Путешествие в страну миражей

Глава XI Быль о живой воде

Что-то ткнулось в ногу под столом. Надя нагнулась и обмерла: разинув пасть, на нее смотрело чудовище с чешуйчатой кожей и жестким сильным хвостом. Надо было завизжать, залезть в ужасе на стол, но она не пошевелилась, так и сидела, боясь отвернуться от красной зубастой пасти.

— Фокус не удался, — разочарованно сказал кто-то из геологов, отодвигая ногой чучело варана. — Скажи хоть, что испугалась, потешь ребят.

Она смотрела на него не узнавая, внешне никак не изменившаяся, спокойная.

— Шевченко — к начальнику! — послышалось из-за перегородки.

Не чувствуя ног, Надя прошла к двери, услышала за спиной восторженный возглас:

— Ну и выдержка!

В коридоре было сумрачно и прохладно. Надя прижалась к стене и долго стояла неподвижно, стараясь отдышаться от пережитого страха. Хотелось заплакать, но мешала упрямая злость, кипевшая в ней. Куда она попала? Жарища, пыль, развалины Ашхабада, разрушенного прошлогодним землетрясением. И еще этот песчаный крокодил, которого она впервые увидела у своих ног. И слишком строгий начальник, встретивший ее, молодого специалиста, без обещанных в институте «объятий»…

Начальник холодно из-под бровей осмотрел Надю.

— Что умеешь делать?

— Ничего не умею, — упрямо ответила она.

— Чему-то ведь вас учили? — и словно поняв ее состояние, спокойно потянулся за бумагами: — Ладно, составишь для начала геологические профили вот по этим материалам, подготовишь отчет.

— А как я его буду готовить?

— Возьми мой, дома прочтешь, разберешься…

С трепетом, какого не ведала в институте, она ждала оценки за эту первую свою самостоятельную работу. Даже зажмурилась, когда главный инженер, смотревший ее работы, пошел к начальнику.

— Не мне, — сказал начальник. — Она делала, ей и неси.

Потом все же посмотрел профили, улыбнулся довольный:

— Ну вот, а ты боялась…

Вечером они вместе шли тихой душной улицей.

— По Украине соскучилась?

— Ставки снятся, — призналась она.

— Хочешь, домой отправлю?

— Как это?

— Придем на вокзал, найдем какого-нибудь военного, договоримся, чтоб женился на тебе, потом разведетесь.

— Больно просто.

— Останешься на год-два, не уедешь отсюда.

— Не пустят?

— Сама не захочешь. Привяжешься к работе…

В первой своей экспедиции она часто вспоминала те первые дни самостоятельной работы. Наверное, еще и потому, что экспедиция была неожиданно трудной: ее назначили начальником отряда и отправили в глухие районы Юго-Восточных Каракумов исследовать трассу будущего Каракумского канала. В отряде было восемь мужчин и она — маленькая, худенькая, совсем девочка, с романтическими мечтами и сумкой через плечо, набитой деньгами на всю экспедицию.

Холодный ветер свистел в зарослях тамариска, гасил костры. Не снимая теплой одежды, Надя забиралась в спальный мешок и подолгу лежала, не в силах уснуть, слушала, как воют в темноте дикие собаки. Она думала о своей разнесчастной судьбе, забросившей ее в эту страшную безлюдную пустыню.

Когда человеку трудно и одиноко, особенно ярки в памяти картины детства, юности, всего хорошего, что было в жизни. Вот она маленькая стоит на последней парте на коленях, чтобы через головы впереди сидящих учеников видеть учительницу. Она была счастлива тогда, потому что до первого класса ей не хватало двух лет, и ее пустили в это святилище после долгих слезных уговоров. Вот она с подружкой Женей идет по темному полю со школьного праздника, где им выдали подарки — по карандашу. А дома оказалось, что она потеряла свой карандаш, и собралась идти ка темную дорогу искать. И успокоилась, только когда Женя разрезала свой карандаш пополам. Вот она краснеет перед учительницей химии Марией Федоровной, увидевшей у Нади маникюр на мизинце…

В классе их было две чертовы дюжины — тринадцать мальчиков и тринадцать девочек. Сидели двумя рядами парт, соревновались. У каждого ряда был свой лучший химик и физик. Лучшим математиком в девочкином ряду была Надя. Вспомнился выпускной вечер под высокими соснами над уснувшим ставком, песни той долгой и радостной ночи. А утром мать разбудила ее страшной вестью: война!!

Надя осталась в оккупации потому, что мать была на сносях и за ней некому было ухаживать. Вспомнила, как закапывала под яблоней аккуратно завернутый в мешковину Устав колхоза — толстую книгу в красном переплете, как поразили ее немцы, бегавшие за курами с таким видом, словно они год ничего не ели, как ее едва не застрелил пьяный фашист, которого она за что-то обозвала дураком.

Надю всегда упрекали в строптивости. И геологом стала назло одному лейтенанту, попытавшемуся самоуверенно предсказать, что она, как и все девушки, будет учительницей. И в эту экспедицию тоже попала из-за строптивости: ответила слишком резко одному начальнику, который, как потом выяснилось, почему-то недолюбливал симпатичных девчат…

— Слушай, Чевченко, почему издеваешься?!.

Надя торопливо зажгла фонарь, увидела в дверях палатки небритую физиономию коллектора Мирбусова.

— Чего тебе?

— Денег давай. Совсем замерзли — выпить надо.

— Нету у меня денег, — строго сказала она, задвигая сумку подальше под спальный мешок.

— Почему зарплату не платишь? Домой давно не посылали.

— Завтра поеду в поселок, получу деньги. Скажи всем, пусть напишут, кому сколько надо домой перевести.

Она тихо засмеялась в темноте, зная, что все назло ей напишут большие суммы, и жены наконец-то получат полные переводы.

— И есть надо купить. Списки составим.

— Хорошо.

Она снова улыбнулась: в списках под номером один наверняка будет значиться пол-литра. Рабочие уже усвоили: при любой погоде начальница считает пол-литра пределом для человека на целую неделю.

Она бы с удовольствием избавилась от этого Мирбусова, который мутил ей весь отряд, но не могла обойтись без знающего коллектора. Он вел документацию каждой скважины, описывал пески: мелкозернистые, очень мелкозернистые, тонко- и разнозернистые, даже такие, о каких Надя и не слыхала, учась в институте: очень-очень мелкозернистые, очень тонкомелкозернистые.

Объем работ был велик, и Надя знала: его не выполнить без жесткой дисциплины в отряде. И как могла, «держала марку», решительно пресекая нарушения. Наверное, со стороны очень странно было видеть ее, маленькую, худенькую, сердито разговаривающей с мужчинами. Но уступить в малом значило потерять контроль над людьми и сорвать задание.

Однажды геологи разбили лагерь неподалеку от кочующего туркменского аула. Только там Надя поняла, что уже перешагнула порог ученичества.

— Все началось с тушканчиков. Днем, пока геологи работали, зверьки воровали конфеты в палатках и почему-то складывали их на кошме, расстеленной перед входом палатки начальницы. Надя пошла за разъяснениями к старому туркмену. Тот посмотрел и сказал только два слова: «Это хорошо!» Но сказал как-то по-особому многозначительно.

