Путешествие в Египет

V. КАИР

На следующее утро, едва рассвело, мы подняли якорь и стали быстро приближаться к пирамидам; они же, казалось, все время обгоняли нас и вырастали прямо перед судном. У подножия голой и безжизненной цепи Ливийских гор через плотную пелену тумана и песка мы стали различать минареты и купола мечетей, увенчанные бронзовыми полумесяцами. Мало-помалу северный ветер, подгонявший нашу лодку, усилился и раздвинул завесу: нашему взору предстали кружевные башни Каира, тогда как основание города оставалось скрыто высокими берегами реки. Мы быстро продвигались и уже почти достигли пирамид Гизы. Чуть поодаль, на том же берегу Нила, изящно раскачивалась на ветру пальмовая роща, которая поднялась на месте древнего Мемфиса и тянется вдоль того самого берега, где некогда дочь фараона спасла из вод младенца Моисея, а над верхушками пальм в дымке - но не тумана, а песка - мы различали красноватые вершины пирамид Саккара, далеких предков пирамид Гизы. Нам навстречу проплыли лодки с невольниками: в одной из них сидели женщины. Как только наш капитан увидел их, он тотчас вонзил нож в главную мачту и бросил в огонь щепотку соли - эти его действия должны были снасти нас от дурного глаза, и впрямь, заклинание подействовало: час спустя мы благополучно причалили к правому берегу Нила возле Шубры. Нам издали показали летнюю резиденцию паши - прелестное строение, утопавшее в зелени.

Мы сумели разыскать ослов с погонщиками, первые были красивее и крупнее александрийских, вторые - расторопнее и воинственнее, если это возможно, своих собратьев с морского побережья. На сей раз, наученные горьким опытом, мы не стали упрямиться, а двинулись в путь по изумительной аллее смоковниц, сквозь ветвистые кроны которых пробивались солнечные лучи, и быстро преодолели расстояние в одно лье. Сменив способ передвижения, мы теперь, вместо того чтобы подниматься вверх по течению Нила па лодке, ехали вдоль берега верхом на ослах. Мы преодолели тридцать футов, и перед нами открылась широкая панорама, а прямо напротив нас лежал остров Рода, где сооружен Ниломер. Он предназначен для измерения высоты паводков Нила: по нанесенным отметкам можно определить годы, когда разливы реки вызывали небывалые урожаи. Именно здесь ежегодно шейхи мечетей, сообщая об уровне подъема воды, указывают, что ждет покорных мусульман - радость от богатого урожая или засуха и голод.

Итак, справа от нас поднимались пирамиды Гизы, мы могли разглядеть их от самого подножия до вершины, а также небольшое возвышение - сфинкса: вот уже три тысячи лет он сторожит их, повернув к гробницам фараонов свое гранитное лицо, обезображенное солдатами Камбиза. Панорама все расширялась, и слева перед нами предстало прославленное Клебером поле боя Гелиополя, величавое однообразие которого, насколько хватает глаз, нарушала лишь одинокая смоковница, зеленеющая среди раскаленной пустыни.

Проводники обратили наше внимание на это дерево; арабское предание гласит: именно под его сенью отдыхала дева Мария, спасаясь от жестокого Ирода. "Иосиф,- говорится в Евангелии от Матфея,- встал, взял младенца и Матерь Его ночью и пошел в Египет" 17. Магометане считают, что своим чудесным долголетием и вечнозеленой листвой это священное дерево обязано тому, что некогда укрыло в своей тени богоматерь.

Тем временем мы прибыли в Булак - каирское предместье; словно часовой, охраняет он порт Каира. Нам оставалось преодолеть с пол-лье. Мы бросили взгляд на рейд со множеством лодок и джерм; они привозят из Нижнего Египта плоды его садов, а туда доставляют те фрукты, каким не созреть под нежарким солнцем Дельты. Судя по числу обитателей деревни, мимо которой мы проезжали, и по их разнообразной деятельности, можно было заключить, что мы приближаемся к большому городу; я указал Мухаммеду на крепостные стены; он понял мое нетерпение.

- Эль-Маср, - вскричал он, пуская осла в галоп и жестом приглашая нас следовать за собою. Нас не нужно было просить, а животные, чувствуя приближение дома, старались изо всех сил, разделяя нашу горячность.

