Продажная верность

Сижу, потрясенная и обнаженная, на диване. Я только что получила самый умопомрачительный оргазм от Сорена Моретти. Он довел меня до такого состояния, что я готова была сказать ему все, что он захочет, лишь бы он не останавливался. Не могу поверить, что Сорен просунул свою голову между моих ног. Я откидываюсь на спинку дивана в неверии. Мне это понравилось. Моя некогда горячая кожа остывает, а комната кажется холодной и ледяной, не то, что раньше. Было бы здорово, если бы Сорен остался, а не ушел. Значит ли это, что он жалеет об этом? А я? Я кусаю ноготь большого пальца, не зная, что теперь делать.

Я снова надеваю одежду Сорена, когда слышу, как в его серых спортивных штанах звонит телефон. Наклоняюсь, хватаю их и достаю телефон. На экране высвечивается имя моего брата. Я пытаюсь дозвониться до него уже несколько недель. Не задумываясь, отвечаю на звонок.

— Где, черт возьми, ты был, Джуд? Я сходила с ума! — я не могу сдержать свой голос, когда кричу на брата. — Почему ты звонишь Сорену, когда я звонила тебе уже пятьдесят раз? — мой гнев превращает мои слова в клинки. — Мама умирает, а ты бросаешь меня. Мы должны быть семьей, но тебе на это наплевать! Ты эгоистичный кусок дерьма, — мышцы на моей челюсти напрягаются, превращаясь в камень по мере того, как я закипаю все сильнее.

Я слышу шорох в телефоне и думаю, что это он перепроверяет, кому звонил.

— Почему ты отвечаешь на звонки Сорена? — в голосе Джуда слышатся резкие нотки.

— Из всего ты хочешь узнать именно это?

Я так зла на Джуда и его неспособность взять на себя ответственность, что мне требуются все мои силы, чтобы не выбросить телефон в окно.

Сорен выходит, на нем только пижамные штаны. Вода все еще стекает с его плеч и кончиков волос.

— Не волнуйся, Джуд, Сорен выполняет твои обязанности старшего брата. Он действительно хорошо заботится обо мне.

Беззаботная ухмылка исчезает с лица Сорена, сменяясь оскалом.

— Дай мне с ним поговорить, — требует Джуд. Я улыбаюсь и передаю трубку Сорену.

— Джуд, — приветствует он, его тон далеко не дружелюбный, — твоя мама в больнице. Я просто слежу за тем, чтобы она оставалась в безопасности.

Я фыркаю: — Вылизывая мою киску?

Сорен поворачивается.

— Она ничего не сказала, — он возвращается в свою комнату с телефоном и закрывает дверь, чтобы я больше не могла слышать их разговор.

На цыпочках я подхожу к его комнате и прижимаю ухо к деревянной двери. Мои губы сжимаются, когда прислушиваюсь:

— Джуд, у нас проблема.

Тишина. Джуд, должно быть, заговорил.

— Извинения ничего не значат, если тебя здесь нет.

Сорен молчит некоторое время.

— Джуд, мы не связываемся с такими людьми. У них нет преданности. Ты должен порвать с ними связь, иначе я не смогу больше поддерживать тебя. Я уже разобрался с этим вопросом.

О чем он вообще говорит?

Голос Сорена тихий. Он слушает Джуда или они закончили? Я сильнее прижимаюсь ухом к двери, пока она не распахивается, ноги сами собой спотыкаются, и я падаю на пол. Сорен стоит в нескольких футах от меня и мог бы остановить мое падение, но он просто стоит и наблюдает.

— Подслушиваешь, Джин?

У меня болит предплечье, но я встаю в полный рост, не подавая виду: — Во что ты втянул моего брата? — я скрещиваю руки на груди, прищуриваясь.

— Поверь мне, я ни во что его не втягивал, — хмыкает он.

— Мне нужно домой, — заявляю я, — и я должна позвонить в больницу, чтобы убедиться, что с мамой все в порядке.

Я не могу вынести того, как он смотрит на меня, как будто это снова вина моей семьи. Как будто они считают, что смерть моего отца была его собственной виной, и во всем, во что бы ни был вовлечен Джуд, виноват Джуд, а Сорен совершенно неповинен. Что за чушь! Сорен и Джуд все делают вместе.

— Я не позволю тебе быть одной сегодня вечером. Ты останешься здесь.

Мой взгляд падает на его кровать, и я понимаю, что это единственная кровать в доме. Я должна поспорить с ним, но я устала, и мысль о том, что пойду в пустой дом, заставляет мой пульс учащаться. Я не готова оставаться одна после того, что произошло сегодня.

