Пресс-хата для Жигана

Глава 3

Времяпрепровождение в камере приятным не назовешь. Но Жиган давно усвоил простую истину: в жизни все можно преодолеть, кроме смерти. Главное не раскисать. И быть в форме.

Камера, конечно, не спортзал и не комната с тренажерами. Но нехитрые физические упражнения можно выполнять и в бетонной клетке. Поэтому после скудной утренней кормежки, состоявшей из кружки чая, пахнущего гниющей листвой, и миски каши, заправленной прогорклым маслом, Жиган приступил к тренировке. Для начала выполнил серию отжиманий, покачал пресс. Основательно размявшись, сделал минутную передышку, чтобы восстановить дыхание.

Отработать следующий блок упражнений не успел. Визгливый голос контролера из-за стальной двери скомандовал:

— Руки за спину. Лицом к стене.

Пронзительно заскрипела дверь, и в камеру кто-то вошел. Жиган слышал лишь тяжелое сопение и шаркающие шаги. Когда дверь захлопнулась, обернулся, чтобы рассмотреть вошедшего.

Потный толстяк в спортивном костюме с трилистником «Адидас» на куртке и штанах стоял посреди камеры и мило улыбался, демонстрируя свое расположение к сокамернику.

— Здравствуйте. Меня зовут Роман Иванович, — церемонно представился он.

Жиган подошел ближе и стал рассматривать незнакомца. Тому можно было дать и тридцать, и сорок с хвостиком. Бывает такой тип мужчин, чей возраст трудно определить. Рано обрюзгшее тело и невыразительное лицо делают их похожими на фарфоровых болванчиков — китайских божков. Роман Иванович напоминал резинового манекена.

Его фальшивая улыбка сразу не понравилась Жигану. Люди, попадающие в камеру, обычно демонстрируют иные эмоции. У них редко хватает сил, чтобы изобразить хотя бы некое подобие радости. А толстяк буквально сиял, излучая доброжелательность.

Ответив на приветствие, Жиган отошел в дальний угол, дав понять, что не намерен продолжать беседу, и все время чувствовал на себе липкий взгляд Романа Ивановича.

Вечером после отбоя толстяк, взгромоздившись на нары, завел душевный разговор. Вкрадчивым голосом, напоминающим мурлыканье кота, он принялся жаловаться на злодейку-судьбу:

— Знаете, я по недоразумению за решетку угодил. Купил по случаю стройматериалы для будущего дома, а они оказались крадеными. Мало того, сторожа склада, где хранились эти проклятые стройматериалы, крепко помяли. Дедок преставился в больнице. А я теперь пытаюсь доказать, что не верблюд. Попался на собственной глупости.

«Или жадности», — предположил Жиган.

Толстяк вызывал у него тревожные чувства. Слишком сладко он улыбался. Слишком уверенно вел себя в камере. Хотя утверждал, что впервые отведал тюремной баланды.

— А вас почему держат в гордом одиночестве? Везде пишут, что места лишения свободы переполнены. Подследственные спят по очереди. Задыхаются в тесноте, — проявил осведомленность новый сосед.

Жиган не сдержал улыбки. Приподнявшись на шконке, он пристально посмотрел на соседа.

— Вы тоже не без комфорта устроились, — ответил он.

— Куда определили, — горестно вздохнул толстяк.

Перевернувшись на спину, он принялся яростно чесать покрытую рыжеватыми волосами грудь и от удовольствия даже похрюкивал, что-то бормоча себе под нос. Решетка шконки жалобно поскрипывала под многопудовой тушей толстяка. Молния на его спортивной куртке разошлась, и из-под сбившейся майки показался коричневый сосок с кустиком волос. Казалось, ничего необычного в этом не было.

Однако дрожащая, словно холодец, грудь заплывшего жирком мужика почему-то вызвала у Жигана приступ тошноты. И все же он не мог оторвать от нее взгляд. Даже напряг зрение. Чуть выше закрытого порослью соска виднелись светлые линии шрамов. Когда-то на этом месте была татуировка, от которой толстяк постарался избавиться. Но сделано это было неумело и некачественно. Линии образовывали контур, в котором угадывались очертания животного с длинным хвостом.

«Крыса… Так ты, пирожок, у своих тырил на зоне. Прикидываешься воспитанным человеком. Невинной жертвой стечения обстоятельств, а на самом деле последний негодяй. Пробовал вывести татуировку… Может, у тебя еще какие-нибудь клейма имеются. Похлеще, чем грызун. То-то курточку снять боишься… Нет, колобок. Тебе лучше закрыть матюгальник. Не лезть ко мне с расспросами. А то уж больно ты на «наседку» похож. Разведешь гнилой базар, а потом следаку побежишь стучать», — с ходу определил Жиган.