Вскоре мы увидели Каир, город, возвышавшийся среди океана песка, чьи раскаленные волны беспрестанно бились о его гранитные стены и непременно проделали бы бреши, если бы дважды в год могучий союзник города - Нил не вызволял его из этой тягостной осады, По мере нашего приближения к городу мы различали разноцветные постройки и изящные силуэты куполов; затем над яркими зубцами крепостной стены, подобно гигантским шахматным фигурам, взметнулись ввысь минареты трехсот мечетей. Наконец, мы достигли ворот Победы - самых красивых из семидесяти двух ворот, окружающих Каир; через эти ворота 29 июля 1798 года, на следующий день после битвы у пирамид, вошел в город Бонапарт.

Только мы въехали в город, как господин Тейлор, уже познавший, что европеец, прогуливаясь по Каиру, чувствует себя так же неуверенно, как провинциал в Париже, устремился галопом в одну из близлежащих улочек; боясь отстать, мы последовали за ним и сразу же заметили: наши европейские костюмы явно привлекают внимание, что было нам совсем ни к чему. Порой, даже не видя опасности, ощущаешь ее приближение то ли инстинктивно, то ли в силу каких-то предчувствий. Морская офицерская форма странным образом заинтересовала слуг пророка. Мы увеличили скорость, в испуге задевая турок и арабов в ярких одеждах, мелькавших перед нами; те кричали нам: "Йамин" или "Шемаль" ("налево" или "направо")-в зависимости от того, какой маневр, па их взгляд, нам следовало предпринять, чтобы не помешать их степенному, размеренному движению пешком или верхом. Все происходило словно во сне. Наконец после этой бешеной скачки по заполненным неизвестными, загадочными существами узким, извилистым улочкам - кратчайшему пути, предложенному господином Тейлором,- мы очутились в квартале франков и остановились у дверей итальянского отеля.

Перво-наперво мы попросили пригласить портного; хозяин отеля незамедлительно привел его. Это был чистокровный турок. Он помог нам выбрать ткань, затем извлек из кармана брюк бечевку с прикрепленным на конце кусочком свинца п приложил ее верхним концом к плечу так, что нижний повис у подъема ноги,- мерка была снята; портной-проделал аналогичную операцию с каждым из пас.

Покончив с этим делом, мы подумали о другом, но менее насущном: воспоминания о грандиозных событиях, величественные пейзажи и неуемное желание увидеть наконец Каир заставили нас забыть об обеде, но едва мы оказались у себя в комнатах, где из-за отсутствия необходимой одежды обречены были ннаходиться до вечера, как наши желудки стали настойчиво требовать полагавшуюся им двойную порцию. Мы поспешили удовлетворить эти вполне справедливые притязания. Мы позвали хозяина, довольные тем, что нашелся наконец Человек, с которым можно беседовать без переводчика, п заказали ужин. Через полчаса в комнате уже стоял сервированный по-европейски стол; должен признаться, я испытал истинное наслаждение, усевшись за него по- христиански. Однако, занятые гастрономическими проблемами, мы не забыли и о Мухаммеде и кликнули его из окна. Он принял приглашение и уселся подле нас на полу! Если в начале путешествия он смеялся над нами, когда мы вместо ложки, ножа и вилки были вынуждены обходиться пальцами, то теперь пришло время нашего торжества; бедняга совершенно растерялся, глядя, как мы ловко манипулируем неизвестными ему предметами. Правда, он попытался подражать нам, но, несколько раз уколов губы и десны, вернулся к привычному для себя способу, отказавшись от столовых приборов. Пышность нашей трапезы тоже удивила этого араба, представителя народа, отличающегося неприхотливостью; но тут он оказался куда сговорчивее и съел все до крошки.

