Принцесса и страж

Глава 3. Ловчие

I

К утру дождь перестал — унёсся в ту безвестную даль, куда уходят все дожди. Хмарь, спеленавшая небосвод, иссякла — превратилась в хрусталь, нарядивший деревья в дождевые бусы. Земля напиталась солнцем, и звон капель, срывавшихся с ветвей, вскоре стих; наступил Долгий день.

В кабинете аббатисы было оживлённо — та наставляла сестёр, которых отправляла на ярмарку:

— Нужны крупы, оливковое масло, лавровый лист, перец, тмин, крупы… ах да, про крупы я уже говорила, — она взглянула на Грету: — Ты список не потеряла?

— Нет, матушка… Апчхи!

— Тебе что, не здоровится?

— Нет, матушка… АПЧХИ!!!

— Ясно, не здоровится…

— Она вчера под дождь попала, — ввернула Эмили.

— Вот как? — аббатиса растерялась, и все знали, почему: лучше Греты в пряностях не разбирался никто, кроме…

Найви выскользнула из-за стеллажа, к которому старательно жалась:

— Я могу пойти за неё!

Все уставились на девочку.

— Я мимо шла… — невинно бросила Найви.

— Ты наказана! — вскинулась Зара.

Но жест аббатисы заставил её умолкнуть:

— Найви различает запахи лучше любого их нас. Забыли, что у айринов отменное обоняние? Уж кто-кто, а Найви плохих специй не купит.

Вообще-то это было чушью — обоняние Найви ничем особым не отличалось. Но люди наделяли айринов самыми разными качествами; что уж там обоняние, когда многие болтали, будто айрины не спят!

И Найви не стала опровергать этот миф: во-первых, она и впрямь разбиралась в специях (недаром Грете на кухне помогала), во-вторых, если обоняние — это то, что приведёт её на ярмарку, значит, так тому и быть.

В итоге Найви отправилась вместо Греты, предусмотрительно скрыв платком волосы. С ней были Алисия и Эмили, причём ехать молча Эмили не могла: сидя на облучке, та пела «Шаловливую Бет»:

Покои мои луна обольёт серебром,

Певун-соловей из чащи ночной прокричит,

Ты тенью недвижной замрёшь под заветным окном,

Стремясь на горячее пламя запретной свечи.

Служанки избавят меня от ненужных одежд,

И в ванне вода засверкает под жарким огнём.

А ты будто сам полыхаешь от дерзких надежд,

И словно полуденным солнцем ты мной ослеплён.

Мои волосы золотом нежным сольются до плеч,

Моя кожа как бархат, а очи пьянят, словно грог.

За губы мои ты и жизни не станешь беречь,

Окно распахнёшь и вихрем ворвёшься в чертог.

— Гарх всемогущий, где ты этого набралась?! — Алисия покраснела как помидор.

Эмили ничуть не смутилась:

— Это пела дочь кузнеца, а я подслушала!

Найви спрятала улыбку: вот увидел бы кто — послушница распевает «Шаловливую Бет»!.. Услышь это Зара, и прополкой грядок Эмили бы не отделалась…

Фургон трясло, сквозь тент пробивалось солнце. Не выдержав, Найви попросила Эмили остановиться и уселась рядом. Незачем прозябать в фургоне, когда можно смотреть вперёд!

Другие повозки обгоняли их с ритмичным скрипом. В честь Долгого дня на всех женщинах были венки из трав — в Прилесье считалось, что травы в этот день обладают волшебной силой, а вода в реках исцелит любого, потому как в Долгий день Властитель её и сотворил. В реке уже качались лодки, украшенные цветами: вечером их пустят по воде, нагрузив яствами в дар Гарху. Каждая семья должна была что-то приготовить, и с ночи над трактом витал аромат булочек, жареных перепелов и приправленного тмином сыра.

— Я слышала, вечером пустят фейерверки! — доложила Эмили. — Вот бы взглянуть!..

— С ума сошла? — крикнула Алисия из фургона. — До вечера мы не останемся!

Они остановились на окраине деревни. Атмосфера праздника была везде — смех, разговоры, цветочные гирлянды… Двери домов украшал остролист, и даже фургоны пестрели адонисами и азалиями.

