Путешествие в Египет

IV. ГОРА ХОРИВ

В монастыре нам оказали радушный прием. Один из святых отцов, с которым мы повстречались близ колодцев Моисея, тот, кто вручил нам письма, оказался влиятельной фигурой, и его рекомендация значила здесь очень много. Нас тут же проводили в три смежные кельи, где все блестело чистотой, а диваны были покрыты коврами с красивым орнаментом, и оставили одних, чтобы мы могли переодеться; тем временем принесли воду для мытья и кофе и спустя немного времени объявили, что подан ужин. Мы прошли в соседнюю комнату, где уже был накрыт стол, на нем стояли блюда и миски с яйцами, рисом с молоком, миндалем, вареньем, верблюжьим сыром; подали финиковую водку монастырского изготовления - если ее разбавить водой, то получается великолепный напиток. Но больше всего на этом пиршестве нас растрогал свежий хлеб - настоящий хлеб, которого мы уже не видели две недели.

В конце ужина в трапезную заявилась вся община. Любезные отцы, готовые исполнить любое наше желание, пришли поздравить нас с прибытием. Мы попросили разрешения осмотреть монастырь, поскольку любознательность взяла верх над чудовищной усталостью. Один из монахов вызвался проводить нас, и мы тут же последовали за ним.

Монастырь, находящийся под покровительством святой Екатерины, напоминает средневековый небольшой укрепленный город; в нем живет около шестидесяти монахов и трехсот служителей, занятых работой по хозяйству и нелегким трудом - уходом за садом. Каждый гражданин этой крохотной республики имеет определенные обязанности, поэтому на улицах монастырского городка прежде всего поражают безукоризненная чистота и порядок.

Повсюду бьют фонтаны прозрачной, освежающей воды, жизненно важной для всех обитателей Аравии, а ослепительно белые стены увиты виноградной лозой, ласкающей взор своей зеленью. Церковь, построенная по романским канонам, знаменует собой переходный этап от византийского стиля к готике. Эта базилика завершается апсидой11 более древнего времени, чем основное здание, ее стены выложены мозаикой, напоминающей мозаику константинопольского собора святой Софии или сицилийского собора в Монреале. Двойной ряд мраморных колонн, украшенных тяжеловесными, но необычными по орнаменту капителями, поддерживают полукруглые арки, над которыми под самым сводом, вернее, под потолком из резного кедра проделаны небольшие окошки с позолоченной резьбой. В богатом и разнообразном убранстве алтаря ясно прослеживается русское влияние. Наружные стены облицованы мрамором, доставленным сюда, как нас уверили священнослужители, из собора святой Софии; амвон, делящий церковь на две части, выполнен из красного мрамора; над ним - огромное изображение распятого Христа и, что самое удивительное, в церкви характерное для византийского искусства стремление к чрезмерной роскоши во внутреннем убранстве ощущается даже в самом кресте с распятием; крест позолочен и украшен тонкой, изысканной лепкой.

Мозаичные картины изображают Моисея рядом с горящим кустом, ударяющего жезлом по скале, чтобы добыть из нее воду. Апсида и алтарь воздвигнуты как раз на том месте, где Моисей, пасший овец своего тестя, увидел горящий терновый куст и услышал божий глас из куста: "Моисей! Моисей! Он сказал ему: вот я!

И сказал Бог: не подходи сюда; сними обувь твою с ног твоих; ибо место, на котором ты стоишь, есть земля святая.

И сказал: Я Бог отца твоего, Бог Авраама, Бог Исаака и Бог Иакова. Моисей закрыл лице свое; потому что боялся воззрить на Бога.

И сказал Господь: Я увидел страдание народа Моего в Египте, и услышал вопль его от приставников его; Я знаю скорби его.

И иду избавить его от руки Египтян и вывести его из земли сей в землю хорошую и пространную, где течет молоко и мед, в землю Хананеев, Хеттеев, Аморреев, Ферезеев, Евсеев п Иевусеев.

И вот, уже вопль сынов Израилевых дошел до Меня, и Я вижу угнетение, каким угнетают их Египтяне.

Итак пойди: Я пошлю тебя к фараону; и выведи из Египта народ Мой, сынов Израилевых" 12.

Осмотрев апсиду, мы перешли в ризницу, а затем в боковые приделы. Повсюду стены покрыты завораживающими своей необычностью византийскими иконами, исполненными одухотворенности и величия.

Выйдя из церкви, мы остановились полюбоваться дверью. Ее створки разделены па квадраты, и каждая филенка украшена великолепной и прекрасно сохранившейся расписной эмалью. Затем монах отвел нас в мечеть; греческому монастырю в знак своего подчинения пришлось возвести ее на своей территории, окруженной священными стенами, но за это монахи получили фирман, разрешающий отправлять христианский культ на этой мусульманской земле. Святые отцы не преминули заметить, что мечеть заброшена и обветшала, но, какая ни есть, она вызывает гордость у магометан и беспредельные печаль и стыд у бедных монахов. В библиотеке, куда нас проводили после мечети, содержится огромное количество рукописей, которые монахи даже не раскрывают; их ценность и значение станут известны лишь в том случае, если какой-нибудь ученый из Европы забредет сюда и проведет год-другой среди этих пыльных шкафов. Отдельные рукописи удостоены деревянных переплетов с серебряными арабесками. Нам показали Новый завет, целиком переписанный, если верить легенде, рукой императора Феодосия и украшенный портретами четырех евангелистов, изображениями Иисуса Христа и сценами из Евангелия.