На другой день за ней прибежала маленькая девочка, потащила куда-то за руку. В юрте лежал молодой парень с опухшим глазом и стонал.

— Доктор, доктор, — обрадованно заговорили женщины, легонько подталкивая Надю к больному.

— Я не доктор, — сказала она растерянно. И подумав, что от марганцовки вреда не будет, развела в пиале несколько кристалликов, протерла опухшее, совсем заплывшее веко.

Возвращаясь к себе, она думала о своей новой роли. В институте будущее было ясным — разгадывание тайн земных недр. В этой экспедиции, став начальником отряда, поняла, что не менее важно для геолога уметь разгадывать тайны людских душ. А теперь выяснилось, что надо и еще многое знать. Далеки дороги геолога, много неожиданностей бывает на этих дорогах. Находить общий язык с местными жителями, оказывать людям первую медицинскую помощь, водить машину, уметь доставать воду из пустынных колодцев, делать тысячу мелочей, от которых порой зависит успех экспедиции, а то и жизнь…

Белый пес Сигнал, сидевший возле палатки, встретил Надю необычно злым лаем.

— Ты чего? — отмахнулась она от собаки, пытаясь войти в палатку.

Пес снова яростно бросился на нее. Испугавшись — уж не взбесился ли? — крикнула проходившего мимо туркмена. Тот прогнал собаку, откинул полу палатки и увидел на койке толстую змею с тупым хвостом — ядовитую эфу.

— Ты в палатке не спи, — сказал туркмен. — Одна змея пришла — другая придет.

Надя кивала и с острым чувством благодарности трепала лохматое ухо притихшего пса.

— Сигналушка, спаситель ты мой.

Туркмен долго улыбаясь смотрел на нее, потом выразительно произнес уже знакомую Наде фразу:

— Это хорошо очень…

Утром пришел вчерашний больной, словно хвастаясь, показал опавший, ставший почти совсем нормальным глаз и попросил полечить еще. Она снова развела марганцовку, с серьезным видом проделала несложную процедуру и отправилась к своим буровикам, работавшим неподалеку. А вечером, вернувшись, увидела четверых стариков, мирно беседовавших на кошме возле ее палатки. Не спрашивая ни о чем, Надя поставила перед ними чай, баночку с конфетами и ушла по своим делам.

И на другой, и на третий день старики сидели возле ее палатки, пили чай, тихо беседовали и так же тихо расходились. Надю начало разбирать любопытство. Не выдержала, спросила о стариках у туркмена Сапара, работавшего в отряде буровиком. Сапар уважительно выслушал ее недоуменные вопросы и ответил все той же лаконичной фразой:

— О, это хорошо!..

Перед отъездом отряда в ауле был праздник, женщины варили знаменитый энаш — вкусную смесь мяса, фасоли, жареного лука и лапши, приправленной крепким чаем. Старик, возле которого в знак особого уважения посадили Надю, своими руками подал ей кусок жареного мяса, приготовленного тут же на углях. Она попробовала и зажмурилась от удовольствия и принялась расспрашивать о том, как это приготовлено.

Томительно звенел дутар и звучали песни, навевавшие непонятную грусть. А потом бакши, с трудом подбирая слова, спел украинскую песню.

— Откуда знаешь? — изумилась Надя.

— Воевал на Украине.

И снова заплакал дутар, словно изливая неслабеющую вековечную боль.

Утром их провожал весь аул. Старики спокойно расспрашивали о предстоящей дороге и вдруг заговорили все разом: «Йок су, йок су» — «нет воды». Кто-то побежал по юртам, и вскоре перед Надей стояла большая бутыль, полная синеватого чала — верблюжьего молока.

— На дорогу дают, — сказал Сапар, выполнявший роль переводчика. — Там, куда мы едем, мало колодцев.

После того что-то переменилось в отряде. Даже самые строптивые рабочие перестали говорить ей «женщина», а только уважительно — Надежда Григорьевна, внимательно выслушивали распоряжения и работали на удивление старательно и аккуратно. Последнее особенно радовало Надю, потому что точность в работе была самым главным. Ведь по тем материалам, которые они собирали, проектировщикам предстояло выбирать места будущих дюкеров, плотин, мостов.

Недели через две отряд приехал в Байрам-Али, ввалился в вокзальный буфет. Официантка обрадовалась, подбежала с блокнотиком.

— Сколько принести?

— Дайте поесть все, что найдется, — сказала Надя. И добавила, поймав вопросительные взгляды: — водки по сто граммов на человека.

Рабочие переглянулись: что такое сто граммов для буровика, вернувшегося из экспедиции? — но промолчали.

— За тех, кто ищет воду! — сказал Мирбусов, поднимая стакан.

— Водку? — подсказал кто-то и захохотал вызывающе.

— Воду, — повторил Мирбусов. — За гидрогеологов. — И посмотрел лукаво на своего маленького, совсем не видного из-за стола начальника.

Всем было весело: свалили такую работу! Надя думала о том, как, приехав в Ашхабад и отмывшись, сразу же отправится к начальству просить отпуск. Она представляла, как пройдет через свое Гусорино на Кировоградщине, как сядет на берегу ставка возле старой школы и будет сидеть, пока не надышится вечерним туманом до головокружения. В тот момент Надя, наверное, только бы рассмеялась, если бы ей сказали, что никуда она не уедет, что уже через пару недель, подхваченная волной общего энтузиазма, снова улетит в песчаную глухомань, на стройку, обещавшую разом покончить с вековечной бедой пустыни.

Там, где Каракумы упираются в пологие равнины Прикаспия, на тысячу километров вытянулась гигантская «река». На ее берегах нет ни городов, ни поселков, только причудливые творения искусной ваятельницы Природы — сверкающие купола соляных дворцов да серые колоннады, выточенные в скалах песчаными ураганами. Река эта мертвая. Люди называют ее Узбой, что значит «русло». Для реки это звучит печально. Как слово «останки» для всего живого.

Если посмотреть на карту, то сразу бросается в глаза, что Узбой — кратчайшая дорога Амударьи в Каспий, к тому же готовая, прорытая еще много веков назад. Кажется, что здесь достаточно совсем небольших усилий, чтобы осуществить давнюю мечту народов — соединить Каспийское море с Аральским в единую водную систему и обводнить самые засушливые районы Западной Туркмении и дать воду нефтепромыслам Небит-Дага. Должно быть, эта кажущаяся простота и повлияла на решение начать освоение пустыни именно отсюда.

Весной 1951 года в составе одной из экспедиций, вышедших в пустыню искать дорогу большой воде, Надя впервые приехала на Узбой. Она шла к его берегу, не ожидая ничего необычного, а когда выбралась на обрыв, не поверила своим глазам. Другой берег белел гребенкой известняка у далекого горизонта. Казалось, что это остатки не просто реки, а гигантского пролива, способного своим течением наполнить до краев все Каспийское море. Надя знала, откуда взялось такое русло: древняя Амударья, когда-то бежавшая в этих берегах, как и всякая река пустыни, меандрировала, кидалась из стороны в сторону, размывая берега. Она была не маленькой, та Пра-Амударья. Даже теперешняя голубая нитка соленой — «мертвой» — реки, извивавшаяся посередине гигантского русла Узбоя, выглядела сверху вполне судоходной магистралью.

