Прощай, гармонь!

ЗАПАХ АНТОНОВСКИХ ЯБЛОК

Огромная туша самосвала, изрыгая яростный рев, неслась навстречу с тупой носорожьей беспощадностью. Еще бы немного, и все было бы кончено. Не знаю, какая сила помогла мне крутануть руль. «Волга», словно затравленный заяц от гончей, метнулась в сторону, резко накренилась, сорвавшись правыми колесами в неглубокий кювет, и тотчас снова вылетела на асфальт. Если перевести на человеческий язык пронзительный визг тормозов, раздавшийся вслед за тем, то это, несомненно, был вопль страха и отчаянья. Машина глубоко присела, качнулась и замерла. У меня за спиной часто-часто дышал Неделин.

— Хочешь шею сломать?

— На земле? Не-ет… У меня для этого много других вариантов.

— Машину поведу я, — сказал Неделин.

— Валяй.

Мы поменялись местами. Неделин медленно отжал сцепление, и машина, набирая скорость, заскользила по мокрому полотну шоссе. У Неделина стрелка спидометра не перевалит за шестьдесят. Я это знаю.

Мы ехали по самому сердцу России. Так пишут. Чепуха какая-то: ехать по сердцу… Раскисшие обочины, раскисшие поля. То со стерней, избитой дождями, то радостно зеленые от поднявшейся озими. Дубравы неловко ощетинились голыми ветвями. Сосняки, равнодушные к времени года, синие и тихие, пропахшие прелью, грибами.

Дорога бежала мимо, мимо… Дорога древняя, как синие сосны, как холмы, мимо которых она бежала. Там, под асфальтом, наверное, все еще лежат потерянные когда-то подковы…

— А знаешь, — сказал я, — арифметика дорожных катастроф проста, как задачи в начальной школе. Из пункта «А» вышел самосвал, из пункта «Б» — легковая машина. Спрашивается, через сколько минут они столкнутся на крутом повороте в пункте «В», если в запасе у водителя «Волги» имеется пузырек коньяку?

— Юмор висельника, — буркнул Неделин.

— Ты плохо настроен, — возразил я. — А он любил быструю езду…

Неделин, конечно, прав. По моей милости, мы чуть не попали под колеса самосвала. Я дал маху, не сбавив скорость перед поворотом. Но Плахотин любил быструю езду, черт возьми!

Плахотин, мой друг, был первоклассным летчиком и первоклассным шофером. Смешно для летчика, но он очень гордился правами шофера первого класса. Он любил быструю езду и дальние рейсы. Каждое лето Плахотин ездил к морю. Он и Варька. А однажды с ними ездил я. Мы кочевали из города в город, с одного пляжа на другой.

Варька любила Плахотина. А детей у них не было. И иногда Плахотин обижал ее. Как-то на диком пляже в Анапе Варька лежала разомлевшая, здоровая и красивая, и тесный лифчик не мог сдержать натиска ее груди. И Плахотин сказал: телка. И еще раз зло повторил: яловая телка.

В тот вечер Плахотин казнил себя за обиду, нанесенную Варьке.

Плахотин был первоклассным летчиком. Тактика воздушного боя в современных условиях — это стихия Плахотина. Самые сложные темы, которые разрабатывались в нашем центре, всегда поручали ему. Мы знали: он лучший из нас. И он это знал. Да…

— Кто нас должен встретить? — спросил я Неделина, отвлекаясь от воспоминаний.

— Я знаю не больше твоего, — уклончиво ответил он. — Знаю, что у него много денег… Он готов выложить наличными.

— Где же мы его найдем?

— Он нас найдет.

— Детективщина какая-то…

— Ты боишься? — удивился Неделин.

— Неприятно.

— Чепуха. Все строится на джентельменских началах. Впрочем, мы почти приехали. Сейчас увидишь…

Над городком Забронском вороний грай. Над куполами старого храма плещутся растрепанные, как и сам храм, никому не нужные птицы. На звоннице храма выросла березка, корнями в расселину, жидкой кроной в окно. Зачем ее туда занесло — неизвестно.

Городок Забронск крепко пропах яблоками. Опустевшие сады шуршат опавшими листьями. По берегу Брона толпятся краснолапые гуси. Кто поймет, о чем они осторожно говорят-говорят, а потом вдруг тоскливо загогочут, замашут крыльями и опять успокоятся. Для них, жирных, даже воронья высота недоступна.

В Забронск мы приехали сереньким полуднем. Неделин остановил машину в центре города, у ворот базара, напротив обшарпанного дома с вывеской: «Ресторан Брон». Был будний день.

Забронский базар держали три старухи. Одна торговала чесноком, другая кручинилась над ситцевым мешочком с пшеном, третья сидела между корзиной с отборной антоновкой и бочонком капусты.

