Рассказы о философах

Э. Юдин. СТАРЫЕ И НОВЫЕ ПРОБЛЕМЫ ДРЕВНЕЙ НАУКИ

Мы прошлись по портретной галерее великих философов прошлого. Наша «экскурсия» закончилась, и теперь самое время систематизировать впечатления, осмыслить увиденное. Давайте попробуем сделать это, попытаемся понять, что же за наука — философия.

Ф. Энгельсу принадлежат очень точные слова о том, что философия есть теоретическое самосознание эпохи. Как любой человек имеет определенное суждение о себе, так и каждая историческая эпоха определенным образом выражает понимание самой себя. Но теоретическое самосознание — это не просто совокупность мнений об эпохе, это попытка выразить то, что не всегда лежит на поверхности, это стремление понять самое важное, самое прочное в жизни человека.

То, что существенно и прочно, очень часто внешне бывает незаметно и даже может противоречить привычным, но поверхностным впечатлениям. Вспомните знаменитую ситуацию из мольеровского «Мещанина во дворянстве»: мсье Журден уже на склоне лет с большим удивлением обнаружил, что он, оказывается, всю жизнь говорил прозой. Такова вообще особенность всякого научного знания — оно заставляет нас новыми глазами смотреть на вещи, о которых мы до этого имели (если имели) совсем иные представления.

Но философии, может быть, еще труднее, чем многим другим наукам, потому что ее истины затрагивают не одну какую-то сторону действительности, а всю реальность, и не только реальность, но и способ ее восприятия. Сейчас нам трудно понять, почему люди так долго не могли согласиться с гелиоцентрической системой Коперника. Но ведь современники Коперника каждый день собственными глазами видели восход Солнца по одну сторону горизонта и заход — по другую: это простое наблюдение неопровержимо доказывало им, что Солнце меняет свое положение относительно Земли. Короче говоря, теория Коперника противоречила не только учению религии, но и совершенно очевидным для каждого фактам. И никакое непосредственное наблюдение не могло опровергнуть этих фактов: они опровергались совсем не очевидными в ту пору теоретическими соображениями. Потому-то потребовались многие десятилетия, чтобы восторжествовала истина.

Но ведь открытие Коперника меняло только астрономические представления людей. А каково же было, например, первым философам в Древней Греции, которые потребовали различать два рода знания — знание по истине и знание по мнению — и заявили, что доверия заслуживает только первое из них. Чтобы оценить необыкновенную дерзость такого заявления, надо вспомнить, что в ту эпоху весь опыт людей был сосредоточен в мифах и легендах. Какие бы фантастические сюжеты ни включал в себя миф, его содержание не вызывало никаких сомнений: человек не умел тогда различать объективное знание и вымысел; всякое знание, пришедшее из прошлого, автоматически выступало для него как истина. Философы же положили начало накоплению и развитию объективного знания — знания, которое подкрепляется не ссылками на авторитеты, а доказательствами, которое, следовательно, может и должно подвергаться проверке, испытанию разума.

Это был подлинный переворот в интеллектуальной истории человечества, положивший начало духовной культуре в том смысле, как понимаем ее мы с вами сейчас. Легко себе представить, какого огромного мужества потребовал этот переворот от тех, кто был его зачинателями. Примеров такого мужества немало в истории философии. По существу, каждый великий философ должен был совершить интеллектуальный подвиг, утверждая свою идею. Из рассказа о Сократе вы узнали, что платой за верность философскому убеждению бывала и жизнь, а история Джордано Бруно показывает, что путь к истине порою пролетал через костры инквизиции.

К. Маркс и Ф. Энгельс, открыв законы развития общества, бросили прямой вызов всему буржуазному строю, а созданная ими философия революционного действия стала духовным источником не только интеллектуального, но и гражданского, политического мужества для миллионов борцов за социализм. А титаническая фигура Владимира Ильича Ленина как философа! Гений пролетарской революции был необыкновенно смелым и решительным мыслителем, превыше всего ставившим истину. «Правда не должна зависеть от того, кому она служит» — вот его принцип, которым он руководствовался и в своей политической борьбе, и в своих теоретических работах.

Высочайшая духовная самоотверженность, интеллектуальное мужество и составляют главный предмет этой книги. Конечно, далеко не все служители мудрости (слово «философия» в переводе с греческого буквально означает «любовь к мудрости») были всегда и во всем правы.

Платон, например, заслужил бессмертную славу, открыв тот факт, что идеи, понятия живут своей особой жизнью, что понятие может отражать не только реально существующие, но и мыслимые предметы — такие, которых в действительности пока нет, но которые могут быть созданы на основе идеального плана. Только после этого стало возможно строить учение о познании и его законах, о творческом характере деятельности человека. Но эту гениальную мысль Платон многократно преувеличил и фактически оторвал понятия от того, что они обозначают, поставил их выше реальности и тем самым положил начало объективному идеализму — постоянному врагу материалистической философии, на точке зрения которой стоит марксизм-ленинизм.

Кант показал, что успех познания решающим образом зависит от того, насколько оно вооружено орудиями и формами мышления; этим он заложил одно из важных оснований современного учения о методах науки. Но и он сильно переоценил роль открытого им факта, склонившись к выводу, что между формой и содержанием познания лежит непреодолимая пропасть, делающая невозможным достижение объективной истины. Серьезные заблуждения есть и у других великих философов — предшественников марксизма.

Об этих заблуждениях никак нельзя забывать: они не были случайны и отражали либо неразвитость познания, либо узкую, ограниченную точку зрения определенных сил и слоев общества. Если великие истины науки завоевывали себе признание в трудной борьбе, то это тем более относится к истинам философии, в которых отражается понимание человеком самого себя. В силу своего фундаментального значения философское знание было и остается предметом не только научных споров, но и непримиримой идеологической борьбы.

Для нас, сторонников единственно научной марксистско-ленинской философии, эта точка зрения является самой важной. Но это, конечно, вовсе не означает, что в истории философии мы видим одно лишь кладбище ошибок. Через непримиримую борьбу идей в ней явственно просвечивает неугасимый и напряженный поиск истины. Каждый подлинно великий философ непременно оставил свой след в истории духовного развития человечества.