Экспедиция пробивалась сюда от Казанджика сначала по такыру, гладкому, как асфальтовая площадь. На тридцать втором километре, ровно посередине дороги, такыр кончился, и машины забуксовали в песке. Пришлось ждать, когда подойдут трактора, помогут преодолеть вторую половину пути. Только под вечер усталые геологи добрались до тихого озера Ясхан, непонятно каким образом уцелевшего посреди моря песков. Люди бросились в воду, чтобы смыть пыль и пот пустыни, и тут же повыскакивали на берег: вода в озере была очень соленой, словно огнем жгла ссадины и царапины, стертые в дороге ноги, руки, плечи.

— Идите сюда! — кричали те, что прибыли накануне. — Смывайте соль.

И показывали на колодец, стоявший на берегу соленого озера. Вода в колодце оказалась пресной и такой чистой и вкусной, что ею не только обмывались, ее пили, долго и ненасытно, удивляясь такой странности: как это может быть, чтобы рядом с мертвящей солью жил неиссякающий источник сладкой воды.

— Не здесь надо было купаться, вон в том озере, оно пресное.

И опять Надю удивило это странное соседство: ведь если пресное озеро не высыхает, значит, где-то должен быть питающий его источник? Она обошла берега — низкие, заболоченные, поросшие тростником и мелким кустарником. Ни речки, ни самого малого ручейка не было. Значит, вода поступает из недр? Надя сказала себе, что, как только будет время, обязательно займется «сведением дебита с кредитом». Ведь совсем нетрудно было подсчитать, сколько воды вытекает из озера в Узбой и испаряется с поверхности, и таким образом выяснить ее приток.

Но на другой день захлестнули самые неотложные работы. Ставили палатки, копали землянки для жилья, строили большую столовую, а заодно и танцплощадку, и открытую сцену. А вокруг благоухала бешеная торопливая весна пустыни. По берегам озер лежали ковры ирисов, тюльпанов, полевых маков, парфюмерно пахли кандымы и песчаные акации. Полчища серых и зеленых лягушат осаждали лагерь, давая повод для множества розыгрышей и шуток. Экспедиция жила возбужденно и радостно, готовясь к главному своему делу. С Большой земли приезжали ученые, рабочие-добровольцы, привозили нетерпение, которым жила в то время страна.

А потом будто в один день погасли алые огоньки соцветий, и желтое море песков подступило к самым берегам притихших озер.

Во главе съемочного отряда Надя ушла по сыпучему берегу Узбоя туда, где миражем стоял сухой зной пустыни. Двигались на верблюдах, радуясь, что они существуют, и проклиная их коварный характер…

— Садись, — говорил верблюдчик, показывая на глубокое седло.

Верблюд лежал равнодушный и высокомерный, жевал сухую траву и был, казалось, безразличен ко всему, что происходило вокруг. Но едва Надя устраивалась в седле, радуясь, что оно такое удобное, как снова оказывалась на песке. Она была уверена, что верблюд нарочно скидывает ее через голову, поддавая задом.

— Держаться надо, — кричал верблюдчик. — Он сначала встает на задние ноги!

Надя и сама это знала, но почему-то забывала в первый миг. А верблюд, поднявшись, уходил, надменно похлопывая толстыми губами.

— Чего он, бешеный?! — кричала она, отплевываясь от песка, набившегося в рот.

— Зачем бешеный? Хороший верблюд, не любит, когда не умеют ездить, а садятся…

Они шли по пикетам, поставленным топографами, описывали местность, наносили на карту сыпучие и закрепленные пески, глинистые площадки такыров, выходы карста. И знали, что следом идут буровики, так же дотошно зондируют недра. Надо было предусмотреть все неожиданности, которые могла встретить новая река на своем долгом пути через пустыню.

Время от времени отряд возвращался в «шумный город Ясхан» с тяжелым грузом мешочков, наполненных пробами грунта. Истосковавшиеся по воде геологи целый день не вылезали из озера, а вечером шли на концерт приезжих артистов, в кино или на чью-либо свадьбу. И общие и семейные праздники на Ясхане отмечались всей экспедицией. А потом пели хором, и странная для пустыни песня «Реве та стогне Днипр широкий», разливаясь над тишиной барханов, уносилась к звездам, таким же крупным и близким, как над родным украинским селом. А когда уставало застолье, начинались тихие разговоры до утра о чудесах пустыни, о странных и страшных встречах в песках.

— А я однажды повалился спать прямо на песок, проснулся, а под боком — скорпионы зеленые. До сих пор — жуть: если бы повернулся во сне?!.

— А помните, как искали топографов? Челек с водой у них джейран опрокинул, и они десять километров без воды добирались до лагеря. Из двенадцати человек дошли только трое, да и те упали в нескольких шагах от палатки. Всю ночь остальных искали…

— А меня змея загипнотизировала. Рыбу ловил на Ясхане, чувствую — кто-то смотрит. Оглянулся — эфа в лодке сидит и глядит так, что я мигом в воде оказался. Смех прямо: змеи-то ведь лучше людей плавают…

И снова отряд на недели уходил в пески, неся челеки с водой как самую большую драгоценность. Снова были закаты и восходы в мире, поделенном на два цвета: желто-серые пески и блекло-синее небо. Звезды порхали, как мотыльки над прозрачными дымами костров. Дышали желанным чаем закопченные кумганы, сонно хорхали пасущиеся верблюды, с треском пережевывая жесткую колючку, и время от времени из бездонной ночной тишины доносился судорожный шорох чьей-то отчаянной борьбы за жизнь.

Верблюдчики давно уже привыкли к тому, что ими командует женщина, с терпеливым достоинством жителей пустыни вели караван, аккуратно выполняя поручения «начальницы Чевченко».

И вот наступил день, когда все варианты трассы Главного Каракумского канала — Бургунский, Кизыл-арватский, Узбойский — были пройдены и изучены, и руководителям экспедиции оставалось только свести разрозненные материалы в единый отчет. Работа эта была поручена «троице» гидрогеологов — Надежде Григорьевне Шевченко, Татьяне Петровне Кузнецовой и Елене Николаевне Дойч.

Надя разложила свою порцию бумаг на широком столе, принялась сводить разрозненные цифры в единые таблицы, вычерчивать графики и профили. От нее требовалось определить гидрогеологические условия своего, узбойского, варианта трассы, выявить тектонические разломы, установить горизонты подземных вод по разрезам. Занятая обработкой мелочей, она не сразу увидела то общее, что объединяло переданные ей материалы. А когда поняла, что это может значить, даже испугалась.

— Девочки, — растерянно позвала она, — погляди-те-ка. Море под ногами!..

Не в силах сдержать радости, подруги выбежали из конторы, полезли на бархан.

Тишина лежала плотная и неподвижная. Садилось солнце, бледно-розовое, усталое. От озера доносился отдаленный разноголосый стон лягушек.

