Предыстория

Девятая глава

Мир был прекрасен. За Свайнвессеном пошли холмистые долины, белые хатки купались в зелени садов, хмель обвил их стены и гордо вздымались за плетеными заборами цветущие столбы мальв. На холмах возвышались богатые и красивые дворцы с зеркальными стеклами и белыми колоннами. Они стояли на солнечной стороне холмов, а выше, на самой макушке при каждом таком дворце стоял, неизвестно для чего, мрачный, как воронье гнездо, замок.

Жестокие и холодные стены омрачали яркий пейзаж. Тихие речки в сонных берегах, вербы над ними, поля, обсаженные пирамидальными тополями — все было хорошо и по-новому прекрасно. Ян не бывал за городом, лишь на пикниках в пригородных лесах, и теперь природа казалась ему гораздо более прекрасной, чем была на самом деле. Он с интересом смотрел на мельницы, лениво машущие крыльями, на сонные колеблющиеся дали, на цветущие парки у поместий и чувствовал себя почти счастливым.

Удивляло его одно: отсутствие людей. Край казался вымершим. Несколько раз видел он вдалеке то фигуру с тяпкой на плече, то фигуру пастуха в островерхой шапке с посохом в руках, а один раз увидел целую группу людей, согнувшихся на какой-то полевой работе. Они даже не взглянули на него, и только один, стоящий до того, проводил взглядом.

Струнка бежала быстро, и он не успел оглянуться, как отмахал от города верст пятнадцать. Пора было делать остановку, чтобы покормить животное и напиться самому, но по дороге не было ни одной корчмы или хотя бы ручья в тени, где можно было бы остановиться. Дорога уже не казалась Яну такой приятной. Около двух часов пополудни в стороне показалась небольшая купа деревьев, и Ян свернул с дороги, надеясь отыскать там источник. Чуть подальше темнел небольшой лес, но у Яна уже просто не было силы туда добраться.

Но тут он наткнулся на странную картину. Около деревьев стояли несколько человек. Баба с ребенком, засунувшим палец в рот, около нее еще двое с полными мешками у ног. Ближе к Яну стояла беременная женщина с пятнами на лице и мужчина с впалой грудью. У них тоже были мешки, но мешок женщины, очевидно, упал, и из него высыпалась на землю половина зерна.

Перед ними метался, потрясая кулаками, низенький человечек с желтым лицом, одетый в черное. Его необычайно тонкие ножки, казалось, с трудом держали огромный живот. Ян подъехал и остановился поближе. Мужик, умоляюще протянув руки, сказал:

— Пане управляющий. Задержка нечаянная. Разве мы виноваты? Женщина голодная, томная, зачем же отнимать плату денежную. Смилуйтесь, ради бога.

Управляющий покривил губы и ответил:

— Чтобы какая-то сука ленилась, когда приказывают… Пусть поднимет и несет!

— Да не может она. Пусть она, пане, посидит. А я потом вернусь и принесу.

— А твой мешок кто понесет? Может, я? И не рассуждай, смерд, а то живо заработаешь.

— Так ведь она ж брюхатая.

— Гм, мало ли кто брюхатый. Выходит, брюхатым можно не работать? Молчи, свинья, три дня будешь на этой работе!

— Пане…

— Что пане, свинья ты подлая!

— Нельзя так, пане, и заставлять таких работать нельзя, у ней же живот.

— Мало ли у кого живот.

— У пана несомненно живот другого происхождения, чем у нее. Ну так и радуйтесь этому. Это вы можете жир копить, а мы животом берем, — разозлился мужик.

— Молчи, быдло! Вольно вам плодить своих головастиков. На эту прорву, к счастью, не дают хлеба. Ишь ты, сами с голоду дохнут, а детей больше, чем у благородных.

Старая крестьянка в стороне с суровым и жестким лицом спокойно, но твердо процедила:

— Господь знает, что делает, когда поручает много своих душ бедным людям. Пусть даже кто и умрет, зато остальные вырастут людьми.

— Молчи, Пелагея.

— Я не боюсь, пан. Мое племя во всех лесах сидит. Оно из вас, пане, в случае чего… А я уж стара.

— Это мы еще посмотрим. Придется тебе поплатиться. А вы чего стоите? — напустился он на людей. — Неси, сука!

— Она не понесет, — спокойно ответил мужчина, — она не может.

— Ах, так, — завопил управляющий, — так вот же вам!

Он ударил мужчину по лицу, потом ударил и бабу, стараясь попасть в живот. Она охнула и села на землю.

В ту же минуту страшной силы удар плети со свинцовым наконечником пришелся ему по лопаткам, обвил плечи и ударил в живот. Он ойкнул, обернулся и увидел красивого парня, сидящего на вороной с подпалинами кобылке. Тот держал в руке здоровенную плеть.

— Ты чего людей бьешь? — разъяренно спросил парень.

— Холопов, — поправил управляющий, видя на парне богатый и красивый дорожный костюм. Парень еще раз вытянул его плетью. У управляющего налились кровью глаза, он схватился за ружье, но не успел снять его с плеча.

Парень быстрее молнии схватил ружье за ремень. Другою рукой он взял управляющего за грудь, поднял его, сорвал ружье и отбросил на несколько шагов. Управляющий не удержался на ногах и упал в пыль.

— Ты что же это людей бьешь? — повторил парень.

Управляющий понял, наконец, что попал не на пана, встал и начал визгливо кричать:

— Собака! Бандит! Тебя повесят!

— Но, но, — угрожающе сказал парень, его красивое лицо искривилось, губы сжались, а глаза округлились.

— Бандит!

— Ах, так! — и парень погнался за черной жирной фигуркой по пашне, вздымая пыль. Он догнал толстяка и начал пороть его плеткой по жирному заду. Тот вопил, плакал, а крестьяне стояли безмолвно, глядя на этого странного человека. Управляющий, все еще опасаясь, что парень опять нагонит его, и радуясь, что дешево отделался (бандиты обычно убивали в таких случаях), мелкой рысцой выбрался на бугор и только тогда завопил: «Караул!» — тонким визгливым голосом.