Его опыт пребывания на зоне подсказывал: толстяк в камере появился не случайно. Жиган знал, что подобных типов надо сразу ставить на место, особенно, когда будущее неопределенно, а дальнейший ход событий непредсказуем.

Заметив пристальный взгляд сокамерника, толстяк быстро одернул майку и запахнул куртку. Лег на живот и отвернулся к стене. Теперь взгляду Жигана предстали широченная спина с жировыми складками, объемистые ягодицы и ноги с подрагивающими ляжками.

В камере воцарилось молчание. Над дверью туск по светила зарешеченная лампа. Спертый воздух в камере, казалось, застыл.

— Рома, ты чего замолк? — тихо окликнул его Жиган.

Толстяк не шелохнулся. Он лежал, словно снежный ком, отброшенный дворником к краю тротуара.

— Рома, побазарим за жизнь. Тебе крысу за стройматериалы накололи? — продолжал подначивать Жиган.

Спина толстяка заколыхалась, будто от озноба. Он буквально прилип к стене, а если бы смог, просочился бы сквозь бетон со стальной арматурой…

Роман Иванович Овсеенко, он же Рома-Завхоз, когда-то действительно погорел на воровстве. Еще в советские времена был завхозом детского дома и продавал все, что можно было украсть у сирот. Масштабы деятельности нечистого на руку завхоза поразили даже не склонных к сентиментальности следователей. Увидав, до чего Рома-Завхоз довел сирот, ставших похожими на малолетних узников нацистского концлагеря, судья не поскупился на срок.

В лагере ворюга сумел сблизиться с местным авторитетом и добиться расположения начальника оперативной части. Балансируя между двумя огнями, Рома-Завхоз тянул срок без особых лишений. Ему нашли теплое место в промзоне — определили кладовщиком. Но однажды Рома-Завхоз позарился на чужое. Из посылки, предназначенной для «грева» лагерной братвы, он вытащил пару блоков сигарет. «Грев» шел на зону непрерывным потоком. Часть оседала в кладовке, которой заведовал Рома. Потом сигареты, чай, прочие предметы роскоши распределял среди братков местный авторитет. Он-то, проведя ревизию запасов, и обнаружил недостачу.

Рому жестоко избили и поставили на грудь несмываемое клеймо. Возможно, наказание этим не ограничилось бы. Но начальник оперчасти пригрозил авторитету ужесточением режима, если дело дойдет до смертоубийства. Крысятника оставили в покое, пригрозив «опустить» при первом удобном случае. Но такой случай не представился.

И никто не знал настоящей тайной страсти Романа, ради которой он когда-то и пошел работать в детский дом.

Этот потный толстяк, притихший под взглядом Жигана на жесткой койке, питал непреодолимое влечение к детям не старше двенадцати лет. Педофилия и сгубила Рому-Завхоза.

В середине девяностых Роман Овсеенко создал благотворительный фонд, якобы помогавший выжить беспризорникам. Фонд должен был раздавать еду, поношенные вещи, организовывать медицинские осмотры. Бизнесмены охотно жертвовали деньги для благих целей. На эти деньги Рома-Завхоз арендовал офис, построил особнячок и положил довольно солидную сумму на депозитный счет.

Сотрудники фонда провели несколько благотворительных акций и рейдов по подвалам, теплотрассам и прочим местам, где тусуются отвергнутые обществом дети. Роман Овсеенко принимал в рейдах непосредственное участие. Узрев под слоем грязи какую-нибудь особенно смазливую мордашку, Рома-Завхоз брал ребенка под личную опеку и увозил в загородный дом. Там толстяк реализовывал с детьми самые необузданные фантазии, которые тщательно документировал с помощью видеокамер, установленных по всему периметру спальни.

Особо выдающиеся эпизоды своих сексуальных утех с малолетками Рома-Завхоз разместил на одном порносайте в Интернете. На том и прокололся. По настоянию итальянской полиции, обеспокоенной нарастающим потоком детского порно из России, российские коллеги провели широкомасштабную операцию. Рома-Завхоз, что называется, попал под раздачу. При обыске у него изъяли белее двух сотен видеокассет, способных вызвать у нормального человека тошноту и слезы одновременно.

На допросах Рема-Завхоз бился в истерике.

— Меня кастрируют на зоне. Яйца через рот достанут. Меня нельзя сажать, — умолял он, целуя следователям ноги.