— Не может быть, чтобы столько воды в недрах и о ней никто не знал, ни гидрогеологи, ни местные жители, — сказала Елена Николаевна.

— Вы же видели профили? Один раз буровики могли ошибиться, ну другой, а то везде одинаково: водоносные пески на десятки метров вглубь.

— Может, она соленая?

— Глубже соленая, глубже.

— Ты что же, так и напишешь в выводах, что тут много пресной воды?

— Так и напишу.

— Ой, девочки, боюсь я. Наши патриархи-гидрогеологии привыкли к своим теориям, а согласно этим теориям, здесь не может быть больших запасов воды. Только улей разворошим, а ничего не докажем.

— Значит, факты пусть говорят одно, а мы будем писать другое?

— Не знаю, ничего не знаю. У меня такое впечатление, что мы сейчас как тот Иванушка-дурачок, который нашел перо жар-птицы. Ему Конек-Горбунок говорил: «Много, много непокою принесет оно с собою…»

— Может, посоветоваться с кем?..

Специалистов на Ясхане всегда было много — и ашхабадских и московских. Пошли к одному со своими графиками и профилями.

— А известно ли вам, дорогие женщины, о существовании дождевой теории образования пресноводных подземных линз? — спросил он, посмотрев бумаги.

— Известно, — загорячилась Надя. — Зимние осадки, стекая с Копетдага, просачиваются под пески и образуют водоносные слои в недрах. Но здесь воды слишком много.

— Откуда же она?

— Как мы можем знать?

— А я знаю. Тут, по-моему, просто ошибка.

— Заложить еще десяток скважин, проверить…

— Эх, милая, скважины денег стоят. Кто даст их на проверку ваших фантазий?..

Надя молчала возмущенная. Не искушенная в жизни, она еще не знала, что людям удобно окружать себя забором привычного и что всякая брешь в этом заборе вызывает ответное желание тотчас закрыть, заколотить, заделать ее.

— Ничего, — сказал специалист, похлопав Надю по плечу. — У кого не было своих фантазий в молодые годы?..

Вскоре «троица» гидрогеологов уехала в Ашхабад и там продолжила работу над отчетом. Споры возникали из-за нескольких строчек в выводах, предполагавших, что недра Узбоя, вероятно, содержат большие запасы пресных вод. Многие советовали Наде убрать эти строчки, а она никого не хотела слушать, не желая идти наперекор собственному мнению.

В день защиты отчета Надя снова пошла к научному руководителю, одному из главных своих противников, с твердым намерением переубедить его. Они спорили два часа, оба охрипли и, взъерошенные, обессиленные, предстали перед комиссией. Солидные профессора недоверчиво смотрели на испуганную, по-студенчески ершистую Надю, еще не понимавшую, что милая улыбка тоже кое-что значит. Равнодушно она выслушала мнения своих соавторов и закрыла глаза, когда комиссия предоставила слово научному руководителю. Даже подумала: не уйти ли, не дожидаясь насмешек? И вдруг открыла рот от изумления: научный руководитель отстаивал выводы отчета о пресных водах, отстаивал ее мнение.

«Может, это какая дипломатия? — насторожилась Надя. — Иначе чего же он спорил час назад?» Ей было невдомек в тот миг, что своей горячностью она потрясла самые глубины устоявшегося самолюбия ученого, заставила его оглянуться на свою молодость и мужественно отрешиться от привычной борьбы за честь мундира в пользу истины…

Надя очнулась от вдруг охватившей ее расслабляющей растерянности, когда все встали и, гремя стульями, пошли к ней с поздравлениями.

— Надо же, такая маленькая, а целое море нашла.

— Море Надежды!

— Ну это еще надо поглядеть, что за море, — слышались недоверчивые голоса. И тонули в общем шуме. Все устали, всем пора было ужинать…

В коридоре Надя посмотрела на себя в зеркало: скромное белое платье, босоножки, не слишком прибранные волосы с ранней сединой на висках. И усталое-усталое лицо. В тот миг она мечтала о своей землянке на Ясхане, как о доме отдыха, где в тишине и уединении можно наконец отойти сердцем от многомесячного «предотчетного» напряжения.

Вскоре ей удалось вырваться в отпуск. Украина потрясла, как страна из детских снов. Домашние смотрели на нее со страхом: «Неужели можно так загореть? Или плохо вымылась?..» Она смеялась и уходила от расспросов. Только по вечерам рассказывала потрясенному младшему братишке о песчаных бурях, о диком зное песков, о змеях, скорпионах, мохноногих пауках каракуртах. Рассказывала, взяв слово, что он ничего не передаст маме. Потому что уже тогда знала, что после отпуска не станет искать себе место поближе, а снова уедет в пустыню. Там, на Ясхане, ей снились вишневые сады, здесь она просыпалась от приснившегося булькания воды, вытекающей из скважины. Подземное море властно звало ее на свои невидимые берега.

Если едешь в пески на день, собирайся как на неделю — таков неписаный закон пустыни. И не рассчитывай, что следующий переход через барханы будет таким же легким, как предыдущий. Он может оказаться тем единственным, после которого человек в страхе бежит от пустыни или, победив, остается в ней на всю жизнь…

В тот момент, когда шофер, в сердцах захлопнув капот, объявил, что подшипники поплавились, Надя еще не почувствовала тревоги. Наверное, потому, что была в машине самой младшей и по возрасту, и по должности. Рядом находились начальник экспедиции Сергей Митрофанович Седельников и главный инженер Караш Николаевич Иомудский. А за спиной начальства, как известно, всегда спокойнее. Однако в беде роли переменились: начальники смотрели на нее вопросительно, как на хозяйку этого участка пустыни. А Надя думала: что ей теперь делать? Вспомнила, как удивлялся Седельников, недавно приехавший сюда, тяжелым условиям работы в Каракумах. Удивлялся человек, не избалованный комфортом, много лет проработавший в степях Монголии. И поняла, что начальник, совсем не знавший песков, не в счет. Шоферу тоже место — возле машины. Оставался Иомудский, отличный знаток пустыни. Вдвоем они и отправились прямиком через барханы на ближайший колодец, куда, Надя знала, каждый день приходят верблюдчики из ее отряда. Из небольших запасов воды, выехали всего на несколько часов, взяли с собой бутылку нарзана и вилку, чтобы было чем сорвать пробку.

Одним переходом они рассчитывали преодолеть пять — семь километров, что отделяли застрявшую машину от колодца. Но барханы оказались слишком крутыми и сыпучими, а солнце особенно немилосердным — переход затягивался. И еще мешала «небольшая» оплошность, которую допустила Надя перед отъездом. Осторожная и предусмотрительная, на этот раз она собралась наскоро: не надела обычных своих шерстяных носков и ботинок на толстой подошве, а как была в тапочках, так и вскочила в машину. Теперь раскаленный песок жег ноги. Надя высматривала впереди куст саксаула и бежала к его жидкой тени. Она задыхалась от этих пробежек, от невыносимой жары, лившейся, казалось, не только от солнца, а сразу со всех сторон, как в печи. Сухой зной забирался под телогрейку, не оставляя на коже ни капли влаги. Губы быстро высохли и растрескались. Во рту образовался пугающий панцирь, и каждый вздох этого раскаленного воздуха вызывал боль в груди.

