Простодушны и доверчивы

Пролог

— Куда тебя чёрт понёс?!

Лёка разогнулась и посмотрела в ту сторону, куда улетел громогласный вопль бабули. А где Светка? Которую — обшарила она взглядом непролазные еловые заросли молодняка — точно куда-то унесло. Вон и потревоженные ощетинившиеся ветви уже не колышутся. Хотя…

Макушка одной из молоденьких ёлок вроде качнулась.

— Туда-туда, — заметив, как старшая внучка крутит головой, буркнула бабуля и разворчалась: — Сказала же: в ту сторону ни ногой. Не девка, а наказание!

— Болото в другой стороне. Не утонет, — на всякий случай напомнила Лёка.

Раздумывая: и чего тревожиться по пустякам? Особенно в такой чудесный денёк. В их любимом шикарном ельничке, куда ещё не занесло ни единого грибника. Здесь белых грибов больше, чем бородавок на жабе. И это всего лишь середина августа. В начале сентября тут не протолкнёшься — покосилась Лёка на пузана в аккуратной, не тронутой червями шляпе. Буквально умолявшего отправить его в корзину — по роже видать.

В конце концов — раздражённо фыркнула она — Ветке не пять лет: семнадцать. Этот лес она исходила вдоль, поперёк и наискось. Даже потеряв их, мимо грунтовки не промахнётся: где-нибудь туда выйдет. Болото и вправду по другую сторону — да и Ветка в него не полезет: не дура.

Что ж тогда растревожило их почтенную Ладу Всеславну? Почему с детства бабуля им с Веткой талдычила: в ту сторону ни ногой?

Положим, в детстве Лёка верила, что тамошний леший-злыдень только и ждёт, чтобы ухватить её поперёк живота и уволочь в свой грязный раздолбанный домишко. Но теперь-то попробуй, перехвати поперёк живота ту же Светку: насмерть залягает дылда длинноногая. Не позволит безнаказанно лапать себя какому-то озабоченному лесному дикарю. Леший он там, не леший…

Не разгибаясь, Лёка покосилась на бабулю: той на месте не оказалось.

— Задрыга чёртова! — донеслось уже из ельника, причём с той самой запретной стороны. — Ветка! Драть тебя не передрать! Откликнись, паразитка! Пока дрыном тебя не отходила!

На чём бабуля подозрительно умолкла. Лёка уже нагнулась над приглянувшимся красавцем в идеально скроенной гладкой шапке. Хорошенький — умереть, не встать! Срезала его аккуратно, в корзину положила осторожно, подоткнув под крутые бока влажный мох. Разгибаясь, мазнула взглядом по оставшемуся на земле белому пеньку и оторопела. С пористого круглого среза на неё смотрел глаз.

Человеческий — никаких сомнений. Правда, радужка почти белая: от глазного яблока трудно отличимая. И даже серенький зрачок еле просматривался на их фоне. Нет, ну, реально глаз! В обрамлении торчащих пучками белёсых ресниц. Он ещё и подмигнул — глюк игривый.

В груди так щемануло, что вышибло слезы. Промокнув их закатанным рукавом рубахи, Лёка снова вытаращилась на грибной пенёк: глюк пропал. Ну, что ж, бывает — неуверенно объяснила себе необъяснимое. Померещилось. Может, оттого, что редко разгибается? Кровь к голове прилила?

И вдруг всеми печёнками почуяла что-то недоброе, ползущее из ельника.

Позабыв и про грибы, и про корзину, вломилась в густую ершистую поросль. Только и успевала разводить руками колючие ветви — благо перчатки крепкие кожаные, а голова плотно повязана платком. Пёрла спугнутым лосем — ёлки шипели вслед кобрами. Цеплялись иголками за вязаный жилет.

— Ба! Ты где?! — с непонятным ей самой недоверием покликала она. — Вета!

Страх, казалось, взметнулся на пустом месте. И пустота этого места пугала больше всего. Пуще непонятного молчания тех, кто просто не мог убрести так далеко от неё. Будто сквозь землю провалились — промелькнуло в голове, когда ельник внезапно закончился.