Ян подъехал к людям. Они стояли понурившись, не глядя на него. Когда Ян увидел их худые лица и лохмотья, ему стало стыдно за свою богатую одежду. Он наклонился к ним и спросил:

— Вы что ж молчите? Он дерется, бьет людей, а вы…

— Что ж делать, — ответила за всех Пелагея, — никто не хочет остаться без куска хлеба и умереть с голоду.

— А вы кто такие?

— Батраки мы, — угрюмо ответил мужчина и закашлялся.

— Так чего же он вас бьет?

— Мы приписные.

— А это еще что такое?

— Ну, крепостные, что ли.

— Что, что? Понимаешь, что ты сказал? Ведь крепостное право было предложено отменить десять лет назад.

— Предложено-то предложено, а мы как были крепостные, так и есть, только название другое.

— Да этого быть не может, — возмутился Ян.

— Пане, по-видимому, иностранец и не может знать всего. Что делать. Нас по-прежнему могут искалечить и убить. У нас ничего нет, и мы зависимы от них в каждом куске хлеба. Вот что. А вы говорите — не может быть. Если б не моя грудь, я бы пошел в отряд к бандитам и показал бы им кузькину мать.

— Боже ты мой! Что ж это такое, — рука Яна лихорадочно шарила в кармане, но мужчина предупредил его:

— Спасибо, пане. Мы не возьмем у вас денег. Спасибо за то, что проучили этого прохвоста. Только… Пане, вы случайно не бандит?

— А почему вы так думаете?

— Эх, пан, — ответил со вздохом мужчина. — В наше время одни бандиты, дай им Бог здоровья, заступаются за честных людей. Остальные все против нас. Наши феодалы, наши дворяне дерут с нас три шкуры, наши попы дерут десятину, войска забирают остальное. А еще остается чинш, подати. Мы работаем пять дней в неделю на пана. И все против нас, одни фабричные с мануфактур с нами, но их мало. А те, кто строят заводы, тоже дерут с нас. А которые кончили школу, кому посчастливилось стать ученым паном, — тоже забыли, что учились они на наши медные деньги. (Яна как будто хлестали по лицу, и он стал красен как рак.) Одни бандиты заступаются. А я думал, что вы бандит. Вы хорошо одеты, вы зовете нас на вы, вы не боитесь отхлестать плетью управляющего. Если бы…

— Что если бы…

— Если бы вы были бандитом, то оставили бы нам записку, чтобы он нас не трогал…

— А вы сами чего смотрите? Мне со стороны и то смотреть тошно, а каково вам?

— Эх, пан, будет и наше время. Когда-нибудь сквитаемся, — сказала холодно Пелагея. — Наш Франтишак только на язык горяч. Вот уж им мои хлопцы покажут, да и мы подможем в случае чего потрясти их как следует. А теперь, хоть вы и не бандит, оставили бы нам записку, а то он нас со свету сживет.

— Ладно, — сказал Ян, хотя сам сильно удивлялся, что попал в такую авантюру.

— Так вы напишите да тикайте, а то он приведет гайдуков с поля. И ружье не бросайте, а то он вас подстрелит.

— Хорошо. А вы чьи же такие?

— Графов Замойских.

— Что?

Ян не поверил своим ушам. Что такое? Эти ободранные люди были батраками отца его невесты. Что же это? Ему вспомнилась сияющая огнем зала, великолепный дворец, парк, разодетые в ливреи слуги. Это значит… значит… это значит, что эти деньги собраны с бедных людей. Ему вспомнилось нежное лицо Нисы. Неужели за белизну этого лица сжигали кожу на солнце вот эти женщины? Неужто ее белое платье снято с них? Прежде он не задумывался, откуда берутся деньги. Он привык думать, что деньги, которые ему доставались без грабежа таких вот несчастных, так же достаются и другим.

Ян едва не упал с седла и так побледнел, что мужчина участливо спросил, не принести ли ему воды.

— Нет, нет, — ответил Ян и выпрямился. — Спасибо. Мне уже лучше.

Перед его глазами встало светлое лицо Нисы. Она наивна, она чиста, как ребенок. Вернуться через месяц, взять ее, увезти из этого болота, где на каждом перстне мозг и кровь крепостных… да, крепостных. Это жутко. Что же делать, что делать? Увезти и честно существовать за собственные труды.

Пока Ян думал, на бугре показались четверо здоровых парней с плетями и дубинами в руках. Впереди бежал, хрипло выкрикивая ругательства, черный управляющий. Они быстро спускались с бугра. Ян легко ускакал бы от них, но мысль, что он не дал людям расписки, удержала его на месте.

А те, уже примирившись с мыслью, что их «сживут со света», с тревогой смотрели на него.

Пелагея крикнула, наконец:

— Бегите скорее, пан! Они покалечат в драке и вас, и нас.

Тогда Ян понял, что надо делать, и двинулся им навстречу. Те, удивленные нежданным поворотом дела, остановились и глядели издалека. А Ян, приложив руку ко рту, крикнул:

— Эй, вы там! Я вам говорю честно: если вы хоть пальцем тронете этих людей впредь, так будете иметь дело с нами. Каждому из вас, кто бы он ни был, обеспечен нож. Поняли, сволочи?

Гайдуки стояли смирно, и только управляющий, ругаясь, подталкивал их вперед. Наконец один туповатый парень с бычьей шеей послушался его и кинул в Яна свою тяжелую дубину. Умная Струнка отскочила, и дубина взрыла пыль на том месте, где она стояла.

Ян, изрядно разозленный таким оборотом дела, приложил к плечу тяжелое ружье управляющего и нажал на курок. Лязгнул кремень, ружье бухнуло, и Ян от толчка едва не слетел с коня. Испуганная Струнка пустилась вскачь, миновала кучку мужиков и быстро зачастила по дороге. Когда Ян обернулся, то увидел, что гайдуки все еще стоят на месте, нерешительно глядя ему вслед.

И только управляющего как будто сдуло на вершину холма. Ян ехал быстро, ругая сам себя за то, что ввязался в эту авантюру. Он нещадно подгонял Струнку и скоро въехал в лес, оставив далеко позади себя поле с мужиками.

Ему казалось, что это было во сне. Все произошло слишком быстро. Как в калейдоскопе, сложилась диковинная фигура, и сразу стекла рассыпались.

И главное, он сам не узнавал в этом поступке себя, обычно такого выдержанного. Это все дуэль. «А что, если бы я убил кого-нибудь из ружья? Два человека за день — это было бы ужасно. Да, это все дуэль».

А крестьяне, глядя на его удаляющийся силуэт и на гайдуков, которые так и не решились подойти и теперь взбирались на холм, чтобы возвращаться восвояси, тихо говорили между собой:

— Нет, это, несомненно, бандит, хотя он и отрицает это, — сказал худой мужик. — Еще бы он стал признаваться. Их теперь вешают без суда и следствия. Но он все-таки бандит. Это ерунда, что он хорошо одет, — у них, у бандитов, одна радость — погулять да хорошо одеться, у бедных ребят. Но он все же бандит, он такой храбрый. Кто бы это еще смог так отхлестать нашего дракона по жирной заднице.

— И он благородный, — сказала беременная женщина, — не уехал, не бросил нас, пока не напугал этих скотов. Он молодец.

— Он совсем как мой старший сынок, — сияя, сказала Пелагея. — Такой умный, хороший и такой красивый.

А девушка, смертельно усталая, с черными тенями на лице, сказала тепло (Яну, наверное, икалось):

— Такого и я бы смогла полюбить, хотя мне кажется, что я от этой работы так и отцвету, не успев влюбиться. Такой стройный, и глаза голубые, как небо. И так ловко сидит на коне. Храбрец, отчаянный парень. И какой красивый: губы красные, лицо белое… — И со вздохом прибавила: — Как картинка.

Струнка уносила Яна все дальше от места давешней драки, и скоро ему уже нечего было опасаться погони. Один раз он повстречал на дороге крестьянина, одетого в грубый полотняный мешок, раздвоенный снизу. Он, видимо, спешил куда-то, но увидев Яна, свернул с дороги и спрятался в высокой ржи, видимо, опасаясь хорошо одетого человека, у которого за плечами болталось громоздкое ружье. Яну опять хотелось пить, лесок он проехал быстро, но родника не нашел нигде. Вот капличка у самой дороги — не найдется ли здесь воды?

Яна встретил здоровенный монах в рясе, перетянутой по огромному животу веревкой. Ян с удивлением посмотрел на ражую фигуру и рожу монаха из той породы физиономий, о которых говорят: «Не хотел бы я встретиться с таким парнем ночью на лесной дороге». Этот здоровяк поднес Яну воды в единственном сосуде каплицы для причастия. Яна это поразило, и он взглянул на монаха с удивлением. Монах взял чашу и так же без единого слова двинулся опять в часовню. Потом вдруг обернулся и сказал:

— Езжайте поосторожнее и зарядите ружье, если оно не заряжено. Там на дороге сейчас опасно. Говорят, из Золана сбежал бандит. Только что тут проехал наряд стражи, и сейчас где-нибудь в поле идет настоящая травля. Этого парня словят, прежде чем он доберется до лесов.

— Я его не боюсь, да и что он мне может сделать, — ответил Ян.

— Оно, конечно, вам бояться нечего, — бросил монах, осматривая вооруженного человека и внутренне удивляясь тому, что этот бандит так смело разъезжает по дороге, ни на кого не боясь нарваться. Ясно, что это не богач, раз едет без охраны, не боясь бандитов. Значит, сам бандит. И он добавил: — Ежели вас когда-нибудь подстрелят, обращайтесь ко мне. Спросите тогда капеллана Антония Силу. Я знаю травы и быстро поставлю вас на ноги.

Ян поблагодарил, не понимая, к чему клонит монах, и поехал дальше.

Дорога была не прямой, чувствовалось приближение лесов, она петляла между волчьих оврагов с отвесными стенами, между лесных островков. Людей здесь попадалось меньше. Ян отдохнул немного под одиноким деревом, перекусил и подкормил Струнку, хотя она и не выглядела усталой.

Солнце клонилось к вечеру. Нужно было поскорее отправляться в путь, чтобы успеть проехать большой лес, черневший на горизонте, и попасть куда-нибудь на ночлег, пока не совсем стемнело.

Отдохнувшая Струнка бодро перебирала ногами, и Ян надеялся на скорый отдых в какой-нибудь корчме. Это было бы очень кстати. От почти бессонной ночи, от волнений нынешнего утра, от долгой и тряской дороги он почувствовал тяжелую, как свинец, усталость. Голова сама клонилась книзу как налитая чем-то тяжелым, слипались веки, и он сам не заметил, как задремал в седле.

Струнка продолжала бежать ровной рысью. Порой Ян приподнимал голову, осматривался из-под тяжелых век и снова ронял ее на грудь. Сквозь сон он слышал какой-то хруст. Его размышления прервал выстрел, и ему в душу сразу пахнуло чем-то холодным и тревожным. Показалось было, что за ним гонятся. В памяти возникло оскаленное лицо Гая Рингенау, и он вздрогнул от того тупого страха, который сковывает сердце во сне. Выстрел повторился.