— Хороша антоновка или только с виду? — спросил я старуху.

— И-и, милай, — запричитала она, — в самое время снята… Без червоточинки. Покушай, милай, благодарить будешь опосля!

— Почем?

— Так оно, милай, как сказать… Ежели на кило — одна цена, корзиной заберешь — дешевле будет.

— Оптом, значит, со скидкой?

— Какой там опыт, милай… — не поняла старуха. — Свои яблочки, свои…

— Давай с корзиной.

— Дай тебе бог здоровьичка! — засуетилась бабка, давно потерявшая надежду выколотить за свой товар живую копейку. — Не пожалеешь, милай.

Я стоял посреди базарной площади, мощенной камнем еще в те времена, когда на забронскую ярмарку тянулись с юга чумацкие возы с солью, когда воронежские прасолы орали здесь хриплыми пропитыми голосами, жалобно гнусавили нищие, суетилась, добывая пропитание, перекатная голь, а с колокольни храма на рабов божьих лился малиновый благовест. Я стоял посреди площади и держал в руке корзину, полную антоновки. Неделин смотрел на меня недоуменно. Он не выносит нерегламентированных поступков. По его мнению, я сделал глупость. Я протянул одно яблоко ему. Неделин вонзил зубы в запашистую мякоть, сморщился и бросил надкушенное яблоко под ноги.

— Обманула старуха. Кисло, — сказал он.

Мне захотелось надеть корзину на голову Неделину. Но я этого не сделал. Я поставил корзину на стертые камни базарной площади.

— Не сердись на старуху, — сказал я, — пойдем.

Плахотин любил антоновку. «Все ананасы мира бледнеют перед нашей антоновкой», — говорил он.

В то время мы отрабатывали тактику боя на предельной высоте. Подчиняясь приказам руководителей полетов из академии, мы терпеливо расстреливали друг друга кинопулеметами, накапливали данные для составления инструкции. Над темой работали многие, в том числе и я. Но основную нагрузку, как и всегда, нес Плахотин. Он летал каждый день в паре с майором Мартьяновым.

Я встретил их у командного пункта. Иван Мартьянов в летном костюме, похожий на марсианина из фантастического фильма. Плахотин в куртке и обыкновенных брюках. Гермошлем он держал под мышкой, словно чужую голову. Плахотин жевал маленькое зеленое яблоко, морщился и смеялся. Именно тогда он сказал: все ананасы мира бледнеют перед нашей антоновкой.

А потом я носил ему яблоки в госпиталь. Все, что произошло в тот день, похоже на плохо придуманную трагедию. Им нужно было подняться до потолка. Перед Мартьяновым стояла задача уничтожить противника. Перед Плахотиным — уйти от преследования. Но он не ушел. Он передал на командный пункт: почувствовал легкий удар, самолет неуправляем…

Плахотину в тот день удалось свершить почти невозможное. Он катапультировался с высоты, где воздух страшно разрежен, а небо темное-темное. Он опустился на гречишное поле без сознания. Знойно стрекотали кузнечики, гудели мохнатые шмели. Плахотина нашли в гречихе жестоко обмороженного. Стратосфера не простила ему брюк и ботинок. Он падал оттуда, где всегда царит лютый мороз.

Комиссия установила, что Мартьянов срезал самолету Плахотина левую плоскость. Самолет Мартьянова рассыпался на куски. Плахотин долго лежал в госпитале. О гибели Мартьянова он узнал, когда крепко встал на ноги.

Еще издали я увидел около машины человека в синем шуршащем плаще. Высокий, черный и носатый, он стоял, небрежно облокотившись на капот, и длинными пальцами ласково гладил стекло фары. Мы подошли вплотную.

— Кажется, товарищи летчики? — улыбнулся носатый.

— Вы установили это методом дедукции или по нашей форме? — спросил я.

Он пропустил мою шпильку мимо ушей и сказал:

— Будем знакомы: Сандро.

Неделин козырнул ему и укоризненно посмотрел на меня. Он так и ждет, что я выкину какое-нибудь коленце. Он боится, что я испорчу дело.

— Ну что же, дорогой, — обратился Сандро к Неделину, — на улице такие дела не решают. Думаю, говорить будем серьезно. Так что, прошу… Это, дорогой, не «Арагви», но все-таки лучше, чем под открытым небом.

В ресторане было сумрачно и неуютно, как на базарной площади. Сандро подвел нас к накрытому столику в углу. За столиком сидела женщина с деревянными бусами на голове. Я посмотрел на нее и понял, что сейчас она пройдется насчет моих бровей. Но она отвела свой взгляд и сказала тихо:

— Соня.

