Пресс-хата для Жигана

Глава 6

Примерно за сутки до разговора в кафе кумир домохозяек и перезревших невест, эстрадный певец Александр Сернов, ехал на прием к частному венерологу.

Известную болезнь он подхватил во время гастролей. После выступления на стадионе одного из сибирских городов Сернов отужинал с местным начальством. Хлебосольные хозяева закатили шикарный банкет, не поскупившись на угощение для московского гостя. Мэр лично наливал Сернову, не доверив столь ответственной миссии ни официантам, ни подчиненным.

По сибирским меркам на банкете пили весьма скромно. Тем не менее, к концу программы Сернов, уже успевший спеть несколько шлягеров из своего репертуара, забравшись на стол, вдруг почувствовал себя ужасно одиноким. Пустил пьяную слезу, пожаловался на давнюю депрессию мэру:

— Ты знаешь, в шоу-бизнесе — как в волчьей стае. Молодые норовят в загривок вцепиться, о высоком искусстве никто и не помышляет.

Мэр, привыкший произносить официальные речи и крыть матюгами нерадивых подчиненных, оказался человеком черствым. Вместо того чтобы посочувствовать заезжей знаменитости, гаркнул:

— Сашке больше не наливать. Спекся соловей. Концерт закончен!

Оскорбленный в лучших чувствах, Сернов незаметно прошмыгнул на кухню. Не брезговавший общением с народом, певец накатил еще по одной с поварами и, выскользнув через черный ход, очутился на улице.

В поисках приключений совершенно окосевший певец нашел, что искал, пышнотелую крашеную блондинку, готовую к самому тесному общению. Где произошла встреча и как звали блондинку, Сернов не помнил.

Очнулся он под несвежей простыней в комнате с ободранными обоями. Абсолютно голая блондинка, оказавшаяся коротко стриженной брюнеткой, сопела рядом, лежа на боку. Парик висел на гвоздике, вбитом над изголовьем кровати.

Кляня себя за распущенность, Сернов тихонько выбрался из-под одеяла, оделся, не найдя собственного нижнего белья, и направился к выходу. По пути заглянул на кухню, чтобы утолить испепеляющую жажду водопроводной водой.

На кухне, за столом, заваленным объедками и заставленным бутылками, гуляли три мрачных небритых мужика. Извинившись, Сернов попытался уйти, но его перехватил хозяин квартиры. Перегородив путь к прихожей, мужик укоризненно помахал пальцем с черным ногтем перед носом эстрадной звезды:

— А забашлять?

— За что? — спросил Сернов.

— Сеструхой моей попользовался. Отдуплил во все дыры, и все?! Поймал халяву? Не выйдет… Бабки гони, — скорчив зверскую физиономию, просипел алкаш.

Проверив карманы, готовый от страха обмочиться певец признался:

— У меня нет денег.

— Тогда котлы снимай, — приказал небритый родственник стриженной под больную тифом дамы.

Со швейцарскими часами фирмы «Патэк Филипп» певцу не хотелось расставаться. Оставлять сверкающие платиной и бриллиантами на циферблате часы в этом тараканьем шалмане показалось звезде верхом глупости. Подбоченясь, он гордо бросил в рожу явно мнимому родственнику:

— Я Александр Сернов! Пропустите немедленно.

— Мудак ты оборзевший, — со зловещим спокойствием заявил небритый, пахнувший перегаром мужик…

Изрядно помятого певца подобрал на окраине города милицейский патруль. Менеджер, ответственный за организацию тура, чуть с ума не сошел, увидев грязного, с фиолетовыми фингалами Сернова. Гуляку отмыли в ванне и показали врачу. Эскулап осмотрел знаменитость и, не найдя серьезных увечий, на всякий случай посоветовал:

— Сдайте кровь на ВИЧ-инфекцию. В дуэте небось без презерватива работали?

— Да, а что… у вас распространена эта чума? — заплетающимся языком спросил Сернов.

— Стараемся не отставать от столицы. Хоть в чем-то с Первопрестольной на равных, — ответил эскулап.

Анализы показали, что певец подхватил венерическую болезнь, требовавшую серьезного лечения.

По возвращении в Москву Сернов стал пациентом частной клиники, занимавшейся подобного рода недугами. Клиника гарантировала полную конфиденциальность и восстановление здоровья после курса терапии.

В тот день. Александр Сернов ехал на промежуточное обследование. Он ерзал на сиденье; от полученных уколов нестерпимо болела задница.