— Нам туда, — Эмили первой пошла в низину, где над кровлями домов стелился дымок.

Кругом уже стояли шатры, на прилавках торговцев лежал товар. Звучали громкие призывы:

— Во-о-о-да, сла-а-а-дкая вода! В жаркую погоду покупайте сла-а-а-дкую воду! Попадёт она к вам в рот, все невзгоды унесёт, ваших губ она коснётся, радость жизни к вам вернётся!

— Ткани, лучшие ткани из Эль-Акзара! Нежный атлас, плотная парча, мягкий бархат! Орнаменты на любой вкус! Ткани, лучшие ткани из Эль-Акзара!

Они пошли туда, где жарились над углями сосиски и продавались пряности. Не удержавшись, Эмили купила леденцов. А вот Найви уже хотелось чего-нибудьпосущественнее.

— Кого я вижу! — к ним подскочил парень с волосами рыжими, как хурма. — Никак матушка за припасами послала?

— Отстань, Джаспер, — отмахнулась Эмили. Алисия покраснела: Найви знала, что к Джасперу — внуку мельника — та неровно дышит.

«Да без разницы, ровно или нет, — шепнул внутренний голос. — Судьбу её решили в тот день, когда привели в монастырь. Её отдали Гарху, хоть о том и не спросили — и тебя отдадут… Всего через год».

Джаспер хохотнул, веснушки его (а их у него было как хвоща на Беличьем утёсе) задорно взметнулись:

— Брось — чего сразу «отстань»? Вас в кое-то веки выпустили из мрачных келий, — Джаспер смешно нахмурился. Эмили хихикнула, но возразила:

— Наши кельи не мрачные!

— Угу, представляю… Привет, Найви!

— Привет, Джаспер! — откликнулась Найви; парень был ей симпатичен уже тем, что с ней здоровался… а ведь волосы её он видел не раз; другие, распознав в ней айрина, становились глухонемыми.

Джаспер вдруг посерьёзнел:

— Хорошо, что я вас встретил. Тут это, разговоры странные ходят… — он мельком глянул по сторонам. — Может, зайдём в «Кривую Салли»?

Эмили прищурилась:

— Джаспер, ты чего удумал?

— Да не удумал я ничего, — обиделся парень. — Просто поговорить надо.

«Кривой Салли» звался здешний трактир, хотя хозяйничала там не Салли, а Меган, и была она точно не кривой. В конце концов Джаспер их туда затащил. Народу набилось прилично — в основном стражники, что охраняли торговцев. Найви сразу решила, что лучше тут не задерживаться.

Они обошли очаг в полу (над углями висели цыплячьи тушки, от которых шёл дивный аромат) и уселись за дальним столиком. Эмили, Алисия и Найви довольствовались рыбным супом, а Джаспер попросил цыплёнка.

— Ну и что ты хотел сказать? — спросила Эмили с набитым ртом.

Вновь оглядевшись, Джаспер глянул на Найви:

— Это касается тебя.

Она растерялась:

— Меня?..

— В общем, так… Дядька мой, Олаф, недавно из Аклана вернулся — и там, говорит, слухи разные ходят… будто айрины в Нижнем мире объявились и стали на людей нападать.

— Что за чушь? — вскинулась Алисия. От её робости не осталось и следа: — Ты б хоть при Найви такое не нёс!

— Да тише ты!.. — шикнул Джаспер. — Я же не утверждаю, что это правда, просто говорю: ходят слухи… Да только ходят они очень упорно. Олаф знает одного умника, тот писарем при богатом купце ездит; так вот, этот писарь говорит, что и в других городах то же самое: в Минардисе, в Ливенхэлле, в Дарге… Во всех Центральных феодах одно и то же — появляются в небе айрины на чёрных зверокрылах, и всегда по ночам. Кружат над городом, а потом кого-то находят мёртвым… или дом чей-то сгорит.

В Найви всё будто всколыхнулось. Она сказала так громко, что дюжина голов повернулась в их сторону:

— Чёрных зверокрылов не бывает!

Ладонь Эмили легла ей на плечо:

— Не слушай этого дурака, — она гневно глянула на Джаспера: — Ты за этим позвал нас — чтобы Найви обидеть?