Скажите пожалуйста! Ладно, пускай будет так.

— Насколько я уяснил ситуацию, вы хотите продать машину, — сказал носатый Сандро.

— Это вы хотите купить ее, — ответил я.

— Итак, намечено единство цели! — радостно воскликнул Сандро. — Остается практическая сторона дела… Здесь нам без Сонечки не обойтись.

Что еще за новости? Какое отношение к нашему делу имеют эти деревянные бусы? Я посмотрел на Соню. Она томно улыбнулась и сказала:

— Какие у вас жгучие брови…

— Вы бы предпочли рыжие?

Соня пожала плечами. Эх, Соня! Мне в высшей степени наплевать на то, что вы думаете обо мне и моих крашеных бровях. Разве рыжим запрещено иметь черные брови? Да и что вы можете сказать мне? Я пережил жеребячье ржанье, перенес дикий восторг сослуживцев. Мои крашеные брови были сенсацией, предметом разговоров, намеков, поводом для затаенных усмешек и укоризненного покачивания головами. Только Плахотин сказал просто: а если бы она захотела выбрить тебе половину головы?..

Брови мне покрасила Варька. Два черных полукружия на рыжем лице. Есть у людей просто рыжие волосы, а есть и лица рыжие… У меня рыжее лицо. Мы дурачились за праздничным столом. Мы всегда вместе с Плахотиными встречали праздники, весело встречали… И однажды Варьке пришла идея сделать меня красивым. Она покрасила мне брови и сказала: «Теперь ты неотразим!» И смеялась. И я смеялся. А наутро я отмывал краску, но безуспешно. У меня до сих пор черные брови на рыжем лице.

— А вы бы предпочли рыжие? — опять спросил я Соню. Соня, словно споткнувшись, на секунду выбилась из разговора, который они вели втроем, но, еще раз пожав плечами, отвернулась, Я поверил: ей все равно.

— Не нужно ничего бояться, — уговаривал Неделина Сандро. — Абсолютно никакого риска!

— Вы понимаете… Наше положение… — мямлил Неделин.

Ничего не нужно бояться! Так всегда говорил Плахотин. Он был смелым человеком. Не только смелым летчиком, но и человеком. А это далеко не одно и то же.

После праздников нам дали тему с длинным и витиеватым названием. Вкратце же задача сводилась к тому, чтобы на предельно малой высоте обнаружить и уничтожить цель. Я ходил мишенью, а Плахотин расстреливал меня. Я крался обычно над самой землей, едва не задевая верхушки деревьев, а Плахотин падал на меня черт его знает откуда и сбивал. Сбивал безошибочно, по нескольку раз в день. Мы вместе просматривали пленки кинопулемета…

Плахотин отрабатывал новый метод атаки. Для того, чтобы сбить меня и выйти из пике, ему приходилось поворачивать машину кверху брюхом над самой землей. И каждый раз он командовал: ниже, ниже, ниже… Я мог бы протестовать. Если бы я подал рапорт руководителю полетов о том, что дальнейшее снижение опасно даже для меня, разработку темы считали бы законченной. Я говорил об этом Плахотину. А он прочел мне популярную лекцию. «Наш центр создан для того, чтобы выявлять все возможности уничтожения врага. Мы испытатели. Мы летаем на серийных, тысячу раз проверенных машинах, но мы испытатели! Мы испытываем волю, умение и знания. Мы должны отработать тему так, чтобы за нами пошел любой летчик. Чтобы он убедился: так можно. Нам верят! Поверят нам, если мы скажем: большего достичь невозможно. А ты согласен с тем, что и на самом деле большего достичь невозможно?»

Я промолчал тогда. Ну почему я промолчал тогда?! На другой день Плахотина не стало. Он командовал: ниже, ниже, ниже… И он не смог вывести машину из седьмого по счету пике. Слишком низко я летел, слишком для скорости наших машин…

У Варьки оказалось много слез. Никогда бы не подумал, что у Варьки, вечно хохочущей Варьки, столько слез. Первую ночь без Плахотина я был с ней. Она молчала. По лицу, покрытому крупными коричневыми пятнами, катились слезы. Варька держала руки на большом животе и плакала… Плахотин ждал двойню. Он шутя говорил, что недаром его жена ходила беременной восемь лет. Они прожили восемь лет. И для полного счастья им не хватало ребенка. Теперь ребенок будет. Но не стало Плахотина…

Я ходил к Варьке каждый свободный вечер, каждый свободный час. Чем я мог утешить ее? Мы молчали. Я варил кофе. Мы пили его.

