Рассказы о философах

РАДИ СЛАВЫ ОТЕЧЕСТВА (Александр Радищев)

Александр Николаевич Радищев (1749–1802) — писатель, поэт, философ-материалист. Свое основное философское произведение «О человеке, его смертности и бессмертии» Радищев написал в 1792 году в Илимском остроге. Он был хорошо знаком с философскими учениями французских и английских материалистов, а также с учениями немецких идеалистов XVIII века. Анализируя взгляды материалистов и идеалистов, Радищев всецело становится на позиции материалистов. Менее четко выражена его позиция в вопросе о бессмертии души. И все же Радищев был склонен считать, что вера в бессмертие души — «догадка», «мечтание». Истинное бессмертие человека — в его делах на благо Отечества.

Главная задача XVIII века?

— Уничтожение крепостного права в России. Идеал будущего общества?

— Республика.

Путь к новому обществу?

— Насилие, революция.

Ваш главный философский труд?

— «О человеке, его смертности и бессмертии». Учения каких философов вам известны?

— Демокрита, Платона, Аристотеля, Эпикура, Лукреция Кара, Бэкона, Гоббса, Спинозы, Декарта, Лейбница, Локка, Руссо, Гельвеция, Гольбаха, Пристли и других.

Где и когда написан вами философский трактат?

— В Илимске, во время сибирской ссылки. Утверждаете ли вы, что человек создан богом?

— Человек — венец сложений вещественных, брат всему на земле.

Чем отличается человек от прочих животных?

— Тем, что он не пресмыкается по земле, а смотрит за ее пределы и к силам умственным образован.

Что предшествует в мире человеку и его мыслям?

— Природа.

Существует ли что-либо за пределами природы?

— Догадки, фантазия. Кто управляет природой?

— Ее собственные законы. Законы движения. Кто сообщил ей движение?

— Движение ей сродно.

Что в человеке обладает способностью мыслить?

— Мозг.

Существуют ли в мозгу врожденные идеи? Правы Декарт и Лейбниц или Бэкон и Локк?

— Правы Бэкон и Локк — врожденных идей нет: все, что мы знаем, — результат опыта. Способен ли человек постичь истину?

— Чувства и мысли иногда вводят вас в заблуждение, но природа не обманывает нас. Человек имеет силу быть о вещах сведому.

Бессмертна ли человеческая душа?

— Учения о бессмертии души построены на догадках. В бессмертие можно верить, но доказать его нельзя.

Верите ли вы в бессмертие?

— Вера утешает, но бессмертие невозможно. Сенека сказал: «По смерти все ничто, и смерть сама ничто».

Ради чего человек должен жить?

— Ради славы Отечества. Ради чего не страшно умереть?

— Ради славы Отечества.

Никто, разумеется, не предлагал Александру Николаевичу Радищеву подобных вопросов ни устно, ни письменно. А если бы такая анкета и существовала, то он, пожалуй, нашел бы для ответов иные слова. Но «Путешествие из Петербурга в Москву» и трактат «О человеке, его смертности и бессмертии», в сущности, содержат подобные ответы.

Четыре вопроса были поставлены перед Радищевым по приказу Екатерины II палатой уголовного суда. Велено было узнать:

1. Он ли сочинитель книги?

2. В каком намерении сочинил ее?

3. Кто его сообщники?

4. Чувствует ли он важность своего преступления?

Речь шла о книге «Путешествие из Петербурга в Москву», которую Радищев напечатал в своей домашней типографии в мае 1790 года. В июне Радищев был арестован и заключен в Петропавловскую крепость, а 24 июля 1790 года палата петербургского уголовного суда вынесла ему смертный приговор на основании «Соборного уложения», составленного при царе Алексее Михайловиче в 1649 году. Примененный к Радищеву 1-й пункт 2-й главы «Соборного уложения» гласил: «Буде кто каким умышлении учнет мыслити на государское здоровье злое дело, и про то его злое умышление сыщется допряма, что он на царское величество злое дело мыслил и делать хотел, и такова по сыску казнити омертию».

Утверждая приговор палаты уголовного суда, Сенат на основании 2-го артикула воинского устава Петра I постановил «отсечь голову». В третий раз приговор (после постановления палаты уголовного суда и Сената) Радищеву объявили 19 августа. В этот день приговор был утвержден Государственным советом. 4 сентября Радищев узнал о «милости» Екатерины: смертная казнь была заменена ссылкой в Сибирь на десять лет.