Затем мы поочередно посетили двадцать пять часовенок, расположенных в разных монастырских дворах,- все они отличаются роскошью отделки и росписями в византийском стиле,- после чего наш проводник указал нам на сводчатое подземелье с пологим спуском, в глубине его находилась окованная железом дверь, ведущая в сад. Сад этот - чудо терпения и трудолюбия. Для его создания пришлось на верблюдах привезти сюда плодородную землю с речных берегов и толстым слоем засыпать ею гранитные склоны гор, чтобы посадить большие деревья с разветвленными корнями, а потом создать ирригационную систему, способную противостоять всепожирающему египетскому солнцу, ну а уж после этого оставалось трудиться каждый день, каждый час и каждую минуту, дабы взрастить и сохранить в этом знойном краю, где солнце походит на раскаленный железный диск, хрупкие побеги.

Истина в том, что господь говорит со своими сынами языком чудес. Этот труд, куда вложено больше веры, нежели надежд, был вознагражден самыми прекрасными деревьями и плодами, которые я где-либо видел; монастырский виноград походил на тот, что посланники Израиля принесли с земли обетованной, одна гроздь весила восемнадцать футов. Мы продолжали прогулку среди благоухающих апельсиновых деревьев, их аромат и прохлада казались нам особенно восхитительными после недавних привалов на раскаленном песке и изнурительных переходов по пустыне; сквозь крону деревьев - изумительный зеленый шатер, готовый приютить путешественников, которые долгое время могли прятаться лишь под обжигающим холстом палаток,- просвечивало голубое небо, окрашенное редкими розовыми лучами заходящего солнца; мы непрестанно вздрагивали, словно не веря своим ушам, когда до нас доносилось журчание источника, бьющего из-под скалы. Только прожив какое-то время в пустыне, можно попять, как отраден для глаз вид зелени, а для слуха - журчание воды - чувства, столь привычные на нашей, европейской земле; но если жить на ней безвыездно, трудно вообразить, как от этих столь простых радостей может в волнении забиться сердце.

При выходе из этого Эдема мы увидели Мухаммеда и Абдуллу, оживленно беседующих с садовником. Едва тот заметил нас, как тотчас же приветствовал нас по-французски:

- Здравствуйте, друзья.

Эти два слова прозвучали как далекое и сладостное эхо нашей родины. Мы поторопились ответить ему на том же языке, но увы! Все познания бедного садовника ограничивались двумя словами. Это был казак, принимавший участие в 1814 году во взятии Парижа; тогда-то он и выучил несколько французских фраз, которые успел уже забыть, кроме двух торжественных слов, коими он нас и приветствовал; вернувшись в Россию, его господин, весьма набожный христианин-грек, отправил его в Синайский монастырь, где он и находится уже десяток лет.

Тем временем быстро опускалась ночь, мы вернулись через железные ворота, защищавшие монастырь с этой стороны от нападений арабов, и впервые за долгое время спали спокойно, не опасаясь ни змей, ни зловещих концертов шакалов и гиен.

На следующее утро мы встали чуть свет, нам предстояло подняться на гору Синай и посетить все святые места, связанные с именем Моисея.

И вот в сопровождении одного из святых отцов, пожелавшего послужить нам проводником, мы направились не к двери, а к окну и уселись, как и накануне, на перекладину; ворот стал медленно раскручиваться в обратную сторону, и через пять минут мы все четверо уже стояли внизу у стены. Веревка тотчас пришла в движение и, исчезнув в окне, вновь прервала всякую связь между монастырем и пустыней. Гора Хорив - сравнительно небольшая, но если смотреть на нее с равнины, то она закрывает собой вершину Синая. Мы двигались по неглубокому ущелью, выложенному большими прямоугольными плитами, их принесли сюда монахи; в прежние времена из этих плит была сооружена лестница, по которой поднимались на самую вершину святой горы. Сейчас эта лестница разрушена дождевыми потоками, низвергающимися сверху в ненастные дни, и камнями, время от времени падающими с горы в долину. Пройдя примерно треть пути и достигнув дороги, ведущей от горы Хорив на гору Синай, прямо на лестнице перед вамп возникает дверь в форме арки, а на ее каменном своде начертай крест; с ним связана легенда, почитаемая монахами. Согласно легенде, один еврей отправился из монастыря на гору Синай, но, когда он дошел до этого места, путь ему преградил железный крест, и, в какую бы сторону он ни пытался идти, крест упорно вырастал перед ним; испуганный этим чудом, еврей упал на колени, моля сопровождавшего его монаха окрестить его. Святая церемония состоялась здесь же; воду взяли из ущелья.

Это чудо породило обычай, ныне забытый. В былые времена монахи непременно молились у этой двери, а паломники, прежде чем двигаться дальше и попирать ногами гору, к которой Моисей осмелился приблизиться лишь босиком, исповедовались и получали отпущение грехов.

