Путешествие в страну миражей

Глава VII Парадоксы пустыни

Пустыня никого не оставляет равнодушным, все приезжие рассказывают о ней либо с ужасом, либо с восторгом. Словно кристалл, она поворачивается к человеку то острым углом, то завораживающим сверканием грани.

Все в мире стабильно: монументальность гор, задумчивость лесов, холодная зыбь морей… Пустыня полна парадоксов. Здесь можно увидеть равнины, напоминающие ухоженные цветники, а всего через неделю на том же самом месте — «лунный» ландшафт. Шоферы с радостью вырываются на сухие такыры, отводят душу на гладких многокилометровых площадях. Но уже на другой день, если прошел дождь, они с опаской объезжают такыр, чтобы не уподобиться мухам, севшим на липучку. Пустыня обманывает миражами и подстилает под ноги коварные зыбучие пески, в которых можно утонуть, как в трясине. По дорогам здесь метет не снежная, а песчаная поземка, и пыльные бури взбивают настоящие коктейли из песка и воздуха. Горячий ветер может упасть прямо с неба и буквально за один день иссушить все, превратив весенний пейзаж в осенний. Это — гармсиль, до сих пор во многом загадочное дыхание земных пустынь.

А однажды упало на Ашхабад что-то вроде «тьмы египетской». Среди бела дня настал такой мрак, что в двух шагах нельзя было разглядеть человека. Остановился транспорт, люди не могли добраться до работы, сидели по домам, задыхаясь в душной мгле, обрывая телефоны в тщетной надежде узнать о причинах столь странного явления. Лишь через несколько часов, когда тьма рассеялась, радио успокоило ашхабадцев сообщением о далеких пыльных бурях, которые, перевалив через Копетдаг и обессилев, оставили в воздухе невиданной плотности тучи мельчайших частиц. Несколько дней потом население города расчищало улицы, как у нас после сильных снегопадов.

Все, описывавшие пустыню, сравнивали ее с морем. Голые барханы действительно очень напоминают волны. Но они и движутся, как волны, только, разумеется, не так быстро. Построили в песках линию высоковольтной электропередачи, а через год пошел через барханы верблюд и задел горбом за провода. Оказалось, что барханы передвинулись на 30 метров и в некоторых местах совсем ушли из-под опор. Высоковольтку пришлось строить заново. Возвели завод в песках, а через несколько лет встал вопрос о переносе его на новое место. И такое бывало… Твердь, которая ведет себя, как зыбь. Эта парадоксальность местной природы доставляет людям особенно много хлопот…

Мы живем в мире привычного. Но природа, как уже говорилось, полна парадоксов. Стремясь понять их, нам приходится учиться даже парадоксальному мышлению, отбрасывая как помеху связывающие нас привычные воззрения. Однако всякий раз, когда я слышу о «тормозе привычек», вспоминаю слова одного здешнего ученого, заметившего весьма мудро, что, для того чтобы перешагнуть через привычку, надо как минимум иметь ее.

Итак, привычное и парадоксальное следует признать родственниками, не существующими одно без другого, иначе трудно понять, как туркменским ученым удается делать открытия, пополняющие коллекцию парадоксов пустыни.

…Ждал, ждал оказии и не дождался. Расстроенный, пошел пешком, да вспомнил по дороге добрые обычаи древних греков, предпочитавших собственные ноги всем другим средствам передвижения, и успокоился. Древние мудрецы были уверены, что путник, который идет на своих двоих, пользуется особым покровительством богов… Путника, надо полагать, любили и в другие времена. Шагая по сухой тропе, я с особым удовлетворением вспоминал забытое решение руанского собора, принятое ровно девять веков назад. В нем говорилось, что не может быть прощена женщина, забывшая находящегося в пути мужа…

Мимо проносились машины, и шоферы и пассажиры снисходительно посматривали на меня. А я, проехавший в своей жизни слишком много, жалел едущих. Ведь путешествовать пешком в наше время — роскошь, и если время — деньги, то человек, имеющий возможность идти пешком, — просто богач…

Однако как следует насладиться свободой от порабощающих привычек века скоростей мне не удалось. Нашелся сердобольный шофер, остановил машину, и я вмиг превратился в того, кто подобно большинству едущих делает вид, что спешит.

