Рассказы и повести

Глава четвертая
ДОРОГАЯ МАМА!

Кунцевская бабушка, папина мама, была старенькая. Один раз Тане вздумалось пересчитать все морщинки па бабушкином лице. Считала-считала — вдруг бабушка улыбнулась, и морщинок сразу стало вдвое больше.

— Бабушка, не надо смеяться, — сказала Таня, — а то я сбиваюсь.

— И, внученька, — сказала бабушка, — всё равно не сочтёшь. Мне шестьдесят осьмой. Клади по одной на каждый год — не ошибёшься!

Она приехала в четверг, пятнадцатого. В пятницу, шестнадцатого, мама уехала в санаторий. А в субботу, семнадцатого, Таня уже сидела за своей половиной стола и писала маме письмо. Она обещала писать маме каждый день.

Она выбрала в пенале самую лучшую ручку, самое новенькое перышко и теперь старательно выводила буквы, чтобы маме понравилось её письмо.

Таня ещё никогда не писала писем. Это дело не простое. Надо, чтобы ни одной кляксинки не было. Надо знать, где поставить точку, где запятую, где восклицательный знак, где вопросительный… Надо знать, как перенести слово, если не помещается.

Таня сидит и пишет:

«Дорогая мама! (Тут можно восклицательный.) Пишу тебе письмо. (Тут можно точку.) Лёша пошёл за хле- (тут надо перенести, а то не поместится) бом. Бабушка пошла в мага…»

— Дзинь! — затрещал звонок в коридоре, словно закончил слово.

Таня осторожно положила перо и пошла открывать:

— Лёша, ты?

— Не совсем.

Как это — не совсем? А, я знаю, это Стасик, да?

— Он самый!

Таня отперла дверь. Перед ней стоял Стасик — Лёшин товарищ. Он толстый, у него светлые, почти белые, как на зубной щётке, волосы. И растут они так же — щёточкой.

Бью челом, — сказал Стасик. — Где боярин Алексей?

— В булочной. Сейчас придёт.

— Так. Ясно-понятно.

Стасик прошёл в комнату. На нём зелёная гимнастёрка и широкий ремень, наверно, отцовский. На боку висит маленький настоящий фотоаппарат.

— Стасик, знаешь, сними меня! — сказала Таня.

— Сейчас освещение неподходящее, — сказал Стасик. — Светосила не та. Завтра. Нет, и завтра тоже нет: завтра весь наш отряд уезжает.

— Куда?

Стасик нашёл на Лёшиной половине стола старинную монету и стал её разглядывать:

— Куда, говоришь? По особому заданию, вот куда.

Но Таня не поняла:

— По какому «особому заданию»?

Стасик положил монету, поднял указательный палец и с важностью произнёс:

— Ар-хео-ло-ги-че-ские раскопки!

— Чего? — переспросила Таня.

— Я ж тебе сказал: раскопки. Разве тебе Лёша не говорил?

— Ничего не говорил… Это копать, да?

— Да. Именно что.

— А… он тоже поедет?

— Конечно, — сказал Стасик. — Ведь он у нас главный заводила.

— Никуда он не поедет! — сказала Таня. — Ничего он не поедет! — Ей сразу захотелось заплакать — это было слышно по голосу, но только она стеснялась Стасика. — А что вы будете копать? Клад, да?

— Именно что клад, — засмеялся Стасик. Тут снова раздался звонок: дзинь! Таня опять побежала к двери:

— Кто?

Это был Лёша. Он подал Тане сумку: — Держи. Тут кило белого и пол…

Но Таня сумки не взяла:

— Я не останусь! Я тоже… я не останусь…

— Погоди, Таня! Что — тоже? — не понял Лёша.

— Как будто ты не знаешь! Копать клад, вот что «тоже». Я не останусь, так и знай. Мне Стасик всё рассказал.

— Как — Стасик! А разве он здесь?

Лёша вошёл в комнату, поздоровался с товарищем:

— Эх, Стась, ну зачем ты ей рассказал! Почему со мной не согласовал? Теперь она не отвяжется!

Стасик почесал белый затылок: — Отвяжется!

— Не отвяжусь! — крикнула Таня. Лёша заложил руки в карманы и нетерпеливо прошёлся по комнате:

— Таня, ты не дури, ладно? Тебе там будет страшно, потом ещё приснится. Ведь там только скелеты и никакого клада нет.

— Да, — подхватил Стасик, — там ещё привидения бродят и даже дерутся.

Таня засмеялась и топнула ногой;

— Никаких привидениев нету! Это всё сказки. Я знаю, вы хотите от меня удрать. А я всё равно поеду. Поеду, поеду, поеду!..

— Таня, — крикнул Лёша, — умолкни! Ты что — думаешь, не справимся с тобой? Ещё как справимся! А кто обещал маме, что будет меня слушаться? А?… Стась, давай!

Они отошли в сторонку, раскрыли толстую книгу и стали читать и перешёптываться.

А Таня села дописывать своё письмо. Теперь буквы получались кривые, перо царапало бумагу, кляксы так и садились одна за другой, но Тане не до того было. И знаков она уже никаких не ставила. Ей было не до знаков.

«Дорогая мама Леша поедет копать клад а меня не берёт дорогая мама пускай он меня возьмёт…»

Вдруг слеза капнула на букву «м», и она стала вроде «ш». Потом капнуло на «и», и оно стало похоже на «а». Но Таня не обращала на это никакого внимания. Ладно, пускай! Пускай мама видит, до чего они её довели.

А Стасик и Лёша всё шептались в углу, как заговорщики. До Тани доходили только отдельные непонятные слова: «культурный слой… напластования… диаметр…»

Наконец они кончили шептаться. Стасик сказал:

— Будь здоров, боярин Алексей. Значит, завтра у школы к семи ноль-ноль. А там все на трамвае до метро. А там на автобусе до Шумилова.

Он подошёл к Тане:

— До свиданья, свет боярышня, не плачь!

— Сам боярышник! — сердито ответила Таня.

Как только за Стасиком захлопнулась дверь, Таня снова стала просить:

— Лёша, миленький, ну возьми меня!

Лёша насупил брови:

— Опять двадцать пять! Чудила ты, Танька! Вдруг гроза, дождь, мало ли что… Простудишься, захвораешь… Там будут одни наши шестиклассники. Ну при чём тут ты? Ну скажи: при чём?

— Ни при чём! Не простужусь! Не захвораю! И потом, никакого дождя не будет, по радио говорили.

Она замолчала, села на диван и стала тереть пальцем потёртый плюш. Потом она сказала:

— Я знаю: вот если бы папа тебе велел: «Лёша, возьми Таню!», ты бы сразу взял. Да?

Лёша искоса посмотрел на Таню. Она вытирала слёзы чернильными пальцами, и всё её лицо покрылось лиловыми разводами.

Лёше вдруг стало её жалко. Он сказал:

— Ладно, возьму. Только поди умойся, а то ты на зебру похожа!

Таня вскочила с ногами на диван:

— Правда? Возьмёшь?

И прыгнула с дивана прямо на Лёшу. Потом подхватила полотенце и побежала на кухню умываться. А Лёша достал заплечный мешок и начал укладываться.

Он взял еды, мыло, полотенце, компас, рулетку — всё, что полагается путешественнику.

Потом он пошёл на кухню, нашёл в углу заступ и стал его осматривать.

Таня повернула к Лёше намыленное до ушей лицо, приоткрыла один глаз и спросила:

— А мне где лопата?

— Ладно! Будешь копать моей!

И Лёша стал обматывать заступ чистой белой тряпочкой.