Когда наступил вечер, мы под покровом темноты выбрались из отеля и проскользнули во французское консульство. Вице-консул, обрадованный встрече с соотечественниками, решил устроить в нашу честь небольшой праздник: явились с полдюжины местных музыкантов и, усевшись на корточки кружком перед диваном, где мы расположились, с невозмутимо серьезным видом настроили инструменты и принялись исполнять национальные мелодии, чередуя их с песнями. Только тот, кому уже приходилось слышать турецкую или арабскую музыку, может представить себе в полной степени эту какофонию, а то, что звучало для нас, превосходило все допустимые пределы, и, если бы музыканты с самого начала не отрезали нам пути к отступлению, полагаю, мои печальные воспоминания об опере-буфф взяли бы верх над природной вежливостью и на четвертом такте я спасся бы бегством. По истечении двух самых страшных часов в моей жизни исполнители наконец поднялись, по-прежнему важные и невозмутимые, несмотря на дурную шутку, которую они с нами сыграли, и удалились. Вице-консул объявил, что в нашу честь были исполнены самые торжественные произведения, но в следующий раз мы сможем услышать более веселые и быстрые каватины.

Мы вернулись в отель в сопровождении каваса: он шел впереди и освещал нам путь бумажным фонарем с вделанной туда спиралью из проволоки. Улицы были совершенно пустынны, нам навстречу не попалось ни одной живой души. Мы улеглись в кровати - впервые после Александрии.

Однако, несмотря на преимущество кроватей перед диванами, а матрасов перед коврами, я никак не мог заснуть, потому что был очень возбужден после концерта адской музыки, сыгранной в нашу честь. Вскоре к нервному потрясению прибавилась еще одна, вполне конкретная причина: я чувствовал, как по моей постели шныряют и скачут какие-то животные, правда, не мог определить в темноте, какие именно, так как, несмотря на все мои попытки поймать их, они проворно ускользали, обнаруживая тем самым немалый опыт в подобного рода упражнениях; забывшись на мгновение и лежа неподвижно, я услышал, что Мейер в другом углу комнаты занят такой же охотой. Сомнений не оставалось: это была планомерная и регулярная атака. Мы решили объединить наши усилия и, сообщив друг другу о том критическом положении, в котором находился каждый из нас, прижались к спинкам кроватей, чтобы не быть застигнутыми врасплох сзади, и приступили к обороне по всем правилам военного искусства. Увы, слова и действия оказались тщетными: подобно мамлюку, который "то бьется, то бежит, то в битву рвется снова…", наши враги были неуловимы. Держа в руках потухшую свечу, я решил предпринять попытку добраться до передней, где горела лампа. На сей раз, хоть мы и не смогли поймать своих противников, но по крайней мере сумели их рассмотреть: это были огромные крысы, старые и жирные, как патриархи; увидев зажженную свечу, они, испуская крики ужаса, поспешно ретировались под дверь, где зияла щель фута в четыре. Тогда мы постарались со всей изобретательностью, на какую были способны, перекрыть им путь к очередному нападению. Тщетно испробовав множество средств, я понял, что настал великий час жертвоприношений, и, подобно Курцию18, пожертвовал - правда, не собой, а собственным сюртуком, скатав его жгутом и заткнув щель под дверью. Не успели мы улечься и погасить свет, как была предпринята новая попытка осады; на сей раз она сорвалась, и мы уснули, гордые тем, что наша тактика оказалась правильной.

Ночью я затолкал в щель под дверью сюртук, а утром извлек из нее нечто вроде жилета; короче говоря, он стал добычей осаждающих.

Урон, нанесенный моему гардеробу, плюс невозможность выйти из квартала франков, где, кстати, и нет особых достопримечательностей, не подвергаясь оскорблениям, вынудили меня задержаться в отеле. Я воспользовался этим карантином, чтобы набросать на бумаге некоторые свои соображения относительно местной архитектуры - результат прежних штудий, проделанных мною совместно с господином Тейлором на Севере, и новых, начатых нами на Востоке.

На первый взгляд арабская архитектура производит яркое и необычное впечатление, поэтому она, как и многие местные растения, воспринимается как нечто исключительное и не имеющее себе подобных нигде за пределами этой земли. Однако, как бы таинственно эта неблагодарная дева ни укрывалась под своими золотыми куполами, украсив голову венцом из священных стихов, начертанных на незнакомом языке, который сжимает ей лоб, подобно испещренным иероглифами табличкам египетской мумии, как бы ни рядилась она в свою накидку из многоцветного мрамора, стоит только археологу свыкнуться с ослепительной роскошью ее убранства и перейти от мелких деталей к общим заключениям, стоит только снять верхний слой и пристально взглянуть на нее, как мускулы и внутренние органы тотчас выдают ее античное происхождение, тот общий источник, где и Север и Восток, и христианство и магометанство искали то, чего так недоставало каждому, иначе говоря, руку, начертавшую планы мечетей Каира и базилик Венеции.