Героями этой книги стали далеко не все великие философы. Но так уж задумана эта книга. Ее главная цель — приоткрыть завесу над тайнами философии, сделать фигуры философов понятными и по-человечески близкими для тех, у кого впервые появился интерес к этой области знания. Если то, что здесь рассказано, покажется тебе, читатель, интересным, то на твой стол лягут потом и другие книги, более трудные, и, кто знает, может быть, ты пристрастишься к серьезному философскому чтению.

А пока попробуем посмотреть, что же осталось за пределами этой книги. И начнем мы с вопроса о том, что же все-таки представляет собой философия и каково ее место в системе человеческого знания? Вопрос это не простой, и для ответа на него лучше всего прибегнуть к сравнению.

Биолога интересуют законы, которым подчиняются живые организмы, химик изучает строение и законы превращения веществ, экономист занимается законами организации и развития общественного производства, в центре внимания кибернетика — разнообразные процессы управления. Следовательно, каждая конкретная наука отвечает на вопросы, которые относятся к вполне определенной сфере действительности: это либо «часть» окружающего мира (например, органическая жизнь, изучаемая биологией), либо определенный тип процессов, происходящих в нем (например, процессы механического движения, изучаемые физикой). Задавая вопросы, конкретные науки получают ответы на них в форме соответствующих законов — мы говорим о законах физики, законах истории, законах развития языка и т. д. Форма закона не случайна для научного знания, потому что только она позволяет не просто рассказывать о реальности, а находить в ней то, что повторяется, обладает устойчивостью.

Философия является частью теоретического знания, и потому ее тоже интересует прочное, устойчивое, повторяющееся.

Но при этом предмет ее интересов не ограничен одной какой-то областью действительности — философы стремятся формулировать универсальные законы, то есть такие, которые действуют повсеместно. С формулировки таких законов и начиналась философия. Помните рассказ о Демокрите? Этот философ построил одну из первых теоретических картин действительности в целом, изобразив ее как взаимодействие атомов. Это была не физическая, а именно философская картина, потому что в ней описывалось не само по себе движение атомов (этим гораздо позднее занялись физика и химия), а устройство вселенной.

Иными словами, Демокрит отвечал на вопрос о том, как устроен мир — мир в целом, а не какая-то его часть. Но великий абдерит мог лишь высказать гениальную догадку о том, что мир состоит из атомов, — у него не было средств доказать свое предположение. Современная философия в своих ответах на вопрос об устройстве мира использует огромный арсенал знания, накопленного конкретными науками.

Исследуя устройство мироздания, философ одновременно стремится определить и место, которое занимает в нем человек.

Вы яснее представите себе, о чем идет речь, если вспомните рассказы о Сократе и Эпикуре: для каждого из них высшая мудрость заключалась в том, чтобы организовать свою жизнь в соответствии с принципами разума, а знание о законах мироздания служило средством для достижения этой цели, позволяло выработать истинную, разумную перспективу.

Таким образом, философию интересует не столько мир сам по себе (этим занимаются конкретные науки), сколько отношение человека и мира, а еще точнее — совокупность этих отношений. Центральное место при этом занимает вопрос о природе, характере отношений человека и мира, или, выражаясь на философском языке, об отношении материи и духа (сознания). Этот вопрос Ф. Энгельс назвал великим основным вопросом философии. Смысл его заключается в том, чтобы определить «точку отсчета» в философском рассуждении.

Таких точек три: материализм исходит из того, что ведущая, определяющая роль в отношении «материя — сознание» принадлежит материи, миру реальных вещей, а сознание отображает этот мир; идеализм считает, что главным, исходным в этом отношении является сознание, вообще духовное начало (это может быть бог, «абсолютная идея», «мировой дух» или даже индивидуальное сознание, как у Беркли); дуализм полагает материю и дух равноправными, как бы параллельно сосуществующими.

В этой книге вы имели возможность познакомиться с представителями каждой из этих точек зрения. Но почему же оказалось невозможным прийти к согласию и выработать единую точку зрения на основной вопрос философии?

Чтобы понять это, мы должны обратить внимание на одно очень существенное отличие основоположений философии от фундаментальных законов и аксиом конкретных наук, таких, например, как аксиоматика Эвклида в геометрии. Постулаты эвклидовой геометрии формулируются, обсуждаются и принимаются в чисто логической плоскости, потому от них и не требуется ничего, кроме логической убедительности и внутренней непротиворечивости. А вопрос об отношении материи и сознания — это не чисто логический вопрос, на его решение оказывает влияние не только стремление к истине, но и вся система убеждений человека. Убеждения же в обществе, разделенном на классы, в решающей степени определяются тем, к какому классу принадлежит человек. Капиталист, например, убежден в незыблемости частной собственности и в необходимости эксплуатации человека человеком, тогда как пролетарий исходит из противоположных убеждений. Эта вот система убеждений и определяет конкретный способ решения основного вопроса философии.

Как показывает история философии, представители идей общественного прогресса обычно стояли и стоят на точке зрения материализма, а идеалистическую позицию занимают, как правило, представители реакционных общественных сил (хотя из этого правила и бывают исключения). На решение этого вопроса сильно влияет также наличие или отсутствие у философа религиозных взглядов и убеждений. В. И. Ленин недаром подчеркивал, что идеализм есть прямая дорога к поповщине.

Выходит, что решение основного вопроса философии опирается на множество условий и предпосылок. Потому-то он и занимает особое место в системе философского знания, выступает стержнем, вокруг которого завязана борьба идей в философии. Поскольку решение этого вопроса затрагивает не только чистую теорию, но и способ отношения человека к миру, его мировоззрение, постольку борьба за то или иное его решение выходит далеко за рамки чисто научных дискуссий — это есть борьба противоположных мировоззрений, противоположных партий в философии, а сама философия есть партийная наука.