Вояж совершался на новеньком джипе «Мицубиси Паджеро», купленном Серновым в качестве утешения за перенесенные во время гастрольного тура страдания.

Следуя по Богородскому шоссе, Сернов не замечал апельсиновой «Таврии», лавирующей в потоке машин. Автомобильная рухлядь украинского производства демонстрировала завидную резвость. Владельцы дорогих иномарок пропускали «Таврию», не желая связываться с ярко-оранжевым уродцем, уже тронутым пятнами коррозии. Так шарахаются от прокаженного здоровые люди.

В салоне «Таврии» сидели крепко сбитые парни, одетые, несмотря на жару, в одинаковые кожаные куртки. Глаза парней были прикованы к джипу певца.

Доехав до переулка, в конце которого находилась клиника, Сернов повернул. Он был аккуратным водителем, лишь иногда позволявшим себе полихачить.

Выполняя поворот, Сернов ощутил мягкий удар, прошедший по касательной, по правому борту машины. Джип вздрогнул от соприкосновения с апельсиновой «Таврией». Остановившись, Сернов выпрыгнул из машины. Он ничего не нарушал, вовремя включил поворот и абсолютно не понимал, как могло произойти столкновение.

Из «Таврии» колобками выкатились два крепких молодца. Один, помоложе, сразу опустился на корточки, разглядывая практически не поврежденный бампер джипа. Второй, мрачноватый тип со шрамом над верхней губой, присел на капот «Таврии».

Подошедший певец, привыкший, что его узнают на улицах, развел руками:

— Ну вы даете, мужики!

Сидевший на корточках парень осклабился в волчьей улыбке:

— Дают давалки, а мужики на зоне вкалывают.

Человек со шрамом негромко процедил:

— Заткнись.

В это время певец осматривал ревнивым взглядом свою четырехколесную собственность. Узрев маленькую царапину, капризно заныл:

— Тачка только из салона. Наделали вы дел. Испортили своей колымагой весь внешний вид.

Человек со шрамом положил руку на плечо певцу. Усмехаясь, произнес:

— А ты не плачь. Царапина — дело поправимое.

Попробовав стряхнуть руку незнакомца, Сернов выкрикнул:

— Убери руку. Я с тобой на брудершафт не пил.

— Еще бы, — засмеялся крепыш.

Повернувшись, он неожиданно обхватил шею певца. Резким движением пригнул Сернова к земле. Тот краем глаза заметил, как один из парней бежит к джипу.

— Отойди от тачки, — сипло выкрикнул певец, не осознавая опасности, нависшей над ним.

Затылок певца содрогнулся от нанесенного удара. Это рука крепыша со стальным кастетом испробовала загривок эстрадной звезды на прочность. Сернов вскрикнул, пытаясь прикрыть руками голову. В то же мгновение колено незнакомца свернуло ему нос.

Жалобный вопль вырвался из глотки певца.

— Не бейте.

— Сдохни, тварь. Здесь я руковожу шоу, — с холодной усмешкой процедил тип со шрамом.

Мощным толчком он направил Сернова прямиком на бетонный столб, возле которого стоял куб уличной мусорки. Недра мусорки, подожженные непотушенным окурком, дымились. Врезавшись в столб, Сернов отлетел и угодил спиной на зловонный костер. Приподнявшись, он увидел, что нападавшие сели в джип. Заурчал двигатель, и машина исчезла в московских проулках.

По лицу певца струилась кровь вперемешку со слезами…

В выпусках вечерних новостей опухшую от побоев физиономию Сернова показали крупным планом. А редакторы, работавшие над выпуском утренних газет, срочно меняли верстку, втискивая экстренные сообщения о нападении на известного певца. Почти в каждой заметке упоминалось, что джип застрахован в ставшей печально известной компании «Светко».

После разборок с отморозками Жигана опять определили в одиночку. В условиях переполненного застенка, где в камерах приходилось спать по очереди, это была почти привилегия. Но Жигана такой комфорт не радовал.

«Сколько можно резину тянуть! Никаких конкретных обвинений не предъявляют. Держат без постановления об аресте… Нет. Эту бодягу надо кончать. Писать маляву заместителю прокурора по надзору над следствием. Пускай вздрючат оборзевшего следака. Хотя ворон ворону глаз не выклюет», — думал Жиган, ворочаясь на жесткой шконке.

Устав от тягостных мыслей, он спрыгивал на пол, упирался сжатыми кулаками в бетон и отжимался до седьмого пота.

За этим занятием его и застали очередные гости.

Увидев группу мужчин, вошедших в камеру, Жиган встал, подошел к шконке, взял рубашку и, не застегивая ее, прикрыл торс.

Посетителей было трое, если не считать мгновенно исчезнувших надзирателей, первым в камеру протиснулся бочком следователь Петрушак. Он как-то гадливо ухмылялся, словно пытаясь скрыть за ухмылкой смущение. Следак даже поздоровался по-особому:

— Рад приветствовать.

— Так уж и рады, — усмехнулся Жиган.

Он сел на край шконки, разглядывая посетителей. Спутники Петрушака не были похожи на работников правоохранительных систем. Безупречно одетые молодые люди походили скорее на преуспевающих бизнесменов, пришедших на экскурсию в тюрьму, поглазеть на мрачные стены узилища.

Гости вели себя уверенно, точно они, а не Петрушак, были здесь полновластными хозяевами. Осмотревшись и дав привыкнуть глазам к полумраку, они подошли к шконке. Вопреки правилам Жиган не встал. Он так же пристально изучал лица незнакомцев.

Плотный брюнет с наметившимся брюшком оставил Жигана равнодушным. Его невыразительное лицо ничего Жигану не говорило. А вот второго Жиган где-то видел. Он даже зажмурился, пытаясь вспомнить, где их пути пересекались.

Высокий, хорошо сложенный блондин, в светлом, в тон волосам, костюме, вдруг вздохнул и шагнул вперед. Он присел на корточки, впившись взглядом в Жигана. Казалось, он пытался разгадать сложный ребус со многими неизвестными.

Молчаливая дуэли вывела из равновесия следователя. Тот вдруг забегал по камере, изредка притормаживая возле шконки. Затем сказал.

— Я оставлю вас ненадолго.

Не поворачивая головы, блондин ответил:

— Конечно.

Следак моментально испарился. Он ожидал, что люди Колесникова немедленно приступят к крутой обработке задержанного. Но вместо этого в камере разыгралась сцена из сентиментального спектакля.

Когда следак удалился, блондин неожиданно прикоснулся слегка подрагивающими пальцами к лицу Жигана. Тот едва заметно усмехнулся, как человек, первым разгадавший тайну.

Несколько пластических операций изменили лицо Жигана. Но даже самый искусный скальпель пластического хирурга не может до конца уничтожить индивидуальность, заложенную природой. Хирурги не могут изменить ни глаза, ни улыбку…

Блондин, которого Жиган уже узнал, продолжал усиленно копаться в закоулках памяти. От напряжения он покраснел, на висках повисли капельки пота. Наконец он произнес то, что давно вертелось на языке:

— Жиган, ты?

Глядя сверху вниз на разодетого гостя, благоухающего дорогим парфюмом, Жиган тихо произнес:

— Мир… тесен, ну, здравствуй, Филимон.

Тот, продолжая сидеть в позе кролика, застывшего на капустной грядке, повторял, как заведенный:

— Не может быть… Жиган, это ты…

Они смотрели друг на друга, уносясь по волнам памяти в прошлое, опутанное рядами колючей проволоки, огороженное сторожевыми вышками, охраняемое вертухаями и овчарками.

Услужливая память возвращала Жигана и Филимона в исправительно-трудовую колонию номер шесть, расположенную в Кировской области.

Туда, где они впервые встретились…

Исправительно-трудовая колония номер шесть зализывала раны после бунта.

Беспорядки устроил уголовный авторитет по прозвищу Кокан, решивший занять место «смотрящего» по зоне. Подобрав группу таких же беспредельщиков, как он сам, Кокан предъявил претензии старому блатарю, занимавшему столь теплый и почетный пост.

В результате разборок, вылившихся в скоротечный, но жестокий бунт, Кокан получил перо под ребро. Его шестерки тоже пострадали. Одни отделались дополнительными сроками, другим повезло меньше, и они отправились на лагерный погост гнить в пронумерованных могилах.

Расследовать причины беспорядков прибыла комиссия из Москвы. Перенервничавший начальник колонии, как назло, ушел в глубокий запой и не сумел приготовиться к приему комиссии. В результате проверяющим пришлось самим организовывать выезды на природу, посещения ресторанов областного центра и другие увеселительные мероприятия.

Выводы комиссия сделала самые неутешительные, что и отразилось в материалах официального расследования. Начальника колонии тихо отправили на пенсию по выслуге лет. Самых злобных вертухаев, вызывавших ненависть у заключенных, перевели в другие колонии.

Затем разобрались и с представителями неофициальной власти. Допустившего беспорядки «смотрящего» по зоне уложили в лагерную больничку. Новая администрация попыталась подмять под себя старого блатаря и сделать зону «красной», то есть живущей вне воровских законов и понятий.

Окончательно добитый «смотрящий» с погонялом Архип неожиданно серьезно заболел. Скоротечный туберкулез буквально сжирал его. Архип кашлял кровью и отказывался принимать лекарства. Он медленно умирал, а администрация этому не препятствовала. В конце концов, каждый сам делает свой выбор.

После бунта, в соответствии с инструкциями, часть заключенных разбросали по другим колониям. Так делалось, чтобы пресечь дальнейшие разборки, разрушить былые связи, разбить устоявшиеся группировки. Взамен убывших по этапу приходили новые постояльцы ИТК № 6.

Жиган, отбывавший срок в этой колонии, грустно шутил:

— Свято место пусто не бывает.

Он иногда наведывался в воняющую карболкой больничку. Присев на кровать, разговаривал с задыхающимся Архипом. Несмотря на удушье, вор никогда не отказывался от встреч. Он слишком многим был обязан Жигану.

— Ну, что там новый хозяин? Наводит порядки? — спрашивал, надсадно кашляя, вор.

Он и так получал полную информацию о состоянии дел на зоне от своих шнырей. Но вопросы были данью уважения человеку, который оказал ему неоценимую услугу.

Жиган понимал это, поэтому в подробностях делился новостями лагерной жизни. Архип внимательно слушал, изредка отталкивая собеседника подальше:

— Ты, брат, шнопак-то отворачивай. Я ведь не мастырю для отмазки. Вишь, как красной водичкой сифоню, — при этом он указывал на розовые пятна, расплывшиеся на сероватом пододеяльнике и подушке. — Скоро кранты Архипу. А ты поберегись

— Тебе лечиться надо. По-настоящему лечиться, — твердил Жиган.

Уставший от жизни вор, проведший в местах заключения большую часть жизни, мотал головой:

— Вышел мой срок.

— Не грузи, Архип. Из такой передряги выкарабкался и с хворью справишься, — утешал Жиган.

На что старый скокарь, натужно сипя, отвечал:

— Ты сестру милосердия из себя не лепи. Я никого не жалел и сам в жалости не нуждаюсь. А за Кока на тебе отдельное спасибо Спасибо, что гниду беспредельную на перо посадил. Если бы эта тварь на зоне править начала, многие мужики свой срок как в аду бы тянули. Порядок во всем должен быть

— Это точно, — думая о своем, поддакивал Жиган.

Вор приподнимался, подкладывая под спину подушку. Его впалая грудь сотрясалась от кашля. Сплевывая в полотенце с фиолетовым штампом кровавые сгустки, Архип продолжал:

— Плохие времена идут. Беспредела все больше становится. Молодняк отмороженный попер. Сразу все захавать хотят. Без напряга кайф поймать. Вырождается народец. Мельчает. Воровской закон не признает. А без закона какой порядок? Одна беспредельщина по-черному… Устал я ковыряться в булде. Перевести дух хочется.

Голова вора, впадающего в тяжелое забытье, опускалась на грудь. Стараясь не скрипеть пружинами панцирной койки, Жиган тихонько поднимался и бесшумным шагом выходил из палаты.

Вскоре Архипа, похожего на истаявшую восковую свечу, увезли в больницу закрытого типа для осужденных, больных туберкулезом.

Бунт в колонии № 6 постепенно становился историей со своими передаваемыми из уст в уста легендами. Долгими вечерами, после отбоя, местные старожилы делились воспоминаниями. Каждый старался приукрасить собственную роль, выставить себя в выгодном свете. А те немногие, кто знал правду, зря язык о зубы не терли, памятуя о наказе Архипа. Покидая зону, «смотрящий» приказал не упоминать ни имени, ни погоняла того, кто убил Кокана.

— …если кто лишнего вякнет, грызло расплавленным железом залью, — пригрозил «смотрящий», покидая зону.

Его наказ выполнялся беспрекословно. Лишь иногда, при появлении Жигана, зэки украдкой указывали на него глазами, при этом многозначительно хмыкая с видом людей, которые знают самые сокровенные тайны зоны.