Машина давно исчезла за барханами. Белый песок лежал до самого горизонта, придавленного белым выгоревшим небом.

Откуда-то из глубин памяти вынырнуло воспоминание: таракан, упавший на горячую плиту. Он смешно подпрыгнул, кинулся в одну сторону, в другую, потом задергался, переваливаясь с боку на бок и стал чернеть. Вскинулась легкая струйка дыма, и остался на серой плите черный уголек, который тотчас же и сдуло ветром.

Наде стало страшно. Она тряхнула головой, но видение не исчезало, таракан все шевелился перед глазами, умирал и снова оживал, чтобы опять и опять проползти свои последние сантиметры.

— Откройте бутылку, — попросила Надя хриплым, не своим голосом.

— Нельзя, — ответил Караш Николаевич.

Она сама понимала, что нельзя, что последняя капля особенно дорога будет в последний момент, и все же повторила:

— Откройте, я больше не могу.

— Это только кажется, что не можешь.

— Не могу, — повторила Надя и села на песок.

Он поднял ее и повел, поддерживая за руку. И начал говорить о работе, чтобы отвлечь, о странной позиции тех, кто не верит в месторождение воды и хочет, чтобы другие тоже не верили, о трудностях, с которыми приходится выколачивать в управлении геологии каждый лишний метр разведочных скважин…

А у Нади росло нетерпение — неизбежный спутник усталости. Болела голова, по вискам непрерывно бил какой-то тяжелый маятник. Она понимала: останавливаться нельзя. Еще придет время, когда ноги сами начнут подламываться в коленях, и к тому часу надо добраться до колодца, иначе можно упасть в десяти шагах от спасительной воды и не подняться. Было такое на ее глазах, было.

Перевалили через бархан и еще через один, по колено утопая в песке горячем, как пепел, который только что выгребли из печи. Вдруг Надя остановилась и принялась протирать глаза.

— Ты чего?

— Вода течет.

Он даже не оглянулся в ту сторону.

— Это тебе кажется.

Снова шли, держась за руки. У высоких саксаулов Надя останавливалась, разгребала песок, ложилась в ямку.

Потом пришло новое видение — стакан чаю. Прозрачный, с плавающим ломтиком лимона, он появлялся сразу, как только Надя закрывала глаза. Через полчаса стакан не исчезал и при открытых глазах, висел в воздухе, и казалось, его можно взять, лишь протянуть руку.

— Может, с ума схожу?

— Галлюцинация, — сказал Караш Николаевич, — Бывает.

У нее хватило сил понять, что это мозг не просто подсказывает, а прямо показывает то, что крайне необходимо организму. Будто мозг сам по себе, сидит этаким бесстрастным регистратором, мучая бесплотными картинками.

С вершины очередного бархана Надя увидела аул. Темнели в распадке три юрты, и верблюд стоял поодаль неподвижный, как монумент, и лохматые собаки лежали в тени, высунув языки.

— Откройте воду, — снова нетерпеливо попросила она.

— Нельзя, — резко сказал Караш Николаевич.

— Вот же аул.

— Вижу. Но почему собаки не лают?

Это был аргумент. Такого не бывает, чтобы туркменские собаки не заметили подходивших людей. И если этот «железный человек», для которого пустыня — дом родной, тоже начал видеть галлюцинации, стало быть, ее дело совсем плохо…

Потом узнали, что жара пришибла даже собак.

На них смотрели, как на чудо: люди, явившиеся из пустыни в такую пору, да еще без воды, да еще одетые налегке, удивительны, как пришельцы с неба. Им отдали весь чал, что был в ауле, принесли по большому двухлитровому чайнику чаю, и они все пили, обливаясь потом, и не могли напиться.

Вскоре на колодец прибыли верблюдчики, и уже к вечеру машина была в ауле. Участники неудавшейся экспедиции решили оставить ее под охраной свирепых туркменских псов и этой же ночью отправиться на Ясхан…

— Ты не так, — поучал Надю верблюдчик Аннаберды. — Чок-чок-чок!

Он дергал за палочку в носу верблюда, и «корабль пустыни» послушно ложился на песок. Верблюдчик ловко боком вспрыгивал на высокий горб и лихим галопом объезжал аул. Надя улыбалась, понимая, что добрый Аннаберды пытается развеселить ее, отвлечь от воспоминаний о только что пережитом, и повторяла выразительно: «чок-чок-чок», но верблюд ее почему-то не слушался.

Наконец маленький караван тронулся в путь, намереваясь за ночь пройти двадцать километров до ближайшей буровой. Кромешная ночь подступала вплотную. Звездный полог висел низко над головой, жил своей далекой, чужой жизнью. Время от времени караван останавливался, Аннаберды соскакивал на песок, жёг спички, смотрел тропу. И снова было неравномерное покачивание зыбкого горба — вправо-влево и вперед-назад.

В час ночи с последнего верблюда, на котором ехал начальник экспедиции Седельников, послышался жалобный голос:

— Не могу больше!

— Верхом тяжелее, — крикнула ему Надя, — вы боком сядьте.

— Не получается, лучше пешком пойду.

Вскоре и Надя тоже почувствовала, что больше не в силах ехать. Посовещавшись, перекрикиваясь в ночи, решили сделать привал, перекусить, отдохнуть несколько часов. Остановились, открыли челек с водой и… Надя сразу вспомнила слова туркмена из дальнего аула о змеях, которые не приходят в одиночку. Вот так и беда: если уж пришла, будь вдвойне осторожен, вторая не задержится. Воды в челеке было чуть на донышке. Кто недосмотрел? Почему понадеялись друг на друга? Выяснять не имело смысла.

— Нельзя надолго задерживаться, — сказала Надя. И позвала верблюдчика. — Разбуди ровно через два часа. Сумеешь? Часы дать?

Аннаберды обиженно засопел, и Надя махнула рукой: жители пустыни определяют время по звездам не хуже, чем по стрелкам часов.

Повалились на песок там, где стояли, не вспомнив ни о змеях, ни о скорпионах. И сразу же, как показалось Наде, ее начали тормошить.

— Сама давала такое распоряжение, а сама не встаешь?!.

Немного прошли пешком, чтобы размяться. И снова закачались полусонные звезды на черном, как уголь, на сером, потом на блеклом тихом рассветном небе.

Солнце выпрыгнуло из-за бархана, стало жарко и захотелось пить. Надя искала знакомые ориентиры, не приметные для чужого глаза: по-особому вывернутый куст саксаула, палку, воткнутую в песок, белую кость, лежащую тут с незапамятных времен. Невзрачны вехи пустыни, но никто их не трогает. Каждый, кто хоть раз плутал в бездорожье этих просторов, знает: любое пятно на песке для кого-то — дорожный указатель.

И она нашла свои указатели и ужаснулась: как мало проехали за ночь!

К одиннадцати часам жара стала невыносимой. Надя увидела розовые пятна перед глазами и испугалась, что упадет от солнечного удара.

