Рассказы затонувших кораблей

Сокровища русских императриц

Летом шхеры южного финского побережья — сама безмятежность. Поросшие соснами острова и выступающие из воды голые черные скалы тянутся на десятки километров. Тишину лишь изредка нарушают крики чаек, хлопки крыльев взлетающего лебедя, которого оторвал от изучения собственного отражения приближающийся теплоход, да щучьи всплески в камышах. Трудно поверить, что этот земной рай может принести зло. Сама мысль о том, что всего в двух-трех десятках метров под днищем круизного теплохода застыли на дне призраки прошлого — сотни затонувших судов всех времен и народов — кажется оскорбительной для ласкового островного мира.

Но приходит осень с ее жестокими ветрами, несущими над водой за многие километры от земли желтые листья берез, затянутое тучами темное небо опускается на самые верхушки островных сосен, и тяжелые волны с грохотом начинают вести свою многодневную осаду возвышающихся над водой гранитных крепостей. Оскаленными зубами дракона выступают из пены скалы, подстерегающие новые жертвы. Осень — время сбора урожая. И шхеры финского побережья на протяжении веков собирали свой страшный урожай — оказавшиеся в их власти корабли.

XVIII век — период самой обильной «жатвы» финских шхер. В 1703 году в восточной части Финского залива поднялась новая столица Российской империи — Санкт-Петербург. Прежде неизвестная европейским судоводителям часть Балтийского моря стала превращаться в одну из самых оживленных морских трасс в Европе. Первым по Неве в центр гигантской стройплощадки, которую представляла собой возводимая Петром I столица России, поднялся голландский галиот «Фрау Анна».

Его экипажем можно лишь восхищаться. Ведь на голландских морских картах Балтики начала XVIII века восточная часть Финского залива вообще не была обозначена, поскольку не представляла торгового интереса. Но даже если шкипер галиота раздобыл где-то шведскую или немецкую карту, вряд ли она могла ему серьезно помочь. Глубины и мели были показаны крайне приблизительно, контуры береговой линии и островов привели бы в ужас любого современного картографа, а самые надежные морские ориентиры южной Балтики — видимые издалека церковные шпили — вдоль северного побережья Финского залива практически отсутствовали: края эти были необжитыми, а немногие прибрежные церкви скрывались за гористыми островами и густыми лесами. Компас, надежно служивший в мировых океанах, в этом крошечном морском захолустье мог лишь навредить: многочисленные выходы железной руды на поверхность заставляли его стрелку указывать куда угодно, только не на север.

И тем не менее, голландский галиот сумел проложить маршрут в новую европейскую столицу.

Согласно легенде, царь был так счастлив, увидев первого европейского негоцианта, да еще из своей любимой Голландии, что, расцеловав шкипера, даровал ему невиданную привилегию: «Фрау Анна» навсегда освобождалась от всех сборов и налогов. Результат царской милости оказался роковым для судна и его экипажа. Владельцы галиота пытались максимально продлить его жизнь, пока ветхое судно не затонуло во время очередного рейса в российскую столицу.

Петербург, подобно гигантской воронке, втягивал все, что могла предложить ему Европа: от простых товаров — сахара, табака, красителей и вина — до предметов роскоши, поглощавшихся царским двором и соревновавшейся между собой в расточительности знатью. Спрос ограничивался лишь транспортными возможностями. И по новому «золотому» маршруту пошел поток судов из Европы. Долгое время лидерами в этой торговой гонке оставались голландцы, но ко второй половине XVIII века их обогнали англичане.

Записи Зундской таможни, где зафиксированы все суда, проходившие через Датские проливы в Балтику, показывают, как стремительно Петербург становился главным портом на этом море. Например, согласно регистру за 1774 год, на Санкт-Петербург прошло 210 судов, в то время как прежний абсолютный лидер региона — Данциг — встретил лишь 194 судна. Другие прибрежные города, в том числе Стокгольм, отставали от Петербурга еще больше.

Ослепительный блеск золота российской столицы, точно огонь гигантского маяка, светил шкиперам торговых судов, отплывавших из Амстердама и Лондона, Лиссабона и Любека в эту некогда самую глухую часть Балтийского моря.

Морское путешествие из Нидерландов в Петербург занимало до двух месяцев — судам иногда неделями приходилось отстаиваться в тихих бухтах, ожидая попутного ветра и спокойной погоды. Однако особенно задерживаться также было опасно: сентябрь приносил шторма, а в конце ноября Финский залив уже начинал покрываться ледовой коркой.