Более года длился путь Радищева к месту ссылки, в Илимский острог. Вместе с двумя младшими детьми — восьмилетним Павлушей и девятилетней Катей (двое старших сыновей, Василий и Николай, были увезены братом Радищева Моисеем Николаевичем в Архангельск) и сестрой покойной жены Елизаветой Васильевной Рубановской он приехал в Илимский острог. Было начало января 1792 года. Стояли лютые морозы. Глубокий снег лежал на лесистых Илимских горах. Бревенчатые частоколы, которыми был обнесен острог, исчезли под сугробами. Рубленые сторожевые башни утопали в снежных ямах, к избам и конюшням вели прорезанные в глубоком снегу тропинки. Это была убогая застава на границе с безлюдьем и безмолвием. Страшно далекими казались отсюда Петербург и Москва. Надежда когда-либо вновь встретиться с друзьями и близкими, оставшимися на другом конце света, казалась зыбкой.

Почти две недели ушли на хлопоты по устройству жилья.

С грустью и восхищением смотрел Радищев на Елизавету Васильевну, которая с первого же дня взвалила на себя уйму забот. С грустью и сердечной болью — потому, что эта самоотверженная женщина добровольно последовала за ним в изгнание. С восхищением и нескрываемой радостью — потому, что ее присутствие, ее энергия вселяли в душу уверенность, что ссылка не погубит его.

В тот день еще с утра разыгрался буран. К ночи он не только не стих, но стал даже свирепее. Все окна были закрыты ставнями, двери плотно заперты. Стены, казалось, сотрясались от могучих порывов ветра. Где-то на крыше хлопала оторвавшаяся доска.

Елизавета Васильевна сидела в дальнем углу за печью, где лежали Павлуша и Катенька. Временами оттуда доносился шепот — это она успокаивала ребят, которым не давал, наверное, уснуть шум ветра. Радищев то прислушивался к их перешептываниям, то, задумавшись, глядел на слабый огонек над краешком жировой плошки.

Тьма и свет суть две противоборствующие силы. Тьма несет всему живому смерть. Свет есть источник жизни и сама жизнь. Что же сильнее, что вечно? Мильоны раз дано узреть человеческому глазу, что свет гаснет, что он держится только собственною силой. И сколько ни сжигал бы он тьмы, ее не убывает. Она возвращается столь же непроглядной и бесконечной, едва пропадает свет. Пропадает ли? Нет, никакая сила не может в природе пропасть, исчезнуть. Природа ничего не уничтожает. И небытие есть напрасное слово, пустая мысль. Безрассудный, безрассудный…

«Безрассудный! Когда зришь в превыспренняя и видишь обращение тел лучезарных, когда смотришь окрест себя и видишь жизнь, рассеянную в тысящу тысящей образах повсюду, ужели можешь сказать, что бездействие вещественности свойственно и движение ей несродно?.. Вещественность движется и живет… Движение ей сродно, а бездействие есть вещество твоего воспаленного мозга, есть мгла и тень. Сияет солнце, а ты хочешь, чтоб свойство его была тьма; огонь жжет, а ты велишь ему быть мразом…»

Он поднес кончик пера к пляшущему огоньку, и тот жадно потянулся к нему, лизнул его и опалил пушинки. Радищев хотел засмеяться, но только громко кашлянул, ощутив в груди ноющую боль, прислушался, не потревожил ли своим кашлем детей.

Человек зрит за пределы дней своих и видит там свою погибель и пустоту. Даже мыслью ужасно прикоснуться к тлению. Грешно ли, когда в изнемогающем сердце возникает надежда, что по смерти не все минется и душа не исчезнет? Разум дает человеку власть заглянуть в будущее, и бедное человеческое сердце вопрошает разум: что там?

«…Всякую мысль., всякую мечту мы тщимся поставить мер превыше. Где мы обретаем предел и ограду, так будто чувствуем плен и неволю, и мысль наша летит за пределы вселенныя, за пределы пространства, в царство неиспытанного. Даже телесность наша тщится вослед мысли и жаждет беспредельного. Таковые размышления побудили некогда сказать Архимеда: если бы возможно было иметь вне земли опору неподвижную, то бы он землю прекратил в ее течении. Дай мне вещество и движение, и мир созижду, вещал Декарт».

Как тут не возгордиться человеку в силе своей? Как не воспарить в мыслях в такие высоты, где лишь богу пребывать должно? Могуч человеческий разум, и вот сердце в надежде внимает ему и спрашивает: правда ли, что бессмертие — наш удел? Ответствуй, разум!

«Итак, исшел на свет совершеннейший из тварей, венец сложений вещественных, царь земли, но единоутробный сродственник, брат всему на земле живущему, не токмо зверю, птице, рыбе, насекомому, черепокожному, полипу, но растению, грибу, мху, плесне, металлу, стеклу, камню, земле. Ибо, сколь ни искусственно его сложение, начальные части его следуют одному закону с родящимися под землею. Если кристалл, металл или другой какой-либо камень образуется вследствие закона смежности, то и части, человека составляющие, тому следуют правилу».

Ко тела дробятся, разрушаются!