«Куда торопишься? Пройдись, соберись с мыслями», — говорил я себе. И продолжал ехать. Хотя поразмыслить было над чем: накануне Агаджан Гельдыевич Бабаев рассказал мне об опытах, опровергающих поговорку, что лить воду на песок — будто бы бессмысленнейшее занятие.

Как пришла в голову эта нелепая мысль поливать песок и сеять на нем? Ведь испокон веков человек по отношению к пустыне был стороной обороняющейся: отгораживался от нее заборами, использовал для защиты от песков лесонасаждения, химические и физические способы. Пустыня была врагом. Как же удалось увидеть в ней друга?

Все началось опять же с бесстрастных исследований. Выяснилось, что песок хорошо проводит тепло, легко наполняется воздухом, в нем активно развиваются полезные микроорганизмы. А от этих выводов уже близко было до других, что песок можно рассматривать как обычную почву. И вот неподалеку от Ашхабада возникла первая в истории пустынь плантация на голых песках. Появились трубы дождевальных установок, и была посеяна кормовая культура — туркменское сорго. Чтобы избежать лишних испарений, поливали посевы ночью. Песок вопреки распространенному мнению не так уж быстро пропускал влагу, а вскоре, когда сорго раскинуло первые листья, он и вовсе оказался в тени, и обычное в этих местах обильное испарение с поверхности прекратилось…

Когда Бабаев начал рассказывать об удобрениях, мне сразу же вспомнился один из афоризмов Станислава Леца, что и из мечты тоже можно сварить компот, если добавить фрукты и сахар.

— Нет, нет, — быстро ответил Бабаев. — .Удобрений норма, столько же, сколько обычно вносится в почву.

— И что выросло?

Он пододвинул ко мне газету, и я сразу увидел отчеркнутую строку — около тысячи центнеров с гектара.

— Тут нет опечатки?

— Так я и знал, — сказал он, удовлетворенно улыбаясь. — Все говорят об опечатке. А опечатка в наших представлениях о плодородности почв. Урожай — не строка в отчете, его можно увидеть, потрогать, взвесить…

Вот за этим я и ехал, чтобы потрогать, удостовериться…

Кормовая трава, выросшая на песке, больше была похожа на лес. Мощные стебли, до верхушек которых я не мог даже допрыгнуть, стояли плотной непроходимой стеной.

— Много приезжает неверующих, — сказал мне первый же рабочий, которому я задал свои вопросы. — Комиссия была, так, не поверите, заблудилась в траве. Думали все — разругают. А они ничего, сознательными оказались.

— Как же такая вымахала?

— Солнца много, канал рядом, вот и растет.

— Сколько же воды расходуется?

Я сам не замечал, как становился в позу скептика, выискивающего подвох.

— Норму, — насторожился рабочий. — Спросите у начальника.

Я увидел на дорожке заведующего лабораторией Института пустынь Абдырахмана Овезлиева и пошел навстречу ему.

— Все правильно, — сказал он, сразу отгадав мои сомнения. — При дождевании расходуется в два раза меньше воды, чем при самотечном орошении. Есть и другие преимущества: вода не уходит ниже питающего горизонта, и уровень солевых грунтовых вод не повышается, а это значит, что нет необходимости в строительстве дорогостоящих дренажных систем. Этот метод дает возможность использовать негодные, даже вредные земли. Особенно хороши результаты на так называемых приоазисных песках. А таких песков только в зоне Каракумского канала не меньше ста тысяч гектаров…

— А кроме сорго?..

— Кукурузу сеем, люцерну. Можно и бахчи разбивать…

— Не слишком ли много достоинств?

— Есть и недостатки. Еще не созданы сельскохозяйственные машины, способные работать в новых условиях.

— Как же вы убираете урожай?