Лёка выкатилась на прогалину, которую с трёх сторон обступили вековые сосны. Дылды гладкоствольные — лишь где-то далеко над головой ощущалось высокомерное безмолвие застывших крон. Она как-то не сразу осознала: с ними… что-то не так. Верней, под ними. Ни кустарника, ни подлеска — даже самого чахлого.

Оглянулась назад: ельника, сквозь который проломилась бульдозером, за спиной не было. Те же сосны, сомкнувшие жутковатый хоровод гигантов, решивших задавить своими телами пойманную в капкан дурочку.

— Не может быть, — решила взрослая девушка с высшим образованием и твёрдой верой в победу здравого смысла над пустыми суевериями. — Бабуль?! Ветка?! Вылезайте! Вот, совсем не смешно! — потребовала она прекратить это безобразие.

И тут Лёка обнаружила, что в груди щемануло не зря. Не может быть — продолжала она упрямиться, хотя ноги стремительно погружались в плотную таёжную землю, как в какой-то жиденький пустынный бархан. Рефлексы опередили разум: попытавшись воспрепятствовать катастрофе, она упала на живот и раскинула руки.

— Даже ухватиться… не за что…, — пыхтела под нос, стараясь вонзить пальцы в землю, чтобы хоть как-то себя заякорить.

Если повезёт, уцепится за какой-нибудь корень: их под тонким слоем перегноя полным полно. А порвать такой канат или выдернуть его из-под земли совсем непросто — метались в башке утешительные мысли, разгоняя панику.

— Слава Богу! — с облегчением вырвалось у нелепой утопленницы.

Но, не в голос, а с каким-то глухим сипом: горло перехватило, словно её душили. Попыталась поорать — ничего, ни единого звука. Стопроцентная немота: только губы бесполезно шлёпают.

Кончики пальцев насилу зацепились за вожделенный корень: достаточно толстенький, упругий. Тело ушло в землю по пояс, однако ухватиться покрепче не удалось: корень выполз из рук ужиком. Пальцы процарапали на прощание землю — лишь тут до Лёки дошло, что здесь даже трава не растёт. Такой земли в тайге не бывает.

С этой последней запоздалой мыслью она и ухнула под землю целиком. Глаза зажмурились сами собой. Руки хаотично зашарили в поисках хоть чего-то, за что можно зацепиться. И не нашарили ничего, кроме воздуха. Ошалевшие от череды невероятностей и нелепостей мозги, наконец, выдали здравую мысль: может, поэтому и до бабули с Веткой не докричалась?

Следом приободрившийся мозг выдал новую светлую мысль: она дышала. То есть, свободно и чистым воздухом. Для зарытой заживо в могилу что-то уж больно роскошный бонус. К тому же ноги крепко стояли на твёрдом.

— И эта туда же, — недовольно проворчали почти в ухо старческим хрипловатым бесполым голосом.

То ли старик, то ли старуха — успела подумать Лёка, прежде чем шлёпнулась на задницу.

— Глаза-то открой, — потребовала где-то неподалёку Лада Всеславна.

Лёка испытала такое облегченье, что чуть не выдула вместе с воздухом лёгкие. Бабуля жива! И судя по командному тону вполне здорова. Сестрёнка тоже — иначе грозная бабушка уже бы рвала и метала.

— Где мы? — открыв глаза, уточнила Лёка вернувшимся на место голосом.

— Вставай, — недовольно воркотнула бабуля.

— Пока не узнаю, во что влипла, не встану — закапризничала Лёка, чувствуя себя полной дурой, но не в силах остановиться.

Её вдруг накрыла обида: она чуть со страху не окочурилась, а Лада Всеславна даже не испугалась своего падения в тартарары. Не зарыдала, не бросилась на грудь — будто так и надо!

— Умничает, — где-то за спиной авторитетно заявила Ветка.

Кристально спокойным голосом. С оттенком превосходства того, кто уже в курсе событий, над вновь прибывшим.