Приняв ту или иную точку зрения на отношение материи и сознания, философ занимается немалым количеством других проблем. Его, например, всегда интересует вопрос о том, как устроен человек — не анатомия и физиология человека, конечно, а его духовное устройство: что он ценит превыше всего в самом себе, в окружающих людях, в обществе в целом, в природе; каковы принципы его отношения к другим людям; как он понимает смысл жизни. Нетрудно догадаться, что и здесь активно соперничают друг с другом различные точки зрения: представитель субъективного идеализма, например, отстаивает право личности на произвол, а материалист толкует личность как неотъемлемую часть общества, призванную служить идеалам общественного прогресса.

Эти споры далеко не всегда просты. Например, еще в эпоху раннего средневековья была сформулирована проблема свободы воли: волен ли человек выбирать свои поступки? Если сказать «да», то получается, что каждый ничем не ограничен в своем произволе и может делать все, что ему заблагорассудится; но тогда становится невозможным никакое разумное человеческое общежитие. Если же сказать «нет» (потому, например, что все действия человека считают результатом промысла божия), то получается, что человек не может нести ответственности за свои действия: ведь он был простым исполнителем чужой воли или рабом неподвластных ему обстоятельств.

Практически мы хорошо понимаем, что решение лежит где-то посередине, то есть человек одновременно и испытывает воздействие не зависящих от него обстоятельств, и располагает определенной свободой выбора в каждой конкретной ситуации. Но теоретически определить границы того и другого и, таким образом, установить пределы суверенитета личности очень не просто. Недаром вопрос о свободе воли дискутируется вот уже добрых полторы тысячи лет.

Вопрос о том, как устроен человек, породил целый комплекс философских дисциплин: это и этика — учение о принципах и нормах нравственности и о нравственном поведении личности; и эстетика — философское учение о прекрасном и законах красоты; и учение о ценностях человека и человеческой культуры; это, наконец, философская антропология — общее философское учение о сущности человека. Нужно только еще раз подчеркнуть, что в каждой из этих дисциплин вся система принципов в конечном счете определяется характером решения основного вопроса философии.

Есть в философии и другой комплекс дисциплин, которые объединяются ответом еще на один кардинальный вопрос — как устроено человеческое познание. Сюда входит — теория познания, логика и методология науки. Конечно, философию в первую очередь интересует научное познание — высшая форма познавательной деятельности человека. Здесь обсуждается и сама возможность познания, достижения объективной истины (это вы могли увидеть из рассказа о Канте), и происхождение теоретического знания (а эту проблему хорошо иллюстрирует спор Локка и Лейбница), и специфика языка, которым пользуется наука, и история развития ее основных идей и понятий.

Тут тоже важно предостеречь от упрощенных представлений. И в споре Лейбница с Локком, и в философии Канта были подняты очень сложные вопросы. В самом деле, позиция Локка в принципе, в исходной точке была правильной: наши знания действительно имеют своим источником опыт. Но это верно именно лишь в принципе. Разве можно непосредственно из опыта получить, например, представление об извлечении корня или возведении в степень? А способны ли одни только чувства дать нам знание о законе свободного падения? На оба эти вопроса приходится ответить отрицательно.

Все дело в том, что для Локка познание было чем-то вроде простого фотографирования действительности (потому-то он изображал сознание как tabula rasa — чистую доску, на которой отпечатываются данные органов чувств). Иными словами, получение знаний он рассматривал как естественную способность человека, в принципе подобную способности слышать, видеть, осязать предметы внешнего мира.

Но в действительности это не так. Житель Киевской Руси видел примерно то же звездное небо, что и наш современник, но человеку XX века глаза говорят значительно больше, и не потому, что они стали более зоркими — за тысячу лет органы чувств человека практически не изменились, — а потому, что у глаз появилась значительно более совершенная система ориентиров. Роль этих ориентиров выполняют астрономические знания, накопленные десятками поколений и усваиваемые в наше время любым мало-мальски грамотным человеком.

Сознание каждого конкретного человека мало напоминает чистую доску: еще до начала всяких самостоятельных действий на этой доске в той или иной форме уже «записан» исторический опыт предшествующих поколений, который как бы подсказывает, что и как надо видеть в окружающем мире. Отсюда следует, что способность познания не совсем «естественная» способность; органы чувств образуют ее необходимый фундамент, но для ее развития не менее, а даже более важен культурный фон, на котором развертываются «естественные» способности.

«Фотографический» подход к познанию наталкивается и еще на одну серьезную трудность. Если мысль просто копирует действительность, то как тогда объяснить творческую силу познания? И почему, например, теория относительности не могла быть «сфотографирована» во времена Архимеда? На второй из этих вопросов мы уже отчасти ответили: отображение внешнего мира зависит не от одних только органов чувств, но и от уже имеющегося, накопленного предшествующими поколениями знания, которое определяет глубину и способ проникновения мысли в действительность. Поэтому, в частности, для возникновения теории относительности был необходим определенный — и достаточно высокий — уровень развития физического знания. Однако и это еще не все. Как говорил В. И. Ленин, чтобы глубже отразить действительность, теоретическая мысль должна как бы отлетать от нее — отвлекаться от того, что кажется очевидным, и обнаруживать скрытую связь вещей.

Такой «отлет» совершил Коперник, создавая гелиоцентрическую систему. Такой «отлет» совершил и Галилей, проводя эксперимент для выведения закона свободного падения. В обоих этих случаях теоретические выводы противоречили данным непосредственного наблюдения: чисто зрительно совершенно очевидно, что Солнце вращается вокруг Земли, а тяжелые тела быстрее падают вниз, чем легкие. Значит, в этих случаях мысль должна была восстать против очевидного на уровне восприятия органами чувств, чтобы точнее отразить действительность. В таком вот восстании и заключен смысл того очень значительного «привеска» к деятельности органов чувств, который дает творческая деятельность разума. Этот привесок возможен потому, что разум вооружен не только данными органов чувств, но и историческим опытом человечества, запечатленным в системе научного знания.

Вот какого рода вопросами занимается теория познания — один ид главных разделов философии. Вы теперь видите, что эта наука действительно ставит перед собой проблемы, которые раскрывают универсальные, всеобщие свойства окружающего мира, человека и человеческого познания.