— Где у тебя запасные простыни? Я буду спать на диване.

Правая сторона его губ подрагивает: — У меня нет лишних простыней. Тебе придется спать на кровати, — я бросаю взгляд на его кровать. Она выглядит теплой и уютной.

— А тебе не будет холодно на диване?

Он поднимает бровь и сексуально ухмыляется: — О, я не планирую спать на диване. Мы будем спать в одной кровати. Только так я смогу защитить тебя, если в дом войдет незваный гость.

Я хочу закатить глаза от его чересчур драматичного комментария, но он абсолютно серьезен. В нем нет ни намека на поддразнивание. В моей груди теплеет от его заботы. Мне не может не нравиться, как он суетится вокруг меня. Обычно суечусь я. Разве это так плохо, если я проведу одну ночь здесь и хорошенько высплюсь?

— Во что ты ввязался, если ожидаешь, что кто-то вломится в твой дом? — я обхватываю себя руками, — я хочу пойти домой. Там я буду в большей безопасности, — в моем тоне нет борьбы, и Сорен это знает. С таким же успехом я могу сдаться.

— Ложись спать, Джин. Я собираюсь посмотреть телевизор.

Мой позвоночник выпрямляется. Но я не позволю ему указывать мне, что делать.

— Мне знаком этот взгляд, — говорит он, — ты можешь остаться со мной, посмотрим вместе. Я просто подумал, что ты, наверное, устала, — в его тоне чувствуется неподдельная мягкость, и из-за этого борьба покидает мое тело, как вода через решето, пока он не продолжает: — После того умопомрачительного оргазма. Кстати, не за что, — добавляет он.

Я стискиваю зубы, не желая больше находиться рядом с ним. Мне нужно порвать с ним, пока я не начала чувствовать, но я должна играть в эту игру. Моей маме нужна помощь. Как бы я ни ненавидела зависеть от кого-либо, мне нужен Сорен. По крайней мере, это мое оправдание, почему я продолжаю бороться с ним по этому поводу.

— Спокойной ночи, — я подхожу к кровати и проскальзываю внутрь. Он уходит, не удостоив меня и взглядом.

В комнате пахнет им, и все, о чем я могу думать, — это то, что Сорен Моретти лизал мою киску. Как я вообще позволила этому случиться? Я бы также позволила ему трахнуть меня. Я качаю головой, разочарованная собой. Мои пальцы обхватывают простыни и натягивают их к подбородку, а по шее к щекам поднимается жар от всего, что прокручивается в моей голове.

Я погружаюсь в сон и просыпаюсь, когда кровать прогибается посередине. Меня окутывает запах Сорена, и я чувствую, как он нависает надо мной. Я не шевелюсь, отказываясь открывать глаза.

— Ты в моей голове, Джиневра, и я не знаю, что с этим делать, — тихо шепчет он, и его губы прижимаются к моему лбу, прежде чем он ложится на спину.

Я стою в дверях больничной палаты матери. Здесь слишком светло и пахнет дезинфицирующими средствами.

Последние пять дней я была вынуждена оставаться у Сорена. Наверное, я могла бы уехать в любой момент, но знаю, что он позаботится о том, чтобы я не осталась одна, несмотря ни на что. Я не сомневаюсь, что он припаркуется на моей подъездной дорожке и будет спать в своей машине, если понадобится. Если быть честной, мне нравится быть рядом с ним. Все мои сомнения по поводу него связаны с тем, что я так высоко возвела свои стены, так привыкла не полагаться ни на кого, кроме себя, что уже не знаю, как подпустить к себе кого-либо.

Видя свою мать такой слабой, я чувствую себя беспомощной. Это чувство поглощает меня. Я бы сделала все, чтобы остановить этот страх, сжимающий мне горло, чтобы изменить эту реальность, которая говорит, что моя мама не будет здесь вечно.

Я вхожу в палату, и она стонет во сне. Чувство вины обволакивает мое сердце. Я наслаждалась прекрасным сном, в то время как моя мама находится в чужом месте, испытывая боль. Я должна была быть здесь и спать в кресле каждую ночь. Я единственный человек, на которого мама может положиться, а меня здесь не было. Я не лучше Джуда. Он всегда исчезает, когда дела идут плохо.