— Надень телогрейку, — сказал Аннаберды. — Чего ты на ней сидишь?

— Так жестко.

— Лучше мозоль там, чем ожог тут.

У нее не хватило сил даже улыбнуться. Изогнувшись, вытащила из-под себя телогрейку, накинула на плечи. Зной, как будто, удвоился, по спине потекла струйка пота. Но подул ветерок под распахнутые полы, создал иллюзию прохлады.

В час у нее пошла носом кровь. Но Аннаберды, едущий первым, уже привстал на верблюде и закричал, показывая вперед: в низинке между барханами стояли кибитки рабочих геологического отряда…

Лежа на кошме, Надя смотрела, как начальник экспедиции жадно пил густой чал, и вспоминала недавние его клятвенные заверения, что он никогда и ни за что не притронется к верблюжьему молоку. Осушили по два полуторалитровых кумгана чаю. Отвалились ненадолго, поговорили в полузабытье и снова попросили пить.

— Черт знает что, — лениво ругался Седельников, вытирая обильный пот. — Никогда не думал, что можно столько чаю выпить.

— Что? — переспросила Надя, задремавшая от усталости.

— Как вы тут живете, спрашиваю?

— Привыкли.

— Хорошенькая привычка!

— И… красиво тут.

— Она молодец, — сказал Иомудский восхищенно. — Любое дело доведет до конца.

— Чего уж доводить? — удивилась Надя. — Отчет-то утвержден.

Седельников засмеялся.

— Наивная ты. — И добавил, задумавшись: —Может, это и лучше? Наивные упрямы. А упрямства в этом деле понадобится много.

Она не понимала. Вода в Туркменистане — это жизнь. Кто будет возражать против жизни?..

…Лежал на дороге камень. Сто человек прошли мимо, а сто первый наклонился, счистил пыль с шероховатого бока, сказал удивленно:

— Ба, да камень-то золотой!

И сто человек воскликнули в один голос:

— Не может быть!

Надя вспомнила эту притчу, когда на очередном совещании в республиканском управлении геологии солидные дяди, качая головами, снисходительно улыбались ее доводам. Наиболее нетерпеливые рубили резко:

— Чтобы воду подавали из пустыни в оазис? Чепуха!

— Возможно, это большое открытие, — говорил один уважаемый ученый. И разводил руками. — Но тогда я ничего не понимаю в науке.

И было это хуже ругани.

— Но утвердили же отчет! — горячилась Надя.

— Та работа закончена, — терпеливо разъясняли ей. — Отчет утвержден, положен в архив. А теперь вы требуете начать новую, требуете денег…

— Я могу работать бесплатно. Но ведь нужно бурить скважины!

— Необходимо аргументировать целесообразность этих работ, ответить на вопрос: почему мы решили искать воду там, где ее никто никогда не искал. Может, воды — кот наплакал, а мы затратим миллионы.

— А если ее много?

— Откуда ей взяться? От дождей? От конденсации из атмосферы?..

— Там же — Узбой, когда-то река текла, может, от нее осталось? — высказывала Надя свою давнюю догадку.

— Грунтовые воды вдоль современной Амударьи гораздо солонее, чем на Ясхане. Разве древняя река была преснее теперешней?

Надя пожимала плечами.

— Чтобы узнать, надо бурить.

— Чтобы бурить, надо знать, нужны теоретические обоснования.

— Изыскательские работы на Главном Каракумском канале прекращены, — объявили ей. — Вам необходимо вернуться на Ясхан и ждать нового назначения…

Ясхан встретил ее пыльной бурей. По дорожкам опустевшего лагеря ползали быстрые змеи песчаной поземки, ветер катил консервные банки, гонял, словно больших испуганных птиц, клочки бумаги. Песок накапливался возле домиков, заносил входы. На вершине бархана неподвижно стоял верблюд, затуманенный пыльной далью, до слез одинокий и забытый. Красное пятно солнца висело над ним, словно чудовищный глаз доисторического хищника.

Прежде в лагере экспедиции до полуночи было шумно и светло. Теперь движок увезли, и ночи без света стали казаться особенно темными. Далеко за озером блестели костры аула, но они не успокаивали, скорее тревожили.

Но еще не уехал начальник экспедиции (им тогда был Караш Николаевич Иомудский), и Надя пошла к нему за советом.

— Вот что, — сказал он, — пока разговоры говорятся, ты бури, выясняй хотя бы мощность водоносного слоя.

— Но ведь… — она замолчала, не зная, как сказать. Но начальник понял.

— Самое большое — выговор получу. Потом разберутся, спасибо скажут…

Приказ с выговором пришел раньше, чем ожидали. А следом другой, предлагавший перевести Надю с Ясхана. Иомудский прочитал их, запер в сейф, никому не показав.

Каждый день он приезжал на буровую, весело улыбался Наде в ответ на ее вопросительные взгляды. И подолгу смотрел, как хлопотали рабочие над широкой треногой, установленной над буровой скважиной. Бурили вручную: в песке это удобнее. Инструкция разрешала такое бурение на глубину, не превышающую 30 метров. Караш Николаевич видел, что трубы ушли далеко за 50, и не останавливал работ: скважина все не доходила до соленых вод.

Как-то воскресным утром из Казанджика примчался шофер со страшной вестью: едет комиссия. Надя прикинула: дорога нелегкая, комиссия прибудет на Ясхан не раньше полудня.

— Машина в порядке? — спросила у шофера. — Собирайся, поедем отдыхать. Имеем мы право на отдых?

— Ясное дело…

Геологи уехали на озеро Каратегелек, расположенное неподалеку в узбойской старице, целый день жарили шашлыки, пели песни и танцевали под радиоприемник. И Надя тоже пела вместе со всеми, хотя на душе у нее было совсем не весело. Успокаивало одно — ничего хорошего комиссия все равно сказать не могла.

Она убедилась в своей правоте в тот же вечер, когда, вернувшись в лагерь, узнала, как сердились члены комиссии, увидев, что поиски воды продолжаются, как в сердцах называли это растратой государственных денег…

Пока до Ясхана дошло очередное строгое предписание, Надя успела собрать дополнительные сведения о месторождении. Если прежде она могла только предполагать, то теперь твердо говорила: вода есть. И когда снова поехала в Ашхабад на «суд знатоков», то уже повезла с собой проект на изыскательские работы в районе Ясхана.

«Суд знатоков» был суровым. Солидные дяди, многих из которых она никогда прежде и не видела, со снисходительным выражением лица задавали все те же вопросы:

— А много ли там воды?

— А откуда она взялась?..

Надя с трудом сдерживалась, молчала. «Пусть решают, как хотят…»

— Хватит разговоров!

«Кто это сказал? Матвеев? Главный инженер управления?..»

Надя замерла, ожидая, что он еще скажет.