Но до сих пор мы говорили о философии вообще. А каковы особенности марксистско-ленинской философии — диалектического и исторического материализма, каково ее место в истории философии? В первом рассказе прочтенной вами книги вы встретились с молодыми К. Марксом и Ф. Энгельсом. То было самое начало истории марксизма и его философии.

Торжество марксизма знаменовало наступление совершенно новой эпохи в истории философии.

Маркс и Энгельс доказали, что не только в природе, но и в обществе действуют объективные, от сознания и воли людей не зависящие законы. Благодаря этому совокупная деятельность общества предстала как закономерный процесс движения к справедливому общественному устройству — к коммунизму. В противоположность утопистам, для которых важнее всего было придумать принципы справедливого общества, Маркс и Энгельс исходили из того, что новое общество может утвердиться только в результате деятельности самих народных масс, сознательно стремящихся к коммунистическим идеалам.

Но как, каким путем достигнуть этих идеалов? Ждать, пока все люди станут сознательными и по доброму согласию установят новый общественный порядок? Это тоже была бы утопия. Выход был подсказан опять-таки философскими соображениями. Материалистическая теория у Маркса и Энгельса была органически соединена с диалектикой — философским методом, начала которого разрабатывали еще древние греки, но в развитие которого особенно большой вклад внесли классики немецкой философии — Кант, Фихте и Гегель. Если философская теория отвечает на вопрос, что происходит в окружающем человека мире, то философский метод говорит о том, как изменяется этот мир и как, следовательно, должен понимать его познающий разум.

История философии показывает, что наивысшим ее методом является диалектика, по словам В. И. Ленина, наиболее богатое учение о развитии. Эти ленинские слова содержат краткую характеристику самой сути диалектики: она, во-первых, исходит из того, что движение, изменение, развитие составляют главное свойство всех предметов и явлений действительности и именно с этой точки зрения должны изучаться; во-вторых, она формулирует основные законы развития, среди которых надо особо выделить закон единства и борьбы противоположностей — ядро диалектики, как его определял Ленин. Следовательно, если мы хотим понять, как происходит развитие, то нам следует прежде всего выявить, какие противоположные стороны и тенденции лежат в основе этого развития; тогда нам станет ясной и его история, и его будущее.

Именно с таких позиций подошли создатели марксизма к общественному развитию. Они показали, что подлинный двигатель истории — это борьба противоположных классов, которая в конечном счете приводит к смене одних форм общественного устройства другими, вплоть до той поры, когда исчезнет деление общества на враждебные классы. Основной формой преодоления этой коренной противоположности является социальная революция — высшая форма творчества народа.

Так было доказано, что диалектика — это не только и не просто теоретическая конструкция, но теоретически точное отражение законов самой действительности.

Соединив материализм с диалектикой, марксизм раскрыл главную причину социальной несправедливости — наличие частной собственности и порождаемую ею эксплуатацию человека человеком; марксизм определил, на каких принципах должно основываться справедливое общественное устройство — коммунизм; наконец, марксизм показал, какие общественные силы и каким образом должны осуществить коммунистические идеалы, — это должны быть трудящиеся массы, возглавляемые рабочим классом и совершающие под его руководством социалистическую революцию.

Вот что означало превращение философии из орудия созерцания в орудие революционного действия. Надо ли говорить, что это потребовало коренной перестройки всей системы философского знания!

Переворот, произведенный Марксом и Энгельсом в истории философии, оказался настолько значительным, что именно этим переворотом датируем мы возникновение научной философии — диалектического и исторического материализма, а все предшествующие ее формы называем двнаучными.

Рассказать о Ленине как о философе — это значит написать огромную книгу, да и не одну. Вот уже более полувека его нет с нами, а философы продолжают находить в его работах все новые и новые идеи, поразительно созвучные нашему времени. Попробуем наметить здесь лишь несколько главных вопросов.

Пожалуй, нужно начать с того, что Ленин блистательно, гениально развил основной замысел философии марксизма — превращение этой философии в теорию революционного действия широких масс трудящихся. Он показал, что для успеха пролетарской революции необходимо соединить социализм с рабочим движением. Иначе говоря, нужно объяснить массе рабочих, почему она страдает при капитализме, какими должны быть подлинные цели ее борьбы и какими средствами можно достигнуть этих целей. Это и был единственно возможный путь превращения теории научного социализма в реальную программу борьбы рабочего класса и всех трудящихся за лучшее будущее.

Но каким образом осуществить это соединение социализма с рабочим движением? Владимир Ильич ответил: для такого соединения необходима особая организация революционеров — пролетарская партия, которая кладет в основу всей своей деятельности принципы научного социализма, становится во главе борьбы рабочего класса, привлекает к этой борьбе союзников пролетариата, ведет трудящихся к победе социалистической революции и затем руководит построением коммунистического общества.

Еще Маркс сформулировал идею о том, что философия должна служить орудием преобразования мира. После создания Лениным учения о партии эта идея стала реальной; ведь какой бы хорошей ни была сама по себе теория, ей еще надо проложить путь к умам и сердцам тех, кто будет осуществлять это преобразование мира. Пролетарская партия, созданная Лениным, и оказалась той силой, которая позволила решить эту задачу.

Теорию социалистической революции мы называем ленинской, потому что именно Владимир Ильич разработал ее основные принципы и руководил ее практическим осуществлением в нашей стране. Теория социалистического государства тоже ленинская, потому что Ленин значительно продвинул вперед основные положения этой теории, сформулированные Марксом и Энгельсом. И теория империализма носит имя ленинской — она вся, от начала и до конца, разработана им.

Все, о чем до сих пор шла речь, — это совершенно новые страницы и даже главы марксистского учения, написанные ленинской рукой. Но Ленин внес также исключительный по своему значению вклад в развитие тех отраслей философского знания, которые можно считать традиционными: новое определение понятия материи, учение об истине и ее видах; диалектическая теория развития, анализ ступеней познания; формы союза философии и естествознания, принцип партийности в философии; учение о практике как основании и критерии истины — вот далеко не полный перечень тех проблем, которые рассматривает В. И. Ленин в «Материализме и эмпириокритицизме», в «Философских тетрадях» и в других своих произведениях, специально посвященных философии.