Подлец это не только состояние души, это еще и профессия. Рома-Завхоз избежал зоны, став стукачом. Он артистически влезал в душу к подследственным, а потом сливал добытую информацию хозяевам. Служебное рвение Ромы-Завхоза оплачивалось хорошей едой, качественной выпивкой, американскими сигаретами и выходными днями в отдельной камере с телевизором.

Там, устроившись на шконке, застланной чистым бельем, Рома-Завхоз включал телевизор. Находил детскую передачу и замирал, созерцая невинные детские лица, а после чего начинал мастурбировать.

Надзиратели изредка поколачивали извращенца.

Но вскоре покровители стукача запретили применять к нему физические меры воздействия. Уж слишком ценным агентом был Роман Овсеенко.

— Рома, что молчишь? — с ехидцей спросил Жиган, стоя у шконки.

Толстяк натужно сопел. Его шея постепенно наливалась кровью. В минуты опасности Рома-Завхоз терял свой артистический дар, лихорадочно соображая, как вести себя дальше. Клиент, которого поручили раскрутить на откровенный разговор, оказался ушлым парнем и быстро раскусил Рому-Завхоза.

«… или решил проверить на вшивость. Видать, стреляный воробей, если с ходу наехал. Ну, ничего. Вертухаи за стеной. Если что — прикроют», — размышлял взопревший толстяк.

Медленно повернувшись, Рома-Завхоз уставился на Жигана. На широком лице у толстяка застыла фальшивая улыбка.

— Ты чего, паря, возбухаешь? — тихо спросил стукач.

Где-то за стеной раздались шаги. Это надзиратель совершал традиционный обход. Дождавшись, когда стихнут шаги, Жиган продолжил:

— Крысу за что накололи? Ты отвечай. Не юли.

Толстяк сел, свесив ноги на пол, и оказался напротив сокамерника. Жигану пришлось отступить на шаг, чтобы не касаться выпирающего живота негодяя с позорной наколкой на груди.

— Глазастый, — губы Ромы-Завхоза растянулись в ухмылке.

— Дурку не лепи. Отвечай на предъяву, — продолжал напирать Жиган.

— Что? Не впервой тюремную пайку хавать?

— Тебя это не касается.

Золотое правило в местах лишения свободы — держать рот на замке. Каждое слово, истолкованное следователем и по-своему оцененное судом, может обернуться непоправимой бедой и дополнительными годами срока. Жиган это хорошо усвоил. Каждый, кто лез с откровенными разговорами, мог оказаться либо полным дураком, либо подлецом, для которого людские судьбы лишь разменная монета в торговле со следствием или тюремной администрацией.

Толстяк, упакованный в спортивный костюм «Адидас», на дурака не похож. Уж слишком сметливый у него взгляд.

— Ты, фраерок, козырного из себя не строй. На дешевую блатату меня не возьмешь. Не хочешь базарить, не надо, — стукач попытался спустить ситуацию на тормозах.

Но Жиган знал еще одно непреложное правило: за решеткой вопросы не должны оставаться без ответов. В камере обостряется интуиция. Он на все сто уверен, что толстяка к нему подселили не случайно. От тайного соглядатая, призванного следить за каждым его вздохом, движением, словом, произнесенным во сне, надо избавляться. Кроме того, Жиган физически не переносил предателей.

Он понимал, что стукачи порой добывают бесценную информацию, помогают раскрывать тяжкое преступление. За решетку отправляются насильники, маньяки, патологические убийцы и прочая мразь.

Но ведь сам он не принадлежит к подобного рода выродкам.

Упорство Ромы только подстегнуло Жигана. Его пальцы впились в куртку сокамерника. Рома-Завхоз струсил.

— Значит, стройматериалы, говоришь… — негромко произнес Жиган.

— Пусти, фраерок. Не нарывайся, — прошипел Рома.

— Угрожаешь, крыса?

— За наезд не по делу можно по-крупному схлопотать.

— А я не размениваюсь на мелочи, — расхохотался Жиган.

Этот смех подействовал на толстяка, как удар хлыста. Он неожиданно вскочил. Упершись обеими руками в грудь сокамерника, оттолкнул его от себя. На секунду потеряв равновесие, Жиган отлетел на середину камеры.

— Надзиратель… — подлетевший к двери Рома-Завхоз барабанил по железной обшивке.

Жиган стоял посредине камеры, ожидая, что через секунду сюда влетят вертухаи. Того же ждал и осведомитель.

Но вертухаи не появлялись.

— Вертухаи долбаные! Сюда… Скорее… — заходился в животном вопле толстяк.

