Рассказы и повести

Глава пятая
СЛУЖБА

Миша с мамой долго не могли прийти в себя. Им всё не верилось, что папа дома. Значит, больше не надо думать о том, где он, что с ним, жив ли, здоров ли? Ведь папа — вот он тут, рядом. Можно подойти к нему, поговорить с ним, можно даже легонько подёргать его за бороду.

Миша сразу привык к папиной бороде. Ему теперь кажется, будто так всегда было.

А в комнате стало всё по-другому. Везде появились новые, непривычные вещи. На подоконнике лежит толстая полевая сумка с ремешком. На спинке стула висит гимнастёрка с двумя орденами. Под кроватью согнулись сапоги. В углу стоит узенький коричневый чемодан…

А сам папа сидит на своём старом месте, там, где сидел всегда, курит трубку, поглаживает бороду и всё поглядывает из-под густых бровей то на маму, то на Мишу.

Мама повязалась белым фартуком и стала готовить какой-то особенный, праздничный обед. А Миша подошёл к своей полочке (там, в углу за кроватью, у него своя полочка), сгрёб в охапку груду тетрадок и поволок на стол, к папе:

— Видишь, папа, я всё копил, не выбрасывал, чтобы тебе показать.

Папа внимательно рассматривает тетрадки. Миша смотрит из-за папиного плеча на тетрадки, смеётся:

— Ой, как я тогда плохо писал!

То и дело он закрывает тетрадку ладонью:

— Сюда не смотри!.. Папа, а это я нечаянно… А это меня Нойка толкнул…

Мише очень нравится это слово — «папа», и он без конца повторяет:

— Папа, дай! Папа, сядь! Папа, смотри!..

За обедом папа рассказывал о войне. Но Миша и мама не столько слушали его, сколько смотрели на папино бородатое лицо, на его широкий нос, на его большие жилистые руки…

— А примерно с месяц тому назад, — рассказывал папа, — наши части освободили город Вильнюс, и мы там развернули госпиталь…

— Вильнюс — это я знаю, — сказал Миша. — Это по радио говорили. Папа, а почему про тебя не сказали?

— Как — не сказали? — отозвался папа. — Сказали: «войска генерала Черняховского», — значит, и про меня. Ведь наша санчасть в этих войсках. — И сквозь какую-то незаметную щёлочку в папиной бороде вырвалось синее колечко дыма.

А после обеда, когда мама вышла с посудой на кухню, Миша спросил:

— Папа, пойдёшь со мной тринадцатого в школу на сбор?

— Пойду, — сказал папа. — А какой сбор?

— Ведь мы теперь тимуровцы, помогаем… Вот у нас будет сбор…

— Ладно, Мишук… Впрочем, постой. Когда, ты сказал?

— Тринадцатого, папа. Через пять дней… Я хочу тебя ребятам показать. И Лине. Она, знаешь, на военном заводе работает!

Папа вынул трубку изо рта, посмотрел, куда бы её положить, и осторожно положил па краешек стола:

— Нет, Мишук, боюсь, что не пойдём.

— Как — не пойдём? Почему? — удивился Миша.

Папа погладил Мишу по голове и задержал руку на Мишиной шее сзади, под затылком.

— Дело в том, что… В общем, тринадцатого меня уже здесь не будет, вот в чём дело.

Миша не понял:

— Почему не будет?

— Очень просто. Я буду там, где мне положено быть, — в Вильнюсе.

— Где? — Миша рывком обернулся к папе. — В Вильнюсе?…

— Ну да! — Папа достал из кармана маленький пистолетик и направил его на Мишу: — Стой! Руки вверх!

Миша угрюмо молчал. Папа нажал курок, что-то щёлкнуло, и над пистолетиком сам собой зажёгся голубой огонёк.

— Хочешь, подарю?

Но Миша молча отвёл папину руку с пистолетиком:

— А я-то думал, что ты насовсем… насовсем приехал…

Он сполз со стула и подошёл к окну.

Внизу, у памятника Тимирязеву, играли дети. Малыш в синих штанишках сыпал себе на макушку песок и заливисто смеялся. Маленькие девочки играли в «каравай». Девочки постарше прыгали через верёвочку.

Всё было, как всегда. Но Мише казалось, будто кругом всё потемнело. Он лёг на диван и уткнулся носом в щель между сиденьем и спинкой. Папа подошёл к нему:

— Мишук, ну, не надо так… Нехорошо! Ведь мы с тобой мужчины всё-таки!

— Мужчины! — Миша повернулся к папе и строго спросил: — А почему ты сразу не сказал, что на два дня, почему?

Папа снова щёлкнул пистолетиком, раскурил погасшую трубку, выдул дым:

— Мм… Не хотел огорчать раньше времени.

— Не хотел… — Миша исподлобья посмотрел на папу. — А мама знает, что на два дня?

— Знает…

Миша насупился:

— Всё равно я тебя не отпущу!

Папа сел на диван рядом с Мишей, положил руку на его плечо:

— Погоди, Мишук! Давай разберёмся. Зачем так говорить: «Не отпущу, не отпущу». Нехорошо! Ты сам посуди: а я разве не хочу с тобой побыть, как ты думаешь? Неужели я за три года не соскучился по тебе, по маме, по Москве?

— Вот и оставайся!

— Ишь ты какой! «Оставайся»! Ведь я на службе, Мишук. А служба? Ого, брат, великое дело — служба! Ты только вслушайся в эти слова: «Служу Родине!» Ведь вот вы, тимуровцы, ведь вы тоже, по-своему, помогаете Родине, верно?

— Помогаем, — хмуро отозвался Миша.

— Видишь! И вдруг я, начальник госпиталя, майор медицинской службы, возьму и брошу своих врачей, товарищей, раненых, санитаров… Хорошо это будет, а? Как по-твоему?

Миша молча водил пальцем по шерстистой спинке дивана:

— А я… А я…

Тут вошла мама с горячим чайником. Папа нагнулся к Мише и легонько ухватил его за чёлку:

— Да ты, брат, упрямец, оказывается. Пошли пить чаёк-кипяток, а то мне в наркомат пора. Пошли!

Он взял Мишу за руку, подвёл к столу, усадил рядом с собой, и все стали пить «чаёк-кипяток» с твёрдым синеватым сахаром, который папа привёз с собой в полотняном мешочке.