Тот едва не застонал:

— Да не хочу я никого обижать! Я ж для чего говорю это, — он понизил голос, и Найви вновь уловила его взгляд. — Не снимай платок… нигде и ни при каких обстоятельствах. А лучше попроси старика Фрэйна — пусть волосы твои перекрасит: он это умеет.

Ответ Найви прозвучал не теплее, чем волчий рык:

— Мои волосы нравятся мне такими, какие они есть.

— Ты не понимаешь, дурочка, — раздосадовался Джаспер. — Пусть всё, о чём я сказал, только слухи, но ты-то от них можешь пострадать!

— Не от чего она не пострадает, — резко бросила Эмили. — Мы все к Найви хорошо относимся, — тут она осеклась, видимо, вспомнив про Зару. — А где что болтают, нас не волнует. Найви живёт с нами, мы одна семья, и ни в какой Минардис с Ливенхэллом она не собирается!

Они вышли из трактира, не доев суп. Обиженный Джаспер остался.

— Это ж надо — чёрные зверокрылы!.. — Эмили негодующе обернулась на дверь.

Час или два прошли в суматохе. Приходилось метаться от прилавка к прилавку, выбирать, прицениваться, торговаться… Склянка с маслом древоцвета была у Найви в кармане, и она не могла улучить момент, чтобы его на что-нибудь обменять.

Какой-то бард запел «Сумрак опустился на долину», и песню подхватил нестройный хор голосов. Циркач на ходулях жонглировал яблоками, темнокожая сумбийка (уроженка диких земель, что раскинулись за Эль-Акзаром) танцевала с удавом на шее. Прилесье бойко праздновало Долгий день.

И вдруг всё стало затихать.

Крики торговцев, гул толпы, звонкий смех — все звуки враз ослабели; им на смену пришёл шёпот, словно где-то совсем рядом стряслась беда. Воздух налился почти осязаемым страхом.

Найви нервно озиралась: что происходит?.. Будто стылой пеленой сковали праздник, и тот гас в незримых сетях… Так нежданная буря возвещает о себе тонким свистом сырого ветра.

А потом Найви увидела их.

Они шли сквозь толпу, редеющую на глазах. Найви заметила их шляпы и охнула. Под широкими шляпами были маски.

— Властитель милостивый… — прошептала Алисия.

У Найви при виде масок сдавило горло.

Она слышала о Чумных докторах (магистр Фрэйн даже показывал ей картинки) — врачах, лечивших больных чумой: те носили балахоны и маски с жуткими клювами. Круглые стёкла защищали глаза, а всё вместе это наводило ужас. И ужас стал оружием: уже лет двадцать «птичьи» маски носили отнюдь не врачи.

— Ловчие!.. — прошептали в толпе. — Агенты Канцелярии!..

И опять Найви вспомнились рассказы магистра.

Высшая Канцелярия Акробона — столицы королевства — ловила опасных преступников. Учредил её нынешний король, Мальвадар Третий. Агентов Канцелярии не знали в лицо, ведь все аресты те проводили в масках; даже друзья не догадывались об их роде занятий.

«Зоркие, как сокол, — так о них говорили. — Найдут любого в любой норе».

А сокол — птица ловчая, приручаемая для охоты… Вот и агентов прозвали ловчими. Маскам с клювами это прозвище подошло идеально.

Найви не верила глазам — за кем же они пришли?..

Между тем ловчие остановились. Жонглёр, не успевший отойти, был отброшен на прилавок. Хрустнул ящик, посыпались фрукты.

Пнув яблоко, один из ловчих вышел вперёд:

— Полагаю, мы привлекли ваше внимание, — глухо донеслось из-под маски.

Стало тихо — лишь жонглёр слабо стонал. Эмили подбежала к нему и стала отстёгивать ходули. Побледневшая Алисия застыла столбом.

Двое ловчих встали по бокам от первого; Найви мысленно нарекла их Клюв-1, Клюв-2 и Клюв-3.

— Мы ищем преступника, — сказал Клюв-2. — Нам известно, что он находится на Отлогих холмах.

Клюв-1 развернул портрет… и из Найви вышибло дух: там был мальчишка, встреченный ею позавчера!

