Прощай, гармонь!

1

Жаркое в том году выдалось лето. На холмах под ногами сухо хрустел ягель, а там, где блестели блюдца болот, сапоги проваливались в темную, чавкающую жижу…

Мы шли всего один день, но нам он показался за неделю. В этом нет ничего удивительного, когда смотришь на мир через мелкую сетку душного накомарника. З-н-нь… З-н-нь… Все пространство вокруг нас наполнено надоедливым звоном. Комары серым облачком висят над головой. Комары сплошной кровожадной массой покрывают плечи и взмокшие спины. Комары творят зло умеючи, без ошибки находят плохо защищенные места. Если бы ветерок…

Мы идем с Угыр-Хая. Хая по-якутски — гора. Что такое Угыр — мы не знаем. Но зато знаем точно: никакой горы в тундре нет. Обыкновенный рыжий холм, поросший голубичником и шикшой. Нас доставили на Угыр-Хая оленями и пообещали приехать за нами через три дня. Мы закончили работу за два дня и еще три просидели без дела в ожидании оленей. И мы решили выйти к Анабару пешком. Чего нам бояться? Мы крепкие парни, готовы выручить друг друга из любой беды…

Палатку мы оставили на Угыр-Хая. Там же остались наши личные вещи. С собой мы несем только то, что необходимо и что нельзя бросать ни под каким видом. Первым шагает Витулин. Он тащит теодолит, винтовку, чайник. За ним идет Димка Фокин. Этому тоже нелегко: штатив, рюкзак с продуктами и гитара. Гитара — это не просто музыкальный инструмент, это визитная карточка Фокина, искателя приключений, романтика образца второй половины двадцатого века. На деке гитары увеличительным стеклом выжжен весь путь Димки: Елабуга — Новосибирск — Киренск — Якутск — Жиганск — Оленек… На гитаре еще много места, и Димка не раз говорил, что не успокоится, пока не испишет ее всю.

Я иду замыкающим. У меня давно умолкнувшая без запасных батарей полевая рация, тюлевый полог и рейка. А еще у меня крепнущее с каждой сотней шагов желание плюнуть на все, опуститься на мягкий мох и лежать. Но первым шагает Витулин, и, пока он не остановится, будем двигаться мы.

На водоразделе, где-то далеко-далеко в верховьях Анабара, горит тайга. Удушливая дымка растекается по тундре, наполняя низины, как вода в разлив. Солнце, опаленное пожаром, опускается в дрожащее марево, чтобы, едва коснувшись багровым краем окоема, снова устремиться ввысь, на чистый воздух. Стоял полярный июль, и солнце без роздыха ходило по кругу, иссушая тундру.

2

З-н-нь… З-н-нь… И не выдержал даже Витулин. Остановившись на вершине холма, он огляделся и сказал:

— Баста! Блиц-марш отменяется, ночуем…

Мы сбросили ношу и долго сидели не шевелясь, даже не отгоняя комаров. Сказать, что у нас гудели ноги, это почти не сказать ничего. Ноги не гудели, у них не было сил гудеть.

— Илья, ставь полог, — командует Жан, — Димка, за водой…

— Отдохнем чуток, — предлагает Димка.

— Напьемся чаю и отдохнем в пологе, — жмет железной логикой Витулин.

Самое трудное — заставить себя подняться. Когда встал на ноги, уже легче. Димка ковыляет к озерцу в низинке, я берусь за полог. Поставить его не долго: разборная рейка служит стояками, вместо матки — веревка. Тюль набрасывается сверху, а внизу углы полога привязываются к железным штырям, вбитым в землю. Полог не спасет от непогоды, но он единственно надежная защита от комаров…

Жан собирает в кучу сухой мох. В тундре костра не разведешь, поэтому мы несем с собой сухой бензин. Бензин, упакованный в бумагу и похожий на головку сыра, горит без дыма, ровным жарким пламенем. У нас бензина хватит вскипятить чай два раза. А мох нам нужен для дымокура. Считается, что дым отпугивает комаров. Не знаю… Во всяком случае, в анабарской тундре комары будут кусать человека, если он даже сядет на костер.

Димка вернулся с чайником, до половины наполненным затхлым, коричневым настоем. Жан глубокомысленно понюхал и вздохнул:

— Чаю не получится…

— А там возле болота морошки, братцы, тьма-тьмущая, — сообщил Димка.