Мое самое яркое воспоминание об отце — его похороны. Я знаю его лицо только по фотографиям, но мама уничтожила большинство из них, потому что ей слишком больно их видеть. Я помню, как обнимала маму, пока она плакала. Она говорила мне, что любовь разрушит твое сердце, когда все пойдет не так. Когда ты находишь любовь всей своей жизни, и все заканчивается, все остальное не имеет значения. Она разрушает тебя изнутри и распространяется как рак, пока от тебя не останется ничего.

Таким ли будет мое будущее, если я впущу Сорена?

Моя мать снова стонет, ее тело извивается во сне.

— Ей дали что-нибудь от боли? — рявкаю я на медсестру, которая осматривает ее.

Она поднимает голову от моего внезапного выпада: — Температура спала час назад, — говорит медсестра.

Я подтягиваю мамино одеяло, чтобы полностью укрыть ее до подбородка, не желая, чтобы она простудилась. Медсестра игнорирует меня, а я расхаживаю по палате, пытаясь чем-то себя занять. Я не могу вынести этой беспомощности, которая поглощает меня, и гнев берет верх.

В течение часа смотрю на свою хрупкую мать, пока не звонит телефон. Приложив трубку к уху, я отвечаю: — Привет, Сорен.

— Давай, пора идти. Доктор сообщил мне, что не ожидается, что она проснется до утра.

Каждый день он отвозит меня сюда и терпеливо ждет столько, сколько мне нужно. Когда я переживаю, что из-за этого он пропускает работу, он говорит мне, чтобы я не волновалась и что его место рядом со мной. Мои пальцы скользят по губам и шее, когда вспоминаю его мягкие, заботливые прикосновения. Как он может быть таким милым, когда я могу быть такой задницей с ним?

Я выхожу из здания и направляюсь к «Порше» Сорена. Тот самый, который я угробила к чертям собачьим, но он изменил цвет.

Он стоит, прислонившись к машине, и, как только видит меня, идет открывать мне дверцу. Он каждый раз настаивает на том, чтобы открыть дверь машины, но я знаю, что он никогда не делал этого ни для кого другого. Даже для своей матери.

— Мне жаль, что я испортила твою машину.

Он пожимает плечами: — Я не должен был загонять тебя в угол.

— Мне также не стоило брызгать в тебя медвежьим спреем. Это было немного сумасшедше.

Он ухмыляется на мои извинения: — Хочешь знать, что мне нравится в тебе больше всего?

Я поднимаю бровь, не зная, хочу ли услышать его ответ.

— Когда я с тобой, никогда не бывает скучно. Мне это нравится.

У меня перехватывает дыхание. Сорен далеко не тот человек, за которого я его принимала. Как я могла так ошибиться? Он закрывает дверь, и я пристегиваю ремень безопасности, боясь, что могу притянуть его к себе для поцелуя, если он подойдет ко мне. На глазах наворачиваются слезы, эмоции сжимают сердце, но я не могу определить, от чего именно мне хочется плакать.

— Жаль, что у тебя не было возможности поговорить с ней, — говорит он, не отрывая глаз от дороги.

— Я думала, ты будешь рад, что больше не останешься здесь, — я не могу сдержаться. Набрасываясь на Сорена, чувствую себя свободнее и лучше, чем на любой вечеринки жалости к себе.

Он игнорирует меня. Это то, что он делает, когда не хочет иметь дело с моей драмой.

Мы подъезжаем к его дому, и я выхожу, захлопывая дверь, а моя сумочка, покачиваясь, ударяется о свежую краску его машины. Он следует за мной. Мой большой палец открывает дверь, и я пытаюсь захлопнуть ее, но рука Сорена ловит ее.

— Если ты не хочешь меня ждать в следующий раз, я с удовольствием поведу машину сама, Сорен! — мой голос повышается, когда становлюсь все более взволнованной. — Ты предупреждаешь их до моего приезда, чтобы они накачали ее наркотиками, чтобы я не смогла с ней поговорить?

Его глаза темнеют, и он приближается ко мне. У него сводит челюсти, ему требуется секунда, чтобы расстегнуть манжеты и закатать рукава рубашки.

— Держу пари, ты платишь им за то, чтобы они поддерживали ее жизнь в состоянии искусственной комы до свадьбы, а потом выдернешь шнур, верно? — Я не могу остановить свой словесный понос. Я не хочу заканчивать так же, как моя мама, а в него слишком легко влюбиться.

Он скрещивает руки на широкой груди, отказываясь спорить со мной, и это еще больше бесит меня.

Я бросаю сумочку, делаю шаг к нему и толкаю его в плечи: — По крайней мере, будь мужчиной и будь честным.