— Бабаев разве не говорил, как его председатели колхозов одолевают? Только пусти, без косилок скосят…

Мы с Овезлиевым ходили по барханным тропам, как по лесным просекам, прячась в тень гигантской травы, и он, словно спохватившись, все говорил о трудностях, об особенностях сельскохозяйственного освоения голых песков, о необходимости проводить предварительную планировку барханов, строго придерживаться режима орошения, системы агротехнических мероприятий. Но строгости не пугали. Педантизм, пунктуальное выполнение рекомендаций ученых — это ведь как раз то, что отличает высокую культуру земледелия…

Такыры напоминают лунные пейзажи на картинах художников-фантастов. Мертвая равнина, выложенная таинственными пятиугольниками растрескавшейся глины. Окаменевший отпечаток протектора, одинокий, как след лунохода. А вокруг, закрывая далекий горизонт, словно края гигантской чащи, громоздятся барханы. Почему они остановились там, на краю ничем не защищенной равнины? Потому что на такыре, как на льду, слишком скользко. Разгуляется ветер, смахнет песок с бархана и гонит его без остановки на другой край. «Песчаный джинн», способный справиться с самыми прочными стенами, беспомощен на равнине, где ему не за что зацепиться.

После дождя, если взглянуть с соседнего бархана, такыр похож на озеро. Но это всего лишь гигантская лужа, в которой воды меньше чем по щиколотку. Выглянет пустынное солнце и вмиг высосет воду. Но если такыр покат, еще долго будет стоять лужица у одного из краев, пока не уйдет под барханы.

Такие такыры на учете у местных чабанов. Издавна они копали в этих местах ямы — хаки, сардобы, собирали воду. Потом в пустыне начали строить специальные асфальтовые и бетонные водосборные площадки — миниатюрные копии покатых такыров. Когда стоимость привозной воды два, три, а то и десять рублей за кубометр, выгодны и такие сооружения.

Многие жители пустыни, мечтая об изобилии воды, занимались решением такой арифметической задачи: площадь всех такыров в Туркменистане два миллиона гектаров, в течение года на них выпадает до ста миллиметров осадков, и если одно помножить на другое, это же выходит почти половина годового стока Каракумского канала! Но вот беда: дожди идут в основном зимой, а вода нужна летом. Если и удастся собрать воду, то как ее сохранить? И тогда сотрудники Института пустынь пришли к парадоксальной мысли: а что, если прятать воду под землю?! Мы привыкли, что из недр можно только добывать, а если позаботиться о пополнении, даже о создании подземных хранилищ?! Просмотрели геологические разрезы и в одних только Центральных Каракумах — самой безводной части пустыни нашли не меньше семидесяти таких мест, где есть подходящие такырные площадки и удобные складки недр.

В 1968 году в одном из глухих районов пустыни был создан Каракумский стационар, и начался первый в истории опыт создания искусственных запасов полезного ископаемого. (К сведению северян, привыкших считать полезными ископаемыми золото, уголь, нефть и прочее, должен сказать, что воду жители пустыни называют еще и не такими высокими эпитетами.)

Такыр, на котором проводится опыт, невелик — всего тридцать гектаров. С двух сторон у него — невысокие валы, удерживающие воду, и проволочное заграждение, чтобы не забредали верблюды. В самой низкой части — бетонированный водозабор и белая будочка, в которой установлены самописцы, считающие воду. С другой стороны от будочки — квадратный водоем сорока метров в поперечнике и трех метров глубины.

Наблюдатель Каракумского стационара неторопливый туркмен Меред Сапаров водил меня вокруг водоема, показывал островок, соединенный с берегом зыбким мостиком, приборы, с помощью которых он учитывает объем воды, и обстоятельно рассказывал о том, как журчит весной мутный поток, отстаивается в переполненном до краев водоеме и прямо на глазах убывает, уходя под землю. Конечно, немного и испаряется, но три четверти собранной воды все же попадает в подземное хранилище. Почему она так быстро просачивается в глубину? Потому что дно котлована находится ниже водонепроницаемого такыра и еще благодаря скважинам, пробуренным на пятнадцатиметровую глубину. Откуда известно, что создается линза? — Сапаров одну за другой показал сорок пять контрольных скважин, которые позволяют замерять объем подземного водохранилища.

Он наклонился и нарисовал на песке свою линзу в разрезе. Вот слой соленой воды, на ней — пресное подземное озеро четырехсот метров в поперечнике.

— Сколько же накопилось?

— За шесть лет — шестьсот тысяч кубометров. Город можно строить…

Городу этой воды, конечно, маловато, а трех-четырехтысячной отаре овец — в самый раз. Тридцать гектаров оборудованного такыра позволят обеспечить водой в тысячу раз большую площадь пустынных пастбищ.