Коридор словно вымер. За металлической дверью царила глухая тишина. Она была обманчивой. Надзиратели отчетливо слышали каждое слово Ромы-Завхоза, стоя в закутке возле щита с кнопкой тревоги.

Молодой надсмотрщик, только начинавший свой трудовой путь в местах заключения, поинтересовался у старшего товарища:

— Слышь, Иванович, надо бы проверить, что за бодяга в шестой камере.

Прапорщик, с посеребренными сединой виска-ми, одернул подавшегося вперед молодого:

— Стой. Торопливость нужна только при поносе и ловле блох.

— Так, кажись, там мочилово начинается, — неуверенно произнес молодой.

— А ты знаешь, кто в шестой парится? — держа за рукав не в меру ретивого коллегу, спросил седой.

Молодой кивнул:

— Да.

В отношении Ромы — Завхоза были получены ясные предписания: ценного агента оберегать, в случае необходимости срочно эвакуировать из камеры. Личность толстяка и его извращенные пристрастия были хорошо известны обоим надзирателям.

Почесав затылок, прапорщик изложил план действий:

— Значит, так, мы с тобой до поры до времени ничего не слышали. Пускай этой скотине пистон вставят. В шестерке нормальный мужик сидит. Я к нему присмотрелся.

Напарник пугливо перебил:

— Начальство будет недовольно.

— Перед начальством не прогибайся. Спина сломается.

— Премии лишат, — слабо пискнул ничего не понимающий надзиратель.

Старший коллега дружески похлопал его по плечу:

— Бабки, Вася, дело наживное. Отобьем как-нибудь премию. А вот справедливость ни за какие бабки не купишь. Понимаешь…

Молодой округлил глаза и промычал:

— Не въезжаю.

На что прапорщик пробурчал в прокуренные усы:

— Появятся свои дети, въедешь. Таких, как Рома-Завхоз, на площадях кастрировать надо… — Помолчав, он с тайной надеждой добавил: — Может, открутят яйца этому стервецу. Тогда пускай стучит, сколько влезет…

Вопли в камере стихли. Теперь оттуда доносились странные звуки, напоминающие сопение роющегося в навозе хряка.

Прапорщик оттопырил ухо. Кончики усов поднялись, лицо расплылось в улыбке.

— Кажись, начинается правилка, — удовлетворенно произнес он.

Напарник, наконец уразумевший тайную неприязнь отца двоих пацанов к педофилу, с готовностью поддакнул:

— Ага, щас завертится месиловка.

Одернув рукав кителя, прапорщик посмотрел на часы. Стрелка, подсвеченная фосфором, зловеще светилась в полумраке коридора.

— Даем на разборку пять… нет, восемь минут. Потом заходим, — не терпящим возражений тоном сказал прапорщик.

— Ладно, — без энтузиазма согласился молодой.

Между тем события в камере развивались стремительно.

После безуспешной попытки вызвать помощь, Рома-Завхоз почувствовал себя зверем, угодившим в западню. Его противник по-прежнему занимал позицию в центре камеры.

Жиган стоял спокойно, не делая резких движений. Ждал, когда толстяк дойдет до кондиции и нападет первым. В том, что именно так и произойдет, Жиган не сомневался, следя за каждым движением толстяка.

Природная трусость мешала Роме-Завхозу ударить первым. Он прижимался спиной к железной двери. Его глаза, похожие на вспыхнувшие красные огни семафора, буравили противника.

— Эй, урод, дырку во мне проделаешь, — усмехнулся Жиган и шагнул вперед.

Толстяк брызнул слюной.

— Не подходи. Упою.

— Ты за свои слова отвечаешь?

Жиган приближался. Расстояние сократилось. Теперь он стояч почти рядом с толстяком, сместившись к левой стене камеры.

— Рома, колись по полной. Тебя «наседкой» в камеру подсадили? На какую муть меня раскрутить хотят?

— Уйди, гнида, — шипел толстяк, невольно сжимая кулаки.

Наконец нервы Ромы-Завхоза не выдержали. Оттолкнувшись от двери, он понесся вперед. Ослепленный яростью, стукач намеревался протаранить противника. Смять его массой своего тела. Сбить с ног. Несмотря на солидный вес, Рома-Завхоз был достаточно ловким. Он вовремя заметил, что противник сменил позицию.

Жиган попробовал увернуться, но многопудовая туша таранила его, словно айсберг борт «Титаника». Жигана отбросило к стене. Он крякнул, ударившись затылком о шершавый бетон. Сотой доли секунды ему хватило, чтобы прийти в себя и перехватить инициативу.