Вот в нескольких словах изложение истории арабской архитектуры. Появившись на свет одновременно с архитектурой древней индийской цивилизации, она тем не менее, прежде чем строить дворцы, начала рыть пещеры; прежде чем сооружать ажурные соборы, возводила монолитные храмы. И только гораздо позднее то, что было сокрыто от глаз, понемногу вышло на поверхность, и тогда миру явилось искусство великих эпох и великих наций.

Пересекла ли индийская архитектура Красное море и достигла ли Эфиопии? Нам это неизвестно. Была египтянка ее сестрой или всего лишь дочерью? Нам это тоже неведомо. Мы знаем только то, что она отправилась в путь из Мероэ, величавая и могущественная, создала Филе, Элефантину, Фивы и Дендеру и остановилась, наблюдая, как чужеземцы, пришедшие ей навстречу из низовий Нила, поднимают стены Мемфиса. Это уже началась вторая эпоха - эпоха прогресса, которая предшествовала эпохе искусств; это было время, когда и по сей день неизвестными средствами на монолитные стержни насаживали гигантские каменные громады; когда архитрав из цельного каменного блока, поставленный на капители, образовывал квадратный плоский и массивный свод, и, наконец, когда все памятники, независимо от их назначения, казалось, были сооружены великанами, ибо в слове "величие" заключено содержание той эпохи; оно начертано от Вавилона до Palanque и от Элефантины до стен Спарты, но не на камнях, на глыбах.

На смену Египту приходит Греция - изящная, кокетливая дочь молчаливой, закутанной в покрывало матери; на смену служению идеалам приходит искусство, на смену величию - красота. Появляются неведомые доселе слова - чистота, пропорции, элегантность; Афины, Коринф, Александрия рассеяли веселую семью нимф среди колонн четырех ордеров; сооружение остается незыблемым, лишь орнаментация достигает своего совершенства.

Затем приходит трудолюбивый Рим со своими землепашцами и солдатами; гранит, порфир и мрамор, на которые не скупились предшественники, становятся для него редкостью, в распоряжении Рима остается лишь травертин. Теперь дорогостоящие материалы заменяют дешевыми, но на помощь бедности спешит наука. Она создает полукруглый свод - отныне отличительная черта римского зодчества, его можно увидеть всюду: в храмах, акведуках и триумфальных арках; только в отдаленных уголках и на границе империи в него проникают отголоски зодчества соседних стран. В Петре, как и в Индии, он вторгается в монолитность дворцов; в Персеполе тосканские и коринфские капители замени- ли слонов Дария и коней Ксеркса. Внезапно это вавилонское столпотворение прекращается; Восток оттесняет Север к Западу, и оба они движутся по Старому Свету, обвивая его, как змеи, захлестывая, как воды, пожирая, как пламя. Рим, владыка мира, торопливо готовит священный ковчег, который причаливает к берегам Византии с семенами всех искусств на борту, как некогда Ной приплыл к горе Арарат с представителями всех наций.

Однако не только один мир сменил другой, небом была изречена новая мысль, и вспыхнул доселе неведомый символ; возникла необходимость в святилище, дабы запечатлеть эту мысль, и в постаменте, дабы водрузить на него этот символ; варвары обратили взор к Византии и узрели крест на куполе святой Софии; идея христианства нашла свое воплощение.

Но там, где вера, там и искусство, там и просвещение; именно там христианин находит своих живописцев, а араб - своих градостроителей, ибо араб так же невежествен, ревностен и дик, как и христианин.

Итак, Византия - их общий предок. Ее сыны, призванные перестроить мир, приходят на смену отцам, неся па челе печать вырождения. Они помнят античность, но им неведомы ремесла, они пробуют, идут наугад, подражают… Церковь Христа и мечеть Мухаммеда - сестры, и только когда призывы Евангелия и Корана зазвучали так громко, что им вняли камень, гранит и мрамор, только тогда эти сестры отошли друг от друга, чтобы разлучиться навеки.