Заговорил Клюв-3… а точнее, заговорила, потому что из-под маски прозвучал женский голос:

— Возможно, кто-то из вас его видел. Если так, об этом следует немедленно сообщить.

— За содействие Канцелярии вас щедро вознаградят, — добавил Клюв-1. — Дом в Акробоне с пожизненным жалованьем в сто золотых!

В толпе зашептались, а Найви, несмотря на испытанную к жуткой троице неприязнь, вдруг осознала, что это её шанс.

Пожизненное жалованье… дом в столице… и ни скучных молитв, ни глупой Зары!..

Она ведь этого хотела — чтобы что-то случилось. Через год ей в послушницы, и можно считать, что жизнь кончена. Стены аббатства сомкнутся капканом, из которого не вырваться — разве что на такую вот ярмарку… Какой-нибудь Джаспер будет с ней флиртовать, но она всю жизнь проведёт в келье, а в роще под окнами станут играть дети толстушки, на которой тот Джаспер женится.

Но трое ловчих могут всё изменить.

Ей не придётся надевать рясу; в Акробоне не знают о её происхождении, а волосы… что ж, может, она их и покрасит: здесь в этом не было бы смысла, но там-то всё иначе!

А всего-то и надо — сказать, что мальчишка пошёл в Аклан. Ну да, его схватят — так ведь он же преступник. За кем попало Канцелярию не пошлют; раз его ловят, значит есть, за что.

И Найви приняла решение — одно из тех, что за секунду меняют чью-то жизнь.

— Я знаю, где он!

Она вышла вперёд. Алисия с Эмили изумлённо распахнули глаза.

Вздохнув поглубже, Найви продолжила:

— Позавчера я видела его на тракте. Думаю, он сейчас в Аклане — я сама указала туда дорогу.

Она чувствовала взгляды толпы и взоры ловчих за блестящими стёклами. Клюв-1 шагнул к ней:

— Девочка, а ты уверена в том, что говоришь?

— Как и в том, что вы теряете время, — дерзко молвила Найви. — А ещё я знаю короткий путь через лес.

Она не врала — магистр Фрэйн возил её в Аклан лесной тропой. Местные той тропой не пользовались, боясь разбойников. Но ловчих это вряд ли остановит.

Клюв-1 и Клюв-2 переглянулись. Клюв-3 кивнула — видимо, она была главной:

— Покажешь дорогу!

Найви поймала на себе взгляд Эмили, и в ушах прозвенело: «…мы одна семья, и ни в какой Минардис с Ливенхэллом она не собирается!»

«Простите меня…» — думала Найви, но ноги уже несли её к лошадям вслед за агентами Высшей Канцелярии Акробона.

II

Никогда ещё Найви не ездила так быстро.

Глаза слезились, а слёзы срывало ветром. Клюв-2 усадил её перед собой, и конь летел шальным галопом — будто не по земле, а над ней. Низкие ветки почти гладили макушку, стук копыт слился с дробью сердца. Всё дальше и дальше, всё быстрее — то ли в Аклан, то ли прямиком в ад.

Найви в испуге жалась к холке вороного. «Они спятили! — билось в мозгу. — А вдруг выбоина, или коряга?!»

Ей живо представлялась картина: нога коня с хрустом ломается, её бросает вперёд, и с тем же хрустом ломается её шея…

Лишь к вечеру этот кошмар закончился. Лес расступился, тропа сошлась с дорогой, а та пошла в гору — к городской стене. Найви почудилось, что она слышит голоса.

У неё вырвался вздох — самое страшное позади.

Кони перешли на рысь, потом на шаг. Клюв-3 сняла перчатку, и блеснул перстень с каким-то знаком. Стражников у ворот он привёл в трепет: те кивали в ответ на указания.

«Все ворота закроют, — поняла Найви. — До тех пор, пока не схватят мальчишку».

Подтвердив её мысли, сзади лязгнула решётка — они были последними, кто въехал в город.

— Он пришёл вчера вечером, — сообщила Клюв-3. — Стража советует заглянуть в «Приют путника».

Найви не удивилась. Сложно не запомнить подростка, не выглядевшего бродяжкой, но путешествовавшего без родни.