В ленинском подходе к философским проблемам надо отметить два важных момента. Во-первых, Владимир Ильич с необычайной последовательностью проводит принцип партийности в философии. Он не просто спорит со своими противниками — хотя и это он делает мастерски, — а непременно доводит полемику до выяснения того, почему именно его оппонент занимает ошибочную позицию, чьим классовым интересам соответствует эта позиция. Каждому из вас наверняка придется еще подробно изучать ленинские труды по философии, и вы, несомненно, обратите внимание на то, что Ленин почти непрерывно с кем-то полемизирует, очень энергично отстаивая свою точку зрения и стремясь сделать ее максимально убедительной.

Во-вторых, философские (и, конечно, не только философские) работы Владимира Ильича отличает глубоко уважительное отношение к философской культуре прошлого. Раскройте «Философские тетради» — на любой странице вы увидите необыкновенно бережное отношение к тому или иному классику философии, стремление прежде всего с максимальной точностью понять самую сложную его мысль. И заметьте, это нисколько не мешает принципиальной критике ошибок любого авторитета. Такая позиция вполне естественна: для Ленина марксизм означает высшую точку развития философской и общественной мысли; с этой вершины должен быть хорошо виден весь пройденный путь, со всеми его успехами и заблуждениями.

Чтобы лучше представить себе характер работы, проделанной В. И. Лениным в философии, давайте рассмотрим один пример. «Материализм и эмпириокритицизм» написан в 1908 году, вскоре после поражения первой русской революции, а посвящен он в значительной своей части положению, которое сложилось в физике на рубеже XIX и XX веков. Откуда такая связь?

Дело в том, что в физике в это время происходил острейший кризис: новые опытные и теоретические данные, связанные прежде всего с открытием радиоактивности и проникновением внутрь атома, решительно подорвали способ мышления, который господствовал в этой науке с зарождения классической механики. Здесь рушились самые привычные и прочные представления.

Например, считалось, что объекты физики сначала должны быть обнаружены в опыте, в эксперименте, а потом уже следует искать математические выражения для их обозначения; теперь же оказалось, что физические явления могут сначала открываться как следствия из математических уравнений и только потом — к тому же не всегда сразу — находить подтверждение в опыте. Эти и им подобные изменения настолько перекроили мышление ученых, что ситуацию в физике справедливо характеризовали тогда как революционную.

Часть физиков и многие буржуазные философы пришли к выводу, что утверждение новых физических принципов и понятий требует отказа не только от принципов мышления классической физики, но и от основных положений материализма. Модными стали разговоры о том, что «материя исчезла, а остались одни уравнения», значительное влияние получили идеи агностицизма — утверждения о принципиальной непознаваемости мира. Одним словом, кризис в физике породил тогда у многих пессимистические настроения.

Пессимистическими настроениями была проникнута и немалая часть интеллигенции в России, в том числе и партийной. Правда, причиной их пессимизма было поражение революции 1905 года, а не кризис в физике. Но выводы делались примерно такие же, и суть их сводилась к неверию в общественный прогресс, в силу научного знания, в частности в справедливость марксистской теории общественного развития. Даже в партии большевиков некоторые пытались обосновать свое разочарование ссылками на модную тогда философию махизма, которая как раз и выросла из идеалистического толкования кризиса в физике.

Ленин показал, что революция в физике ломает не материализм, а старые, пришедшие в негодность принципы механистического мышления, что новая физика не может удовлетвориться старым, в общем-то довольно примитивным материализмом — ей нужен материализм, соединенный с диалектикой. Иначе говоря, революция в физике — это не поражение, а победа материализма, но материализма обновленного, вобравшего в себя новые важные данные науки. И это обновление осуществил Ленин. Идеи «Материализма и эмпириокритицизма» и в наши дни продолжают играть громадную роль в понимании существа тех процессов, которые происходят в науке. Можно даже сказать еще сильнее: сейчас, когда в гигантском организме науки практически беспрерывно происходят революции, значение ленинских идей стало больше, чем прежде; они объясняют смысл и направление этих революций.

В наши дни диалектический и исторический материализм превратился в самую массовую, самую популярную и авторитетную философию. Он составляет теоретическую основу политики всех стран социализма, всех марксистско-ленинских партий. Его систематически изучают многие миллионы людей, и не только в мире социализма, но и в капиталистических странах, в молодых государствах, которые встали на путь самостоятельного развития. И что самое главное, марксистско-ленинская философия основывает свой авторитет на последовательном служении принципам научной объективности и партийности.

Маркс, Энгельс и Ленин разрабатывали диалектический и исторический материализм в постоянной и непримиримой борьбе с буржуазной философией, со всеми ее школами и направлениями. Понятно, что в наше время борьба эта нисколько не ослабела. Скорее она стала еще более ожесточенной.

Накал ее объясняется в общем-то просто: борьба философских идей есть самый важный и решающий участок борьбы за умы и сердца людей, потому что именно философские взгляды определяют общую позицию человека в этом сложном мире — определяют его мировоззрение, способ оценки им окружающего мира, направление всей его деятельности.

Развитие буржуазной философии в конце XIX и в XX веке характеризуют два основных момента. Во-первых, происходит все более заметное расслоение этой философии на многочисленные школы, школки и направления, причем содержательные связи между ними постоянно ослабевают и практически уже сейчас утрачен общий язык.

Во-вторых, если прежде в буржуазной философии всегда так или иначе были представлены материалистические направления (хотя и не до конца последовательные), то теперь вся эта философия стоит на позициях идеализма. Подавляющее большинство буржуазных философов активно борется против марксизма-ленинизма и не скрывает своих антикоммунистических настроений.

Надо подчеркнуть, что после возникновения марксизма буржуазная философия не сумела выдвинуть титанов мысли, равных по своему значению великим представителям философской классики. Не сумела она создать и направлений, сопоставимых с наиболее значительными направлениями классического периода.