Интересно устроен человек. Только что мы падали от усталости и мечтали об одном: отдохнуть. Но достаточно было Димке найти морошку, и мы, не удержавшись от соблазна, спускаемся с холма.

Димка не соврал. Кочкарник вокруг болота окрашен в желто-розовый цвет. Нет на свете ягоды вкуснее переспелой морошки! Одно плохо — не сорвешь ее. Не выдерживает северная неженка даже легкого прикосновения пальцев, истекает винным соком. Но у нас есть свой метод. Мы ползаем по кочкам и объедаем ягоду, не прикасаясь к ней руками.

3

— Илья! — кричит где-то Димка. — Иди сюда!

— Мне и здесь хорошо!

— Много у тебя?

— Бездна!

— Тогда я к тебе…

Морошки одинаково много везде, но Димке кажется, что на соседней кочке ее несравненно больше. Чудак… Я поднялся, чтобы выгнать комаров, набившихся в накомарник, и вижу, как Димка бежит ко мне. Внезапно Димка падает, и вслед за тем я слышу длинную руладу из умело подобранных ругательств. Слева от меня показалась голова Витулина.

— Ты что, взбесился? — спрашивает он у Димки.

— Сапог порвал! — орет Димка. — О пенек споткнулся… Новый сапог накрылся…

— Это уже интересно, — говорит Жан. — Фокин делает открытие: пеньки ему в тундре мешают…

— Не веришь — посмотри! — предлагает Димка. — Он окаменевший…

Открытие не открытие, а пенек на самом деле торчит из мха: черный, потрескавшийся, будто небольшое деревцо было сломано здесь когда-то бурей. Витулин опускается на корточки, берет у Димки нож и скоблит пенек. Под черной поверхностью оказывается кость, слегка желтоватая, цвета топленого молока.

— Эх, ты, пенек! — смеется Жан. — Это бивень мамонта…

Фокин недоверчиво смотрит на Витулина.

— Представляете, ребята, — говорит Жан, — здесь ходили мамонты! Жили, погибали… Может быть, триста тысяч лет назад! Здорово, а?

— Так это же… это же слоновая кость, — тихо выдохнул Фокин.

— Можно и так назвать, если больше нравится, — соглашается Жан.

— Это я нашел, — говорит Димка, не глядя на нас. — Моя кость…

— Что из этого? — пожал плечами Жан.

— Мой бивень, вот что, — дрожащим голосом говорит Димка. — Заберу…

— Не дури, — вмешиваюсь я.

— Я знаю… Не купите… Идите вы…

На Димку неприятно смотреть: губы трясутся, пальцы в беспорядочном движении, то застегнут верхнюю пуговку куртки, то расстегнут.

— Ты дурак, Фокин, — вежливо говорит Жан.

— Ага, уже сразу Фокин… Официально… А я чикал! Здесь ты мне не начальник. Здесь — мое…

Нам с Витулиным страшно неловко. Мы все еще думаем, что Димка шутит, но он давно уже не шутит, он склонился над бивнем, прикрыв его от нас, и затравленно, как песец в капкане, смотрит снизу вверх.

— Что ты с ним будешь делать, Димка? — спрашиваю я.

— Знаю… Слоновая кость. У меня купят…

— Охотник за слоновой костью! Новый Джон Хантер! Черт меня возьми, но это здорово! Какой же ты дурак, Дима, — укоризненно покачал головой Витулин. — Он же в мерзлоту впаян! Ты его и за ночь не добудешь!

— Добуду, не волнуйся! — воскликнул Димка и принялся лихорадочно сдирать мох вокруг бивня.

Мы не знаем, что делать. Витулин покрутил указательным пальцем у виска. Я улыбнулся. Нет, Димка не сошел с ума, просто он блажит. Сейчас все это кончится. Димка пойдет с нами.

— Димка, пойдем, — зову я.

Димка не отвечает. Он быстро-быстро режет ножом оттаявший слой тундры. Через минуту острие ножа дошло до вечной мерзлоты.

— Кончай, Димка, — прошу я, — на кой черт он тебе?

Димка молчит, он упорно ковыряет мерзлоту, отслаивая маленькие кусочки.

— Фокин! — Вот когда Жан заговорил официально. — Фокин, я предупреждаю…

— Нет! — исступленно кричит Димка. — Нет!

Витулин круто поворачивается и уходит.

— Скотина ты, Димка, — говорю я и шагаю за Жаном.

4

Спать укладываемся молча. Лишь перед тем, как закрыть глаза, Жан миролюбиво говорит:

— Утешится — придет…

— Конечно, придет, — соглашаюсь я.