Ян поднял голову и осмотрелся. Он почти подъехал к лесу, кругом никого не было видно. Ян осмотрелся еще раз. В это время на бугор слева взметнулся человек и опрометью кинулся в прошлогоднюю сухую коноплю. И еще на мгновение поднялась из конопли его голова и сразу нырнула вниз, как будто человека ударили чем-то по голове. Ян погнал лошадь быстрее, стараясь поскорее добраться до леса. Прошла минута, другая. На бугор выскочило с полдесятка всадников, один из них что-то крикнул, и трое всадников из отряда поскакали к лесу, а двое бросились в высокие заросли конопли. Ян осмотрелся: ясно, что человек был отрезан от леса, но куда они его направляют?

Кругом было чистое поле, только в правой стороне дороги виднелся длинный овраг с белым от глины и песка дном и совершенно отвесными стенами. «Ага, ясно, — подумал Ян, — этого несчастного хотят загнать в овраг и там, как в мышеловке, накрыть. Бежать быстро, как всадники, он не сможет, выбраться — тоже. Овраг тянется далеко, и ясно, ему крышка». Ян сам находился в положении преследуемого, хотя за ним и не гнались по пятам, и поэтому знал, как бывает сладко, когда не чувствуешь себя вольно. И именно по этой причине ему следовало сейчас уйти отсюда, найти какое-нибудь укромное местечко и пересидеть погоню, чтобы не попасться самому. «Пакканы» были недалеко, они гнали разгоряченных коней и держали наготове пистолеты. Ох, как их Ян сейчас ненавидел. Жандармы! Сволочи голубые. Недаром их звали «пакканами», что означало «крупная собака».

Но вот там что-то произошло, «пакканы» сбились в кучку — они, очевидно, потеряли след человека. Потом один из них слез с коня и начал что-то делать в конопле. Ян понял, что это такое, только тогда, когда из прошлогодних сухих стеблей повалил дым и взметнулось пламя. Ага, эти сволочи его выкуривают.

Ян находился в сырой безопасной лощинке почти у самого леса, но не мог удержаться, чтобы не выйти из нее, наблюдая за происходящим. «Пакканы» смотрели в коноплю, но не могли видеть того, что видел Ян. А он видел, как с противоположного конца черт знает почему неубранного поля выскочил человек и сполз на четвереньках в лозовые кусты придорожной канавы. Качнулись пару раз верхушки кустов и все стихло. «Упустили, сволочи, — подумал Ян, — ну и дьявол с вами». Его симпатии, как это почти всегда бывает с посторонними наблюдателями, были на стороне преследуемого. «Пакканы» окончательно потеряли след, но приняли, наконец, верное решение: они начали обходить поле, потом двое из тех, что отъехали к лесу, бросились наперерез к опушке, а остальные с шумом пустились полукольцом ко рву.

Ян понял, что ему нельзя больше стоять так открыто, и сел у ног лошади, чутко вслушиваясь в то, что происходит.

Яну Косе не повезло. Как только он выбрался из реки, его почти сразу заметил сторож барской усадьбы, и Коса понял, что ждать ему тут больше нечего: был один путь, правда, очень опасный, но для него единственный.

Коса решил кое-как продраться через помещичий Полянский край и пройти к родным в Жину, где при случае легко можно будет поднять крестьян на новый бунт, а в случае неудачи уйти, отсидеться в дебрях и болотах лесной Боровины. Коса так и сделал, но наверху сидели люди тоже умные, понимающие, куда должен был бежать узник. Не успел Коса дойти до первых лесных островков, как за ним по всем дорогам, ведущим на север, были пущены две сотни «пакканов». Наглеца хотели наказать в пример другим, поймать во что бы то ни стало и казнить такой страшной казнью, чтобы никто больше не захотел пытаться бежать. «Пакканы» настигли его полтора часа назад, он метался, как загнанный в нору зверь, но до сих пор благополучно избегал всех ловушек конных жандармов и неуклонно приближался к лесу, обещавшему ему спасение. Но гонка делала свое. Несмотря на ловкость и силу, он совершенно ослаб. Ему казалось неслыханным то, что он, пытанный и битый, вынес все то, что произошло за последние двадцать часов. Он с трудом ускользнул от облавы, учиненной «пакканами» и шляхтой в двух верстах отсюда.

Он бежит, его ноги изранены: обувь он давно скинул, она мешала быстро бежать, лицо в поту. Только в конопле он смог немного отдышаться и полежать среди желтых стеблей и зеленой молодой поросли. Они проехали один раз в какой-нибудь сажени от него. Остановились и смотрели — не шелохнется ли где-нибудь конопля. Еще хуже была безоружность. Под рукой не было ничего, кроме короткой и легкой дубинки, — что это могло значить перед пистолетами жандармов. Вдруг позади себя Коса услышал легкий треск. Он оглянулся: за ним ползла густая кисея удушливого дыма и уже мелькали вдалеке крохотные язычки огня. Коса понял, что он изжарится живьем, если не выскочит. В эту минуту у него в голове промелькнуло гениальное и простое решение. Он был почти на опушке зарослей. Если удастся проскользнуть в канаву, значит, у него два пути: один — пробраться по канаве к лесу, если же его перережут, то можно пробраться в лощину. Коса видел, как туда скользнул какой-то всадник. «Мещанин чертов, дрожит за свою шкуру. Хочет пересидеть в норе, когда кругом заваривается каша».

Тут же пришло новое решение: в случае, если отрежут путь, пробраться в лощину, обезвредить этого каплуна, отнять лошадь, проехать лощиной до конца и галопом ускакать в лес, а там пусть его догонят эти чертовы ищейки на своих взмыленных гонкой лошадях. Неприятна, конечно, лишняя кровь, но что же поделаешь. В конце концов, лучше падаль из мещанина, чем из порядочного бандита. Коса задыхался, огонь все ближе подбирался к нему, лизал сухую траву у самых ног. Медлить было нельзя, и Коса кинулся, согнувшись, бежать. Он оглянулся («пакканов» отсюда не было видно) и свалился вниз головой в канаву. Пробежал по направлению к лесу саженей пятьдесят, и тут дружный вопль дал понять, что он обнаружен. В голове пронесся обрывок мысли: «Теперь в лощину. Иначе крышка». Коса, петляя в ложбинах и канавах, начал пробираться к лощине. Наконец-то… кусты.