— Он мог уже уйти, — бросил Клюв-2.

— Никуда он не ушёл, — отрезала главная. — Он бежал несколько дней, не спал и выбился из сил. И он почти ребёнок, а детям нужен здоровый сон. Он здесь.

Что-то в её голосе заставило Найви вздрогнуть.

Они ехали по улице, и та погружалась в тишину: захлопывались окна, закрывались двери. Ужас бежал впереди них, лился тенью… И где она ложилась, звучал шёпот:

— Ловчие… — доносилось из-за угла.

— Ловчие… — отзывались из конюшни.

— Ловчие… — вторили из проулка.

Все дома будто съёжились, бледные лица приникли к окнам. Издали нёсся детский плач — псалом скорби, взывавший к близкой ночи.

У трактира ловчие спешились. Найви стиснула платье — их скользнувшие по стене тени походили на птичьи.

— Жди здесь! — велел ей Клюв-2.

И она стала ждать.

Казалось, на неё глядит сотня глаз, хотя улица была пуста. Не выдержав, Найви скрылась в проулке. Почему-то ей стало холодно.

Совсем скоро дверь трактира открылась, и ловчие выволокли мальчишку.

Найви прошиб озноб — он еле ноги переставлял: губы разбиты, бровь тоже. Жилет порван, на рубашке кровь… наверное, из-за расквашенной брови.

Клюв-3 глянула в проулок:

— Выходи, пора ехать в столицу. Мы слов на ветер не бросаем!

Найви вышла, стараясь не глядеть на пленника. Руки его связали за спиной, — а когда связали, Клюв-1 обошёл его и ткнул кулаком под дых.

— За то, что гадом обозвал… — пояснил он рухнувшему на колени подростку.

Найви забило мелкой дрожью. Сквозь кашель мальчишки она услышала (и даже не поняла, кто из троицы сказал это):

— Нам бы фургон…

— Будет тебе фургон, — откликнулась главная. — Согласно указу его величества каждый обязан предоставить нам имущество, если оно требуется для выполнения задания.

И предоставили: Найви молча наблюдала, как старый торговец разгружал по приказу ловчих свою повозку.

Мальчишку впихнули внутрь, сама она села туда же, рядом с главной. Два других ловчих уселись на широких козлах. Старик, лишившийся лошадей и фургона, глядел на них с бессильной злобой; тащить повозку предстояло его клячам — рыже-чалым, как наледь на черепице.

— Трогай! — велела Клюв-3.

Экипаж покатил к воротам. Под взором ловчей Найви жалась к парусине. В стёклах маски отражался свисавший с балки фонарь.

Какой-то нищий проводил их хохотом и вдруг запел:

Обещаниям не верь –

В них таится лютый зверь.

Не прельщайся ложной лаской:

Ночь скрывается под маской.

Открылись ворота, фургон выехал за стену… И Найви, слыша отдаляющийся смех нищего, вдруг поняла: только что она совершила главную в своей жизни ошибку.

***

Найви открыла глаза: похоже, она задремала.

Фургон скрипел, мерно цокали подковы. Снаружи тихо подвывал ветер. На парусиновой стене дрожали тени.

Уловив взгляд мальчишки (тот ведь сидел напротив), Найви спрятала глаза.

Фонарь качнулся, будто висельник под ветром. Задвинувшись в угол, Найви вновь попыталась задремать. Разумеется, безуспешно.

— Не уснёшь… — сказал вдруг мальчишка.

Она вздрогнула.

— Теперь до утра уснуть не сможешь… — он усмехнулся. — А может, ты до утра и не доживёшь.

Маска ловчей повернулась к нему:

— Умолкни.

Но пленник её будто не слышал:

— Они боятся того, что я мог сказать — мы с тобой ведь встречались, хоть и мельком. Награды не жди: сорвёшься со скалы, или станешь добычей медведя… Дорога длинная — всякое случиться может.

— Слишком ты разговорчив, — ловчая взяла подростка за подбородок. — Твой отец говорил, что поможет нам при одном условии — если с твоей головы не упадёт ни один волос. Возьму-ка я на память… — и она вырвала пару волосков с его чёлки.

Мальчишка глядел на неё с ненавистью.