И вот обе еще не сформировавшиеся мысли привнесли в свой зримый символ все, что могло его дополнить: у христиан базилика принимает в плане сначала форму креста греческого, затем - форму креста латинского, креста Иисуса; у врат поднимается колокольня, указующая на небо каменным перстом тем, к кому обращены ее колокола; в память о двенадцати апостолах строят двенадцать приделов, переместив хоры вправо, ибо Иисус, умирая, склонил голову к правому плечу, и на этих хорах прорубают три окна, ибо бог един в трех лицах и весь свет исходит от него. Потом наступает черед многоцветных витражей, рассекающих солнечные лучи и создающих в любой час дня полумрак для размышлений и молитв; затем появляется орган - громовой глас собора, говорящий на всех языках, от языка мести до языка милосердия; готический собор XV века - самая высокая степень совершенства христианской мысли. Совсем иные религиозные сооружения у мусульман, ибо у них все обращено не к душе, а к материи и в награду правоверным после радостей этого мира уготованы райские наслаждения. Прежде всего эти памятники как бы распахивают свои своды вечной небесной улыбке; в центре сооружены фонтаны; журчание их серебряных струй несет успокоение; мусульмане окружают свои мечети раскидистыми, благоуханными деревьями, под сенью которых они внемлют соловьям и поэтам, по оставляют свободным небольшое квадратное пространство, где покоятся мощи святого мусульманина, под куполом, испещренным затейливыми арабесками; рядом с мечетью - взметнувшийся вверх минарет - многоярусная башня, откуда муэдзин трижды в день созывает правоверных на молитву, напоминая им главную заповедь ислама. Затем на смену религиозному влиянию приходят местные веяния. Магометанское искусство, хотя и порождено Византией, не минует Персеполь и Дельфы, ничего не восприняв у них; арки позаимствуют у Персии изящество; Индия подарит легкие прозрачные узоры и каменное кружево, которым покроются стены. Вот теперь-то магометанская мысль и найдет свое выражение в мечети, как христианская - в церкви.

В остальном же и те и другие архитекторы сходны: прежде чем созидать, они разрушают. Все они строят новый мир на обломках старого. Они нашли в песке скелет и похитили самые крупные кости; у христиан изучали Парфенон и Колизей, храм Юпитера Статора и золотой дворец Нерона, термы Каракаллы и амфитеатры Тита, у арабов - пирамиды, Фивы, Мемфис, храм Соломона, обелиски Карнака и колонны Сераписа. Их снедало неуемное желание не допустить созидания нового, они требовали, чтобы звенья цепи нанизывались одно на другое, ибо подобная связь открыла бы людям сущность вечного.

Один из этих зодчих и градостроителей, Ибн Тулун, отец которого был начальником стражи халифов в Багдаде, и основал Старый Каир!9. Этот завоеватель-кочевник нарек его Фустат ("шатер") и велел построить здесь мечеть Тулуна. В 969 году фатимидский военачальник Джаухар захватил этот каменный лагерь, начертал план нового города и назвал его Маср-эль-Кахира ("победоносный"), В начале XII века Салах ад-Дин, сподвижник Hyp ад-Дина, завоевал Египет, а вместе с ним и Маср-эль-Кахиру. В его владычество полководец Каракуш велел построить здесь крепость и окружить ее стеной. Через несколько лет Бейбарс, предводитель мамлюков, заколол визиря и занял его место. Его потомки мирно владели городом до тех пор, пока в 1517 году Селим не превратил Египет в турецкую провинцию. В эпоху этих правителей, когда пал город Ибн Тулуна, поднялись величественные постройки города Джаухара.

Каир, занимающий огромное пространство с населением в триста тысяч душ, разделен на множество кварталов, подобно средневековым городам Европы. Арабский, греческий, еврейский, христианский кварталы можно отличить один от другого только по воротам, которые охраняют часовые. Мы поселились, как я уже говорил, в христианском квартале, его именуют кварталом франков, но и здесь опасно появляться в европейском наряде. А чтобы понять, почему именно, читателю и пришлось совершить этот экскурс в археологию и историю, о чем мы смиренно просим прощения, считая, однако, что он необходим, и обещаем, что сделали это в первый и последний раз.