Он вышел из кустов и остановился, наполовину скрытый в листве. В сырой лощине с густой порослью травы, сырой и ядовито-зеленой, он увидел стоящую смирно вороную лошадку и рядом с нею красивого парня, довольно сильного на вид и хорошо одетого, который сидел на траве и равнодушно кусал травинку. Он заметил кучи камня и хвороста, лежавшего там и сям по ложбинке, густую поросль кустов на склонах, сухое жерло оврага сбоку, куда его хотели загнать. Он пригнулся и начал осторожно подкрадываться к сидящему. Хрустнул под его ногой сучок, он метнулся в сторону, но было поздно — парень заметил его. В ту же минуту Коса выпрямился и метнул свою дубинку в голову парня.

Ян поднял голову, услышав шум, и глаза его встретились с чьими-то дикими глазами на лице, заросшем густой бородой. Ян в тревоге поднялся, глаза бородатого блеснули, в лице появилось какое-то странное выражение и в ту же минуту из кустов фыркнула палка, Ян отскочил, но она больно зацепила его плечо. Он не успел очухаться, как какой-то человек в лохмотьях выскочил из кустов, кинулся ему под ноги и, когда Ян свалился на землю, — поднялся быстрее кошки и навалился на него всей тяжестью тела.

В ту же минуту Ян, движимый инстинктом самосохранения, схватил человека за горло. Тот укусил его за руку, вскрикнул и ударил Яна в лицо.

Ян вывернулся, и оба, грубо ругаясь, покатились по земле, осыпая друг друга ударами. Человек угодил Яну в переносицу, хлынула кровь, потекли из глаз слезы, но он оправился и ударил оборванца в подбородок, тот сразу обмяк и на минуту потерял сознание.

Ян успел подобрать выпавший из-за пояса во время драки пистолет и направил его на лежащего. Тот шевельнулся, застонал и сел. Дрожащим от боли и негодования голосом он крикнул: «Грабитель, разбойничья морда! Нападать на честных людей, скотина. Жандармы проворонили одного честного парня, но ничего — взамен они получат тебя».

Человек сел, рванул на груди остатки рубашки и свистящим шепотом произнес, вскрикнув на середине фразы:

— Ладно. Выдавай мстителя, шкура. Будь на стороне этой тронной сволочи. Да чего от вас, лавочников, и ждать. Скопидомы, кащеи несчастные, в белых перчатках убиваете, вешаете людей. Белоручки проклятые, выродки. — И он заплакал от обиды, глядя в черную дырку пистолета: — Стр-реляй, стерва!

Послышался близкий цокот копыт, а Коса все кричал:

— Стреляй, паскуда, мало я бил вашего брата при жизни, говно вы эдакое!

Толстый начальник «пакканов» Фокс, посланный в погоню самим начальником полиции, первым примчался на крик. За ним в лощину скатились еще двое «пакканов» и двое спешили от леса. Удивительная картина предстала их глазам: около лошади метался высокий парень с окровавленным лицом, потрясая кулаками. Возле него все носило следы ожесточенной борьбы. Он с криком бросился навстречу голубой форме:

— Слава богу, слава богу!

Фокс и остальные «пакканы» осадили возле него коней.

— Кто такой?

— Гартман, путешественник.

— Руки, — гаркнул Фокс, — руки сюда.

Ян понял, чего от него требуют, и протянул вперед руки. Одного взгляда на них было достаточно Фоксу, чтобы увидеть, что этот человек не занимается физическим трудом: пальцы белые и тонкие. Тогда Фокс уже спросил:

— Что тут произошло?

— На меня напали. Вы гнались за человеком, стреляли, и я испугался, решил пересидеть здесь погоню. А он вдруг выскочил из кустов, лошадь хотел забрать у меня. Я отбивался, кричал, а он, услышав, что вы приближаетесь, бросился бежать…

— Куда! Куда! Дурацкая морда…

— Но, но — я дворянин, и это вам может не пройти даром…

— Извините. Куда он побежал? Ради бога, скорее. Это опасный преступник.

— Он? Он побежал кустами и спустился в ров. Теперь он уже скрылся из вида.

Фокс окинул его глазами: обычный бедный дворянчик, разжившийся на каком-нибудь мошенничестве и сейчас «путешествующий», не зная, как это делают порядочные люди. Трусоватый малый. Он не любил белоручек.

Он подождал, пока подоспеют двое оставшихся «пакканов», и тогда, махнув рукою в направлении рва, крикнул:

— За мной! Теперь он от нас не уйдет.

Когда цокот жандармских коней замер в овраге, Ян осмотрелся и позвал тревожно:

— Эй, ты, вылазь!

Зашевелилась куча хвороста невдалеке, и из-под нее выполз задом изодранный и измученный Ян Коса. Он удивленно посмотрел на Яна и свалился без чувств: потрясения этого дня сделали свое дело. Тогда Ян подвел Струнку, поднял его тяжелое, обмякшее тело, подбросил и положил на седло впереди, вскочил сам и, не теряя ни минуты, погнал коня к лесу. Они пронеслись по дороге и исчезли в чаще леса, свернули на тропу, почти незаметную с дороги, и остановились только тогда, когда перешли несколько ручьев и были уверены, что никто их не обнаружит. Чаща была густой, на откосе стояли огромные ели, обросшие мхом, их мертвые нижние ветви в серо-зеленой парше мха торчали в стороны, как огромные сухие руки.