Жиган никогда не вспоминал ни про бунт, ни про отморозка Кокана. Все это осталось в прошлом.

А прошлым живут либо слабаки, либо глубоко несчастные люди.

Когда наступила последняя зима, которую Жигану было суждено провести за колючей проволокой, на зону прибыло пополнение.

На белобрысого пацана он сначала не обратил внимания.

Худосочный московский шкет загремел за грабеж. В районе Сокольников группа великовозрастных болванов срывала с прохожих меховые шапки. На их беду, шапки лишился и тесть начальника районного отделения милиции.

Чтобы восстановить пошатнувшийся в глазах семьи авторитет, начальник собрал всех оперативников, добавил к ним людей из патрульно-постовой службы и начал ловить налетчиков, что называется, на живца.

Переодетые сотрудники милиции дефилировали по пустынным аллеям. На каждом был меховой головной убор. Наживка сработала. Налетчиков взяли с поличным. В отделении, положив задержанных на пол, стражи порядка пустили в ход дубинки. После серии ударов по подошвам ног парни выдали зачинщика.

Снимать шапки с добропорядочных граждан предложил учащийся техникума Валерка Филимонов.

На квартире Филимоновых провели обыск. В комнате единственного отпрыска под кроватью обнаружили целую россыпь меховых уборов, в которых прожорливая моль уже начала свое пиршество.

Суд отмерил положенный срок, и несостоявшийся специалист в области химической промышленности отправился на зону искупать грехи.

Ничем примечательным Филимонов не выделялся.

В отряде к нему быстро приклеилось погоняло Филимон. Парнишку, как любого москвича, выходцы из провинции слегка недолюбливали, но зря не обижали. Человек ведь не выбирает место рождения.

Все изменилось, когда в отряде появился колченогий киргиз с неблагозвучным прозвищем Малахай.

По вестям с воли, киргиз попался на торговле наркотой. Он привозил с исторической родины забористую анашу и экстракт опиумного мака. Анашу толкали на базарах уральских городов, а из экстракта готовили самопальный героин, известный под названием «черняшка».

Малахай сразу невзлюбил тихого москвича. Изводил Филимона придирками не по делу, зарабатывая тем самым дутый авторитет. Постепенно издевательства над выбранной жертвой перешли все границы. Вокруг Малахая сбивалась стая таких же подонков, как и он сам.

Жиган оставался сторонним наблюдателем, ожидая выхода на свободу.

Однажды он застукал Филимона, рыскавшего возле пищеблока. Сглатывая слюну, парень смотрел на баки с объедками. Отходы вывозили на подсобное хозяйство для откормки свиней.

Подойдя к парню, Жиган негромко спросил:

— Ты что делаешь, придурок?

— Жрать хочется, — потупив взгляд, ответил Филимон.

— Хавла не хватает? Пайка ведь нормальная. А ты знаешь, что нельзя копаться в отбросах?

Бросая плотоядные взгляды на баки, Филимон спросил:

— Почему?

Пришлось Жигану напомнить жесткое неписаное правило зоны:

— Зашкваришься, дурачок. Переведут в отряд к «петухам», или любая сволочь отодрать получит право.

Бледное лицо парня покрылось пунцовыми пятнами. Он отвел взгляд от баков и неожиданно, всхлипнув, повторил:

— Жрать хочется.

— Рубай в блевотнике вместе со всеми, а сюда не подходи, — предупредил Жиган.

Развернувшись, он пошел к баракам. Снег поскрипывал у него под ногами. Следом за ним потянулся смахивающий на доходягу Филимон. Жиган не утешал паренька. Слова на зоне ничего не значат, если не подкреплены делом. Бесполезная жалость может даже убить.

Сколько таких случаев видела зона, когда после душещипательного разговора расчувствовавшийся зэк сводил счеты с жизнью. А Жиган хотел, чтобы этот московский шкет выжил.

Догнав Жигана, москвич пожаловался:

— У меня пайку Малахай заныкал. Сказал, что не положено такому уроду казенное хавло рубать.

Жиган притормозил. Дождавшись, пока Филимон поравняется с ним, он уточнил:

— И долго это продолжается?

— Четвертый день.

Поведение киргиза тянуло на беспредел. Лагерную пайку не смел отбирать никто. Можно лишить чести и даже жизни, но лагерная пайка все равно что воздух. Она является неотъемлемым правом любого зэка.