Есть почвы плодородные, неплодородные и такие, которые возделывают только в сказках. На этой иерархической лестнице сельскохозяйственной ценности земель такыры занимают даже не последнее место — никакое. Ну что, скажите, они могут значить, если верблюжья колючка с ее чудо-корнями, достающими воду с тридцатиметровой глубины, и та на них не растет. «Пахать такыр» звучит так же бессмысленно, как «пахать камень». Я даже обрадовался, узнав, что такыры годятся для водосборов. Жалко все же совсем вычеркивать территорию, равную Бельгии (такова площадь такыров в одном только Туркменистане). Представьте же мое удивление, когда я узнал, что есть чудаки, мечтающие о садах на такырах. Да еще о таких, которые и поливать не обязательно.

— Фантастика! — такова была моя первая реакция.

— Эту фантастику можно увидеть…

И мы помчались по серой равнине к зеленой полосе на горизонте. Идеально ровные серпики барханчиков — маленьких разведчиков большой пустыни — подбирались к самой дороге. Странная трава гармала, которую не едят ни верблюды, ни овцы, разбросанными кустиками росла повсюду за обочинами.

Старший научный сотрудник агролесомелиоративной опытной станции Ата Ширмамедов, согласившийся показать мне это очередное чудо, свершаемое в пустыне людьми, рассказывал о траншейном земледелии, о садах и бахчах, выращиваемых без капли поливной воды. Не все было ново для меня. Слышал об опытах создания в траншеях необычно высокоурожайных огородов в Приаралье. Да и здесь, в Туркменистане, на безводном побережье Каспия некоторым энтузиастам удавалось разбивать удивлявшие всех бахчи. Но и там и тут это было на участках, где имелись не слишком соленые и близко подступавшие грунтовые воды. А такыр, к которому мы ехали, был сух в глубину на много метров, этакий камень-монолит, плоский, как все такыры, покрытый плотной шелухой растрескавшейся глины. Что на нем может вырасти?

— Черный саксаул, черкез, гребенщик, карагач, лох, шелковица, фисташка, — перечислял Ширмамедов. — А кроме того, виноград, яблони, отличные дыни и арбузы…

Вскоре я и сам увидел этот сказочный сад. Деревья высотой в два моих роста стояли ровненькими шеренгами в неглубоких канавах. Там, где сад кончался, тянулись свежие траншеи. Еще дальше надсадно гудел трактор, с усилием рыл окаменевший такыр, готовил очередную борозду. Все выглядело настолько обыденным, что я, ожидавший чего-то невероятного, с удивлением посмотрел на Ширмамедова.

— Внешне все просто, — сказал он и принялся рассказывать о своем необычном земледелии.

…После дождя такыр успевает промокнуть всего лишь на несколько сантиметров. А если срезать верхний окаменевший слой и в борозды собрать с поверхности воду еще до того, как солнце высосет ее? Попробовали. Оказалось, что, хоть и медленно, почвогрунт все же увлажняется. И та же самая такырная поверхность, которую считали ни на что не годной, становилась надежным щитом, спасающим влагу от ненасытного солнца. Два года таким образом пособирали осадки и установили, что объем увлажненного грунта исчисляется уже тысячами кубометров. Влажные слои простирались далеко в стороны и смыкались с другими линзами, которые образовались под соседними бороздами. Но ведь дно борозды — тот же такыр? Были проведены измерения в разных условиях и выяснено, что самое знойное лето иссушает грунт не глубже чем на полметра.

Установив все это, ученые уже не могли не загореться идеей такырного садоводства. Делается это так: в дне борозды роются ямы глубиной больше метра, которые на две трети заполняются смесью почвогрунта с навозом, аммиачной селитрой и суперфосфатом. В этот удобренный слой и высаживаются молодые деревца. Зимние осадки дают необходимую влагу, и летом деревца не погибают, потоку что корни их всегда находятся в увлажненных слоях, надежно укрытых непроницаемой такырной поверхностью.

Но выгодно ли это? Как показали опыты, садоводство на такырах может давать немалые доходы. Ширма-медов оценивал арбузы по копейке, а виноград по полторы копейки за килограмм, учитывал все: средства на создание плантаций и уход за ними — и насчитал сто рублей чистой прибыли на каждый гектар такыра…

Откровенно говоря, я усомнился в правильности расчетов: такими они казались нереальными. Но позже Агаджан Гельдыевич Бабаев подарил мне маленькую брошюру — «Инструкцию по растениеводческому освоению такыров и такыровидных почв на базе местного поверхностного стока», и там я нашел все те цифры, о которых говорил Ширмамедов. Они были взяты не из теоретических расчетов — из практики.