— Строптива она у тебя. Чисто ёж дремучий — неодобрительно прокряхтел то ли старик, то ли старуха.

— Да, сил уже никаких нет! — внезапно окрысилась бабуля. — Скорей бы уж замуж выпихнуть! С глаз долой.

— Может её в зверушку какую обратить? — тоном завзятого воспитателя предложил то ли хозяин, то ли хозяйка тартараров.

— Ой! — восхитилась Ветка. — А, можно в крысу? Я ужасно хочу ручную крысу, а ба запрещает.

— Вот ещё! — тут же расфыркалась Лада Всеславна. — Всякую погань в дом тащить.

— А кто это? — выпалила Лёка, увидав, наконец, специалиста по превращению царевен в лягушек.

Всё-таки дед. Хотя — пригляделась она — соскреби с лица жидкую бородёнку, и получишь бабку. Тем более что длинные пегие патлы на голове заплетены в тощую похожую на крысиный хвост косичку.

Драную рубаху поверх допотопных кальсон не найдёшь даже в фильмах про седую старину, замешанную на кромешной мистике. Это не рванина — ветошь какая-то. Сквозь неё просвечивало тощее угловатое сутулое тело. Упыриное — тут же пришло в голову… страхов, впрочем, не добавив.

Да и Ветка таращилась на это чучело благосклонно: значит, не обидел. Глаза сестрёнки излучали совершенно не подходящий случаю живейший интерес. А вот Лада Всеславна щурилась на это нелепище крайне неодобрительно — почти враждебно.

Какое безликое лицо — разглядывала его Лёка, силясь понять, с чем столкнулась. Сплошь изрытое морщинами, но ни единого старческого пигментного пятна. А глаза? Точная копия глюка, что подмигивал ей с грибного пенька. И, честно говоря, они больше походили на довольно неприятные с виду бельма. Однако существо в дивно ветхом прикиде слепым не было: зыркало на вновь прибывшую с любопытством.

Именно существо — озарило Лёку, что это чучелом не дышало. То есть, совсем. Липучий страх вновь накинулся на неё, разбух и обострил все чувства. Взгляд метнулся в сторону бабули — та напряжённо следила за упырём с видом старого знакомца. Насторожённо, словно знала, чего от него ожидать.

— Ну? — моментально сосредоточилась Лёка, заподозрив её в подвохе. — Что я должна знать? И почему вы не в панике? Кстати, — закрутила она головой, — мы точно под землёй? Или я грибов нанюхалась?

— Белых? — съязвила Ветка, поигрывая каким-то подозрительно не похожим на дерево сучком длиной в мизинец. — Ба, они что, тоже галлюциногенные?

— Ой! — досадливо отмахнулась та. — Да, отстань ты. А ты? — придирчиво оглядела она старшенькую внучечку. — Пришла в себя?

— Да, где мне! Я ж дремучая, как ёж, — вдруг разозлившись, передразнила Лёка в буквальном смысле слова бездыханного упыря.

— Ещё и дразнится! — обиделся умопомрачительный персонаж, добавив: — Твоим языком тока улицы мести. Ещё раз обзовёшь упырём, волосы изведу.

— В смысле? — не поняла она, обнаружив, что он ещё и мысли читает.

— В прямом: будешь по гроб жизни лысой бегать, — безапелляционно напророчил злодей.

— Итак? — встряла в их куртуазную беседу Ветка.

Подойдя к сестре и покрутив своим — кажется, серебряным — сучком перед носом обветшавшего чудо-юдо.

— А тебе чего?! — огрызнулся тот на баловницу.

И опасливо покосился на бабулю. Которая как-то незаметно покинула их тесный кружок. Неспешно прогуливаясь вдоль стены с виду обычной пещеры. Правда, необычно светлой для подобных природных сооружений. Стена чем-то её заинтересовала: указательный палец бабули то и дело что-то царапал или ковырял.

— А тебе? — бросив свои исследования, строго переспросила Лада Всеславна и двинула в атаку на потрёпанного прохиндея: — Не мог по-человечески к нам выйти? Раз уж так приспичило. Устроил тут цирк с факирами.