Кроме грузов, суда везли и пассажиров. Сотни европейцев, полных честолюбивых планов и радужных надежд, отправлялись в XVIII веке в Россию, где, по слухам, любой средний ремесленник мог быстро сколотить состояние, младший флотский офицер имел хорошие шансы взлететь до адмирала, а неплохой архитектор или скульптор получал возможность войти в историю. Счастье, если начало своего пути к деньгам и славе наш европейский путешественник успевал проделать до осенних штормов! Жаркий веселый август Западной Европы к концу путешествия переходил в мрачный октябрь восточной Балтики. Ветер по-разбойничьи свистел в обледеневших за ночь снастях, судно сотрясалось всем корпусом от ударов черных валов и кренилось так, что, казалось, каждый поклон стихии будет последним в его жизни. Шкипер пытался не упускать из виду берег и вместе с тем не подходить к нему слишком близко. Ни маяков, ни береговых огней, ни силуэтов городов на десятки километров пути — лишь ветер, волны и кромка черных лесов вдалеке. «Не сказки ли это, что где-то там впереди ждет гигантский город, такой же, как Лондон или Париж? Да есть ли в этой дикой стране, созданной гневом богов, хоть одно каменное здание? Живет ли в этой пустыне хоть один человек?», — подобные отчаянные мысли не раз пронзали путешественника, оказавшегося на борту торгового судна в финских шхерах на пути в Петербург.

Для кого-то очередной штормовой вал, со страшным грохотом обрушившийся на парусник, оказывался последним впечатлением в жизни, и корабль медленно опускался на дно, на вечную стоянку среди финских скал — так и не добравшись до блистательной петровой столицы. Но для тех, кто преодолевал этот самый тяжелый участок большого пути, открывался удивительный вид: на горизонте вырастал остров со множеством странных голых деревьев — это были корабельные мачты. Судно приближалось к острову-крепости Кронштадту. Многие европейские путешественники, в том числе и шведский король Густав III, прибывший в 1777 году в Петербург морем, писали о «лесе мачт» Кронштадта — вероятно, впечатление от стремительного броска из дикости в цивилизацию было необычайно сильным.

Кронштадт оставался позади, потрепанное штормами судно входило в Неву, путешественник на дрожащих от многодневной качки ногах сходил на берег, и дух у него захватывало. На этот раз не от ужаса, а от окружающего великолепия.

Особенно поражены бывали шведы, привыкшие к скромности и провинциальной тишине Стокгольма. Удивляли каменные набережные Невы, очень украшавшие город, но стоившие, вероятно, огромных денег; восхищали выходившие на реку каменные особняки знати с обилием скульптурных изображений. В Зоологическом саду Петербурга можно было увидеть слонов — больше нигде в Европе их не было. Кунсткамера предлагала поглазеть на самое большое в Европе собрание курьезов и уродов, бывших в те времена в большой моде. Летний сад с его статуями и фонтанами не уступал парку Версаля. Рынки и магазины ломились от невероятного количества товаров, а ремесленники и служанки, в том числе и шведские эмигранты, одевались очень богато, в шелка — невиданное великолепие для этой категории людей в европейских городах! Дамы были нарумянены как актрисы в театре. «У всех красные пятна на скулах, как у наших раскрашенных деревянных кукол», — писал один из шведских путешественников, раздраженный еще и сильным запахом лука и дегтя, от которого нельзя было скрыться. На широких площадях и перед торжественными дворцами были установлены качели, на которых под звуки балалаек и рожков раскачивались парни и девушки, что создавало впечатление причудливой смеси европейской культуры и восточного варварства. Шведов поражало количество пьяных на улицах и обычай русских целоваться при встрече. Русские традиции и моды захватывали и шведок. Шведский ученый Карл-Рейнхольд Берк встречал в Петербурге соотечественниц-служанок, привлеченных в российскую столицу высокими заработками и возможностью «развлекаться, прогуливаясь в головных уборах из парчи, и, не будучи осуждаемыми, вести легкомысленный образ жизни».

Пример праздничного излишества показывала императрица. Один из шведских путешественников, видевших ее, описывает Екатерину как «довольно высокую, но толстую и крепкую даму», не знавшую чувства меры в роскоши: «Голова ее в украшениях, спускающихся вплоть до подбородка, а на самом верху укреплен букет из драгоценных камней».

При дворе курили мало, но практически все жевали или нюхали табак. Роскошная табакерка считалась обязательным атрибутом женской и мужской экипировки.

Карета для жителей Петербурга была статусным символом. Богачи соревновались между собой в количестве запряженных лошадей, в великолепии карет и ливрейных лакеев, стоявших на подножках. