Пресс-хата для Жигана

Глава 2

Веселый солнечный зайчик плясал на серых стенах камеры изолятора временного содержания. Следователь не спешил с допросом, наплевав на права задержанного. По закону Панфилова уже должны были отпустить. Срок задержания без санкции прокурора закончился. Но законы в России — понятие растяжимое

«Начни права качать, мигом рога обломают. Пришьют какую-нибудь подлянку, и доказывай, что ты не верблюд», — размышлял Панфилов, прислонившись к холодной стене.

Сырой, стылый бетон притуплял боль. Ушибы, полученные при падении, оказались не слишком серьезными. Молодой доктор, проводивший осмотр, отнесся к пациенту внимательно. Ссадины на лице смазал какой-то вонючей жидкостью, пощупал ребра и дал пригоршню болеутоляющих таблеток. На этом медицинская помощь закончилась. О правовой помощи никто и не заикался.

В свое время Константин Панфилов на собственной шкуре испытал все прелести правоохранительной системы. Он оттрубил свой срок от звонка до звонка, железно усвоив главное правило: «Ничего не бойся, ничего не проси, никому не верь». Этим нехитрым правилам он следовал всю жизнь, и они его ни разу не подвели. Обстоятельства вынудили Панфилова сменить фамилию, изменить черты лица, постараться забыть свою биографию. Но в душе он оставался Жиганом, не прощающим подлости и предательства. Устав бороться с несправедливостью, он взял тайм-аут. Купил небольшой домишко в Подмосковье. Подремонтировал, обставил по собственному вкусу, познакомился с соседями.

Любопытные сельские жители быстро потеряли интерес к новому соседу. Панфилов вел тихий, уединенный образ жизни, а дом, обставленный со спартанской простотой, больше напоминал келью отшельника. Только одна деталь удивляла сельчан, побывавших в жилище соседа, — сверхсовременная аудиосистема класса «хай-энд» японской фирмы «Накамичи». Стоимость этого чуда техники была, пожалуй, больше, чем у всей деревеньки с живностью, сельхозинвентарем и вызревающим урожаем. Но обитатели деревеньки не догадывались об этом и поэтому не завидовали.

Панфилов любил музыку, точнее, одно конкретное направление — джаз до самозабвения. Понимать искусство импровизации его научил один старый вор. Архип — такое скромное погоняло носил бывалый скокарь — любил повторять:

— Джаз — это свобода. Тебя могут парить на киче. Могут даже на яйца повесить браслеты, но если в твоей башке зазвучит джаз, значит, ты вольная птица. Запомни, Жиган, у каждого должно быть что-то, чего никто не сможет отнять. Твою хазу могут спалить, бабу увести, бабки стырить. Джаз, если он звучит в душе, не слямзит ни скокарь, ни прокурор.

Тогда Жигану показалось, что старый вор блажит. Но жизнь доказала правоту Архипа. Некогда преуспевающий бизнесмен Константин Панфилов потерял свое дело. Умерла его мать. В жестоких разборках сгинул брат. Да и сам Архип, верный и мудрый советчик, закончил свой земной путь с пулей в башке.

Жизнь пыталась спустить Жигана. Но он падал и поднимался, потому что в душе оставался свободным. За свободу пришлось дорого заплатить — потерей собственной фамилии, утратой лица… Но цена свободы не бывает слишком высокой. Это Панфилов знал наверняка. Потому и купил безумно дорогую аудиосистему, из ее динамиков лилась свобода, преобразованная в музыку,

Фонотека, собранная Жиганом и частично доставшаяся ему в наследство от старого скокаря, требовала классной аппаратуры. На дешевом «ящике» с мигающими индикаторами, переливающимися эквалайзерами, караоке и прочей дребеденью джаз не звучал. Музыкальные центры, похожие на украшенный неоновой рекламой бордель в миниатюре, искажали божественную трубу Луи Армстронга или голос Эллы Фитцджеральд до неузнаваемости. Хотя здесь, в камере, даже «ящик» с парой-тройкой оцифрованных записей джазовых классиков не помешал бы.