Рома-Завхоз решил повторить атаку. Резко развернулся, снова набрал скорость. При этом выставил обе руки перед собой. Это его и сгубило. Когда он был почти рядом, на его пухлых запястьях будто сомкнулись железные обручи.

Жиган, подпустив противника поближе, перехватил его руки. Поднырнув под толстяка, выполнил классический бросок, которому могли бы позавидовать мастера греко-римской борьбы. Туша Ромы-Завхоза взлетела в воздух.

— Сука, — где-то над головой у Жигана на выдохе рявкнул толстяк.

С оглушительным грохотом туша стукача распласталась на бетонном полу. Ополоумев от боли, Рома-Завхоз колобком покатился к шконке. Он пытался уйти от противника, заползти, словно червь, в надежное укрытие. Но противник был беспощаден.

Настигнув толстяка, Жиган ударил его ногой под ребра. От удара толстяк перевернулся на спину. Теперь он был похож на беспомощного майского жука, болтающего в воздухе лапами.

Схватив за куртку, Жиган приподнял стукача и подтащил к шконке. Тугой затылок Ромы-Завхоза лег на жесткое ребро железной рамы. Колено сокамерника уперлось в его рыхлую, похожую на женскую грудь.

Придавленный противником, толстяк захрипел:

— Пусти, задушишь.

Свободной рукой Жиган ударил толстяка в челюсть. Он бил пс касательной Скорее для острастки, чем для боли. Но и этого оказалось достаточно. Напуганный до смерти. Рома-Завхоз вдруг по-щенячьи заскулил, пуская пузыри розоватой слюны:

— Пусти, волчара.

Его мучитель на жалость оказался скуп. Щенячий писк оставил сердце Жигана равнодушным. Не для демонстрации милосердия затеял он эту свару. Слегка ослабив хватку. Жиган убрал ногу с груди Ремы. Тот попробовал вырваться. Мощный удар в переносицу отбросил голову толстяка назад. Он застонал, схватившись руками за виски.

— Эй, тюфяк, отвечай быстро и по делу, — склонившись над толстяком, потребовал Жиган.

— Я все скажу, — едва шевеля губами, ответил тот.

— Тебя «наседкой» в камеру подсадили?

— Да.

— Кто?

— Мне раскладов не дают, — попытался увильнуть от прямого ответа стукач.

Легкий шлепок по щеке заставил Рому-Завхоза содрогнутся всем телом. Он панически боялся боли, но охотно причинял ее другим. Особенно детям, жертвам своих плотских утех.

— Кто? — повторил Жиган, добавив в голос металла.

— Следак.

— Как зовут?

— Петрушак Геннадий Семенович. Следователь по особо важным делам.

Жиган минуту помолчал, собираясь с мыслями. Он знал, что для подобной обработки подследственного требуется весьма веская причина.

«…значит, они не считают меня случайным пассажиром, по недоразумению оказавшимся в джипе. А может, хотят приписать соучастие. Обстряпать дело и записать в актив раскрытие тяжкого преступления. Наши правоохранительные органы на любую подлость способны», — отметил он про себя, не подозревая, насколько близок к истине.

— И что же этот Петрушак приказал тебе накопать?

— Да хоть что, — всхлипнул толстяк.

— Это не ответ.

— Зуб даю, — побожился Рома-Завхоз.

— Я не дантист. Мне твои кариесные зубы не нужны, — Жиган щелкнул толстяка по носу.

— Клянусь, у следака на тебя ничего нет. Так, непонятку какую-то мутит. Мол, разузнай, что за кент такой. Разговори по душам… А я что, человек подневольный. Что сказали, то и делаю, — захлебывался словами Рома-Завхоз.

Дальнейшие расспросы не имели смысла. Пальцы Жигана разжались. Он медленно отступил от поверженного противника. Толстяк лежал, прислонившись затылком к шконке. В глазах стояли слезы, а губы нервно подрагивали. На Рому-Завхоза жалко было смотреть. Ведь его заставили сбросить маску, разоблачили. И сделал это неизвестный человек. Интуиция подследственного пугала Рому-Завхоза не меньше, чем физическая сила.

На четвереньках он подполз к Жигану и по-собачьи заглянул ему в глаза:

— Слышь, кореш…

— Клоп лесной тебе кореш, — отрезал Жиган.

— Не сдавай меня, если что. Братва ведь на моих собственных кишках меня повесит, если в зоне прознают.

Но Жиган уже не слушал стукача. Задумавшись, он отошел в дальний угол камеры. Толстяк полз за ним, что-то бубня себе под нос. Внезапно двери камеры распахнулись.