А потом Варька попросила меня больше не приходить. Я не видел ее до вчерашнего дня, до того часа, когда мне принесли записку: нужно встретиться. «Мне надо уехать, — сказала Варька при встрече, — не знаю куда, но мне надо уехать. Продай машину…»

И я ничего не сказал ей, осел с погонами майора. Я пошел к Неделину, к тишайшему и разумному Неделину, нашему интенданту, знающему на двести верст в округе, где и что можно купить по сходной цене, а что и где выгодно продать. Горестно покачав головой, он сказал, что знает, как Плахотин любил свою «Волгу», сказал, что она в отличном состоянии и мы ее хорошо продадим. Вот только нужно позвонить своим людям и узнать, кому и где. А потом он нашел меня и сказал, что в Забронске нас будут ждать. «Большой кошелек будет ждат», — уточнил Неделин.

Сегодня утром мы вывели «Волгу» из гаража. Перед отъездом я поднялся к Варьке. «Варька, не надо этого делать, — сказал я. — И уезжать тебе совсем не надо…» Я хотел еще ей сказать… Я хотел ей сказать многое… Но как сказать? Плахотин был моим лучшим другом, он любил Варьку… И я поехал. Я на три дня свободен от полетов. Впервые со дня гибели первоклассного летчика Плахотина. «Ничего не надо бояться, — говорил он, — ничего, кроме глупой смерти…» Его смерть не была глупой.

— По моему, вы слишком задумались, а? — Соня положила мне на плечо свою руку. — Вы совсем не участвуете в разговоре… Можно подумать, что вас это не касается.

Я действительно глубоко задумался. Я посмотрел на Соню, на Неделина, на Сандро и заметил, что они уже изрядно выпили, почти опорожнив графин. Я же с удивлением почувствовал, что абсолютно трезв.

— Человеку дана голова, чтобы думать, так всегда говорил один мой друг, — сказал я и убрал руку Сони со своего погона.

— В наше время, дорогой, думать много вредно, гипертоником станешь, — гыгыкнул Сандро. — Обдумывать надо, дорогой, обдумывать, а не думать… Мы уже все обдумали. Я кладу наличные… Сонечка оформит куплю-продажу через торговый отдел. Чтобы все чинно-благородно… Ну, и скромные комиссионные. Вы Сонечке за оформление, я товарищу капитану, так сказать, за беспокойство…

— Какие комиссионные? О чем вы говорите?

— Ну, что ты, в самом деле? — удивился Неделин. — Неужели не понимаешь простых вещей? Я же ведь тебе объяснял… Мы оформляем продажу машины через торговый отдел по одной цене, а товарищ Сандро даст нам сумму гораздо большую. Я же тебе объяснял…

Да, да, я что-то припоминаю. Когда я пришел к Неделину и попросил помочь продать машину, потому что сам в этом деле ничего не смыслю, он сразу сказал мне, чтобы я не вздумал идти в магазин. А когда я удивился, зачем ехать в Забронск, — Неделин улыбнулся. Свои люди помогут. Так вот они, свои люди. Немножко пьяненькие, сытые и улыбающиеся. Свои люди желают комиссионные… А интересно, желают ли они по физиономии? Впрочем, их трудно уничтожить физически…

— Кто будет платить за коньяк? — спрашиваю я.

— Ну, это пустяки! — отмахивается Сандро.

— Хорошо, — говорю я и поднимаюсь. Неделин смотрит на меня тревожно.

— Меня не радуют ваши условия. Я считаю коммерцию не состоявшейся…

— Зачем горячиться, дорогой! — вскакивает Сандро. — За круглым столом можно хорошо говорить!

— Но не с круглыми идиотами!

— Дурак! — брызжет слюной Неделин. — Тебе предлагают…

— Капитан Неделин! — ору я, как фельдфебель. — Не забывайтесь!

Неделин вытягивается в струну. Сандро ошеломленно смотрит на меня и пытается что-то сказать. Соня, откинувшись на спинку стула, истерично хохочет. Это последнее, что я слышу.

Над городком Забронском вороний грай. Ничего не изменилось в мире. Я шагаю через дорогу, минуя старые железные ворота, вхожу на базарную площадь. Моя корзина с яблоками стоит под боком у торговки. Старуха снова продает антоновку со скидкой на оптовость. Увидев меня, она не растерялась.

— И-и, милай, а я сберегла тебе яблочки-то… Как есть, все до единого сберегла…

— Спасибо, мать, — говорю я. — Вот тебе за сохранность… комиссионные…

Старуха не сразу берет деньги, подозревая подвох, но потом сжимает рубль в темной, морщинистой ладони.

В машине у меня пахнет антоновкой. Я не знаю, что будет дальше… Но я никуда не пущу Варьку. Я приеду и поставлю на стол корзину. Пусть в комнате пахнет осенью… Мы никогда не забудем Плахотина.

Ноябрь 1964 года