Проснулся я от нестерпимо яркого солнечного света, бьющего прямо в лицо. Жан еще спал, накинув на голову куртку. С другой стороны рядом со мной — пусто. Я вылез из полога. Над болотом, в безветрии дня, поднимается белый столбик дыма. Значит, Димка там.

На завтрак я решаю разогреть по банке свиной тушенки. Но где бензин? Вчера лежал здесь… Может быть, Димка спрятал? Зачем? От кого?

Димка сидит около дымокура, уткнув голову в колени.

— Димка, — потряс я его за плечо. — Димка!

Фокин вскинул на меня красные, воспаленные от бессонницы и едкого дыма глаза. Лицо Димки осунулось, как после недельной голодовки.

— Я выкопал его, — сказал Димка.

— Ну и что? Где бензин?

— Я выкопал его, — повторил Димка и снова склонил голову.

Фокин спал. Рядом с ним лежал бивень мамонта, нелепая закорючка больше, чем полцентнера весом. Бензина у нас нет. Димке пришлось оттаивать мерзлоту. Я заметил обрывки бумаги, в которую был упакован бензин…

— Димка не может идти, — говорю я Жану, кое-как разбудив его. Жан долго смотрит на меня припухшими со сна глазами и ничего не понимает. Постепенно смысл сказанного доходит до него, и Жан просыпается окончательно.

— Не может… Ах, он не может! — тяжелая челюсть Витулина выдается вперед, на скулах обозначаются желваки. В такие минуты, глядя на Жана, я имею полное представление о жестокости викингов. — Он пойдет! — обещает Жан. — Он обязательно пойдет…

5

Мы идем часа три, но кажется, что целый день. Впереди, как всегда, Витулин. К его вчерашнему грузу прибавился тяжелый штатив. Я сверх нормы, определенной мне еще на Угыр-Хая, несу чайник и рюкзак. Где-то позади нас тащится Димка. Он сгибается под древней тяжестью бивня. Даже рота стопроцентных викингов отступилась бы от Димки с его бивнем. А обрусевший латыш Жан Витулин спасовал на первом же шагу. Фокин закатил ему настоящую истерику и наотрез отказался нести свою долю.

— Я запишу тебе прогул, — пригрозил Жан и сам смутился, почувствовав, как нелепо прозвучала его угроза в безбрежной тундре.

— Пиши два прогула! — орал Димка. — Все равно не понесу!

— Подохнешь один без жратвы! — гневно раздувая ноздри, сказал Витулин.

— Подохну! — взвизгнул Фокин. — Подохну!

И непонятно было: соглашался ли он помереть в обнимку с мамонтовой костью или предупреждал, что вся ответственность за гибель молодого романтика ляжет на нас. Как бы там ни было, но Жан плюнул на Димку и молча взвалил на плечо штатив.

Жан ушел далеко вперед, а я не трогался с места. Мне хотелось посмотреть, как Димка поволокет свою кость. Димка прежде всего повесил на шею гитару. Потом поставил бивень на концы, подлез под него, как под коромысло, и поднялся.

Фокин здоровый парень, но тащить по тундре такую загогулину — немыслимое дело. Через двести шагов Димка остановился перевести дух. Я подошел к нему. Димка отбросил сетку накомарника на голову, потому что на ходу даже с легкой ношей в накомарнике трудно дышать. Тыльной стороной ладони Димка давил на лице комаров, и пот, смешанный с кровью, струился по лоснящимся щекам. Он был и страшен и смешон с бивнем мамонта на плечах и гитарой на груди.

— Димка, что ты делаешь? Брось…

Димка тоскливо посмотрел на меня и тихо сказал:

— Уйди… Уйди!

Когда меня вежливо просят, я всегда ухожу. Я не злопамятен, но эту сцену Димке припомню. Потом. Когда к нему вернется человеческий облик.

6

К полудню мы вышли на берег безымянной речушки. Это уже здорово, значит скоро Анабар!

Речушка извивалась по тундре, плоской, как полигон. Холмы остались позади. Это хорошо и плохо. Хорошо потому, что в пойме даже жаркое лето не иссушит воду. Плохо потому, что по сухой тундре идти все-таки легче… Но в первое время мы не думали об этом. Самое главное — вода! Чистая, к тому же проточная. Мы, не сговариваясь, стали раздеваться. Когда в воде — комары не страшны. Мы долго купались, радуясь, что вода в речушке оказалась очень теплой.