Но не нужно думать, будто буржуазная философия вообще перестала развиваться и разучилась ставить проблемы. Среди буржуазных философов всегда были и есть достаточно яркие фигуры, способные формулировать новые проблемы и вызывать к себе общественный интерес — иначе эта философия просто перестала бы существовать. Конечно, новые проблемы далеко не всегда правильно ставятся и почти всегда неправильно решаются. Впрочем, давайте лучше проследим это на нескольких примерах.

Еще в эпоху Маркса и Энгельса в Европе начало завоевывать популярность, особенно среди представителей естествознания, философское направление, которое получило название позитивизм (от латинского слова «позитивус», что означает положительный; это слово отражало направленность позитивистов на «положительное» знание, то есть на такое, которое ни у кого не вызывает споров). Основателями позитивизма были французский философ Огюст Конт (он и дал имя всему направлению) и англичане Джон Стюарт Милль и Герберт Спенсер. Ранний позитивизм прославился тем, что выступил против традиционной философии и призывал доверять только истинам, неопровержимо установленным наукой.

Что же касается фундаментальных философских проблем, таких, как отношение материи и сознания, установление всеобщих законов бытия, проблемы человеческой свободы и т. д., то они были объявлены в позитивизме вымышленными, фиктивными, лишенными смысла, поскольку на них нельзя дать однозначного ответа.

За попытки позитивистов встать «выше» материализма и идеализма, уйти от решения основного вопроса философии В. И. Ленин называл их презренной партией середины в философии.

Недолгая, но довольно значительная популярность раннего позитивизма среди научно-технической интеллигенции объяснялась очень просто: он выше всего ставил знания, получаемые в естественных науках, а их методы считал единственно заслуживающими уважения и подражания. В то время, во второй половине XIX века, такой идеал познания многим казался самым естественным. Был свой резон и в выступлении позитивистов против традиционной философии. Третируя философские системы прошлого, они справедливо высмеивали свойственную многим из них оторванность от реальной науки, их надуманный, чисто умозрительный характер и заявляли, что единственная задача философии — обобщать данные науки.

Но собственная программа позитивистов оказалась несостоятельной. Кризис классического естествознания заставил увидеть, что в развитии самого естествознания исключительно важную роль играют философские проблемы — те самые, которые вызывали такое презрение у позитивистов. Выяснилось, что всякая серьезная наука, сознает она это или нет, с необходимостью опирается на определенные принципы, которые носят философский характер.

Позитивизм Конта и Спенсера оказался бессилен перед этой новой ситуацией и потому довольно быстро сошел со сцены, а теперь и вовсе имеет лишь чисто историческое значение.

Но основная идея позитивизма оказалась очень живучей. Еще в конце XIX века она получает новое выражение — появляется так называемый второй позитивизм. Его наиболее заметные представители — австрийский физик и философ Эрнст Мах и швейцарский философ Рихард Авенариус. Созданная ими философская школа эмпириокритицизма (это название буквально означает «философия критического опыта») была подвергнута обстоятельной и резкой критике В. И. Лениным в книге «Материализм и эмпириокритицизм». От своих предшественников представители «второго позитивизма» отличались открытой защитой субъективного идеализма. В этом смысле они были сторонниками епископа Беркли.

«Второй позитивизм» тоже просуществовал недолго. Уже в двадцатые годы нашего столетия ему — на смену пришел «третий позитивизм», который чаще называют неопозитивизмом. Это направление и по сей день принадлежит к числу самых влиятельных в буржуазной философии, хотя теперь оно распалось на несколько различных школ. Неопозитивисты воскресили лозунги раннего позитивизма: они опять стали воевать с традиционной философией, начисто отвергая ее проблемы; еще резче своих предшественников потребовали строить все знание по образцу естественных наук, в первую голову — по образцу физики. По их мнению, физика — самая развитая и зрелая из наук, поэтому ее язык должен быть взят за образец и основу при построении универсального языка науки (программа построения такого языка получила название физикализма).

В создании неопозитивизма видную роль играли не только буржуазные философы, но и представители других областей знания, в частности физики и математики. Это сыграло свою роль: неопозитивисты уделили серьезное внимание изучению языка науки и ее методов. В этой области у них есть немалые достижения. Например, они исследовали различные виды научного объяснения, логическое строение научных теорий в естествознании, процедуры подтверждения и опровержения утверждений в науке, логическое строение языка в формальных науках (в первую очередь в математике).

Как и следовало ожидать, первоначальная программа неопозитивизма оказалась неосуществимой — он не сумел построить универсального языка науки, который годился бы для всех областей знания. Такая программа вообще утопична: каждая конкретная наука применяет и должна применять свои особые понятия и, следовательно, особый язык, которые отражают специфику изучаемого ею объекта и специфику применяемых ею методов. Можно, конечно, попробовать описать, например, экономику в терминах физики, но что даст такое описание? Мы попросту потеряем право говорить о том, что объектом нашего изучения является экономика.

Провал программы физикализма сделал современных неопозитивистов более умеренными. Теперь они уже не говорят о перестройке всех наук «под физику». Многие из них вынуждены признать, что у «вечных» вопросов философии все-таки есть смысл, что без этих вопросов не обойтись.

Что касается социально-политического лица неопозитивизма, то к нему остается полностью применимой ленинская формулировка о презренной партии середины, хотя в рядах неопозитивистов было и есть немало честных, искренних людей. Самым выдающимся из них был недавно скончавшийся английский философ Бертран Рассел — активный борец за мир, за социальную справедливость, пусть и не всегда последовательный в своих действиях. В целом философия неопозитивизма соответствует настроениям консервативной части буржуазного общества.

Неопозитивистскую философию можно, пожалуй, считать самой респектабельной и благополучной в современном капиталистическом обществе. Большая же часть школ современной буржуазной философии так или иначе отражает глубокий кризис, который сотрясает буржуазную культуру еще с конца прошлого века, с момента утверждения империализма, и пытается по-своему понять его. Помните, Энгельс называл философию теоретическим самосознанием эпохи. Эту роль выполняет и современная буржуазная философия независимо от того, каким именно оказывается вырабатываемое ею самосознание.