Вдоль дороги нам то и дело попадались змеи, исчезавшие в расселинах скал при нашем приближении, и большие зеленые ящерицы - они поднимались на лапки, опираясь на хвост, и рассматривали нас, проявляя скорее желание напасть, нежели спастись бегством. Эти пресмыкающиеся чрезвычайно уродливы: тело у них прозрачное, а на груди - два соска, как у сфинкса. Можно подумать, что это - одно из ныне исчезнувших допотопных животных. Впрочем, еще в монастыре нам посоветовали запастись палками, и мы последовали этому совету, поскольку укусы этих существ очень болезненны, а иной раз даже смертельны.

Вскоре мы достигли часовни, стоящей па утесе, где сорок дней жил пророк Илия. Она построена в греческом стиле - с квадратным алтарем в центре полукруглой части апсиды. Вокруг алтаря стоят каменные лавки, расположенные амфитеатром. Часовню украшают две или три иконы. Шагах в ста пятидесяти от часовни возвышается величественный кипарис - единственное дерево этой породы, уцелевшее в столь губительном климате. Три оливковых дерева, некогда росшие поблизости, засохли, но на их месте так ничего и не посадили. Отсюда, с небольшой площадки, словно созданной природой для отдыха, открываются вершина Синая и венчающие ее часовня и мечеть.

Мы продолжили восхождение, которое с каждым шагом становилось все труднее и труднее, и наконец достигли скалы, где Моисей, стоя над равниной Рефидима, простер руки к небу во время битвы Иисуса с Амаликом.

"И пришли Амаликитяне, и воевали с Израильтянами в Рефидиме.

Моисей сказал Иисусу: Выбери нам мужей, и пойди, сразись с Амаликитянами; завтра я стану на вершине холма, и жезл Божий будет в руке моей!

И сделал Иисус, как сказал ему Моисей, и пошел сразиться с Амаликитянами; а Моисей и Аарон и Ор взошли на вершину холма.

И когда Моисей поднимал руки свои, одолевал Израиль; а когда опускал руки свои, одолевал Амалик.

Но руки Моисеевы отяжелели; и тогда взяли камень и подложили под пего, и он сел на нем. Аарон же и Ор поддерживали руки его, один с одной, а другой с другой стороны. И были руки его подняты до захождения солнца.

И низложил Иисус Амалика и народ его острием меча" 13.

И вот наконец после пятичасового тяжелого восхождения мы достигли вершин Сипая и замерли на мгновение от великолепия открывшейся перед нами панорамы, от которой веяло библейскими образами, исполненными величия и поэзии, хотя с той поры уже минуло три тысячелетия.

Чистый, прозрачный горный воздух делал отчетливыми даже самые далекие предметы. На юге, напротив нас, протянулась стрелка полуострова, заканчивающегося мысом Рас-Мухаммед, растворяющимся в море, где над гладью вод возникали белые, словно туман, Пиратские острова; справа - горы Африки, слева - равнины Пустынной Аравии; под ногами у нас лежала равнина Рефиднма, а вокруг, у подножия возвышающегося исполина, нагромождение скал, издали напоминающее гранитное море с застывшими волнами.

Вдоволь налюбовавшись этим грандиозным зрелищем, мы стали рассматривать все подробнее. На этой вершине состоялся разговор между Моисеем и богом, после которого законодатель спустился к своему народу с двумя лучами света над челом.

"Моисей взошел к Богу на гору, и воззвал к нему Господь с горы, говоря: так скажи дому Иаковлеву и возвести сынам Израилевым:

Вы видели, что Я сделал Египтянам, и как Я носил вас как бы на орлиных крыльях, и принес вас к Себе.

Итак, если вы будете слушаться гласа Моего и соблюдать завет Мой, то будете Моим уделом из всех народов: ибо Моя вся земля;

А вы будете у Меня царством священников и народом святым. Вот слова, которые ты скажешь сынам Израилевым.

И говорил Господь с Моисеем лицем к лицу, как бы говорил кто с другом своим;..

Моисей сказал: Итак, если я приобрел благоволение в очах Твоих, то молю: открой мне путь Твой, дабы я познал Тебя;., покажи мне славу Твою.

И сказал Господь: Лица Моего не можно тебе увидеть; потому что человек не может увидеть Меня и остаться в живых.

И сказал Господь: Вот место у Меня: стань на этой скале;

Когда же будет проходить слава Моя, Я поставлю тебя в расселине скалы, и покрою тебя рукою Моею, доколе не пройду.

И когда сниму руку Мою, ты увидишь меня сзади, а лице Мое не будет видимо.

Когда сходил Моисей с горы Сипая, и две скрижали откровения были в руке у Моисея при сошествии его с горы, то Моисей не знал, что лицо его стало сиять лучами от того, что Бог говорил с ним…" 14

Мы прочли эти строки из Библии под тем самым сводом, где скрывался Моисей, когда наконец господь предстал пред ним во всем своем могуществе; и ужас его был так велик, что Моисей содрогнулся всем телом и на камне остался след от его головы - монах показал нам его.