Размышляя об этом, Жиган засмеялся. Музыкальный центр в камере такая же нелепость, как деревянный сортир в резиденции президента.

Он принялся мерить камеру шагами. Случившееся не укладывалось в голове. Идиотское стечение обстоятельств прервало размеренный, спокойный ход жизни. «Может, все образуется. Разберутся что к чему. Установят личность открывшего пальбу мудака. Поймут, что я ни при чем, и вся эта бодяга забудется, растает, как ночной кошмар», — старался утешить себя Жиган, хотя и не верил в благополучный исход. Бывший солдат, бывший заключенный и бывший бизнесмен слишком хорошо знал, что представляет собой наша правоохранительная система.

Старший следователь Петрушак Геннадий Семенович облизывал взглядом стройные ноги молоденькой официантки, убиравшей грязную посуду с соседнего столика. Девушка грациозно изгибалась, пытаясь дотянуться до противоположного края стола. Обернувшись, она поймала похотливый взгляд посетителя.

— Вам что-нибудь еще? — спросила она.

Захваченный врасплох, Петрушак смутился. Несколько раз моргнул и что-то невнятно прошлепал мокрыми от кофе губами. Официантка выпрямилась, наградив посетителя не слишком ласковым взглядом.

— Простите, не поняла, — с ехидцей произнесла она.

Петрушак, привыкший нагонять страх на подследственных, окончательно растерялся. Его пальцы затеребили галстук необычайно безвкусной расцветки, а воспаленные глаза забегали, словно у нашкодившего школьника.

— Нет, спасибо. Все нормально, — пробормотал он. Следаку катастрофически не везло с женщинами. К сорока годам Петрушак пережил два развода. Жены бросали его. Необычайная скупость Геннадия Семеновича и мужская немощность были его главными недостатками. Жены и немногочисленные любовницы, выбираясь из постели следователя, чувствовали себя обманутыми. Одна набралась наглости и посоветовала:

— Ты бы, Гена, протез себе поставил, раз пипетка не пашет.

Лучшие сексопатологи, к которым обращался Петрушак, лишь разводили руками, талдыча что-то о физиологических особенностях, и рекомендовали сделать дорогостоящую операцию по укреплению детородного органа. Но тут вступал в силу второй фактор — безмерная жадность. Геннадий Семенович буквально трясся над каждой копейкой, чем доводил до сумасшествия бывших жен.

Как большинство ущербных людей, следователь Петрушак стремился компенсировать свои жизненные неудачи работой. Не отказывался расследовать даже самые гнусные дела вроде расчлененки или детоубийства. Но рвение на службе авторитета ему не прибавляло. Начальство считало его болваном с патологическими отклонениями в психике. Коллеги Геннадия Семеновича сторонились, не без основания полагая, что тот сливает информацию о пьянках в кабинетах вышестоящему начальству. Стукачей, как известно, не любят. Впрочем, Петрушака это мало беспокоило. А женской ласки ему не хватало.

Официантка закончила уборку и, составив посуду пирамидой на красный пластиковый поднос, направилась к двери, ведущей на кухню. По пути она еще раз одарила посетителя неприязненным взглядом. В ее синих, как январский лед, глазах блеснули искорки презрения. У женщин с развитым инстинктом такие типы не могут не вызывать отрицательных эмоций. Петрушак отразился в синих льдинках, словно в зеркале. Худой, в видавшем виды пиджаке с плечами, припудренными перхотью, он напоминал ростовщика из романов девятнадцатого века про петербургские трущобы: такой же непрезентабельный, гнусный тип с красными от табачного дыма глазами.

— Стерва, — процедил он сквозь зубы, дожевывая булочку с горькой корицей внутри.