Первое впечатление: идею огорода под колпаком ученые нашли на страницах фантастического романа. Потом понимаешь, что ее подсказали другие работы, проводимые «солнцепоклонниками» в Бекрове, где на одном краю стоит солнечный опреснитель — герметически закрытый ящик со стеклянной крышей, а на другом — теплица, которая отапливается Солнцем. Как бы там ни было, идея родилась, и однажды Валентин Алексеевич Баум обратил внимание своих помощников на возможность объединить эти два солнечных устройства. И вот тогда все подумали о космических оранжереях с замкнутым кругооборотом воды. Ведь разницы по сути дела никакой: вынь из космического корабля ту оранжерею, поставь на бархан, и в ней прекрасно будут расти овощи.

Устройство, над которым начал работать один из сотрудников отдела гелиотехники Физико-технического института Дав лет Байрамов, так и было названо: «Теплица с замкнутым циклом по воде».

Когда мне ее показали, я был чуточку разочарован, ибо ничто в ней не напоминало о космосе, кроме разве множества приборов, блестевших меж помидорной ботвы. Через стекло, запотевшее изнутри, виднелись огромные, в два кулака, томаты. Не шевелились листья, и чувствовалось, что там, в теплице, словно бы другой мир, под стать тому, что мог быть в условиях космической неподвижности. Но все вместе это выглядело как-то слишком уж просто, чтобы будить воображение, рисовать картины, подобные иллюстрациям к фантастическим книжкам.

— Да ведь нового-то вроде бы ничего и нет, — сказал Байрамов, поглаживая стекло ладонью. — Обычное поле, только что под стеклом.

И тут же начал рассказывать об известном, о том, как растение растет и что для этого надо. И, слушая его, я еще раз убеждался, что и привычное может удивлять не меньше фантастических измышлений.

Все знают, что огород надо поливать. На маленькую грядку мы выливаем за лето сотни ведер воды, а урожай, который собираем осенью, весь умещается в одном ведре. Куда же девалась вода? Испарилась, ее выпило не растение, а Солнце. И большая часть испарилась, даже не достигнув корней, с поверхности почвы. Немало влаги ушло в атмосферу с листьев. И лишь ничтожная часть воды была использована растением для образования зеленой массы. Стало быть, если огород закрыть прозрачным колпаком, то испарившаяся вода никуда не денется, так и будет ходить по кругу, пока вся не превратится в клетчатку? Стало быть, теоретически воды на полив требуется ровно столько, сколько весит урожай?..

И вот я держал в руках помидор, большой, холодный, гладкий, который хотелось не есть, а поместить куда-нибудь в музей.

— В обычных условиях на полив требуется до трех тонн воды. В теплице за стодневный вегетационный период мы расходуем не больше пятнадцати литров на квадратный метр. И получаем двенадцать килограммов помидоров, — рассказывал Давлет Байрамов. — Нужна, правда, еще углекислота и охлаждение. В первой недостатка нет, роль второго выполняет холодная грунтовая вода и опять-таки энергия Солнца… А кроме того, теплица может работать как опреснитель. Если налить в бассейн, который тоже находится под стеклом, соленую воду, то ее испарения обеспечат полив растений, а излишки дистиллята вытекут наружу…

Я слушал его и представлял себе иссушенные барханы в безводных просторах Каракумов, на которых когда-нибудь шеренгами встанут такие вот чудо-теплицы. Убить столько зайцев сразу — на такое не отваживались даже сказочные герои. Мы с опаской следим за увеличением количества углекислоты в атмосфере? Герметические теплицы поглотят выхлопные газы многих автомобилей и движков. Мы жалуемся на избыток в недрах пустыни соленых вод, не годных для сельского хозяйства? Теплицы готовы «пить» эту воду не хуже, чем пресную. Мы сетуем на низкую продуктивность выжженных солнцем пустынных земель? Покрытые стеклом, они накормят население целых городов…

Все это очень похоже на фантастику. Но мечта эта рождена реальным фактом, уже загоревшейся искрой, от которой при необходимости можно будет зажечь не один факел.