Мусульмане, ревниво относящиеся к этой легенде, сколь бы апокрифичной она ни была, решили противопоставить ей свою легенду, а чуду - чудо. В двадцати шагах от камня Моисея вам покажут скалу Мухаммеда: пророк взошел на святую гору, и, когда стал спускаться с нее, его верблюд оставил отпечаток ноги па гранитной плите. Итак, эти две религии неизменно переплетаются: они слишком могущественны, чтобы истребить одна другую, но не настолько, чтобы не испытывать чувства зависти друг к другу.

Доказательство тому - часовня и мечеть, стоящие друг против друга. Обе они в развалинах, но ни христианам, ни арабам не приходит в голову мысль восстановить их. Однако ясно, что из-за реликвий, которые в них содержатся, приверженцы обеих религий не забывают эти храмы и приходят сюда поклониться: одни - божьему сыну, другие - пророку Аллаха. Создание часовни приписывают святой Елене, но архитектура здания указывает на более позднее время.

Между тем подъем на гору пробудил у нас зверский аппетит. По мере того как мы поднимались, изнурительная жара становилась все мягче, как у нас в Провансе, а затем сменилась свежестью, напоминающей климат наших северных провинций. К счастью, достопотченнейший священнослужитель предусмотрел здоровую реакцию организма и захватил с собой провизию, он быстро разложил ее перед нами, а мы столь же быстро с ней расправились.

Поднявшись на ноги, я обнаружил, что на камне, к которому я прислонялся спиной во время обеда, ножом выцарапано имя мисс Беннет. Возможно, это первая и единственная европейская женщина, посетившая Синай и поднявшаяся на его вершину.

Мы спустились с горы по западному склону, покрытому манной 15 - одним из богатств Синая. Монахи собирают и продают ее. Говорят, что по качеству она превосходит египетскую и сицилийскую.

Как только мы вернулись в жаркую местность, то вновь увидели большеголовых ящериц и змей, собравшихся по обеим сторонам дороги; они с удивлением взирали на назойливых посетителей, осмелившихся потревожить их покой и сон. Впрочем, мы двигались крайне осторожно, поскольку дорога местами была труднопроходимой, а растения достигали колен. Так как мы шли босиком, то, прежде чем сделать шаг, ощупывали землю палками, изгоняя всякую нечисть, устроившую здесь себе жилье. Тем не менее это не мешало господину Тейлору пополнять редкими растениями свой гербарий, который впоследствии он передал в Ботанический сад Монпелье.

У подножия Синая, в небольшой долине, отделяющей его от горы Святой Екатерины, мы увидели скалу, откуда Моисей извлек воду.

"И двинулось все общество сынов Израилевых из пустыни Син в путь свой, по повелению Господню; и расположилось станом в Рефидиме, и не было воды пить народу.

И укорял парод Моисея, и говорили: дайте нам воды пить. И сказал им Моисей: что вы укоряете меня? что искушаете Господа? И жаждал там народ воды, п роптал народ па Моисея, говоря: зачем ты вывел нас из Египта, уморить жаждою нас и детей наших и стада наши?

Моисей возопил к Господу и сказал: что мне делать с народом сим? еще немного, и побьют меня камнями.

И сказал Господь Моисею: пройди перед народом, и возьми с собою некоторых из старейшин Израильских, и жезл твой, которым ты ударил по воде, возьми в руку твою и пойди;

Вот, я стану пред тобою там на скале в Хориве; и ты ударишь в скалу, и пойдет из нее вода, п будет пить народ. И сделал так Моисей в глазах старейшин Израильских.

И нарек месту тому имя: Масса и Мерива 16, по причине укорения сынов Израилевых и потому, что они искушали Господа, говоря: есть ли Господь среди нас, или нет?" 17.

Скала, по которой ударил Моисей своим жезлом и откуда хлынула чудесная вода, представляет собой гранитную глыбу высотой около двенадцати футов, она имеет форму пятиугольной призмы, положенной на одну из граней.

Своеобразные перпендикулярные желобки на ней словно оставлены водяными потоками, тогда как пять отверстий, проделанных одно над другим, олицетворяют чудесные уста, коими бог когда-то отвечал своему пароду.

Кажется, что скала Хорива, как нарек ее господь, отделилась от основной горы в результате землетрясения и, наверное, упала бы на дно долины, если бы плато, на котором она стоит, не приостановило бы ее падения. Можно легко обойти вокруг нее, поскольку она стоит особняком.

В нескольких шагах от скалы воздвигли часовню п посадили сад, перенеся сюда из монастыря излишки благодатной земли. К часовне часто приходит кто-нибудь из монахов или служителей, чтобы вкусить прелести деревенской жизни.

Часовня довольно бедна; от засушливого климата потрескались стены; внутри развешаны небольшие современные греческие иконы, более старые восходят к XVI веку; эти иконы донесли до пас тот прекрасный образ, который живописцы и мастера мозаики Византии придали лику Христа.

Мы вышли из часовни на скале и двинулись по дороге, идущей вдоль подножия горы по направлению к ее восточному склону. Монах показал нам то место, где израильтяне поклонялись золотому тельцу и где Моисей, спустившись с горы, разбил скрижали откровения.

Доселе я никогда не осознавал, какую власть имеют над нами легенды. У кого хватило бы мужества переносить этот палящий зной, карабкаться по кручам, углубляться в выжженные солнцем долины, где вместо прохладных рек вас ждут ослепляющий свет и изнурительная жара, кто бы решился па все это, если бы не знал, что в награду он попадет туда, где некогда свершились великие события и где можно отдаться во власть грез?