По берегам речушки рос чахлый тальник, и мы — о боже, какая роскошь! — поставили полог в жидкой тени. Мы собирали плавник, долго разжигали костер, варили чай. И все молча. Если говорить, то нужно говорить о Димке. Димка до сих пор не пришел… Мы пили чай. В первый раз за вторые сутки. Я вспомнил пот и кровь на лице Фокина и сказал:

— Скотина…

Это можно было бы отнести на счет комара, которого я только что прихлопнул на щеке, но Жан сразу же спросил:

— А если он не придет?

— Он нас бросил, — ответил я.

— Так не бывает, — покачал головой Витулин, — один не бросает двоих. Двое бросают одного.

— Он бросил нас, — стоял я на своем.

— Закон тайги: помогай человеку…

— А он нам помог?

— Ему плохо, — вздохнул Жан. В такие минуты, глядя на него, я верю, что есть на свете люди, готовые отдать все, чтобы кому-то было хорошо. — Надо идти навстречу…

7

Идти никуда не пришлось. Димка просто сбился с нашего следа и вышел к речушке выше по течению. Мы увидали его, когда он был совсем близко. Он шел по берегу медленно, заметно пошатываясь. Кость гнула его к земле, гитара по-прежнему болталась на груди.

Не дойдя до полога десятка шагов, Димка сбросил с плеч бивень, снял гитару и сам лег на живот, обхватив голову. Лежал он долго, так долго, что Жан хотел было к нему подойти. Однако, Димка зашевелился. Подтянув колени, он поднялся на руки и на четвереньках пополз к воде. Умывшись, Димка долго пил. Жан не вытерпел, подошел.

— Мы чай сварили, иди…

Димка, не ответив, встал и направился к рюкзаку. Из рюкзака он достал начатую плитку чая, отломил от нее кусок и на наших глазах принялся спокойно жевать.

— Ты что, совсем спятил? — спросил Жан.

— Не мешай ему, — посоветовал я, — не срывай спектакля…

— Сейчас же отдай — потребовал Жан.

Димка отвернулся и бросил чай в воду.

— Что ж ты делаешь, идиот? — неожиданно плаксиво спросил Жан. — Ты что, терпение наше испытываешь? Хочешь, чтобы утопили тебя вместе с бивнем?

— Попробуй — тронь, — хрипло сказал Димка, — горло перегрызу…

Это все, что мы услыхали от него. Димка подошел к своей ноше, наклонился было за гитарой, но передумал и, выпрямившись, сильно ударил гитару ногой. К его счастью, гитара не раскололась, она отлетела совершенно целой и упала, обиженно гудя. А Димка снова поставил бивень коромыслом, поднял его и прошел мимо нас, тяжело дыша.

— Так кто кого бросил? — спросил я Жана, надеясь на его сочувствие. Но Жан посмотрел Димке вслед и без осуждения сказал:

— Дикая сила… В дело бы…

Мы уходили с привала вниз по берегу. Едва отошли, Жан приостановился.

— А все-таки нельзя… Плохо будет…

— Что нельзя?

— Гитару нельзя бросать. Забрать надо.

— Гитару?! Ну, не-ет… Чтобы этот подонок и дальше рисовал свой подлый путь по земле!

— Гитара не виновата…

— А кто виноват? Романтика… А в самом гад ползучий живет!

— Я вернусь, — сказал Жан и не поленился вернуться, и не побоялся приторочить к своему грузу Димкину гитару.

8

Вечером нас догнал Спиря Туприн, наш веселый каюр, с глазами-щелочками, черными и блестящими, как антрацит.

— Ой, худо оннако дурака такая жить, — запричитал, заохал Спиря, подъехав с шестью летними нартами. — Кто каманда давал пешком хадить? Спиря на Угыр-Хая бегал, люди нет… Куда девался? Грамотный люди, панимай мала-мала нада. Ждать нада. Лето олень плохо хадить. Меняй нада олень. Спиря к морю в стадо ехал три дня… Панимай нада. Ой, дурака какая! По следам догонял!

Мы простили бы Спире и не такое. Мы жали ему руки и смеялись, и сам Спиря смеялся, притворно сердясь.

— Ты молодец! — в сотый раз повторял Витулин. — Ты большой молодец!

— А Фока где? — спросил Спиря, заметив, что нас всего двое. — Гитара есть, Фока нету?

— Ушел Фокин один, — помрачнев, сказал Жан.

— Куда один хади? Гитара бросал… Пустой Фока хади?

— У него есть груз. Поехали, Спиря…

Спиридон собрал все наши вещи на Угыр-Хая, и теперь палатка, спальные мешки, продовольствие, одежда и остальное снаряжение лежали крепко-накрепко увязанные на последней нарте.

— Ты, Спиря, увяжи-ка гитару в палатку, — попросил Жан. — И Фокину про нее ничего не говори, понял?

— Спиря скажет: дурака! С Угыр-Хая без каманда хади — один раз дурака, тундра без людей хади — много раз дурака! Про гитару мала-мала молчим…

9

Ездить летом по тундре на нартах — удовольствие не из крупных, не то что в начале зимы, когда олени упитанны и несут по мягкому снегу, сломя голову, так, что сидишь и думаешь, как бы не вывалиться. Но нам сейчас после адского пути о лучшем и мечтать не хотелось. Олени бежали не шибко, однако маленький аргиш заметно продвигался вперед. Через два часа догнали Фокина. Первым увидал его Спиря.

— Во-он Фока хади! — крикнул он со своей нарты. — Сапсем пустой хади.

По зоркости со Спирей мог тягаться разве только наш бинокль, но на сей раз мы усомнились. Димка казался нам черной точкой, и утверждать, что он идет пустым, было бы рискованно. Спиря не знал, а мы знали, что Димка несет, знали: бивня он не бросит.

Димка двигался по гребню возвышенности, избегая болотистых мест, а Спиря ехал краем болота, чтобы нартам было легче скользить по влажному мху. Димка не видел нас. Спиря на ходу вытащил из-под себя ружье и выстрелил в воздух. Димка остановился, и вот он уже бежит нам наперерез. Спиря остановил оленей.

— Братцы… ребята… братцы, — пытался что-то сказать запыхавшийся Димка, подбежав к нам.

— Ай, какая дурака! — воскликнул пораженный Спиря.

— Дурак, знаю… Бейте… знаю…

— Успокойся, ничего не произошло, — сурово сказал Жан.

— Спасибо, ребята, — всхлипывал Димка, размазывая по лицу слезы. — Бросил я его… Придавил он меня, думал не поднимусь… Бросил, а идти не могу. И без него не могу. Лег, комарье живьем съедает. Побрел. Думал, конец… Выстрел услыхал, откуда сила взялась, побежал… Спасибо.

— Не нам спасибо, Спире говори!

— Спиря! — встрепенулся Димка. — Я тебе его отдам! Не нужны мне деньги, забирай себе!

— Што забирай? — не понял Спиридон и посмотрел на Жана. — Какие деньги?

— Здесь он, близко! — захлебываясь от нахлынувшего желания отблагодарить каюра, почти кричал Димка. — Поехали, Спиря!

— Айда, Димка тебе подарок сделает, — разрешил Витулин.

Я не имел ни малейшего представления о ценности мамонтового бивня. Мне понравилось, что Димка решил расстаться со своей находкой. Значит, не окончательный гад?

Бивень мы нашли быстро. Спрыгнув с нарт, Димка взял Спирю за руку и торжественно подвел его к своему сокровищу. Димка смотрел на Спирю и, видимо, ждал восторга. Но Спиря молчал.

— Что же ты? — тревожно спросил Димка.

— А что мне нада? — в свою очередь спросил недоумевающий каюр.

— Я тебе дарю его! Я нес его оттуда, где мы ночевали… А теперь отдаю… Это же бивень мамонта! Кость! Ты понимаешь?

— Мала-мала понимай… Куда мне? Оленям тяжело будет.

— Это же слоновая кость, Спиря! — отчаянно воскликнул Димка. — У тебя его купят!

— Купят, — согласился Спиря. — Перва сорт — семьдесят копейки один кило… Райпо купит…

Димка схватил Спиридона за грудки и потряс его.

— Сколько? Сколько ты сказал?!

— Перва сорт — семьдесят копейки… Такой кость меньше. На воздух торчал, трескался… Второй сорт. Я мала-мала знаю. Много кость в райпо таскал… Тундра хади — много кость…

Димка как-то протяжно застонал, отпустил по-прежнему недоумевающего Спирю, вернулся к нарте и ничком повалился на палатку.

— Ай, дурака какая, — вздохнул Спиря.

10

— Ну, что? — спросил я Жана.

— Отдадим гитару, когда в себя придет…

А над тундрой комары: з-н-нь… з-н-нь…

Рубцовск

Январь 1965 г.