Одернув бушлат, Жиган поплотнее запахнул полы. Ледяной ветер, гулявший между бараками, усиливался. По запретной полосе мела поземка, а часовые на вышках поднимали воротники тулупов.

— Беспредельничает Малахай. Свои законы устанавливает, — сквозь зубы процедил Жиган.

Войдя в барак, он сразу направился к нарам, на которых развалился киргиз. Вокруг него полукольцом сидели шестерки, передавая из рук в руки алюминиевую кружку со свежеприготовленным чифирем.

Особо не церемонясь, Жиган вклинился в чужую компанию. Стая недовольно заурчала, но потеснилась. Усевшись напротив киргиза, Жиган спросил:

— Ты чего мутишь, Малахай?

Желтая физиономия киргиза сморщилась и стала похожа на печеную картошку. Обнажив ряд острых, словно у хорька, зубов, он огрызнулся:

— Не понял! Что за предъявы?

— Зачем пайку у пацана отнимаешь? Это же беспредел.

Киргиз подтянулся на перекладине верхних нар, играя вздувшимися бицепсами, сел, бросил взгляд на стоявшего рядом парнишку:

— У этого фраерка, что ли?

— Да, — подтвердил Жиган.

Киргиз фальшиво рассмеялся, и в его раскосых глазах загорелся злобный огонек.

— Накапал, паскуда, — негромко произнес он, присовокупив матерное ругательство.

Жиган едва сдерживался, не хотел идти на конфликт, но оставаться сторонним наблюдателем уже не мог.

Все притихли, наблюдая за разборкой.

— Малахай, хватит к парню прикапываться, — как мог спокойно произнес Жиган.

— А то что? — с каким-то змеиным присвистом спросил киргиз.

— Я предупредил.

Жиган встал, давая понять, что разговор закончен.

Но киргиз не мог допустить, чтобы его авторитет пострадал. Он спустился с нар, перехватил у одного из шестерок кружку с чифирем и, отхлебнув обжигающего дурманящего напитка, крикнул так, чтобы всем было слышно:

— Жиган, тебе задница столичного фраерка глянулась? Но не ты один тут такой козырной. Может, я тоже на него глаз положил.

Киргиз давно провоцировал Жигана. Зэки стали рассредоточиваться по углам, очищая поле для поединка.

Боковым зрением Жиган видел, как рука киргиза скользнула в карман.

«Финку греет», — подумал он.

Подошел к Филимону, толкнул его в плечо:

— Пойдем.

Окончательно оборзев, Малахай уже орал во всю глотку:

— Кто ты такой, чтобы предьявы мне лепить! Корефан твой, Архип, давно в туберке кровинкой хезает. Теперь ты никто, так что не дави понты. Малахая на испуг не возьмешь…

Жиган будто не слышал. Он знал, что сегодня ничего не произойдет. Малахай не достал финку, значит, толковища не будет.

А тот, уверовав в безнаказанность, изгалялся как мог под одобрительные возгласы стаи:

— Вали, вали… крутой. Забирай фраерка. Малахай отложит чешижопицу для московского глиста. До лучших времен. Слышишь, Жиган?.. Так что пользуйся моментом.

Плечи Филимона вздрагивали. Он брел с низко опущенной головой, словно осужденный на казнь.

Отведя парня подальше от беснующегося киргиза, Жиган шепнул:

— Ты эту узкоглазую чушку не бойся. Держись меня, и все будет путем.

Ободряюще подмигнув парню, Жиган оставил его.

На протяжении некоторого времени ничего не происходило. Жиган практически не общался со смертельно напуганным москвичом. Понемногу тот приходил в себя. Надежные мужики присматривали за Филимоном, докладывая обо всем Жигану. Мнимое спокойствие не могло его обмануть. Жиган понимал, что подонок Малахай рано или поздно сделает какую-нибудь гадость. Попытается растоптать, сломать выбранную жертву, чтобы доказать свою крутизну стае.

Поэтому Жиган был начеку, готовый в нужный момент защитить парня.

И такой момент настал…

Как-то в воскресный полдень, когда зэков не выгоняли на промку, надежный человек примчался в барак. Найдя Жигана, сообщил:

— Филимона гасят.

— Где?.

— В блевотник потащили. Там у Малахая корефаны тусуются. Будут брать базаром.

Наскоро одевшись, Жиган опрометью бросился к пищеблоку, оставив далеко позади добровольных помощников.

Выпавший ночью снег, еще не утоптанный, белым саваном покрывал землю.