Новый мир, покрытый глянцем, не имеющий ни предков, ни воспоминаний, отдан во власть торговцев; старый мир с его гранитными иероглифами и библейскими памятниками - царство поэтов.

Вернувшись в монастырь па исходе этого утомительного дня, мы встретили у святых отцов тот же любезный и почтительный прием. После ужина они принесли альбом, где каждый побывавший здесь путешественник должен оставить свою подпись. Последними французами, которым оказали гостеприимство в монастыре, были граф Александр де Ляборд и его сын виконт Леон де Ляборд 18. Несколькими месяцами ранее в безмолвии бескрайней пустыни мы могли бы встретиться со своими давними знакомыми по тесному парижскому мирку.

Леон де Ляборд, позднее опубликовавший великолепный труд по Каменистой Аравии19, в ту пору проводил свои научные изыскания где-то в долинах Синайского полуострова.

Нужно самому совершить путешествие в этом жарком климате, где все физические силы человека растрачиваются лишь на борьбу с солнцем, чтобы понять, какое мужество и какая преданность науке заключены в подобном труде. Руины Петры, которые он зарисовал первым, его карта Каменистой Аравии, самая подробная из существующих,- подлинные памятники человеческой воле. Представьте себе, что значит помимо двенадцати часов езды на верблюде раз пятьдесят спуститься с высокого седла, чтобы тщательно осмотреть гору или определить направление магнитной стрелки на каждом изгибе долины. Дромадер, разлученный с собратьями по каравану, приходит в ярость и не желает становиться на колени; и тогда между человеком и животным завязывается борьба, где победа достается человеку лишь ценой неимоверных, изнуряющих усилий. Итак, помимо научной ценности такие труды, нашедшие сегодня признание у ученых и читателей, имеют и другое достоинство, более важное для всех нас,- самоотверженность их автора, обрекшего себя на трехлетнее одиночество вдали от соотечественников, на всевозможные опасности и лишения только для того, чтобы наука - самая неблагодарная и самая холодная из возлюбленных - могла сделать еще один шаг на пути к совершенству.

Все мы бесконечно сожалели о том, что во время путешествия не смогли увидеть своего юного соотечественника; и, хотя сам он находился от нас далеко, мы очень часто думали и говорили о нем.

Кстати, весьма любопытно было посмотреть, каково же численное соотношение путешественников из разных уголков мира, попадающих на Синай: среди записавшихся в альбоме встретились только один американец, двадцать два француза и три или четыре тысячи англичан, среди которых, как я уже говорил, одна женщина.

На следующий день нам сообщили, что один из наших арабов желает поговорить с нами. Я бросился к окну и узнал своего друга Бешару; он явился за распоряжениями относительно отъезда. Мы назначили его на пятый день; уточнив день отъезда, Бешара отправился к своему племени.

Оставшиеся четыре дня были заняты зарисовками, наблюдениями и беседами; все помещения монастыря, его окрестности и связанные с ним легенды я запечатлел в виде набросков и записей в своем путевом альбоме. Эти четыре дня, по-моему, были самыми насыщенными и самыми счастливыми в моей жизни; только раз вкусив прелесть созерцательного существования на Востоке, можно понять тот душевный порыв, который заставляет людей бежать от общества к отшельнической жизни. Того, кто посетил Фиваиду и Аравию, аскетизм отцов-пустынников, по-прежнему величественных, поражает куда меньше.

Весь день, предшествовавший нашему отъезду, добрые монахи готовились к нему. Каждый хотел добавить свое лакомство к нашим и без того увесистым запасам провианта. Один нес апельсины, другой - - изюм, третий - финиковую водку; мы отблагодарили их сахаром, купленным специально для них в Каире, и с радостью убедились, что, как нас и предупреждали, это именно тот подарок, который больше всего пришелся им по душе.

Обилие сластей несколько утешило Абдуллу и Мухаммеда, огорченных столь быстрым отъездом; они прекрасно приспособились к безмятежной монастырской жизни и с радостью остались бы здесь навсегда, предложи монахи им это. Монахи, состоящие при святых отцах, отслужили в честь наших проводников службу; и, несмотря на различие религий, они расстались лучшими друзьями.

На следующее утро, в пять часов, нас разбудили крики арабов; мы никак не могли взять в толк, чем объяснить такое нетерпение нашего эскорта; мы условились встретиться в полдень. Мы кинулись к окну, и наше удивление еще больше возросло. Хотя количество арабов осталось прежним, но среди них мы не увидели ни вождя Талеба, ни воина Арабаллу, ни сказителя Бешару; мне особенно недоставало последнего, п поэтому я решил узнать причину его отсутствия. Мы позвали Мухаммеда и велели ему выяснить, чем вызвана эта перемена действующих лиц и часа отъезда; новый вождь объяснил, что наших арабов, которые уже долгое время не жили среди своего племени и устали от последнего путешествия, не отпустили жены; они тотчас же послали гонца в соседнее племя с предложением заменить их; после дебатов соглашение было достигнуто, и именно поэтому наш эскорт состоял теперь из новых людей. Впрочем, вождь уверял нас, что он и его спутники будут столь же усердно, ревностно и отважно исполнять свой долг; цена же остается старой. Мы расплатимся с ними после приезда в Каир, и, когда они вернутся на Синай, оба племени, сыны пустыни, по-братски поделят вознаграждение.