Следак доел обед, но уходить не спешил. Ждал бывшего подопечного, которому назначил здесь встречу. Когда-то Геннадий Семенович спустил на тормозах дело, заведенное на изготовителя фальшивых дипломов и удостоверений.

Бывший подследственный ремесла своего не бросил. По-прежнему рисовал левые ксивы, водительские права и прочие бланки. Раз в квартал несостоявшийся художник приносил Петрушаку конверт с деньгами. Между ними был негласный уговор: «художник» серьезных бумаг не подделывает, о самых интересных заказах сообщает Геннадию Семеновичу и регулярно отстегивает оговоренную сумму. Следак, в свою очередь, обеспечивает ему прикрытие, как особо ценному осведомителю.

Ментовская крыша стоит дорого, но «художник» не роптал. Договор устраивал обе стороны.

В этот день Геннадий Семенович Петрушак ждал не только заветный конверт.

Ровно без четверти два в кафе вошел аккуратно одетый субъект, похожий на гида интуристовских групп. Осмотрев зал сквозь очки в золотой оправе, он уверенно направился к столику, где сидел Петрушак. Элегантный гость резко отличался от неопрятного следака, как фазан от взъерошенной городской вороны.

— Привет, Репин. Когда персональную выставку в Третьяковской галерее откроешь? — поддел изготовителя фальшивок Петрушак.

Следак чувствовал себя неважно. Перед глазами маячили стройные ноги официантки, а услужливое воображение дорисовывало то, что скрывалось под коротенькой кружевной юбкой. Неудовлетворенное желание вызвало у следака злобу.

— Издеваетесь, Геннадий Семенович. — вяло отмахнулся рисовальщик фальшивок, известный в криминальных кругах под прозвищем Картон.

Без лишних слов он достал из внутреннего кармана конверт. И, передавая деньги, не удержался от ответной колкости:

— Пересчитывать будете?

— Борзеешь, Картон. Нюх потерял? Хочешь в камере поюморить? — принимая конверт, пригрозил следователь.

— Вы меня не так поняли, — заюлил подопечный.

— Не гони волну, Тициан. Я тебя понял, как надо. Работа у меня такая: козлов вроде тебя понимать.

На всякий случай Геннадий Семенович приоткрыл конверт, сунул в него руку и когтем перебрал аккуратную стопку купюр. Затем, неожиданно для гостя и даже самого себя, понюхал их, ощутив тот специфический запах, который имеют лишь купюры, только что вышедшие из типографии Гознака.

— Не доверяете, — обиделся Картон, снимая очки.

Без них рисовальщик походил на подслеповатого крота, выползшего из норы погреться под ярким летним солнцем.

— Золотое правило: доверяй, но проверяй, — бросил следователь, перекладывая содержимое конверта в потертое портмоне, напоминавшее изношенную подошву.

Кафе стало наполняться посетителями. В соседней конторе наступил обеденный перерыв. Однако столик, где сидели следак и Картон, все обходили стороной — их вид мог любому испортить аппетит.

— Что нового в мире? — за невинным вопросом Петрушака скрывалось требование информации.

— Ничего интересного, — уклончиво ответил гость.

— А если напрячь извилины?

— Напрягай не напрягай, все по-прежнему.

— Слушай, Картон. Тут ребята из соседнего отдела одного ухаря повязали. Вдувал в подземном переходе удостоверения инвалидов второй группы. Твои разукрашки?

Поставив локти на стол, Петрушак подпер подбородок. По большому счету левые удостоверения его не интересовали. Подобным ремеслом забавляются любители, имеющие доступ к множительной технике или обладающие элементарными навыками рисования и гравировки. Но подопечного следовало держать в страхе, иначе выйдет из повиновения.

Гость секунду молчал, нервно заламывая тонкие пальцы.

— Чего нахохлился, Картон? — гипнотизируя рисовальщика взглядом, спросил следак.