— Ба, ты о чём? — удивилась Ветка, тоже преисполнившись подозрениями на её счёт.

— О мороке! — прямо-таки прошипела та в лицо попятившемуся дедульке.

— Гипноз? — моментально догадалась Лёка, что никто её в земле не топил.

А в пещерах и вправду не бывает светло, как днём. Да и палец бабуленьки, ковыряя каменную стену, вроде как пару раз утонул в ней. В голове тогда промелькнуло, что в очередной раз померещилось — выходит, что нет.

— Не гипноз. Но что-то вроде, — проворчала пожившая и повидавшая всякого женщина.

После чего продемонстрировала зажатый в пальцах кусочек коры.

— Сосновая, — опознала добычу Ветка. — Получается… мы сверху, а не снизу? Значит, вокруг деревья, — констатировала она.

И вдруг махнула поблёскивавшим сучком крест-накрест.

Пещера пропала. Вокруг задирали нос всё те же кичливые сосны-великаны. А под ногами земля, на которой даже трава не растёт. И ельник на месте — обернувшись, подвела итог Лёка.

— С этим разобрались, — облегчённо выдохнула она и неожиданно для себя подобрела: — Дедуль, а бабуля права: поговорим? По-человечески.

— О чём? — буркнул тот, не сводя глаз с крутящегося в пальцах Светки сучка.

Посопел-посупился и вдруг уважительно изрёк:

— А он тебя, видать, признал.

— Кто? — машинально ляпнула Ветка, любуясь волшебной штуковиной.

То ли серебряной, то ли платиновой. В принципе, какая разница? Разве что в цене материала.

— Кнут-самобой, — на полном серьёзе огорошило их чудо-юдо.

Бездыханное и беспардонное. Но, явно не склонное шутить над чем-то для него ценным — поняла Лёка.

— А потому, девка, — продолжил этот мистификатор, — тебе уж не отвертетися.

— Не отвертетися, не открутитеся, — машинально пробормотала под нос шалопайка, изучая якобы признавший её предмет неизвестного назначения.

Хотя, кнут — это понятно. А вот самобой — тут возможны варианты. Самобранку знаю — припомнила Лёка — гусли-самогуды тоже. Следуя существующей логике несуществующей магии, предмет обладает способностью к инициативе — проще говоря: что хочу, то ворочу. И готов к употреблению. Даже претендует на право выбора: к кому идти в руки, а кого послать лесом.

— И что же тебе, дружочек, от нас надо? — прокурорским тоном поинтересовалась бабуленька.

Поразительно — восхитилась Лёка. Ей, значит, было известно, что в их любимом лесу живёт какая-то нахальная нечисть, предрасположенная к насилию над человеком. Внучкам родная бабушка — и, между прочим, всё ещё законный опекун младшей — рассказать об этом не удосужилась. В глаза им не смотрит, объясниться не желает…

— Наконец, хоть какой-то просвет во всей этой абсурдной мистике, — не удержалась от иронии Лёка. — Мне тоже неизъяснимо любопытно, куда… оно пытается нас втянуть?

— В свои проблемы, — отмахнулась Лада Всеславна с таким видом, будто ей досконально известен финал этой сказки.

— И ты реально собираешься туда втянуться? — настаивала Лёка, чтобы она очухалась.

Добровольно посвятила внучек в суть происходящего и покинула вместе с ними категорически опасного собеседника.

— Как эта хрень работает? — капризно прогундосила Ветка, разочарованная результатом эксперимента.

К спору старших ветреная охламонка даже не прислушивалась. Она уже искрутила-извертела свой сучок во всех мыслимых и немыслимых комбинациях.

— А никак, — вызывающе подбоченясь, заявил провокатор в обносках и многозначительно прогудел прямо-таки загробным голосищем: — Пока не воспримешь на себя тяготы приставника!

Не успела бабуля открыть рот, чтоб нагавкать на эту идиотку, как сестрица нетерпеливо брякнула:

— Принимаю. Ну, и что дальше?