Велико же было наше удивление, когда Мухаммед перевел нам эту речь; помимо обиды на старых друзей, так быстро нас забывших, мы испытывали унижение оттого, что нас, как товар, передают из рук в руки, но больше всего нас поразило то обстоятельство, что ни один из наших арабов не пришел вместе с новым эскортом сообщить о происшедших переменах. В ответ на последнее замечание шейх объяснил: все они, как один, несмотря на его просьбы, отказались исполнить эту миссию, ничем не желая запятнать свое доброе имя. Племя валеб-саид - племя воинов, и все наши проводники испытывали известный стыд, что поддались на уговоры женщин; к этому примешивался и страх: если они не устоят перед нашими просьбами или же устоят, все равно мы будем иметь право упрекнуть их в неблагодарности, поскольку они охотно принимали наше угощение и взяли задаток. Угрызения совести сильно мучили их, добавил наш собеседник, и они даже ушли со старой стоянки, где мы устраивали привал, из боязни, что кто-нибудь из нас явится взывать к их добрым чувствам или к их порядочности, а у них недостанет мужества и морального права отказать нам.

Вся эта история была рассказана с неподдельной искренностью и чистосердечием, и, несмотря на все ее неправдоподобие, мы не могли не поверить в ее истинность. Шейх тут же заметил сомнение, промелькнувшее на наших лицах, и заявил, никак, впрочем, не вынуждая нас торопиться, что, раз уж мы готовы к отъезду, лучше воспользоваться утренней прохладой. Таким образом, уверил он нас, мы сможем устроить привал возле источника; если же тронемся в путь в полдень, как было уговорено, то сможем воспользоваться лишь запасами воды из монастыря; он затронул самые чувствительные струны нашей души. Мы тотчас же простились с добрыми монахами, велели спустить нашу поклажу и последовали за ней, хотя сомнения все еще не оставляли нас. Мухаммед и Абдулла выказывали на этот счет полное безразличие.

Наши первые впечатления о незнакомом племени были не слишком благоприятными, хотя, возможно, грешили некоторой предвзятостью. Нам показалось, что шейх не имел той абсолютной власти над людьми, как Талеб. Среди новых проводников мы не встретили никого, напоминавшего бы своим обликом честного и мужественного Арабаллу или радостно-лукавого сказителя пустыни Бешару. Дромадеры оказались невысоки ростом, правда, такие же худые. Несмотря на все это, нам предстояло на что-то решиться.

Мы оседлали верблюдов, и новый проводник Мухаммед Абу-Мансур, или Мухаммед - Отец Победы, подал сигнал трогаться, пустив своего верблюда в галоп. Наши дромадеры последовали за ним. Мы лишь успели обернуться и послать последний прощальный знак нашим добрым монахам, которые еще долго махали нам вслед, хотя голоса их до нас уже не долетали.

Вместо того чтобы следовать по дороге, приведшей нас на Синай, мы повернули на запад, по направлению к Тору; внезапно у нас под ногами открылась дивная долина, и мы устремились вниз с быстротой камней, летящих по склону. Мы скакали головокружительным галопом, однако дорога становилась все труднее, и вопреки недовольству шейха мы потребовали, чтобы эскорт двигался не так быстро; он подчинился лишь после того, как от вежливых просьб мы перешли к категорическому приказу. Тогда мы благоразумно взяли аллюр, позволявший нам преодолевать три лье в час. К полудню наш караван достиг горной вершины, откуда мы могли в последний раз взглянуть па монастырь. Он был уже очень далеко от нас, но его белые стены и зеленый сад четко выделялись на фоне сиреневых гор. Во время этой короткой передышки, которую я еле вымолил у нашего шейха, мне показалось, что вслед за нами движутся какие-то точки. Я указал на них Абу-Мансуру, п тот вскричал, что различает людей и, более того, узнает в них представителей враждебного племени. При этих словах он вновь пустил верблюда в галоп, а наши дромадеры, послушные своему вожаку, немедленно последовали за ним.

Вскоре Абу-Мансур вывел нас из долины к оврагу, и мы спустились в него со скоростью горного обвала. Эта адская скачка продолжалась уже семь часов, а эскорт не проявлял ни малейшего желания передохнуть, но внезапно из арьергарда раздались крики. Обернувшись, мы увидели Арабаллу, его тюрбан размотался, одежда была в крайнем беспорядке, а сам он, весь покрытый пылью, стремительно мчался на своем дромадере вслед за нами. Абу-Мансур решил тотчас же увеличить скорость, но мы заявили, что не намерены двигаться дальше, не дождавшись объяснений, а если наши верблюды, подражая его дромадеру, не пожелают остановиться, мы размозжим им головы рукоятками пистолетов; таким образом, шейху пришлось сделать привал. Через пять минут, сметая все на своем пути, появился Арабалла. Он сразу же дал понять настами, как он рад нас видеть; затем, подойдя вплотную к стоявшему в стороне Абу-Мансуру, стал что-то говорить ему отрывисто и резко, по его тону и по горящим глазам мы заключили, что он упрекает шейха в чем-то недостойном. Тот вместо ответа подал сигнал трогаться в путь.