У черного входа в пищеблок, через который выносили отходы, Жиган остановился. На снегу рубиновой россыпью алели капельки крови. Крови было немного. Так, несколько брызг, упавших или из разбитой губы, или из свернутого носа.

Ударом ноги Жиган распахнул дверь и, преодолев узкий темный коридор несколькими прыжками, оказался в просторном помещении. Здесь располагалась кухня, на которой готовили пайку для всего лагеря. Кухню обслуживали вольнонаемные и особо проверенные зэки, умеющие втереться в доверие к начальству.

Сейчас на кухне вольняшек не наблюдалось.

Осмотревшись, Жиган увидел странную картину. У широкого разделочного стола, обитого жестью, толпились несколько человек. На столе лицом вниз лежал Филимон. Его лицо было в крови. Над парнем нависал колченогий киргиз. Одной рукой он прижимал затылок парня, второй размахивал у него перед лицом.

— Хавай, урод. Хавай, пока из ушей не поперло, — орал киргиз, тыкая пятерней в лицо Филимона.

С каждым толчком физиономия парня все больше походила на непрожаренную яичницу. Оно становилось желтым с красными подтеками на подбородке.

Жиган догадался, что в руке у киргиза зажат кусок комбижира.

На этой смеси в лагере готовится добрая половина пищи. Отвратительно воняющая масса заменяет масло в каше и жир при жарке.

Примерно в двух метрах от разделочного стола шипел широкий электропротивень. Этот агрегат, предназначенный для обжаривания мяса, почти не использовался по назначению. Лишь иногда зэки, имеющие доступ в пищеблок, жарили на нем картошку. Сейчас электропротивень разогревался. На его плохо очищенной поверхности плавился кусок комбижира.

— Хавай, сучонок. А когда у тебя полезет из всех дыр, мы тебя и оприходуем, — под звуки шипящего жира грозил Малахай.

Избитый и до смерти напуганный пацан отчаянно мотал головой. Он пытался прижаться лбом к поверхности стола, но жестокая рука киргиза поднимала его за волосы.

— Жри, гаденыш.

Увлеченный истязанием, киргиз не заметил Жигана. А тот, подойдя поближе, резко оттолкнул загородившего дорогу шныря. Не успев ойкнуть, шестерка отлетел в сторону. Жиган встал по правую руку от киргиза.

С ледяным спокойствием сказал:

— Я предупреждал. Лямло желтомордое.

От неожиданности Малахай подпрыгнул. Воспользовавшись моментом, Филимон боком скатился со стола.

— Мудило. Кто тебя звал? — растерянно прошипел киргиз.

Растопырив руки, он пятился, как бы набирая пространство для разбега. Жиган продолжал стоять на месте, не проявляя видимой активности. Он тянул время, ожидая прибытия подмоги.

На кухне находились человек пять из стаи. Кто-то мог прятаться в подсобных помещениях и в главном зале, отделенном от кухни раздаточной.

Киргиз говорил, чуть не клацая от злости мелкими острыми зубами:

— Че вылупился? Вали отсюда. Ты почти отмотал свой срок. Теперь дела на зоне тебя не касаются. Скоро на вольняшке загудишь, а мы потянем ярмо дальше.

Внимательно следивший за маневрами противника, Жиган усмехнулся:

— Ошибаешься. Пока еще касаются.

Грозно заурчавшая стая подтягивалась к вожаку. Ощущая поддержку, Малахай осмелел. Он выхватил финку, очертил перед собой невидимую дугу.

— Ну давай, стакнемся. За баклана вонючего меня держишь. Скоро узнаешь, кто такой Малахай! — в бешенстве драл глотку колченогий.

Жиган внутренне собрался. При этом чуть расслабленно, как и полагается крутому бойцу, напоровшемуся на дешевого фраера, произнес:

— Сайгак ты кастрированный. Сидел бы в юрте. Не дергался. А то ведь мы здесь не такую борзоту уделывали… Смотри, Малахай, с толковища могут вперед ногами вынести.

Лицо киргиза стало пепельно-серым. По-волчьи прищелкнув зубами, он просипел:

— Кранты тебе.

Рванув на груди черную робу, киргиз сделал шаг вперед. Он медленно переставлял колченогие конечности, сокращая расстояние. В руках у Малахая сверкало узкое жало финки с наборной ручкой. Надвигаясь на Жигана, беспредельщик изрыгал ругательства:

— Волчара позорная. На кого наезжать вздумал? Сейчас твои кишки на локоть мотать буду. Гарнир хавать заставлю. Будешь носиться по зоне, как курва с котелком.