А дальше — к удивлению Лёки — вокруг не загудело, не затрубило, не разразилось демоническим хохотом. Даже не потемнело и не устроило ураган с осадками. К ещё большему удивлению она именно чего-то этакого и ожидала. А что? Раз уж попали в сказку, так извольте отработать для публики весь сценарий на все деньги. Никакой халтуры!

Вместо фееричного парада явления нечистой силы — во всей её красе — мимо них с бабулей прошмыгнуло нечто прозрачное. Компактное и лишь слегка исказившее на лету пространство. Будто кто-то швырнул сгусток воды. Который влетел в Светку без видимых последствий. Просто всосался в тело, как в песок — сестра даже не качнулась, не дрогнула.

Кажется, Ветка вообще его не заметила — как и перемен в себе. Продолжала стоять и требовательно таращиться на дедулю. Всем своим видом демонстрируя, что дешёвых фокусов не потерпит. Дескать, обещал чудо — вынь да положь.

— Я сплю, — не веря в происходящее, прошептала Лёка.

Душа рвалась бежать, спасать сестрёнку, прикрыть собой, а ноги в прямом смысле слова приросли к земле. Как не пыталась сдвинуться с места, сапоги словно приклеило к ней.

— Убью! — прошипела она в сторону донельзя довольного нищеброда-упыря.

Тот натуральным образом приплясывал, щерясь в потешной беззубой улыбке. А морда невинная-разневинная — прямо младенец.

— М-да, — хмуро выдохнула бабуля.

Лёка посмотрела на обладательницу кнута-самобоя и обалдела.

— Не может быть, — воспротивилась она увиденному. — Ересь какая-то.

— Но, факт, — буркнула безответственная опекунша несовершеннолетней внучки.

— Мы просто надышались какой-то дряни, — упорствовала Лёка, категорически не желая поддаваться и попадаться.

— В жизни всякое бывает, — философски проворчала Лада Всеславна, супясь и что-то обдумывая.

— И такое всякое? — едко парировала Лёка, ткнув пальцем в принявшуюся безобразничать сестру.

На которой вместо джинсов и майки с жилеткой, вдруг — как говорится, откуда не возьмись — оказался славянский фольклорный прикид. Причём, времён Царя Гороха: не сарафан с кокошником, а длинное платье-рубаха. Что называется, посконно-домотканое, допотопно скроенное, скупо украшенное по плечам тонкими полосками примитивной вышивки.

Зато на шее преобразившейся девы болтался увесистый с виду золотой обруч. Местами незатейливо перекрученный и пускавший во все стороны солнечные зайчики. А голову — с которой сдуло и косынку и аккуратно скрученный шишак под ней — буквально утопило в роскошной копне художественно распатланных волос. Причём, из светло-русых они мгновенно перекрасились в платину — что ни говори, на редкость удачно.

— На локоть вытянулись, — придирчиво отметила бабуля, следя за резвящимся дитяткой. — Вон, аж до колен болтаются. А цвет ужасный! — категорически заявила она.

— Я ей, что ли выбирал? — опешило чудо-юдо, с некоторой опаской уходя с траектории полёта бесноватой девицы в рубахе.

А также, длиннющего кнута в её руках: не простого, а натурально огненного. Ветка в рубахе носилась по поляне, как оглашенная — причём совершая невероятные по длине прыжки. Сверкая заголявшимися едва ли не по пояс ногами, и зависая в воздухе чуть дольше обусловленного гравитацией.

Всё бы ничего, если бы не пара моментов. Во-первых, трусы пропали вместе с прочей одеждой — что, впрочем, не смущало даже дедулю. А, во-вторых, выписывавший кренделя огненный кнут наводил на неуютные мысли о лесном пожаре. Хотя его кручение-верчение изрядно завораживало.

Лада Всеславна с детства приучала внучек правильно принимать необратимость необратимого: мол, что случилось, то случилось. В принципе, привычка сработала и сейчас: Лёка внутренне обмякла, неохотно приняв свершившийся факт. И всё-таки, кое с чем так просто смириться не могла:

— Ба, почему ты поддалась? Не рассказывай, что мы не могли этого избежать, — потребовала она ответа на правах уже взрослого человека, разделявшего тяготы семейного быта.