«Да… За смертию тела следует его разрушение. По разрушении же тела человеческого части, его составляющие, отходят к своим началам, а… действовать и страдать не перестанут, ибо не исчезнут… Следовательно, после бытия небытие существовать не может, и природа равно сама по себе не может ни дать бытия, ни в небытие обратить вещь, или ее уничтожить».

Что же из того? Какое в том утешение?

«Чувственность всегда является с мысленностию совокупна, а сия есть свойственна мозгу и в нем имеет свое пребывание. Без жизни и оне бы нам не были известны. Итак, возможно, что жизнь, чувствование и мысль суть действование единственного вещества, разбросанного в разнообразных сложениях, или же чувственность и мысль суть действие вещества отличного, в сложение которого однако же входит если не что другое, то сила электрическая или ей подобная… Давать телу человеческому душу, существа совсем от него отменного и непонятного, есть не только излишне, но и неосновательно совсем. То, что называют обыкновенно душою, то есть жизнь, чувственность и мысль, суть произведение вещества единого…»

Нельзя ли сказать и о душе, что по смерти тела она вступит в союз с другими стихиями, быть может, по свойству смежности, нам неизвестному, и произведет новое сложение, жизнь? Пусть я заблуждаюсь, но это дает мне надежду когда-нибудь соединиться с родными и близкими…

«Бедное, бедное сердце, ты уводишь меня в царство мечтаний…»

Порыв ветра был так силен, что, казалось, гром раскатился по небу. И память тут же воскресила картину из времени столь далекого и светлого, что сердце на миг замерло. С запада, с моря, надвигается, грохоча, туча, а он вместе с детьми бежит по зеленой мягкой траве к высоким темным соснам. И смех, смех!..

Он так резко опустил перо в чернильницу, что от взмаха его руки едва не погас огонек. Подождал, когда тот успокоится, и принялся писать: «Не с телом ли растет душа, не с ним ли мужает и крепится, не с ним ли вянет и тупеет? Не от чувства ли ты получаешь все свои понятия и мысли? Если ты мне не веришь, прочти Локка. Он удивит тебя, что все мысли твои, и самые отвлеченнейшие, в чувствах твоих имеют начало. Как же душа твоя без них может приобретать понятия, как мыслить? Почто бесплодно делать ее особым от чувственности веществом? Ты похож в сем случае на того, кто бы захотел дать душу носу твоему, дать душу уху, дать ее глазу, а в осязательности твоей было бы столько душ, сколько точек есть на поверхности твоего тела. Неужели на всякое деяние тела дадим ему душу?

…Скажи, о ты, желающий жить по смерти, скажи, размышлял ли ты, что оно не токмо невероятно, но и невозможно?

…Итак, о смертный! Оставь пустую мечту, что ты есть удел божества! Ты был нужное для земли явление вследствие законов предвечных. Кончина твоя приспела, нить дней твоих прервалася, скончалось для тебя время и настала вечность!»

Скончалось время? Настала вечность? И ветер лишь ощутимый бег более неподвластного мне, проносящегося мимо времени? О время, помедли, помедли на мгновение хоть едино! Впрочем, мчись, мчись! И если бы ты не разделяло меня с родными и близкими моими, ничто не смогло бы препятствовать моему свиданию с ними. Но если ты принесешь мне преждевременную погибель, то тогда, может быть, не здесь, но там?..

Он отложил перо и долго, подперев голову рукой, сидел с закрытыми глазами. То, что отвергала мысль, нашептывало сердце. Оно уводило его в царство мечты, чтобы заглушить душевную боль, рисовало перед его внутренним взором картины невозвратимые и несбыточные, звало в союзники разум. Тот пытался помочь сердцу, и не мог, потому что разум питает не надежда, но истина, не желаемое, но неизбежное.

«И верь, скажу, паки, верь, вечность не есть мечта» — это для утешения. Но вот истина: «Верь, по смерти все для тебя минуется, и душа твоя исчезнет».

«Жестокосердный! Ты лишаешь даже надежды претертую злосчастием душу, и луч сей единственный, освещавший ее во тьме печалей, ты погашаешь!»

Встала Елизавета Васильевна и подбросила в печь на тлеющие угли несколько поленьев.

— Уже утро, Александр, — сказала она, подойдя к нему и положив ему руки на плечи. — А ты еще не ложился… Я пойду открою ставень.

Когда Елизавета Васильевна, накинув на плечи шубу, вышла, он встал из-за стола и подошел к окну. Ставни снаружи со стуком распахнулись. Яркий солнечный свет ударил в лицо. За окном было тихо. Вьюга унялась. Радищев увидел заметенный снегом без единого следа двор.

— Смерть — это вот что, — сказал он себе, — это та ничтожная сумма, которую мы выплачиваем природе за жизнь, за право воплотиться навечно в мудрых мыслях и делах, достойных великого Отечества.