Неожиданно в коридоре раздался топот. Это сторонники Жигана мчались на помощь. Толпа за спиной у киргиза на мгновение замерла. Шестерки стушевались. Соотношение сил изменилось не в пользу беспредельщиков.

Мгновенно оценив ситуацию, Жиган предупредил свору:

— Пригасите рога, сволочи. Махалово будет один на один. По честяку. Мы с Малахаем сами перекрестимся.

Свора прижалась к стене, оставив главаря в одиночестве.

Оказавшись в безвыходной ситуации, киргиз пошел в атаку. Он сделал резкий выпад, стараясь воткнуть финку в живот противнику. Отпрянув, Жиган ударил киргиза в челюсть. Тот, харкая кровью, отступил, чтобы через мгновение повторить атаку.

Холодная сталь задела плечо Жигану. Не успев увернуться, он напоролся на ловко подставленную финку. Из неглубокой раны засочилась кровь.

Приободренный успехом, киргиз хрипло засмеялся:

— Поймал, падла. Щас яйца по самый нос рубить стану.

— Не вспотей, сайгак, — зажимая рану рукой, ответил Жиган.

Неожиданно он запрыгнул на разделочный стол. Неплотно прибитая жесть тонко тренькнула у него под ногами. Киргиз подбежал к столу, попытался вскочить на него, но Жиган молниеносным ударом ноги проверил лоб колченогого на прочность. Пошатнувшись, Малахай, чтобы не потерять равновесия, облокотился рукой, сжимавшей финку, на поверхность стола.

Жиган моментально припечатал ногой запястье киргиза. Он давил каблуком, пока пальцы Малахая не разомкнулись. Оружие упало на пол.

Кто-то из шестерок подался вперед, но был остановлен сторонниками Жигана:

— Назад, твари, в стойло!

Быстро присев, Жиган ухватил колченого за уши и, притянув к себе, ударил головой в лоб. Повторил удар и, втащив оглушенного противника на стол, отпустил его.

Ослепленный собственной кровью, беспредельщик попытался подняться. Однако ноги скользили по металлической поверхности стола. Мощным пинком Жиган опрокинул узкоглазого на спину.

Малахай оказался удивительно выносливым.

Из неудобной позиции он с ловкостью гимнаста неожиданно вскочил и нырнул под стол, чтобы снова появиться с подобранной финкой.

Но на сей раз Жиган не допустил промашки. В прыжке достал противника, опять сбил с ног. Оседлав его, вывернул руку с финкой под одобрительные возгласы друзей:

— Мочи змея… Вали вшивоту…

Хрипя, точно стреноженный конь, Малахай извивался, пытаясь сбросить с себя Жигана. Он встал на четвереньки и теперь полз от стола к электропротивню, неся на себе жестокого наездника.

А Жиган все сильнее, до хруста в суставах, заводил руку с финкой. От дикой боли, пронзившей тело, Малахай, зайдясь в крике, выгнулся дугой, выронил оружие, но при этом сбросил Жигана.

Поднявшись, киргиз затряс головой, пытаясь прийти в себя. Ударив Малахая по виску ребром ладони, Жиган заставил его развернуться спиной и подпрыгнул, чтобы нанести последний удар.

Взмахнув руками и подняв сноп горячих брызг, Малахай грохнулся на раскаленный электропротивень. От нечеловеческого крика все оглохли.

Жиган стащил противника с пышущего жаром противня.

Вздох ужаса пронесся по залу

Лицо Малахая превратилось в обожженный комок мяса, на котором белели глазные яблоки.

Отпустив киргиза, Жиган негромко, но внятно произнес, обращаясь к застывшим от страха шестеркам:

— Беспредела не будет…

Хозяин зоны, недавно вступивший в должность, расследования не проводил. Происшедшее с Малахаем списали на несчастный случай.

Спустя несколько месяцев, едва только сошел снег, Жигана, отбывшего свой срок, освободили. Провожавший его до КПП Филимон, расчувствованно сказал своему спасителю:

— Может, свидимся еще.

Распахнув дверь в узкий тамбур, отделяющим от долгожданной свободы, Жиган полуобернулся и громко крикнул:

— Только не на зоне. Тут наши дороги расходятся.

Никому из них и в голову не пришло, что судьба снова их сведет.