Влетевшие надзиратели увидели странную картину Один подследственный растянулся на шконке, второй по-рачьи пятился к двери.

— Встать. Лицом к стене! — заорал молодой.

Жиган выполнил приказ А вот Рома-Завхоз окончательно раскис Натужно захрипел, имитируя приступ серьезной болезни, и завалился на бок.

— Что здесь происходит? — выкрикнул надзиратель, оглядываясь на прапорщика.

Седовласый прапор, наморщив нос, втягивал в себя спертый воздух камеры и рассматривал съехавшие штаны толстяка.

— Да ты, Рома, обгадился, — с нескрываемым злорадством констатировал прапор.

Молодой демонстративно зажал нос и тихо засмеялся. Развернувшись, надзиратели направились к выходу. У двери прапор обернулся и поманил пальцем толстяка:

— Пойдем, дружок, за памперсом.

Жиган оглянулся, чтобы проводить сокамерника взглядом. Он ожидал резкого окрика, но его не последовало.

Пропустив напарника и Рому-Завхоза, усатый прапорщик одобрительно крякнул, глядя в глаза подследственному:

— А ты, мужик, молоток…

…В комнате, куда Жигана доставили под конвоем, было нестерпимо жарко. Улица плавилась от зноя. За окном, забранным металлической решеткой, все замерло. Листья на деревьях казались неживыми.

Вошедший невзрачный человек неопрятного вида снял пиджак, аккуратно повесил на спинку стула и вытер несвежим платком пот.

Из-под стола следователь Геннадий Семенович Петрушак достал вентилятор. Допотопный прибор с пластмассовыми лопастями мог стать гордостью любого технического музея. Судя по материалам и дизайну, этот монстр был изготовлен еще в конце шестидесятых и в то время являлся предметом роскоши, а сейчас стал символом недофинансирования правоохранительной системы. В любой уважающей себя организации уже давно стояли кондиционеры, акклиматизаторы, конверторы и прочая дребедень, делающая жизнь приятной и необременительной.

Воткнув вилку в розетку, следователь подставил под образовавшиеся потоки воздуха покрасневшее

лине, и лишь после этого он соизволил наконец обратить внимание на задержанного.

— Ну-с, с чего начнем? — произнес Петрушак.

Это была уже вторая встреча Жигана со следователем. Первая оставила неприятный осадок. Счедак задавал малозначительные вопросы, но особенно не давил. И напомнил Жигану паука, приступившего к плетению липкой паутины. Теперь, после разборки со стукачом, Жиган имел вполне определенное представление о грязной игре, которую загеял следак.

Устроившись поудобнее на привинченном к полу стуле, Жиган ответил:

— Вам виднее, Геннадий Семенович, с чего начать.

Железобетонное спокойствие задержанного вызвало у следователя невольное уважение. Он привык к иной манере поведения подследственных.

Для любого арест — сильнейший стресс. А время, проведенное в камере, лишь усиливает душевное смятение. Обычно задержанные либо лебезят перед Геннадием Семеновичем, либо отчаянно хамят. Следак знал, как работать при таких раскладах. Хамов Геннадии Семенович ломал не без помощи физического воздействия, не оставляя при этом следов пыток. С хитрецами, изображавшими горячее желание помочь следствию, приходилось действовать более изобретательно. Напрягать, что называется, серое вещество.

Невозмутимый тип, сидевший перед ним, в привычные схемы не вписывался. Либо он был чертовски хорошим артистом, либо, как заявил, случайным попутчиком преступника. Разложив бумаги, Геннадий Семенович принялся вычерчивать остро заточенным карандашом замысловатые схемы. Иногда он поднимал голову, чтобы задать очередной, повторяющийся вопрос:

— Значит, вы утверждаете, что незнакомы с гражданином Трифоновым?

— Познакомился, когда сел к нему в машину.

— В угнанную машину, — уточнил следователь.

— На джипе клейма не стояло, угнан он или не угнан.

— А почему вы попытались скрыться?

Этот момент был наиболее уязвимым звеном в цепи роковых событий того злосчастного вечера. Жиган, несмотря на все умственные потуги, не мог придумать более-менее убедительной причины. Оставалось лишь напирать на испуг и неадекватную реакцию.

— Я не привык к стрельбе. Сдрейфил, знаете ли. Сработал инстинкт самосохранения…

— И попытались совершить наезд на собровца, перекрывшего вам дорогу, — торжествующе выпалил следователь.