— Хватит! Что мы задаем все те же бесплодные вопросы? Проект-то ведь интересный. К тому же денег просят совсем немного. По-моему, надо утвердить проект, пусть работают…

«Нет, она определенно счастливая! Хотела ведь уехать из Туркменистана, а ей попался отчет с этим заманчивым подземным морем. Могли ведь и другому кому дать на обработку. И тогда другой гидрогеолог непременно обратил бы внимание на обилие пресной воды в недрах… — Надя нетерпеливо помотала головой от этой мысли. — И с отчетом повезло, и вот теперь…»

На Ясхане Надю встречали как победительницу. Был праздник, шумный и веселый, каких не случалось с тех пор, как прекратились работы на Главном Каракумском канале. А уже на другой день отряд буровиков отправился в сыпучие пески, чтобы узнать, что скрывают недра там в двадцати километрах от Ясхана.

Метр за метром вдавливались трубы в сыпучий песок. И вот уже можно сделать вывод: пресноводный слой — восемьдесят метров, ниже — подушка соленой воды, которая лежит на мощном слое глины. И из Ашхабада тоже пришла хорошая весть: назначен новый начальник геологического управления — Симаков Анатолий Никитович, которого Надя считала своим сторонником. Теперь геологи на законном основании зондировали пустыню, оконтуривали водоносные площади, устанавливали дебиты воды по скважинам. Когда-то им говорили: если дадите двадцать литров в секунду, будете более чем молодцы. Они дали двести пятьдесят. Нигде во всем Туркменистане не пили такой вкусной воды, как на Ясхане, нигде не купались в таких «жемчужных» ваннах. Воды было много для небольшого экспедиционного отряда. Ее не жалели, потому что все равно приходилось откачивать, чтобы замерить расход, сделать необходимые расчеты по запасам.

Но однажды пришло то, чего Надя с тревогой ждала: на сороковой день из специально поставленной на откачку скважины вместо пресной потекла соленая вода. Пресное море в пустыне было разведано: площадь — две тысячи квадратных километров, объем — десять миллиардов кубометров. Клад был в руках, но он оказался под замком.

Это были, пожалуй, самые напряженные месяцы ее ясханской эпопеи. Ашхабад — Москва — Ясхан… Надя металась по этому треугольнику, искала ученых, когда-либо встречавшихся с подобной проблемой, перерывала горы литературы в научных библиотеках. Американцы, например, кое-где копали в водоносном слое горизонтальные галереи. Но то было на глубине три-четыре метра, а у нас в десять раз больше. Голландцы, не мудрствуя особо, просто качают пресную воду, а когда подступает соленая, забрасывают скважину, бурят новую. Но там подземные воды пополняются из рек, а в пустыне линза неподвижна, эксплуатировать ее таким способом — значит перемешать пресную воду с соленой и уже через год-два погубить месторождение…

Прецедента не было. Его требовалось создать.

Помог известный географ и один из первых в стране знатоков пустыни — Владимир Николаевич Кунин. Он связался со Всесоюзным научно-исследовательским институтом гидрогеологии и инженерной геологии и нашел специалистов, готовых взяться за разработку новой методики.

А дни шли. Скептики, как всегда, многозначительно улыбались и произносили сакраментальную фразу: «А что мы говорили?» Но слова эти напоминали теперь ленивое брюзжание старушек у калитки. У Нади было то состояние, когда, чем больше работы, тем радостнее, чем непроходимей тупики, тем страстней желание пробить их.

— А что, если попробовать откачивать одновременно и пресную и соленую?..

Никто не обратил внимания, кем первым была произнесена эта фраза. Но способ параллельной откачки уже родился и тотчас стал обрастать цифрами. В песках были заложены кусты скважин, одна из которых качала пресную воду, другая — соленую, а третья позволяла следить за изменениями уровней. И в Москве, в институте, тоже были заложены скважины. На моделях. Научные сотрудники В. Д. Бабушкин и И. В. Глазунов внимательно следили за тем, как ведут себя недра их «лабораторной пустыни», сравнивали свои наблюдения с теми, что присылала им Шевченко, обсчитывали данные на электронных машинах и сами мчались в Каракумы, чтобы лично видеть, как все происходит на натуре, и снова сравнивали, измеряли, выводили и уточняли формулы.

А ведь как легко было ошибиться! Особенно трудно давались пробы, которые приходилось брать с разных глубин. Стаканом пробу не достанешь: взбаламутишь воду, не получишь даже приблизительных данных. Использовали геофизические приборы, позволявшие точно определять солевой состав и температуру воды. Но приборы в скважинах быстро окислялись. Для контроля требовался дубляж на поверхности. А для этого нужна была вода с постоянной температурой — двадцать градусов. А как ее удержать, когда над песками даже в тени сорокаградусная жара?..

Наконец была выведена закономерность: если из одного и того же места на каждые десять литров пресной воды откачивать три-четыре литра соленой, создается устойчивая система и смешения вод в недрах не происходит.

— Это была тысяча и одна ночь, — устало сказала Надя корреспондентам, подступившим со своими вопросами, после того как работы были закончены.

— Месторождение найдено не буровым стаканом, а мыслью, — по-своему поддержал ее В. Н. Кунин.

Она думала, что поставила наконец желанную точку. Сколько раз уже было за время работы на Ясхане, когда казалось: дальше все как по маслу. Она знала: многие геологи вполне удовлетворяются половиной пути, открыли месторождение — и ладно. А Наде не терпелось увидеть вкусную ясханскую воду в поселках нефтяников, разбросанных по пустыне. И вместе с другими туркменскими специалистами она снова поехала в Москву, чтобы отстаивать проект строительства водопровода Ясхан — Небит-Даг. И снова встретила много сторонников и много противников:

— А так ли уж хороша ясханская вода?

— А может, она вредная?

Приходилось бегать по лабораториям, собирать анализы.

Особенно нападала сердитая представительница Министерства финансов:

— Такое дорогое сооружение для воды?!.

Надя понимала: человеку, привыкшему к круглосуточно работающему водопроводу, трудно себе представить, какое бедствие — безводье. Не только нефть, даже золото и алмазы становятся без воды недоступными, как лунные камни. Казалось бы, достаточно об этом авторитетных высказываний. Еще академик А. П. Карпинский говорил, что вода — самое драгоценное ископаемое, что она не просто минеральное сырье, не только средство для развития промышленности и сельского хозяйства, а действенный проводник культуры, «живая кровь, которая создает жизнь там, где ее не было». Казалось бы, все ясно. Но оппоненты ставили все новые вопросы, и приходилось терпеливо объяснять, доказывать цифрами, фактами, сравнениями. Было это для Нади, как очередной урок великой школы, имя которой — ЖИЗНЬ…

Через поселок шла уже немолодая женщина с глубокой сединой в черных волосах, и люди останавливались, кланялись ей.

— Салам-алейкум!

— Алейкум-салам!

Ее узнавали, торопились навстречу с радостной улыбкой. И она тоже улыбалась в ответ, силясь вспомнить в пожилом туркмене молодого батыра, которого она должна была знать в ту ясханскую лору. Тогда не было здесь ни дорог, ни линий высоковольтки, ни этого большого поселка с магазинами и школами.