Мох покрывал землю так глубоко, что в нем тонула нога. Вековечная тишина царила в первобытном лесу, и, как бы подчеркивая его, звучал изредка голос какой-то странной птицы: «Кать! Кать!» Ян удовлетворенно осмотрелся, опустил казавшееся безжизненным тело, развьючил Струнку и привязал к дереву у ручья, где можно было найти немного травы. Потом он принес воды и плеснул на лицо Косы. Тот по-прежнему лежал неподвижно. Ян вынул из сумки флягу с вином и, с трудом разжав зубы, влил глоток в рот, с облегчением заметив, что у того вздрогнули ресницы. Ян вспомнил, каким голосом он кричал на него, как хотел выдать, но вдруг изменив решение, прошептал, закидывая хворостом: «Лежи! Говорю — не выдам. Но потом я с тобой рассчитаюсь», — и ему стало стыдно.

В тот самый час, когда разъяренные «пакканы» ни с чем возвращались в лощину, намереваясь содрать шкуру с лгуна, направившего их на неверный путь, и Фокс погонял коня, с наслаждением предвкушая месть, в тот самый час в лесу творилось следующее.

Очухавшийся уже Ян Коса сидел на обомшелом пне и с удивлением смотрел на Яна, хлопотавшего у вьюков. Ему было не по себе при виде человека, который его спас, несмотря на то, что он, Коса, покушался его убить.

У Косы вспыхивали жадными огнями глаза, когда он видел припасы, которые Ян раскладывал на свой пропахший за день лошадиным потом плащ.

Он не видел их за все время сидения в Золане, а некоторые не пробовал никогда в жизни и поэтому, когда Ян позвал его, набросился на еду с жадностью голодного волка. Он охмелел от свободы и сытной еды и глядел на мир блестящими, но осоловелыми глазами. Он ел, глотал, жевал, давился, виновато посматривая на сотрапезника, но тот успокоительно кивал ему, и Коса снова принимался за еду. Ему очень понравилась икра, он слышал, что ее привозят из дальних русских краев, но никогда не пробовал, и теперь ел, глотая слюну и радуясь с каждым ломтем хлеба, что в банке еще много. Однако съев половину большой банки, с сожалением оставил ее и принялся за услужливо подсунутый паштет в жестянке.

Сытый и благодарный, он опустился на мох у «стола» и, вспомнив вдруг о давешней привычке, о которой думать позабыл в Золане, попросил закурить.

Ян дал ему сигару из своего запаса (держал их, хотя сам курил редко и только во время работы), и Коса блаженно задымил, неумело держа сигару между средним и безымянным пальцем. Некоторое время, пока Ян не убрал припасы во вьюк, царило напряженное молчание. Потом Коса сказал:

— Прости, браток. Я уж просто озверел: думал, схватят — опять будут мучить, загонять иголки под ногти, казнят.

— Ничего, — ответил Ян, — все хорошо, что хорошо кончается. Теперь ты выбрался из их лап или еще нет?

— Вряд ли, панок. Они поставят на ноги всю стражу. Но во всяком случае, я сейчас могу немного передохнуть. Теперь я уверен, что они меня словят не скоро.

— А кстати, что ты сделал такое, что тебя засадили в Золан? Почту ограбил, или что?

— Плохо ты думаешь обо мне, — сумрачно сказал Ян. — Я зарезал на своем веку шесть десятков этих сволочей, даже больше. Я палил маентки, я бандит. Спасибо тебе… вам, за все, но я вас не собираюсь подвергать опасности. Лучше будет, если вы не со мной.

— Так ты мститель, да? Но почему ты вдруг бросил работу в поле?

— Тяжело, брат, — уклончиво ответил Ян. — Мы далеко от столицы, но теперь и в наши леса они уже запустили лапы. Эти скоты сушат болота, кладут гати, вырубают леса, напугали все зверье. Нам нужны, конечно, и дороги, и гати, и лучше бы у нас совсем не было болот, но если по дорогам увозят наше добро, а взамен везут целые возы с плетками, то — слуга покорный. Сухая земля нам тоже нужна, но нас оттесняют все глубже в болота. Весь Жинский край теперь у них в лапах, а мы любим свободу и уходим в Боровинские пущи от еще худших бед. Сколько они пролили крови, сколько разлучили семей, сколько народу продали в рабство. Мы — смирный, тихий народ, нас можно гнуть, как проволоку, но если эту проволоку сгибать постоянно, то она сломается, а может и ударить обидчика в глаз. Словом, к чертовой матери, извините. Ничего, когда-нибудь они получат. Оставим только добрых, вроде вас. А остальным выпустим кишки. Грабят песьеголовцы — все эти Нервы, Рингенау, Штайницы, Лёве, грабят денежные мешки, вроде Зверыяды, Гартмана, Мануса, Джонса. Мало того, грабят и наши продажные шкуры, наши богачи — всех на одну осину — наши Милковичи, Бущеки, Поповы. А наш Замойский, этот выскочка-граф. Вы сегодня целый день ехали по его поместьям. Дома у дороги богатые, но там живут его гайдуки. Кто посмеет сказать после этого, что у ясновельможного графа люди живут хуже скотины? А крестьяне живут в халупах в стороне от дороги. Говорят, у этого графа богатый, как сказка дворец, но он не показывает и носа в лачуги этих несчастных.

Ян не мог признаться, что он был в этом дворце, что дочь Замойского его невеста, и он неопределенно промычал что-то. А Ян Коса продолжал:

— Я даже не спросил, как звать хорошего человека.

— Ян Вар. А тебя как?

— Ян Коса. Значит, два Яна… А кто вы такой?

— Я ученый.

— Ага, пишете книжки. Понятное дело. У нас их не читает никто — все безграмотные. А я если бы и знал грамоту лучше, чем сейчас, — все равно не смог бы купить эти книги. Пишете для господ, значит?

— Что ж, — сказал Ян грустно, — когда-нибудь и наши смогут читать. Плохо, что в загоне наш язык.

— Ого, значит, вы за него болеете.