— Я по мелочовке не шустрю. Не мой профиль.

— И на старуху бывает проруха.

Изготовитель фальшивок оскорбленно поджал губы. Вернув очки на прежнее место, отверг необоснованные подозрения:

— Разве мало шантрапы в подземных переходах тусуется? Что, мне за каждого урода отвечать? Вы, Геннадий Семенович, извините, сегодня не в своей тарелке. Пургу гоните не по делу. Наезды какие-то бестолковые устраиваете. Объясните толком, зачем напрягаете. А то базара не получится.

— Ладно, Картон. Не напрягайся, Ты прав. До дешевого фальшака мне дела нет. Это я так. На понт беру, — изменил тон Петрушак.

Он нагнулся. Исчезнув под столом, достал видавший виды портфель, положил потертое хранилище документов себе на колени. Долго возился с тронутыми ржавчиной замками. Потом что-то перебирал в картонной папке. Картон следил за его манипуляциями с нескрываемым отвращением.

«Вот жмот. Капусту рубит — по-черному, а одет как обсос. Даже кейса купить не может. Ходит, точно бомжара с позорной котомкой… Хотя на хрена ему понты кидать. За Петрушаком власть. Захочет — небо в полоску нарисует, а захочет — даст подышать», — невесело размышлял Картон.

Найдя нужный документ, следователь бросил незакрытый портфель под ноги, зачем-то взял со стола розовую бумажную салфетку с обрезными краями, расстелил и выложил на нее книжицу в черной обложке с золочеными уголками. По формату и толщине документа Картон сразу определил, что перед ним паспорт.

— Взгляни, — велел следак.

Тонкие пальцы Картона перелистнули страницы. Он поднес документ к глазам, внимательно рассмотрел фотографию, прочел данные владельца паспорта.

— Ну? — нетерпеливо спросил следак.

— Не знаю я этого фраера, — быстро ответил Картон, возвращая документ следователю.

Петрушак жестом остановил рисовальщика фальшивок:

— Не о мужике речь. Ксиву рассмотри.

В Картоне проснулся профессиональный интерес. Он редко выступал в роли эксперта и к поручению отнесся с особым пристрастием. Картон снова завладел книжицей, но, прежде чем приступить к изучению, снял с паспорта дорогую кожаную обложку. Сейчас его глаза фиксировали каждую завитушку в защитном рисунке, каждый штрих на штампах и печатях. От напряжения по виску у него покатилась капелька пота, он промокнул ее, взяв со стола салфетку.

— Чего узрел? — следак от нетерпения заерзал на стуле.

— Я вообще-то не ходячая лаборатория, — начал издалека Картон.

— Не вымахивайся. Ксива выточная? — спросил Петрушак.

— Возможно, но очень высокого качества. Таких в подземном переходе не впаривают. Видать, Геннадий Семенович, вы серьезного мужика на крючок подцепили, — с льстивой улыбкой на тонких губах произнес Картон.

— Не твоего ума дело, — бросил следак, забирая паспорт.

Петрушак был явно огорчен. Он рассчитывал на наметанный глаз Картона, поднаторевшего в изготовлении фальшивок. Паспорт задержанного мог стать зацепкой в одном малопонятном деле.

— Официантка! — крикнул следователь, раздувая щеки.

Из глубины зала неторопливо выплыла симпатичная блондинка в кружевном накрахмаленном переднике, подошла к столику и вопросительно посмотрела на Петрушака. Тот с минуту гипнотизировал девушку взглядом. Наконец, не выдержав, девушка спросила:

— Что-то еще будете заказывать?

— Нет. Рассчитайте, — буркнул следак доставая кошелек.

Вручив деньги, Геннадий Семенович хотел сморозить очередную пошлость, но не успел — девушка уже ушла. Глядя ей вслед, Петрушак вздохнул:

— Наглые нынче бабы. Никакого почтения к сильному полу.