Времена свободного предпринимательства были эпохой восходящего развития капитализма и его культуры. Сама идея предпринимательства предполагала широкое и разностороннее развертывание активности человека — не всякого, разумеется, человека, а прежде всего буржуа, наделенного капиталом и властью; но ведь и буржуа себя мнил тогда подлинным представителем всего народа. Проявлению этой актрюности способствовали промышленное развитие и связанный с ним прогресс науки. Если и не вся, то уж наверняка значительная часть классической буржуазной философии в той или иной форме выражала это общее настроение неограниченной активности, пафос деятельности, направленной вне человека, на окружающий его мир.

Особенно это касается немецкой классической философии, которую иногда — и справедливо — называют философией активизма. Самым ярким выразителем этой линии был Иоганн Готлиб Фихте — непосредственный предшественник Гегеля. Его учение можно назвать философской теорией деятельности, построенной на принципах субъективного идеализма. Идеализм, как вы знаете, отличал всю немецкую философскую классику. Поэтому развитая ею философия активности имела в виду не всякую, а прежде всего духовную деятельность (вот почему представители этой философии не могли даже поставить вопрос о преобразовании материальных условий жизни людей, как это сделал марксизм).

Но так или иначе, а идея активности была одним из факторов, цементировавших буржуазную культуру. Когда же капитализм миновал стадию восходящего развития и вступил в эпоху кризиса, этот фактор утратил свою объединяющую роль. С одной стороны, пришли в движение широкие массы трудящихся, а их деятельность была направлена против основ капитализма и его культуры; таким образом, выяснилось, что далеко не всякая активность идет на благо существующим социальным порядкам. С другой стороны, сам по себе прогресс производства и науки не принес ожидаемых результатов: процветания всех людей, избавления от нищеты, страданий, болезней, невежества, — напротив, противоположности в развитии общества, его культуры и форм деятельности стали еще острее и нетерпимей.

На этой основе в буржуазную культуру все глубже проникает пессимизм.

В начале XX века появляется еще одна любопытная философская система. Ее создатель — австрийский врач-психиатр (после оккупации Австрии фашистами переехавший в США) Зигмунд Фрейд. О Фрейде и фрейдизме и в нашей, и в зарубежной литературе написано очень много. Его психологическая концепция подвергалась самой разносторонней критике, но главным образом за то, что в ней сильно преувеличено значение биологического начала в человеке, — по учению Фрейда, практически все значимые поступки человека совершаются под влиянием скрытых (порою очень глубоко) биологических мотивов.

И свою философскую концепцию Фрейд строил на тех же основаниях и, естественно, с теми же пороками. Но сейчас нам важно обратить внимание на один очень интересный момент. Концепция Фрейда тоже отразила кризис буржуазной культуры, кризис индивидуалистического активизма, хотя и сделала это в весьма своеобразной форме. Фрейд подчеркнул, что за фасадом мнимой рациональности действий добропорядочного буржуа стоят огромные пласты бессознательных мотивов и вообще сферы подсознания. И даже независимо от того, что этот вывод действительно оказался очень сильно преувеличен, он еще с одной стороны раскрыл несостоятельность буржуазного активизма, подорвал доверие к разумности начал всей буржуазной культуры.

Сравнивая фрейдизм с неопозитивизмом и неокантианством, важно отметить следующее: первые два направления все-таки продолжают ориентироваться на разум как на самое высокое проявление человеческого духа, а фрейдизм выдвигает на передний план неразумное, иррациональное начало в человеке и его культуре.

Из современных направлений философии, наиболее последовательно проводящих пессимистическую позицию, самым популярным на Западе продолжает оставаться экзистенциализм (название происходит от латинского слова «экзистенция», означающего существование; поэтому эту школу называют также философией существования). Как и всякое достаточно крупное направление в философии, экзистенциализм внутренне неоднороден. У него, в частности, есть атеистическое крыло, возглавляемое известным французским философом и писателем Жаном Полем Сартром (человеком очень сложной, путаной философской и политической судьбы), и религиозное крыло, широко представленное во Франции и в Западной Германии. К экзистенциализму близко примыкают некоторые деятели литературы и искусства на Западе. Например, экзистенциалистом был крупный французский писатель Альбер Камю, с этой философией был связан и Антуан де Сент-Экзюпери.

Философия экзистенциализма достаточно решительно и резко критикует буржуазную культуру. Экзистенциалисты считают, что техника и наука исказили, изуродовали подлинную сущность человека, превратили его в бездушное существо, способное лишь прислуживать машине. Резкой критике подвергают экзистенциалисты и всю предшествующую философию, ориентированную на научное знание, потому что наука имеет дело с безличным и безликим миром; она-то и уводит человека от самого себя, от своих действительных проблем.

Какое спасение предлагают экзистенциалисты? Философия, говорят они, должна отбросить мудрствование по поводу чуждых человеку проблем и вплотную заняться исследованием реального человека, его подлинного существования. Существование же человека, говорят они, вращается вокруг повседневных забот. Повседневное существование и должно стать главным пунктом философского анализа. Не материя и сознание, не законы объективного мира, а забота, ожидание, страх (прежде всего страх смерти) — вот основные понятия философии, по утверждению экзистенциалистов. Философия призвана содействовать превращению неподлинного, искаженного техникой и наукой существования человека в подлинное, то есть в такое, когда человек решает свои собственные, а не чуждые ему проблемы. Какими путями достигнуть подлинного существования? На этот вопрос разные экзистенциалисты отвечают по разному, но суть дела сводится к тому, чтобы человек прежде всего разобрался в самом себе, чтобы он проникся чувством внутренней ответственности.

Конечно, призывы к личной ответственности, освобождению от порабощающего действия буржуазных порядков, критика бездушности капиталистического общества очень импонируют многим на Западе, особенно представителям гуманитарной интеллигенции. Большое сочувствие встречает и пропаганда открытого, ясного и чистого общения между людьми.