— А как же. Но пока пишу на чужом.

— Что ж вам еще делать. А я резал этих врагов, этих чужаков. Нам с вами не по пути, хоть вы и добрый. На вас богатая одежда. Благодарю всем сердцем за помощь, в случае чего помогу с хлопцами, если жизнь повернется против вас. У нас в крае только наденьте три кувшина рядом на плетень, чтобы средний был разбитый, и вскоре увидите человека, который спросит, зачем понадобилась защита. Обещаю помощь и в Свайнвессене. Для этого нужно воткнуть у ворот палку или наклеить на окно треугольник из красной бумаги. За спасение смогу вас отблагодарить. Но я не хочу, чтобы вас за знакомство со мной посадили в равелин. Вот что. Вы уж меня за грубость простите. И еще раз спасибо… Вот.

Яну было ясно одно: его отвергали за белые руки, отвергал труженик, которого могли двадцать раз поймать, пока он доберется до своих болот.

Положим, это не большая беда, но Ян Коса ему нравился неистребимой стойкостью. Он бежал из Золана, он провел «пакканов» и был хорошим парнем, хотя и смешным в своей ненависти к феодалам. Это неправильно, пусть среди них и немало сволочей. Коса нравился ему, но стыд за себя и Нису подмывал его ответить что-нибудь этому грабителю. Поэтому он сказал холодно:

— Вы не туда попали со своим воплем, приятель. Вы думаете, что я их прихвостень, а я — такая же загнанная крыса, как вы, хотя приказ о том, чтобы меня взяли, не дошел сюда. Я тоже бегу, меня могут схватить, как и вас, и участь моя в таком случае будет тоже весьма плачевна. Дело в том, что я заколол аристократа.

— Кого? — встрепенулся Коса.

— Гая фон Рингенау.

— Этого магната, что повесил в Андреевщине семерых лет десять назад?

— Нет, вряд ли. Скорее всего, его сына. Вот такие-то дела. Он сейчас, наверное, при смерти. Неужели вы думаете, что я выйду сухим из этой переделки? Я был тоже тихим человеком, но они задрали меня. Я был с девушкой, очень хорошей девушкой, и теперь рухнула и моя жизнь, и моя карьера. Я тоже заяц, по следам которого идут гончие.

Коса чувствовал себя подавленно оттого, что не разгадал этого красивого парня, и произнес сквозь зубы: «Прости, браток». И желая добавить что-нибудь приятное, сказал:

— Эта девушка поедет за тобой и в глушь, если она хорошая и любит тебя.

— Д-да, поедет, — растерянно сказал Ян и потом решительно добавил: — А скоро меня будут ловить еще настойчивее. Я ввязался в скверную историю: выпорол плеткой управляющего у Замойских, отнял у него ружье (вольно ему бить батраков) и едва не застрелил гайдука. Здорово, правда? Если бы я этого не сделал… тогда другое дело. Я всегда ненавидел драки и кровь, а против воли стал убийцей, и меня приняли за бандита. Так вот, вы никуда не поедете: это единственная награда, которую я у вас требую за спасение. Вы будете последним человеком, если пренебрежете ею. Сейчас мы переоденемся, благо у меня три верхних платья, потом купим коня и доберемся до границы Боровины, где и расстанемся на повороте: вы по Жинской дороге, а я направо в Быкову Елину. Не смейте возражать. Только сперва вымойтесь в ручье, а то это подозрительно: корка грязи под белым воротником. Вот вам мыло.

— А что это такое? — удивился Коса.

— С ним надо мыться, оно лучше отмывает грязь.

— Я видел такие брусочки, когда жгли усадьбу, но не знал, что это за штука. У нас нигде так не моются, вместо этих брусочков у нас щёлок. Ну, ну… — Удивленный Коса ушел мыться к ручью, а Ян тем временем вытряхнул из мешка костюм, состоящий из охотничьего кафтана, кожаных штанов и шляпы с перышком. Коса, вернувшись, сразу поставил два условия, на которых он соглашался принять «это все».

— Только до распутья. Там я надену свои лохмотья, чтобы не было подозрений, и буду пробираться ночами, а лошадь продадим, и деньги возьмете вы. Иначе я этого не возьму.

Ян протестовал, но видя, что Коса не склонен слушать увещевания, вынужден был согласиться.

Пока Коса умывался, Ян вытряхнул из сумки какой-то мешочек и нашел в нем флакон с какой-то жидкостью апельсинового цвета.

— Это мы сейчас употребим.

— Что, пить? — удивился Коса.

— Нет, это положила Анжелика. Выкрасим наши рожи в смуглый цвет. А вы, кстати, сбрейте бороду и усы, чтобы больше походить на пана. У меня, к сожалению, нет лишних сапог. Когда будем покупать лошадь, я скажу, что вас ограбили.

Через полчаса они не могли узнать самих себя. Ян тоже переоделся, и теперь на траве сидели два человека в почти одинаковых костюмах, оба смуглолицые, оба бритые (Коса стал совсем неузнаваем). Оба довольно красивые, только Ян более женственной красотой.

Они смотрели друг на друга и заливались хохотом. Им было весело, оба успели позабыть треволнения этого дня.

Ян рассматривал Косу с повышенным любопытством. Гибкий красивый хлопец с каштановыми волосами, брови черные, а без бороды он выглядел совсем молодым. Глаза задорные, лишь где-то в глубине то и дело мелькает недобрый огонек. Сумрачные темные брови, лоб в ранних складках, морщинка с одной стороны рта. И рядом с горечью странно уживаются веселые глаза и ироническое выражение лица, которое придавала ему тонкая запятая кожи справа у рта.

Коса вдруг замолчал и потом сказал проникновенно:

— Брат, если уж ты решил рисковать до конца, то можешь надеяться на Косу тоже до конца. Я тебя тоже не выдам, что бы ни было, дай вот только разыскать своих хлопцев, и Коса еще пошумит. Коса любит храбрых парней. А ты заколол аристократа, чуть не убил гайдука, высек управляющего — на первый раз этого довольно.