Картон с готовностью закивал. Он соглашался с каждым словом следователя, только бы скорее распрощаться. Поднявшись из-за стола, Петрушак подхватил портфель и важно проследовал через зал. За ним брел Картон. Для рисовальщика каждая встреча со следаком была сущей пыткой. Они вышли на залитую солнцем улицу, и следователь отпустил осведомителя.

— О нашем разговоре не распространяйся, — предупредил Петрушак.

— А с кем мне базарить? С корешами, что ли? Так меня первого за дружбу со следаком на пики поставят, — резонно заметил изготовитель фальшивок.

— Ну, в друзья ко мне не записывайся. Рылом не вышел. А предупредить на всякий случай не помешает. Чтобы не трепанул где-нибудь лишнего.

Последние слова следак произнес, отвернувшись, демонстративно не заметив протянутой руки осведомителя. Картона нисколько не задела грубость следака — ему было плевать.

Свернув за угол, Картон вошел в тихий московский дворик. Выбрав скамейку под тенистым кленом, Картон медленно опустился на полупрогнившие доски. Достал из кармана пачку «Парламента», закурил, сделал глубокую затяжку, потом еще одну, докурил сигарету до самого фильтра.

Выбросив окурок, изготовитель фальшивок осмотрелся по сторонам. Двор был тих и пустынен. В песочнице копошились малыши, удивительно смирные для своего возраста. На скамейках возле подъезда дремали несколько разомлевших на солнце старух.

Картон облегченно вздохнул и вытер пот с лица. В памяти всплыло лицо человека, чью фотографию он видел в паспорте. Именно он — Картон — и вклеивал эту фотографию с соблюдением всех хитростей. Сам бланк паспорта изготовили и заполнили другие, весьма авторитетные люди Они предупредили Картона, чтобы тот держал язык за зубами при любом раскладе:

— … для хорошего человека ксиву лепишь. Если стуканешь или облажаешься, спрос будет жестоким.

Картону хорошо заплатили, а волевое лицо мужчины он запомнил навсегда.

Посидев еще минут двадцать, рисовальщик покинул дворик и растворился в толпе с чувством исполненного долга. Он не сдал незнакомца следователю, не нарушил условия договора, в общем, поступил по понятиям. А честность даже в бандитском варианте придает самому отъявленному негодяю душевную силу и спокойствие. Поэтому настроение у Картона резко улучшилось, чего не скажешь о следаке, открывавшем в данный момент дверь кабинета.

Несколько дней тому назад Петрушаку поручили расследовать инцидент, происшедший в лесу. Личность недоумка, открывшего огонь по собровцам, установили быстро. Им оказался дважды судимый Трифонов Олег Петрович, известный в криминальных кругах под погонялом Трифон. Срок покойник мотал за кражу, а второй раз — за грабеж. После отсидки проходил по нескольким делам в качестве подозреваемого, но вину его установить не удалось. Затем он исчез из поля зрения правоохранительных органов. Таких отморозков по России — что блох на собаке. Личность покойного до поры до времени особого интереса не вызывала. Но содеянное Трифоном тянуло на сенсацию. Сенсация заключалась не в пальбе по собровцам, а в тачке, на которой он ехал…

Холеная физиономия истинного владельца джипа Арнольда Капканова часто мелькала на телевизионном экране. Он был завсегдатаем разных шоу, телевизионных презентаций, рождественских встреч и прочей дребедени, которую так любят смотреть домохозяйки. Пик популярности Капканова давно прошел. В передачи его приглашали скорее по инерции, отдавая дань уважения прошлым заслугам. Но его примитивные шутки и убогие пародии по-прежнему находили отклик в сердцах его поклонников.

Былая слава позволяла Капканову неплохо зарабатывать. На гонорары от телевизионной мути артист приобрел не только джип, но и роскошную квартиру с видом на Кремль. Для полного счастья шоумен прикупил по случаю земельный участок и построил уютный загородный особнячок. Там-то и настиг его грабитель.

