжелая обувь и броня. Часы снова завибрировали, предупреждая о новом сообщении. Но и шагов внизу Ник не слышал, значит, из машины они не выходили. Уедут, никуда не денутся, если жить хотят.

Хотел ли жить Ник? Конечно, хотел. Но он понимал — Смерть шла не за ним, и в то же время не за жертвой. Она словно была любимой женщиной, которую он увидел в обществе другого парня. И как безумный рванулся за ней в самое пекло.

Ник заглянул в комнату и даже вздрогнул. Хотя комната была большая, обстановки ее не было видно, потому что вдоль стен стоял мертвый взвод — люди с пустыми глазами, со сквозными и закрытыми ранами разного урона. Тут было только двое живых: стонавший в центре комнаты, держась за простреленные ноги, мужчина лет пятидесяти, но уже весь седой и сидевшая рядом девушка. Растрепанная, напуганная, она замерла и, казалось, вот-вот от разрыва сердца упадет тут же. Ник махнул ей, девушка дернулась в ужасе, но тут же уставилась на него с другим чувством, с надеждой. Ник одними губами сказал: «Иди сюда», понимая, что пиксели на маске, складывающиеся в рисунок его губ, передадут это не очень разборчиво, но все-таки передадут. Девушка поняла, но прежде, чем она кивнула, вся толпа мертвецов единым порывом обернулась в сторону Ника. Он выругался вслух, с низкого старта рванул к лестнице. Он должен был скатиться с нее, как с горки, попутно набив кучу синяков, но его схватили раньше. Ощущалось это так, словно за спиной Ника вдруг выросло хищное растение, и его побеги синхронно зацепили его — сначала остановили ноги, потом оплели бедра, поясницу, за ремень потащили внутрь. Ник выстрелил несколько раз в это шевелившееся мясо, врезал кому-то в челюсть, сломал кому-то переносицу и ударом сапога разломал пару рук, но масса не отреагировала, его не отпустили. Ник готов был, что его тут же и разорвут, как это показывали в фильмах про зомби. Но его только тащили, к тому же аккуратно, как пойманного зверька, которому нельзя было повредить шкуру. Втащили в комнату и бросили тоже в центр, но в голову Ника теперь смотрели дула по меньшей мере пяти автоматов с разных сторон. Он оказался напротив девушки, над раненным, стоял на коленях. Глазами нашел свой пистолет — в руках одного из мертвецов.

— Вот мы и поменялись местами. Я ж вас просил, не стреляйте. А вы? Открыли стрельбу.

Ник обернулся. Человека у входа можно было тоже принять за мертвеца, да Ник, наверное, и принял. Вместо глаз бельма, хотя если присмотреться — линзы, и у мертвых тут были обычные глаза, только тусклые. Он был вымазан в крови как в камуфляже. Молодой крепкий, но низкорослый парень. Главными были две детали: черная кожаная маска у него на лице с решеткой вместо рта и смерть над его правым плечом. Не просто похожая, а та самая смерть, что ходила за Ником.