— Джиневра, — в том, как он произносит мое имя, есть резкость, и мне хочется скинуть его с обрыва. Я снова толкаю его, желая, чтобы он разозлился.

— Все верно, ты прячешься за своей маской, показываешь миру красивые машины и бросаешь деньги на решение всех проблем, потому что, если бы люди узнали тебя настоящего, они бы ушли не впечатлившись, — это не про того Сорена, которого я успела полюбить. Любовь? Откуда, черт возьми, она взялась? Я не могу любить его. Его любовь уничтожит меня.

Я снова толкаю его. Он должен перестать быть таким чертовски милым и красивым.

Его глаза пылают эмоциями, которые не могу определить, но они заставляют меня отступить. Он хватает меня за запястье и притягивает к себе. Одной рукой обхватывает мою шею, а другой прижимает к себе. Дыхание Сорена уже не контролируемое, а прерывистое, совпадающее с моим. Все, чего я хочу — это удержать ненависть, которая растет внутри меня. Я могу контролировать это. Но я не могу контролировать любовь.

— Все, что тебе нужно сделать, попросить, и я избавлю тебя от боли, Джиневра.

Мой пульс учащается, когда я смотрю на него, но его взгляд искрится весельем.

— Ты даже не знаешь, с чего начать, — возражаю я. У меня пересыхает во рту от его провокационного взгляда, которым он одаривает меня. Его хватка на мне усиливается, становясь все более собственнической, и этот иррациональный гнев начинает закипать, превращаясь в желание.

Он наклоняется и шепчет мне на ухо: — Хочешь, чтобы я доказал, что ты ошибаешься? — его парфюм окутывает нас, и я ненавижу то, что он стал таким знакомым и успокаивающим.

— Я не буду трахаться с тобой, Сорен.

Он усмехается, и рука, держащая мою шею, перемещается к подбородку, он приподнимает мою голову, чтобы встретиться с его взглядом.

— Нет, мы прибережем это для первой брачной ночи, — он не дает мне возможности ответить, прежде чем его губы обрушиваются на мои. Мы сливаемся в поцелуе, его язык исследует меня, уговаривая открыться. Когда я отказываюсь, он прикусывает мою нижнюю губу, резко оттягивая ее. Я задыхаюсь, и его язык проникает в мой рот, массируя его.

Мои руки обвиваются вокруг его шеи, притягивая его к себе: — Я ненавижу тебя, — задыхаюсь я, желая поверить в это, но ни сердце, ни разум не позволяют мне. Когда его рука пробирается под мою рубашку и проводит по груди, я издаю стон.

— Держу пари, я могу заставить тебя кончить от моих пальцев, — он щиплет мой сосок через лифчик, — но вопрос в том, разозлишься ли ты, если я не использую язык?

Его щетина касается меня, когда он целует мою шею, язык обводит область под моей челюстью.

— Не смей, — пытаюсь сказать я, собрав все свои силы, но у меня перехватывает дыхание.

— Ты боишься, что кто-нибудь узнает, что ты кончила для меня? — ревность вибрирует в его тоне, согревая мое сердце.

Я не могу ответить. Я слишком увлечена ощущениями, которые он вызывает в моем теле.

Он прижимается ко мне и посасывает чувствительную кожу, а затем снова целует ее: — Я не отпущу тебя, Джиневра, — от него веет собственничеством, и его губы нависают над моими, — ты моя.

Его рука проскальзывает под рубашку, и пальцы легко расстегивают лифчик. Освободив меня от одежды, он берет в ладонь мою тяжелую грудь, и я выгибаю спину, сопротивляясь его прикосновениям.

— Я не твоя, пока мы не скажем «да».

Наши ноги шаркают, пока я не упираюсь спиной в стену, и мои руки соскальзывают с его шеи и хватаются за рубашку. Я расстегиваю ее, желая почувствовать его теплую кожу на своей.

Он поворачивает меня и стягивает с меня брюки, оставляя меня в одних трусиках.

— Твои споры со мной только возбуждают меня.

Мои руки прижимаются к холодной стене передо мной. Звук расстегиваемого ремня борется за господство над нашим дыханием в комнате. Грохот и лязг его брюк и пряжки, падающих на пол, пугают меня за мгновение до того, как его член оказывается между моих ног. Он трется о мою киску поверх трусиков, его пирсинг дразнит меня. Я отталкиваюсь и зажимаю его между ног.

— Похоже, ты сомневаешься в таланте своих пальцев.