Тогда Арабалла схватил его за руку, но Абу-Мансур высвободился и вновь приказал пуститься в галоп. Арабалла бросился наперерез и преградил путь каравану; шейх сделал движение, словно собирался схватиться за ружье, а его люди приготовили копья; увидев, что пришел наш черед вмешаться, мы достали пистолеты и бросились на выручку старому другу, угрожая открыть огонь,- четверо против четырнадцати арабов. Абу-Мансур застыл в нерешительности, не зная, что предпринять, как вдруг сзади раздались новые крики - это показались Талеб и Бешара, так быстро мчавшиеся по склону оврага, словно у их верблюдов выросли крылья; подкрепление придало нам новые силы п поубавило решимости у наших противников.

К тому же позади них и на вершине горы начали появляться остальные участники нашего прежнего эскорта, и теперь помимо уверенности, что мы бьемся за правое дело, у нас уже был численный перевес. Бешара п Талеб в белых бурнусах, как неуловимые призраки, галопом промчались мимо нас, выкрикнув на скаку слова приветствия, и устремились к Абу-Мансуру.

Арабы же ринулись на выручку к своему вождю. Чувствуя поддержку, вождь тоже повысил голос. Тем временем, крича и угрожая, подъехали остальные члены эскорта, каждый из них потрясал копьем или ружьем; мы поняли, если не вмешаться, сражение неминуемо, и бросились в самую гущу, стараясь изо всех сил перекричать этот адский шум.

Сначала мы лишь увеличили суматоху и усилили шум; наконец стали слышны приказы господина Тейлора, и его главенство было немедленно признано; прежде всего он велел всем замолчать, затем отделил наших друзей от новоиспеченных проводников, одних поставил справа, других - слева; они отложили свои объяснения до вечернего привала и пообещали рассчитаться с теми, кто этого заслужил. Талеб попросил нас спешиться и вернуться к старым верблюдам, но господин Тейлор резонно предположил, что подобный маневр не только повлечет за собой потерю драгоценного времени, но еще и подольет масла в огонь. А если прозвучит хоть одни выстрел, прольется хоть одна капля крови - то наши разъяренные противники не пойдут ни на какие уступки. Он ответил, что мы спешимся, когда будет привал, и приказал трогаться в путь. Друзья и недруги повиновались, и две группы, одна по правую, другая по левую сторону от нас, молча двинулись под лучами палящего солнца, но на сей раз обычным аллюром.

Оба вождя ехали рядом, возглавляя караван: Абу- Мансур - со смущенным и угрожающим видом одновременно, Талеб - с насмешливым и высокомерным. Бешара же занял свое привычное место, подле меня, и, как всегда, мешая французские и арабские слова, рассказал мне, что произошло.

В условленное время - иначе говоря, около одиннадцати часов утра - Талеб вместе с эскортом приехал в монастырь и попросил позвать путешественников; монахи сообщили ему, что рано утром мы выехали из монастыря с шейхом Абу-Мансуром и взяли направление на Тор. Тотчас же весь отряд, не теряя ни минуты, устремился нам вслед, самые быстрые из дромадеров мчались впереди, остальные за ними, все, как один, быстроногие и неутомимые. Так, следуя друг за другом на небольшом расстоянии, как некогда Куриации20, первыми появились Арабалла, Талеб и Бешара. Славный малый рассказывал нам все это с гордостью.

Я пообещал ему завтра же непременно пересесть на своего старого хаджина (его вел позади каравана один из арабов), ибо следует чистосердечно признаться: только теперь, познав нового верблюда, я понял, что погорячился, ругая прежнего. Я принес свои извинения Бешаре и просил передать их тому, кому они непосредственно предназначались.

Сделав необходимые разъяснения, Бешара, испытывавший священный ужас перед тишиной, перешел к другому пасторальному сюжету: он поведал мне о счастливых днях, проведенных в своем племени п в кругу семьи. Арабы молоды душой, и их сердца открыты для всех чувств, дарованных нам природой. Бешара подробно посвятил меня во все свои любовные перипетии. В шатрах редко случаются события такого рода, и они мало чем отличаются от тех, что происходили во времена Иакова и Рахили. Влюбленный арабский юноша в походах против соседнего племени желающий проявить либо отвагу, либо ловкость - в зависимости от того, чем наградила его природа - силой льва или хитростью змеи. Последним достоинством и обладал Бешара, способный скорее давать советы, нежели исполнять их. Но если грубая сила Арабаллы первенствовала над его разумом в дни сражений, то стихия Бешары - прелести и развлечения мирной пастушеской жизни. Так благодаря своему красноречию и склонности к поэзии он отыскал путь к сердцу своей Рахили. Он дошел в рассказе до описания внешности своей прекрасной возлюбленной и сравнивал ее глаза с глазами газели, а ее стройный стан - с пальмой, как вдруг, ничем заранее не выдав своих намерений, мой дромадер опустил голову к самым ногам и начал выделывать немыслимые прыжки, подобные тем, что любят делать дети. Я вылетел из седла, а глупое животное начало с наслаждением кататься по песку, к счастью, не там, где я лежал, распростертый. Иначе говоря, результат был бы точно таким же, как если бы я попал под пресс.