Только озеро, казалось, нисколько не изменилось за эти годы, все так же стелило под ноги белую дорожку легкого пенного прибоя. Надежда Григорьевна Шевченко, кандидат геологоминералогических наук, заведующая сектором региональной гидрологии и оценки ресурсов республиканского института геологии — так ее теперь величали, словно в сказке, искупалась в двух водах — соленой и пресной, по косой тропке перевалила через высокий бархан, вышла на дорогу, где ее ждала машина, и поехала дальше в пески, откуда ползла запыленная труба водопровода.

Когда-то геологи говорили ей, что она счастливая: не только открыла месторождение, не только нашла способ его эксплуатации, но и, так сказать, внедрила свое открытие в производство. Бывало, завидовали и зарубежные ученые. Французский гидрогеолог профессор Шеллер, много лет проработавший в Сахаре, так прямо и сказал, что мечтает хоть раз в жизни довести до конца такую большую работу.

Это, должно быть, тоже от характера — упрямо доводить до конца начатое дело. Все говорят: хорошо, когда такой непримиримый характер. А ей с ним трудно. Потому что дело, как дорога, которую сама себе выбираешь, никогда не кончается.

Счастливый был день, когда ясханская вода пришла по трубопроводу в Небит-Даг. Эта радость людей так и ехала с Надеждой Григорьевной в Ашхабад. Проводник поезда и пассажиры угощали ее чаем, не видя в ней должного почтения к этому факту.

— Вы посмотрите, какой янтарный чай! Такого и в Москве нет.

— А я не из Москвы, — смеялась Надежда Григорьевна.

— В Ашхабаде тем более. Чай — лучший определитель качества воды.

— Я не из Ашхабада.

На нее смотрели с недоверием: откуда еще может приехать такая интеллигентная и красивая женщина, как не из столицы? И рассказывали безбожно запутанную от многих пересказов историю, как некая женщина, не ведая ни сна, ни отдыха, много лет ходила по пескам, искала воду среди барханов, как люди смеялись над ней, считая чуть ли не сумасшедшей, как она посрамила маловеров, найдя целое море…

Она смеялась, но слушала, не перебивая, удивляясь, как быстро, от незнания ли, от извечной ли человеческой любви к необычному, эта история обрастала чуть ли не сказочными подробностями. Так, наверное, и рождаются легенды: факт, как маленькая дорогая картина, со временем затмевается величиной и роскошью рамы.

Но прошли торжества, люди быстро привыкли к вкусной воде, и Надежде Григорьевне все реже приходилось слышать восторженные рассказы о гидрогеологах пустыни. Зато все больше уверялась она, что для нее ясханская эпопея далеко не окончена. Подземное море было найдено и разведано. Но его требовалось еще и охранять.

И настали для нее новые тревоги. На правах первооткрывательницы она должна была осуществлять «авторский контроль», ездить по пустыне, проверять, как эксплуатируется месторождение. Всякое бывало. Обнаруживала осевшие, а то и вовсе провалившиеся качалки. Это означало, что вместе с водой отсасывался песок и в глубинах образовывались пустоты. Но самым страшным было, когда эксплуатационники, успокоенные надежным дебитом скважин, вдруг загорались рационализаторским рвением: зачем качать соленую воду, когда ее все равно приходится сбрасывать? Если людям, обуреваемым идеями такой экономии, дать похозяйничать хотя бы полгода, подземное пресное море погибнет. А Надежда Григорьевна хотела, чтобы ясханский родник, дающий сотни литров в секунду, не иссякал многие десятилетия, чтобы он радовал людей даже в ту отдаленную пору, когда встанут по берегам Каспия атомные опреснители и новые реки потекут в пустыню от моря. Потому что ни один опреснитель не может сделать воду такой вкусной, как уникальные недра Ясхана…

Впереди над барханом показались серебристые технологические установки, вскинулась паутина проводов и тяжелых изоляторов над высоковольтными трансформаторами, послышался машинный шум, а затем показалось и само здание насосной станции, зеленое, высокооконное.

Она открыла железную дверь, врезанную в высокие ворота, и остановилась на пороге, привыкая к сумрачной прохладе. Солнце бросало на чистый кафель пола четкие квадраты. За легкими перильцами в глубине мощно гудели насосы, и толстые холодные трубы мелко дрожали под напором воды.

— Надежда Григорьевна!

От щита с приборами к ней быстро шла невысокая полная женщина в синем халате, радостно улыбалась.

— Сколько я вас не видела!

— А вы все тут и работаете?

— Тут и работаю. Десять лет уж как воду в Небит-Даг качаю, а ее будто и не убывает…

Надежда Григорьевна хорошо помнила эту женщину, работавшую поварихой в ее геологической партии, помнила ее борщи, шутки, даже голос. А вот имя забыла. И от неловкости за свою забывчивость стала прощаться, обещая в другой раз как-нибудь при случае заехать в гости.

Солнце ослепило белизной, как только она вышла из помещения. Минуту Надежда Григорьевна постояла, зажмурившись, и пошла по бетонке, выложенной из белых плит по дну неглубокой межбарханной котловины. Уже издали махнула шоферу, чтобы догонял.

Барханы справа и слева подступали к самой дороге, крутые, изрезанные неровными плетенками защитных заграждений. Одиноко стояла песчаная акация, печально-голая, серая от пыли, повисшая длинными, как у березки, косичками.

Потом она сколько-то проехала на машине и снова пошла пешком: прошлое манило воспоминаниями, звало к уединению. И вдруг в тишине пустыни уловила странный отдаленный шум. Остановилась, прислушалась удивленная: так могла шуметь только вода. И пошла быстрее к шлагбауму, перегородившему дорогу.

Пожилой туркмен вышел из домика, стоявшего неподалеку, строго посмотрел на нее.

— Ходи назад!

— Ты чего, пустыню охраняешь?

Барханы лежали вокруг голые, бесчисленные, и были они недоступнее всякого шлагбаума. Кому придет в голову без крайней надобности идти в пески среди бела дня?

— Что же ты охраняешь? — весело переспросила Надежда Григорьевна.

— Тебе знать не полагается.

Он помолчал и добавил доброжелательнее:

— Жизнь охраняю.

Она свернула с дороги, взобралась на соседний бархан и увидела вдали огромные серебристые баки с протянутыми в пески толстыми щупальцами труб. Оттуда, от баков, доносился глухой шум воды. Волны подземного моря сбегались сюда от всех скважин и, падая с высоты, гулко отдавались в баках удивительной музыкой водопадов, которую можно было слушать и слушать без конца.

От шлагбаума коротко гуднул «газик». Там стояли рядом шофер и охранник, махали руками, звали ее. Надежда Григорьевна засмеялась, поняла, что шофер уже объяснил, кто она и зачем здесь и какое отношение имеет к воде, шумящей за барханами. Знала, что туркмену теперь не терпится пригласить ее к себе домой как самую дорогую гостью. Знала, что, задерживаясь на бархане, обижает человека, но ничего не могла с собой поделать. В этих странных для пустыни звуках ей слышалось другое — тяжелый шум падающей воды у плотины Днепрогэса, возле которой она долго стояла в свой последний отпуск. И хоть совсем несравнимы были эти два искусственных водопада, ей все же казалось, что между ними есть общее — пусть слабый, но неиссякающий ручеек родства…