Имевшего работу и приносящего в дом «копейку».

— А ещё обижаешься, что мы с дедом дразним тебя пол-полушкой, — как-то устало и грустно пробормотала бабуля.

Полуженщина, полу-ребёнок — короче, ни то, ни сё. Честно говоря, Лёка и сама про себя знала: выросла, но пока толком не повзрослела. Хотя и принято считать, будто сироты взрослеют много раньше избалованных родителями сверстников.

Правда, её детство нельзя назвать тяжким: денег достаточно, любви хоть залейся. Давно погибших папу с мамой заменили бабушка с дедушкой. В некотором смысле лично на ней это сказалось благотворно: её растили те, кому было чему научить. У кого вдоволь на это времени. Её любили так, как любят только внуков.

Короче, никакой мотивации для сверхзвукового взросления. И в свои двадцать пять она реально полуженщина, полу-ребёнок — пол-полушка во всю голову.

— Значит, не могли? — уныло пробормотала Лёка, проследив взглядом за очередным прыжком визжащей от восторга сестры.

— Не отпустил бы, — сердито покосилась бабуля на ликующее чудо-юдо.

Который присоединился к Ветке в её безумных экспериментах над собственным новым телом. И, видимо, над обновлённым духом — чем бы случившееся ни было. Эта парочка — кстати, как-то подозрительно быстро научившаяся понимать друг друга с полувзгляда — от души бесилась. То ныряла рыбками в тонкие огненные кольца разыгравшегося кнута-самобоя, то прыгала через него, как через скакалку.

— Что старый, что малый, — проворчала бабуля, всё ещё сердясь.

— Что будем делать? — вздохнув, спросила старшая сестра, всей душой не желавшая потерять младшую.

А эта угроза надвигалась так же неотвратимо, как обращение Ветки во что-то непонятное. И бабуля всё сразу же поняла:

— Тебе решать.

Обронила, словно невзначай, будто что-то обыденное. Не посмотрела на внучку, не взяла за руку — как всегда, когда у той было пакостно на душе.

— Не отпускать же её… одну, — пробурчала Лёка, зная, что иначе просто не сможет.

Встрепенулась, вздёрнула подбородок и гаркнула:

— Эй, ты! Чудо лесное!

Дедулька вмиг оказался рядом. Не подбежал, не подлетел — просто пропал там, где секунду назад скакал козлом, и возник прямо перед ней:

— Ну? Чего тебе?

В голове всё роилось, трещало по швам. Подходящие слова никак не складывались во что-то нужное и важное. Ветка в очередной раз взвизгнула, подлетая вверх, и хлестнула кнутом по сосне. Ствол — втрое толще самой баловницы — постоял несколько мгновений, словно осознавая: что же такое над ним сотворили? А потом медленно качнулся и принялся заваливаться на товарищей. Оставшийся пенёк был идеально гладким — практически отполированным.

— Ну? — нетерпеливо и строго понукнул Лёку неопознанный герой древней сказки.

— Принимаю, — вспыхнуло в памяти так остро, что она зажмурилась.

А потом открыла глаза… и ничего такого-растакого не почувствовала. Просто в её зажатом кулаке появилась какая-то вещица. Лёка вопросительно посмотрела на бабулю. Та махнула рукой:

— Давай. Чего уж там. Назад всё-равно не повернуть.

— Интересно, — несмело разжала она кулак, поднося свою чародейную вещицу к глазам.

Это был изогнутый крутой дугой полумесяц. Или серп длиной где-то с мизинец. То ли серебряный, то ли платиновый, то ли ещё какой-то. Не из цельной пластины, а согнутый из тонкого прутика.

— И тебя признали, — с придыханием пробормотал разносчик чудес. — Вишь, как мне повезло? Дождался-таки. Домучился. Ну? — встрепенувшись, нетерпеливо притопнул он. — Чего встала столбом? Доставай уже, не томи.

И вдруг…