— Думаешь, я твой голос не узнал? — процедил он. — Это всё ты… ты заставила меня!..

Найви с удивлением слушала — они что же, знакомы?.. А ловчая подалась вперёд и съехидничала:

— Советую держать рот на замке… а то как ты там сказал? Сорвёшься со скалы, или станешь добычей медведя… Дорога длинная — всякое случиться может.

На скулах пленника обозначились желваки. Найви почудилось, что он сдвинулся и как-то странно заёрзал, но тут кони повернули, и она вжалась в парусину. Даже не видя тракта, Найви узнала место: Чёртов излом… Крутой поворот, для многих ставший могилой.

У неё взмокли ладони — скорей бы проехать!..

Как-то раз Найви была тут с аббатисой, и кучер перед изломом просил их помолиться. Найви сначала сочла это шуткой, но на повороте ей стало не до смеха: склон за одним бортом уходил вверх, за другим были откос и бездонная пропасть… А тракт здесь такой узкий, что два экипажа с трудом разъедутся.

Их так тряхнуло, что у неё клацнули зубы. Снаружи донеслись шорох с треском — это мелкие камни катились по склону.

— Левее, левее, — зачастил один из ловчих. — Да не вжимайся в подъём, всё равно дорога пустая.

— Поучи меня ещё!.. — огрызнулся второй (очевидно, возница). — Может, на моё место сядешь?

Фургон вдруг осел, подпрыгнув на кочке. Клюв-3 грязно выругалась.

— Вы спятили?! — проорала она. — Смотрите, куда е…

И тут пленник метнулся к ней.

Удивиться Найви не успела: ни тому, что он высвободился, ни ножу, блеснувшему в его руке. Ловчая отбила удар, и они покатились по полу. Всё случилось в один миг, как в чётко сыгранной пьесе.

Нож отлетел, с ловчей слетели маска со шляпой. В пылу схватки она умудрилась крикнуть:

— Кто из вас, кретинов, его обыскивал?!

Найви оцепенела — у её ног мальчишка и женщина колотили друг друга! Удар, вскрик, два тела врезались в парусиновый борт. Взметнулись волосы — огненно-рыжие и до дрожи знакомые…

Потом Найви увидела глаза — зелёные омуты из её давних кошмаров.

Она чуть не лишилась чувств.

А настроение айринов, как известно, передаётся животным… особенно если айрин шокирован.

И шок Найви передался лошадям.

Будь на их месте зверокрыл, всё обошлось бы — он продолжал бы полёт. Но несчастные клячи, что тащили фургон, на зверокрылов не походили; с пеной у рта они шарахнулись в пропасть. Найви бросило влево, потом вправо… Ржание перекрыло вопли ловчих, и Найви вдруг отчётливо поняла: излом в эту ночь без добычи не останется.

Словно обезумев, рыже-чалые неслись в бездну. Скользя по склону, опомнились — взрыхлили почву, стремясь остановиться. Но было поздно: скрипел гуж, трещали оглобли, колёса фургона — сначала задние — оторвались от земли, и кренясь, будто акробат на брусе, фургон перевернулся, увлекая в пропасть лошадей. Оглушённая своим воплем, Найви вылетела из повозки навстречу стылой, распахнувшей объятья пустоте.

Старики утверждают, что память прячет от нас дурное: в клетке снов запрёт боль, за вуалью забвения скроет страх. Но всё, что было в ту ночь, Найви помнила.

Она помнила, как ветер резанул щёки, как в уши ударил шум реки, что неслась внизу, на дне бездны. Помнила, как прервался её полёт — но не ударом: что-то тёмное, разлапистое возникло на пути, и Найви сомкнула веки, застревая в ветвях… Помнила грохот разбивавшегося о камни фургона. Помнила крики и дикое, полное боли ржание, которое после прозвучит в её снах.

Потом всё стихло.

Найви лежала на торчащей из склона сосне — раскидистой, как рог оленя. Под ней был обрыв, внизу (так далеко, что лучше и не смотреть) шумела река. Течение уносило обломки повозки, на мокрых камнях темнело что-то, напоминающее человека… Оно лежало неподвижно, и Найви поспешила отвести взгляд.