Прерывистое горячее дыхание Сорена обдувает мою шею, и хриплый стон вырывается из моего горла. Его пальцы нежно поправляют выбившуюся прядь моих волос за ухо, прежде чем он проводит пальцами по моей шее. Мое горло перехватывает, когда я сглатываю.

— Никогда не недооценивай меня, Джиневра, — от того, как он произносит мое имя, у меня по позвоночнику пробегает дрожь.

Его рука проникает в мои трусики, и я слегка приподнимаюсь. Затем он касается моих складочек.

— Это отличный способ показать мне, что ты меня ненавидишь, — два его пальца медленно проникают внутрь меня, и я стону от удовольствия.

— Я никогда не смог бы возненавидеть тебя.

Жар и желание охватывают каждую частичку меня, когда он заставляет меня забыть о том, кто мы есть. Все исчезает. Сорен больше не тот человек, которого я ненавижу. Его семья не имеет значения. Он не лучший друг моего брата. Все это исчезло. Пуф. Испарилось.

Его рука хватает меня за волосы, накручивая их на кулак, и двигает мою голову так, что я вынуждена оглянуться на него через плечо. Он вынимает свои пальцы из меня, чтобы снова поместить свой член между моих ног.

В его глазах похоть и страстное желание, которых я никогда раньше не замечала. Это заставляет меня прижаться к нему и крепче сжать бедра, зная, что в этой ситуации власть принадлежит мне.

Его член двигается взад-вперед по мне, этот чертов «Принц Альберт» пронзительно холодит мой клитор даже через трусики. Меня окутывают ощущения тепла и безопасности вперемешку с острым голодом. Я не думаю ни о чем другом, кроме того, что мое тело чувствует себя так чертовски хорошо. Мой внутренний голос, который обычно говорит мне, что все идет не так, как надо, молчит и позволяет мне быть счастливой в моменте. Счастливой. Давненько я не испытывала таких ощущений.

Он сдвигает мои трусики в сторону, и я напрягаюсь: — Расслабься. Я еще не трахаю тебя.

Его пальцы скользят по моему клитору, а член продолжает двигаться между моих бедер, пока я ласкаю его, его другая рука щиплет мой сосок. Мои трусики теперь прикрывают его член, который меня чертовски дразнит; но сам акт возбуждает еще больше. Его твердая и одновременно мягкая кожа на моей — это божественно. Все кажется более непристойным, чем есть на самом деле.

Мои ноги трясутся, когда я поднимаюсь выше, пока не выкрикиваю его имя, кончая на его члене, который еще даже не был внутри меня. Волна за волной наслаждение накатывает на меня, когда я жадно бьюсь об него.

Он впивается в мои губы своими, целуя меня так властно, что я не могу насытиться. Его член выскальзывает из моих трусиков, и он рычит мое имя, его сперма вытекает густыми, длинными струями на полоску ткани, прикрывающую мою киску.

Мои бедра влажные и скользкие, когда он замедляет темп, его дыхание такое же тяжелое, как и мое. Его рука тянется вниз, размазывая сперму по моим трусикам.

— Однажды я запихну все это обратно в тебя, убедившись, что ты не потратишь впустую ни капли.

Моя голова кружится, я все еще не могу оправиться от того кайфа, который он мне подарил.

— Открой, — я делаю, как он приказывает. Он засовывает два пальца, которыми размазывал свою сперму, мне в рот, — соси.

Я обхватываю губами его пальцы и посасываю, обводя их языком и представляя, что это его член.

— Хорошая девочка.

Мои ноги дрожат от напряжения, а тело кажется вялым. Сорен поднимает меня и несет в ванную. Он сажает меня на унитаз и начинает наполнять ванну. Я завороженно наблюдаю, как он добавляет в воду пену.

— Встань, — я делаю то, что мне говорят, и он стягивает трусики с моих ног, прежде чем снова поднять меня на руки. Он кладет меня в теплую ванну.

— Расслабься. Я знаю, что было тяжело увидеть свою маму в таком состоянии.

Он целует меня в лоб и выходит из комнаты. Мгновение спустя в воздухе разносится тихая классическая музыка. Я не могу ненавидеть этого человека, но любовь к нему пугает меня до смерти.

Через несколько минут он возвращается с итальянской газировкой и протягивает ее мне. Я делаю глоток, пузырьки танцуют на моем языке, а вкус освежает. Сорен стоит на коленях рядом со мной и наблюдает за тем, как я пью.

— Спасибо.

— Не благодари меня… пока, — он ухмыляется, его руки касаются моих плеч, начиная разминать мои ноющие мышцы.

Этот человек — беда для моего сердца.