— Ложь. В темноте я не заметил бойца. Уже смеркалось, а ночь в лесу наступает быстрее, чем в городе, — спокойно возразил Жиган.

Наивная уловка не прошла. Петрушак налил воды из пожелтевшего граненого графина. Запрокинув голову, выпил, вытер губы платком.

Уставившись на Жигана немигающим взглядом, с ехидцей произнес:

— Складно у вас получается. Собровца не видели. Действовали инстинктивно. Оказались в ненужном месте в ненужное время. Прямо как невинный младенец. Не слишком ли много неувязок?

Жиган пожал плечами:

— Вас профессия обязывает.

— Не понял? — хмыкнул Петрушак.

Задержанный с готовностью пояснил:

— У каждого специалиста развивается особое восприятие мира и окружающих. Врач видит в каждом потенциального больного. Могильщик — будущего клиента. Таможенник — контрабандиста. Сексопатолог — извращенца или импотента. А следователь, соответственно, изощренного преступника, совершившего или готовящегося совершить дерзкое преступление. Ничего не поделаешь. Редко кому удается сохранить незамутненный взгляд на мир и людей

Выслушав эти рассуждения, Геннадий Семенович фальшиво рассмеялся. При этом глаза его оставались холодными и злыми.

— А вы философ. Любите поразмышлять о несовершенстве человеческой натуры, прогуливаясь с ружьецом на природе…

Жиган перебил:

— Ружье зарегистрировано.

На что следователь махнул рукой:

— Проверили.

— Ну и в чем же претензии? — не сдержавшись, довольно грубо поинтересовался Жиган.

Ему уже осточертел этот слизняк, откровенно нарушавший закон. Надоела грязная возня и намерение слепить дело. Жиган мог одним ударом переломить хребет этому мерзкому типу с холодными рыбьими глазами и слюнявым ртом. Но за Петрушаком стояла махина под названием государство, со всеми спецслужбами, тюрьмами, сексотами, прокурорами и прочим служивым людом. Идти на прямой конфликт с этой махиной было все равно, что долбить головой бетонную стену.

Лоб следователя прорезали морщины. Он нахмурился, пытаясь четко сформулировать сомнения относительно личности задержанного.

— Претензии? В том-то и загвоздка, что вам сложно предъявить претензии, — с оттенком сожаления произнес Петрушак.

Жиган не удержался, чтобы не съехидничать:

— Это почему же? Мне казалось, в вашем ведомстве и к телеграфному столбу могут придраться.

Шутка пролетела мимо ушей ставшего угрожающе серьезным следователя. Он насупился, демонстрируя высшую степень озабоченности, и, тщательно подбирая слова, начал излагать:

— Вы, уважаемый, прямо фантом какой-то. Вроде существуете в материальном измерении, а вроде и нет. Я побеседовал с вашими деревенскими соседями. Очень милые, простодушные люди. Но ничего конкретного о вас они не сообщили.

— Что же мне… с дедками на завалинке личную жизнь обсуждать? — парировал Жиган.

— Нет, но согласитесь, странно. Человек появляется ниоткуда, ничем определенным не занимается, ни с кем не общается. Человек без прошлого… Вы кто по специальности? Где работали?

Вопросы сыпались, словно горох из дырявого мешка.

Въедливость следователя могла обернуться для Жигана крупными неприятностями. Его прошлое, со многими темными и светлыми моментами, не всегда вписывалось в рамки закона. Любой сотрудник правоохранительных органов мог бы выставить ему солидный счет. Поэтому Жиган старался не дразнить эту профессиональную ищейку с рыбьими глазами.

— У меня много специальностей.

— Профи широкого профиля, — хмыкнул Петрушак.

— Именно… Сейчас временно не работаю. Общаюсь с природой. Восстанавливаю жизненный тонус. Размышляю на досуге. Ничем предосудительным, противозаконным не занимаюсь. Кстати, можете осмотреть мое скромное жилище. В подвале арсеналов не держу. Маковую соломку на печке не сушу. Даже самогонного аппарата не имею.

Следователь расхохотался, похлопывая себя по коленам:

— Просто Лев Толстой в Ясной Поляне Траву по утренней зорьке не косите? Или предпочитаете капусту рубить? А может, пишете по ночам философские трактаты или мемуары. Было бы любопытно ознакомиться.

— Сочинительством не увлекаюсь, — покачал головой Жиган.

— Жаль.

Следак принялся перебирать бумаги. Вытаскивал их из папки, что-то подчеркивал и прятал обратно. Протокол допроса не вел. Это не ускользнуло от Жигана.