Рядом кто-то кряхтел. Повернув голову, она увидела, как мальчишка лезет вверх, цепляясь за редкие клочья травы. А всю троицу ловчих искать следовало внизу.

Она развернулась и тоже поползла.

На пути Найви были чахлые кустики; хватаясь за них, она вскарабкалась первой. Чтобы помочь недавнему пленнику, протянула ладонь, но тот отпихнул её и сам выбрался на тракт.

А затем вскочил и, взяв Найви за горло, прижал её к уходящему ввысь склону.

— Ты!.. Из-за тебя меня нашли!

— Пусти!.. — она колотила его руку, но та была словно железной.

Хвала Гарху, он разжал пальцы. Найви упала — от всего пережитого её ноги подкашивались.

Мальчишка зло на неё зыркнул.

Он одним своим видом вызывал дрожь: худой, избитый, с горящими глазами. Оживший кошмар в тусклом свете луны. Хотя Найви подозревала, что и сама выглядит не лучше.

Встав у обрыва, он с минуту глядел вниз.

— Наверное, они погибли… — с ужасом прошептала Найви.

— Какая жалость, — он наконец-то развернулся. — Твои друзья пойдут на корм стервятникам!

— Они мне не друзья! Я думала, ты преступник, вот и привела их в Аклан.

Она поняла, что оправдывается — не перед ним, а перед собой.

— Так может, я и правда преступник? — мальчишка вдруг шагнул к ней. — А от преступника можно ждать чего угодно… Могу и убить.

Найви взяла камень:

— Ну попробуй.

Несколько секунд они глядели друг на друга. Потом он развернулся и пошёл прочь:

— Да нужна ты мне…

Найви выдохнула. Было прохладно, но она вспотела.

Поднявшись, она поплелась за ним (куда?.. зачем?.. Она и сама не знала). Он обернулся:

— Не ходи за мной!

— А я и не за тобой, — соврала Найви. — Я просто… иду.

Потрясение переполняло каждый её нерв. Она видела убийцу родителей! Маму с папой убила агент Канцелярии!..

Нужно срочно вернуться в Прилесье и рассказать обо всём сёстрам!

Мальчишка остановился:

— Я сказал, не ходи за мной!

— И не собираюсь, — Найви уже знала, что делать. — Я вернусь в монастырь, а ты топай, куда хочешь!

Он в ответ расхохотался. Найви прищурилась:

— Что смешного?

— В монастырь она вернётся… Да ты самая тупоголовая из всех, кого я видел!

Найви пожалела, что выбросила камень — метнуть бы им в наглеца!.. А тот едко заключил:

— Ты просто дура, оставшаяся без награды и дома!

— А ну повтори! — вскинулась Найви… и осеклась. — Что значит «без дома»?

— Да то и значит. Ловчие погибли, а ты нет — думаешь, тебе это с рук спустят? Никто не станет разбираться, что здесь случилось: тебя вздёрнут, как только найдут, — он вдруг перешёл на издевательский бас: — Но сначала будут допрашивать. Я слышал, в Канцелярии есть подземелье, чтобы развязывать языки… Или чтобы их отрезать!

— Замолчи!.. — вскрикнула Найви.

И тут же на себя разозлилась — нечего доставлять ему радость. А он хлёстко подытожил:

— Нет у тебя теперь дома — считай это своей наградой!

— Я не из-за награды… — пролепетала Найви. Она близка была к тому, чтобы разреветься. — Я не хотела в монастыре… всю жизнь…

Накатила беспомощность: сесть бы на дорогу да тут и остаться…

Он прав: кто поверит ей — девчонке, да ещё и айрину? Магистр Фрэйн поверит, и аббатиса тоже, но перед Канцелярией они бессильны. Зато о способностях айринов там наслышаны — решат, что лошадей она напугала нарочно, и станут допытываться, зачем. А допытываться они умеют… Достаточно вспомнить, как мальчишку волокли из трактира.

…чтобы развязывать языки… Или чтобы их отрезать!

По щеке Найви скатилась слеза, а над трактом гулял ветер и плевать хотел на её слёзы. Всему миру на них было плевать.

На ярмарке видели, как она вызвалась помочь ловчим — значит, в аббатство и правда нельзя… Так куда же ей теперь?!