И все-таки в целом программа экзистенциализма утопична и даже реакционна. Если капиталистическое общество враждебно человеку, то задача заключается не в том, чтобы отвернуться от него, как фактически предлагают сторонники философии существования, а в том, чтобы его революционным путем переделать. Иного пути нет, потому что в противном случае капитализм будет постоянно воспроизводить те самые условия жизни человека, которые так горячо критикуют сами экзистенциалисты. Отрывая свою программу от реальных проблем борьбы с капитализмом и его устоями, экзистенциалисты становятся на позиции субъективного идеализма и утрачивают перспективу подлинного освобождения человека.

Столь же реакционны и протесты экзистенциалистов против развития науки и техники. Надо сказать, что в этих протестах они не одиноки. Отношение к науке вообще стало одним из тех пунктов, по которым в современной буржуазной философии ведется очень активная борьба. Но экзистенциалисты в своей оценке занимают одну из крайних позиций: большинство из них безоговорочно считает именно науку ответственной за глубокий кризис буржуазной культуры, а саму науку рассматривает как силу, с самого начала враждебную человеку и его подлинному существованию.

Такую же позицию занимают практически и все другие направления современной буржуазной философии, которые отстаивают иррационализм, то есть так или иначе стремятся принизить разум человека. На противоположном полюсе в этом споре находятся представители неопозитивизма — для них в культуре нет ничего выше науки, но не всякой науки, а только естествознания, построенного на точных методах. Позицию неопозитивистов обозначают как сциентизм (от латинского слова «сциенциа» — наука, знания; сциентист — безусловный сторонник науки и только науки). А позиция экзистенциалистов и тех, кто разделяет подобное же отношение к науке, обозначается как антисциентизм (то есть безусловное отрицание науки).

Почему так важен этот спор и какова в нем позиция нашей, марксистско-ленинской философии? Дело в том, что спор о науке затрагивает много важных вопросов.

Два из них особенно значительны. Это, во-первых, вопрос о том, что лежит в фундаменте современной культуры и определяет ее развитие. Во-вторых, это вопрос о будущем человеческой цивилизации. И сциентисты и антисциентисты исходят из того, что наука играет исключительно важную роль в жизни современного общества, с той только разницей, что одни эту роль приветствуют, а другие возмущаются ею. Наука и в самом деле стала одним из оснований современной культуры. Кто же станет отрицать, что науке, и прежде всего науке, мы обязаны выходом человека в космос, покорением энергии атома, развитием современных средств транспорта и связи, великим множеством благ, предоставленных нам современной техникой! Наш век недаром называют веком научно-технической революции.

И все-таки обе спорящие стороны не правы в одном очень существенном пункте. И сциентисты и антисциентисты считают науку не только ведущим, но главным фактором развития современной культуры — на нее и только на нее возлагают вину за все беды одни и только с нею связывают свои упования другие.

В действительности наука, конечно, не так всесильна. В современном мире не существует единой культуры, а есть две культуры, противоположные по своему характеру, — буржуазная и социалистическая. И наука в каждой из них играет вовсе не одинаковую роль.

Да, и там и там наука служит техническому прогрессу. Но при социализме технический прогресс выступает как средство построения коммунистического общества, делает труд человека все более и более творческим, а при капитализме развитие техники делает человека все более и более беспомощным перед лицом капиталистической эксплуатации.

Стало быть, в бедах буржуазного общества виновата вовсе не наука, а сама природа капитализма, действительно враждебная человеку. С другой стороны, вопреки мнению сциентистов сама по себе наука не может вывести буржуазное общество из глубокого кризиса — для этого опять-таки надо изменить общественный строй. Опыт стран социализма убедительно показывает, что наука может быть и действительно является гармоничным элементом культуры, но культуры социалистической, а не буржуазной.

Из всего этого следует один принципиальный вывод: наука, конечно, совершенно неотделима от современной культуры, и потому отказ от науки был бы равнозначен саморазрушению культуры. Нечего уж говорить о том, что именно с наукой, и прежде всего с наукой, связываем мы надежды на решение энергетических, продовольственных проблем в современном мире, на защиту окружающей среды.

Но вместе с тем наука не подменяет и не может подменить собой всю культуру. В конце концов, занятия наукой лишь один из видов деятельности человека. Как и у всякой иной деятельности, у нее свои цели. А эти цели черпаются не из одной только науки. Ученые сами являются членами общества, в котором они живут и работают. Именно от общества получают они и стимулы своей деятельности, в нем находят идеалы, направляющие поиск истины.

Если учесть все эти сложные зависимости самой науки, то окажется, что к ней следует относиться значительно спокойнее, чем это делают и сциентисты и антисциентисты. Вот почему позиция тех и других равно неприемлема для марксизма-ленинизма — мы принципиально против как попыток уничтожения науки, третирования ее в духе реакционно-романтического индивидуализма (как это делают экзистенциалисты), так и попыток ее непомерного возвеличивания, приписывания ей того, чего она не может. Наука всегда служила и будет служить обществу, частью которого она является; поэтому и ее общественный эффект зависит прежде всего от того, в каком обществе она развивается.

Позиция социализма в отношении к науке определена XXIV съездом КПСС, который выдвинул исключительной важности задачу — органически соединить достижения современной научно-технической революции с преимуществами социалистической системы хозяйства. Иными словами, социализм твердо связывает свое будущее с наукой, но с наукой, которая рассматривается как решающее средство достижения наших общественных идеалов. Вот эта-то связь науки с определенными общественными идеалами, с целями общественного развития и есть подлинный предмет споров о науке. Этой же связью определяется и значение вопроса об отношении к науке в современной общественной борьбе, в столкновении двух противоположных идеологий — социалистической и буржуазной.

Мы с вами рассмотрели лишь некоторые из вопросов, которыми занимается философия. Вы, наверное, убедились в том, что в этих вопросах нет простых решений. Да иначе и не могло быть: ведь философию интересует самое важное в жизни человека — то, что составляет основание этой жизни. Но для пытливого ума философские проблемы не представляют неразрешимых загадок. Хотелось бы, чтобы именно такой вывод возник у вас после прочтения этой книги.