«Значит, ничего не придется подписывать. Это хорошо. Каждая бумага сейчас может обернуться приговором. Кажется, у этого слизняка на меня ничего нет. Давит понты. Хочет взять на испуг. Отыскать свидетелей моих прошлых деяний не так-то просто. Многих уже нет в живых. А те, кто еще здравствует, умеют держать язык за зубами. Скорее дадут показания дьяволу, чем ментам. Так что, Геннадий Семенович, хрен ты ознакомишься с биографией задержанного в полном объеме» — пришел к выводу Жиган.

Покончив с сортировкой бумаг, следователь как бы между прочим поинтересовался:

— Что за конфликт с сокамерником у вас получился?

— Немного повздорили.

— Он заявление написал. Потребовал медицинского освидетельствования на предмет нанесения ему тяжелых физических увечий, — вкрадчиво произнес Геннадий Семенович. Это был явный шантаж.

Скрытую угрозу повесить статью Жиган истолковал по-своему. Он чувствовал, что седой прапорщик не станет его топить и не позволит этого молодому.

Не сдержав улыбки, Жиган ответил:

— Он со шконки свалился. А ковра в камере нет. Может, разбился при падении. Когда его надзиратели из камеры забирали, мы вполне мирно беседовали. Никто нас не разнимал, и свидетельствовать против меня некому.

Веки следователя пришли в движение. Казалось, в глаза ему попал песок. Так бывает у страдающих тиком в минуты нервного перевозбуждения.

«Надо сбавить обороты. Не дразнить быка красной тряпкой. Этот малый психованный Не умеет держать себя в руках», — подумал Жиган

Продолжая моргать, словно филин, попавший на солнце, Петрушак решил выложить главный козырь, разрушить железобетонное спокойствие задержанного. Достав из папки паспорт, он бросил его на стол.

— Документ ваш вызывает сомнения. Не выточная ли ксива? — проскрипел следак.

Пара красных глаз впилась в Жигана.

«Блефуешь, парень. Эту ксиву такие мастера сварганили, что тебе и не снилось. Они «Мону Лизу» до точечки скопировать могут. Ни один специалист не отличит. И по всем реестрам паспорт пробит, как надо. Хотя… хотя даже у самого опытного мастера может дрогнуть рука».

Он ничем не выдал себя Детальная экспертиза документа требовала достаточно много времени. Без санкции прокурора на арест его не могли столько держать. Значит, есть шанс выйти на свободу. Но что-то подсказывало Жигану: этот въедливый следователь просто так от него не отстанет.

На вопрос он ответил в соответствии с выбранной тактикой: на провокации не поддаваться, страха не показывать, перед ушлым следаком не лебезить:

— Извините. Блатному жаргону не обучен. Если паспорт вызывает сомнения, проверяйте.

Петрушак потер виски. Допрос не клеился. Вдобавок донимала удушливая жара. Пот стекал по спине у следователя, скапливаясь где-то ниже поясницы. Внезапно Геннадий Семенович почувствовал отвращение к работе. Не в пример другим, бравшим от жизни все, он вечно корпел над делами, стараясь угодить начальству, и отказывал себе в удовольствиях.

«Копаюсь в дерьме. И так будет до скончания века. Годам к пятидесяти дам дуба от инсульта или инфаркта. Похоронят за казенный счет, и все… Звиздец! А жизнь прошла мимо», — с тоской размышлял следак.

От нахлынувшей жалости к себе, любимому, Петрушак поморщился, как от зубной боли.

— Не хотите сотрудничать со следствием? — промямлил он.

Жиган улыбнулся:

— Напротив. Горю желанием.

— Хохмите… Ладно. Я с вами еще поработаю, — вяло пригрозил следак.

— Валяйте, — откровенно грубил задержанный.

Вызвав конвоиров, Геннадий Семенович приказал:

— В камеру голубчика.

Когда задержанного увели, Геннадий Семенович ощутил полнейший упадок сил. Он долго сидел, тупо уставившись в стену. Наконец, выйдя из ступора, собрал бумаги в портфель и, решив, что на сегодня хватит, отправился домой.

Усталой походкой замученного непосильным трудом пахаря следователь пошаркал по коридорам, вяло отвечая на приветствия сослуживцев. Унылые мысли змеиным клубком ворочались в разболевшейся голове. Больше всего ему хотелось сейчас достать из холодильника запотевшую бутылку водки, соорудить несколько бутербродов и, забравшись в ванну с прохладной водой, хорошенько нарезаться.

Уже у выхода к следователю подскочил дежурный, рослый сержант, и отрапортовал громовым голосом:

— Товарищ следователь. К вам пришли.