Мальчишка вновь пошёл вперёд.

— Куда ты? — жалобно вырвалось у Найви.

Он бросил уже не так резко, как раньше:

— Не знаю я…

— Тогда давай не знать вместе.

Она сама себе удивилась, а он вяло махнул рукой и продолжил путь. И уже не просил не ходить за ним — может, просто поленился… А может, тоже не хотел оставаться в одиночестве.

Они пошли вдоль обрыва, пока склон справа не стал пологим и не сменился мелколесьем. Туда они и направились.

Будто сами собой их обступили деревья. Тихонько зазвенел ручей. Показалась залитая лунным светом поляна.

Мальчишка сел и привалился к пню, оставшемуся от сломанной сосны. Найви тоже уселась по другую сторону пня. Усталость с отчаянием ввергли её в ступор.

Просто сидеть — вот и всё, что она сейчас могла. Сидеть и желать, чтобы всё это оказалось сном.

***

Недалеко от Чёртового излома река сворачивала, за что и получила своё название — Серп; её русло тут сужалось, топкий берег гнулся мысом. Местами его захламлял бурелом, и засыхающие ветви уныло глядели в воду.

Ночами здесь бурлила жизнь: древесные лягушки — ночные хозяева берега — оглашали мелководье частым кваканьем, речной рак выползал из норы в поисках червей. Чуть дальше трапезничала выдра: грызла рыбу, зажав её в коротких лапах. Утром сюда налетит вороньё и, если повезёт, получит остатки ужина — рыбью голову и хвост.

Но этой ночью речным обитателям суждено было прервать свои дела.

Они встрепенулись, объятые ужасом — все как один: кинулись врассыпную лягушки, пополз к воде рак, и даже выдра не закончила пиршество — бросив рыбу, заспешила в нору. И в абсолютной, острой как нож и холодной, как лик мертвеца тишине, из реки вышла женщина.

Её волосы мокрыми космами расползлись по плечам, глаза сверкали турмалиновым блеском. С порванной одежды текла вода, мешаясь с кровью, левая рука повисла плетью. Одна нога едва волочилась, подбородок сдвинулся вправо под натиском сломанной челюсти.

Но женщина шла.

Дойдя до берега, она упала на тростник и захохотала.

Потом достала из кармана флакон.

В нём была тёмная жидкость; женщина откупорила его, выпила содержимое и стала корчиться. Ломая тростник, она вопила громче сирен, водившихся (если верить легендам) на севере королевства. Вопли разнеслись так далеко, что вся окрестная живность замерла в страхе, а уснувшая к тому времени Найви застонала во сне: ей снилось, как нечто бесформенное тянет к ней руку, а сама она стоит у бездонной, уходящей в само загробье пропасти.

Потом женщина вновь стала хохотать. Невыносимая боль отступала; кости срастались, раны затягивались.

Опустевший флакон был отброшен прочь. Последние капли окропили тростник, который вскоре зажухнет. И больше там не вырастит ничего.

Лёжа на спине, женщина глядела на звёзды.

Она чуяла смерть, как волк чует овцу, а потому знала: под Чёртовым изломом погибли два её спутника (если не считать коней), но бывший пленник уцелел — как и девчонка с ярмарки.

Девчонка с ярмарки…

Женщине вспомнился её взгляд. В нём был не только страх, но и что-то ещё… что-то очень нехорошее.

Что-то, похожее на узнавание.

И почему в тот самый миг, когда я поймала на себе этот взгляд, понесли кони?..

Но женщина терзаться этим не стала — мало ли что взбрело в головы лошадям. А у девчонки был шок, потому что та увидела драку. При таком зрелище нежным особам свойственно таращить глаза.

Женщина опять хихикнула: происходящее вдруг стало казаться забавным.

Она переждёт. Ей нужны всего лишь сутки, чтобы исцелиться. Всю ночь и весь день она будет лежать, а потом займётся делом.

Рука зашарила в кармане, куда перед дракой с мальчишкой она кое-что положила.

Твой отец говорил, что поможет нам при одном условии — если с твоей головы не упадёт ни один волос. Возьму-ка я на память…

Женщина вытянула руку — и на фоне луны затрепетали два волоска.