— Да брось ты, — смущенно сказал Ян.

— Нет, нет. Ты что — Косе не веришь? Коса никогда не продал слова, Коса знает, что делать, Коса всегда поможет своему парню, если он попадет в беду. А теперь едем, а то они поднимут в Свайнвессене стражу и откроют погоню по всем правилам.

Они сели вдвоем на отдохнувшую Струнку и выбрались из леса уже затемно. Остановились они в корчме «Три ослиных головы». С двух сторон от двери действительно красовались две головы, а если бы доверчивый путник задумал спросить, где же третий осел, то на это красноречиво указало бы зеркало на наружной двери. Грубая шутка пользовалась неизменным почетом у посетителей, разражавшихся хохотом всякий раз, когда кому-то приходилось разглядывать в зеркале собственную персону.

Оба путника успели поужинать, договориться с хозяином о покупке лошади и сапог, успели посидеть у камина (корчма была в лощине, и холодный туман, выступавший из пор распарившейся за день земли, делал огонь нелишней вещью), успели лечь спать на сене в холодной задней горнице, когда в дверь кто-то резко постучал. Испуганный хозяин выскочил с верзилой работником во двор и увидел там конный разъезд, на кивера которого ложились отсветы факелов. Начальник этих троих спросил:

— Кто проезжал за день по дороге и кто ночует в корчме?

— Никто, ваша милость, — ответил испуганный толстяк. — Только в задней комнате спят двое каких-то не то испанцев, не то евреев. Смуглые такие курчавые люди.

— А ну показывай их. Это, кажется, они и есть, — сообразил стражник. — Где они?

— Сейчас проведу вашу милость, — услужливо сказал трактирщик, но тут его перебил угрюмый и тяжелый, как корч, батрак:

— Незачем это делать, ваша милость. Я сам видел два часа назад, как их грабили у леса два прохожих. Я побежал туда и спугнул их в лес. Они успели только снять сапоги и увести коней. Эти бандиты сейчас не иначе как ушли на Вуков остров к перелеску. Только вы их, пожалуй, не догоните. У одного была черная лошадь, да двух они отбили у этих… двух.

— Молчи.

— Можете сходить посмотреть. Только они знают не больше моего, спят сейчас и испуганы до полусмерти. Давайте я вас проведу.

— Пошел к черту. Где они?

— Так я ж и предлагаю проводить вас.

— Молчать, сволочь. Эти где? Те, что убежали.

— А они поехали вон в ту сторону, — сказал работник, выйдя за ворота и указывая пальцем на восток.

Стражник выругался, и разъезд торопливо умчался в том направлении, светя багряными факелами.

Корчмарь в ужасе набросился на работника, упрекая его в том, что он навел стражу на неверный путь и не дал спасти этих заведомых бандитов.

— Да я не хуже вас знаю, что это бандиты, — ответил неладно скроенный работник. — А что, лучше было бы, когда б они заперлись там и начали отстреливаться, а может, и двор подожгли? Люди всегда верят худшему. Вот и сказали бы, что Игнаш Круль выдал двух бандитов, а Павлюк Дымина помогал ему. Ха-ха, посмотрел бы я тогда на вас.

— Но если б они не поверили, так нам за укрывательство…

— Правильно, дали бы каждому по два года. А что — было бы лучше, если б нас нашли в хлеву с ножами в глотках? Нет уж, слуга покорный, я лучше отсижу. Вы думаете, они нам это даруют, — дудки. Я-то уж знаю, что с ними лучше не связываться. Это отчаянные ребята… вот потому и не выдал.

Трактирщик, причитая, отправился будить опасных «испанцев», и через час они, невыспавшиеся и чертыхающиеся, сели на лошадей (лошадь и сапоги трактирщик все же продал). Когда они отъехали от крыльца, чей-то голос окликнул их, и через минуту Павлюк Дымина, перемахнув через забор, сунул им в руки какой-то мешок.

— Вот… вы уж берите… жрать небось нечего, а тут эти… яблоки и… как его… хлеб.

Потом его точно прорвало, и он горячо заговорил:

— Я знаю, что вы бандиты. За вами сейчас гонятся, скрывайтесь. Я их направил по другому пути. Сейчас вы не можете меня взять, но если понадобится верный человек — обратитесь к Павлюку Дымине. У меня, правда, нет ружья и пистолета, зато я легко орудую топором и дубиной. Я узнал тебя, Коса, с трудом, но узнал. Только я слышал, что ты сидишь в Золане.

Коса прервал его красноречие:

— Ладно, — важно ответил он, — ты будешь в резерве. Только если не станешь держать язык за зубами, так будет тебе не отряд, а решетка в каземате. Да и нам болтуны не нужны. Я буду заходить к тебе или посылать человека. Понял? И помалкивай, безопасней будет. Будешь нашим — награда, будешь в стороне — не тронем, изменишь — узнаем, из-под земли выроем.

— Не обижайте, — только и успел сказать парень, потому что всадники погнали лошадей во весь опор.

Тогда он отошел в тень и сказал, почесывая голову:

— Твердая рука у парня, настоящий начальник. С таким не пропадешь. А трактирщика брошу, сволочь такую.

И он еще раз с надеждой посмотрел туда, где гнали коней двое уходящих от преследования храбрых малых.

Под утро жандармы приехали еще раз, мокрые и грязные, усталые до полусмерти. Ругались так скверно, что хозяина пробрала дрожь. Они распили кварту вина, грозились, что разнесут трактир по бревну за то, что батрак не смог задержать грабителей. Потом они поплелись по дороге к Свайнвессену, как побитые собаки, и тащились так медленно, что Дымина изнемог от ненависти, глядя на их просоленные на лопатках спины и грязные сапоги.