По предположению следователя, Трифон давно положил глаз на джип шоумена. Видимо, давно следил за ним. Неподалеку от дома нашли старенькие «Жигули», числившиеся в угоне. Но что-то у Трифона не сложилось. Вместо того чтобы спокойно поменять проржавевший «жигуль» на сверкающий лаком джип, Трифон устроил потасовку с хозяином. Скорее всего, Капканов не вовремя вышел из дома и, увидев угонщика, поднял крик. Трифон быстро утихомирил его. Шоумена нашли с проломленным черепом и переломанными ребрами. А вот подруге Капканова, молоденькой провинциалке, приехавшей покорять Москву, повезло меньше. Задушенную девушку обнаружили в кустарнике возле забора. По-видимому, мечтавшая стать телезвездой особа бросилась на помощь Капканову и слишком рьяно защищала своего покровителя. А угонщик, не рассчитав силы, убил ее.

Впрочем, все вышесказанное было лишь предположительной картиной преступления, родившейся в голове следователя Петрушака. Шоумен лежал без сознания в реанимационной палате больницы. Трифон покоился в холодильной камере морга, а девушке предстояло отправиться на малую родину в цинковом гробу. Но оставался некто, пытавшийся уйти от собровцев.

Сейчас он находился в камере, и следак надеялся благополучно завершить это дело.

Все газеты сообщили о нападении на «народного любимца», «лучшего российского юмориста» Арнольда Капканова. Его фиолетовая физиономия, обмотанная бинтами и перевитая трубками, была показана во всех новостных телевизионных передачах. Коллеги жертвы, среди которых было немало известных людей, заклеймили бандитский беспредел и беспомощность органов правопорядка.

Начальник вызвал Петрушака и ответственно заявил:

— Геннадий Семенович, надо раскрутить это дело.

— Да тут все проще пареной репы. Преступник убит при задержании. Машина будет возвращена владельцу. Все встало на свои места, — заметил Петрушак.

На что начальник, удрученно покачав головой, ответил:

— Ты, Гена, без фантазии к делу относишься. Нашей заслуги в том, что собровцы пришили урода, нет. Следовательно, им все почести полагаются. Так?

— Действительно, — кивнул догадливый следак.

— Дело-то громкое. Капканов мужик известный. Его харя лет пятнадцать с телевизионных экранов не сходила. Моя жена даже всплакнула, когда услышала, что Капканова изувечили. Врубаешься?

— А то…

— Так что, напрягись, Геннадий Семенович. Выдай результат. Нам ой как хорошее дело раскрутить надо. Поправить репутацию отдела. — Придав лицу скорбное выражение, начальник замолчал.

Шефа Петрушака недавно здорово вздрючили на областном совещании за низкий процент раскрываемости, упущения в работе с личным составом и другие прегрешения, и теперь, опасаясь, что его отправят на пенсию, начальник задергался.

Выслушав шефа, Геннадий Семенович подумал: «Привык чужими руками жар загребать. Дело ему раскрутить надо!.. А с какого края к этому делу подступиться?..»

Словно угадав мысли подчиненного, начальник вкрадчиво посоветовал:

— Поработай плотно со вторым задержанным.

— Думаете, он сообщник убитого? — придвинувшись поближе, спросил Петрушак.

— Возможно, — загадочно усмехаясь, произнес шеф.

— Значит, отработать парня по полной программе?

— Тебе решать.

— Но если парень упрется, все концы обрубаются, Что с невиновного взять?

— Невиновными бывают только младенцы, и то, пока из коляски не выбрались. У остальных грешки найдутся. У одних поменьше, а у других о-го-го какие, — туманно выразился шеф, откидываясь в кресле.

Смекалистому Пегрушаку не надо было повторять. Он понял, чего хочет начальник: неопровержимых доказательств причастности задержанного к преступлению. Добытых любой ценой