Всегда следует воздавать должное людям: Бешара оказался па земле почти одновременно со мной, правда, я очень быстро поднялся, и, когда он подошел, уже стоял на ногах, целый п невредимый, но с несколько ошарашенным видом, поскольку впервые попал в подобный переплет. Развлечение, которому все еще предавался мой верблюд, как мне объяснили, лишь невинная шутка, кстати весьма распространенная среди ему подобных. Впрочем, Бешара заверил меня, что мое падение было на редкость искусным; я упал, как настоящий араб, и даже он сам, будучи, как он любил похваляться, ловким наездником, не мог бы проделать это лучше. Пока я небрежно принимал поздравления Бешары, появился Талеб; он видел мое вынужденное приземление и, пользуясь случаем, опять посоветовал мне пересесть на моего прежнего дромадера, который лучше выдрессирован и не способен на такие дурачества. Я последовал его совету, уселся на старого скакуна и сразу же признал свое седло, отменно набитое с той стороны, где оно прилегает к спине животного.

Наконец мы достигли подножия горы - именно здесь нам предстояло провести ночь. Оба шейха подали сигналы своим верблюдам, и те, разделяя вражду хозяев, опустились на колени в отдалении друг от друга. Арабы же общими усилиями стали ставить палатки, поскольку ни одна из сторон не желала отказываться от своих законных, по их мнению, прав.

Абдулла тотчас вернулся к своим обязанностям и со всем рвением начал готовить ужин, мы же образовали своего рода судебную палату, чтобы разобраться в происшедшем.

Талеб в качестве истца начал первым: накануне нашего отъезда он получил известие от Абу-Мансура, где сообщалось, что мы задержимся еще на три-четыре дня, поскольку увидели много интересного и хотим продлить свое пребывание в монастыре. В этой прекрасно сочиненной истории настораживала одна неувязка: вместо служителя монастыря, выступающего в подобных обстоятельствах в роли посланника, это известие принес араб того же племени, снискавший себе дурную репутацию; поэтому все это показалось Талебу весьма подозрительным. Шейх, поблагодарив гонца за известие, решил на всякий случай назавтра навестить нас; итак, окажись Талеб менее проницательным, мы безропотно дали бы себя похитить, словно мешки с рисом. И вот наши арабы, кое о чем догадывавшиеся еще до приезда в монастырь, не застав нас на месте, мгновенно от эмоций перешли к действиям и, чтобы догнать нас, пустили своих верблюдов самым быстрым галопом, а поскольку они крупнее тех, на которых ехали мы, то легко справились с этой задачей.

Затем поднялся обвиняемый, явно испытывая неловкость, несмотря на присущую арабам хитрость и изворотливость; из его защитного слова все же можно было понять, что он выступает за неправое дело.

- Я хотел,- сказал он,- применить военную хитрость, но поступил неправильно, мне не стоило идти на обман, раз все права на моей стороне: путешественники не являются собственностью какого-то одного племени, а раз наши племена находятся в дружеских отношениях, то мы должны пользоваться равными правами; если бы путешественников всегда сопровождало одно и то же племя, остальные умерли бы с голоду. Раз Талеб вел вас сюда, я должен вести вас обратно, я пошел на хитрость, но мог бы применить и силу: мои многочисленные воины славятся храбростью, моя отвага всем известна - от Суэца до Рас-Мухаммеда имя мое гремит во всех вади, и нет племени, где не знали бы Мухаммеда Абу-Мансура.

Казалось, эти малоубедительные для европейцев доводы произвели впечатление на арабов, поскольку Бешара взял слово, чтобы ответить Отцу Победы. Ответ его был столь краток, но вместе с тем так хитроумен, что лишь запутал дискуссию, вызвав целый хор реплик; господин Тейлор, боясь повторения утренней сцены, в свою очередь, поднялся, требуя тишины, и заявил, что считает нашим эскортом и нашими проводниками только Талеба и его арабов. Заложники, ждущие нашего возвращения и отвечающие за нас своей головой, принадлежат к племени валеб-саид, поэтому будет справедливым, что, подвергшись риску, оно и будет вознаграждено. И следовательно, он отказывается от услуг Мухаммеда Абу-Мансура, хотя тот и зовется Отцом Победы, поскольку вероломство, которое тот совершил, чтобы завладеть путешественниками, вызвало наше общее возмущение. Толмач перевел этот приговор; обе стороны выслушали его молча и смиренно, но, когда речь была закончена, Бешара, к нашему удивлению, отвел Мухаммеда Абу-Мансура в сторону. Они вернулись, по-видимому придя к полному соглашению, и заявили, что разногласия устранены и оба племени будут сопровождать нас, ибо столь достойные лица вполне заслуживают двойного эскорта; Абу-Мансур со своими арабами будет выступать в качестве почетного караула.

Затем мы отужинали и отправились спать. Все испытывали в этом настоятельную потребность, особенно мы, европейцы, поскольку в монастыре отвыкли от верблюдов и теперь, после хаджинов Отца Победы, чувствовали себя между Сциллой и Харибдой 21.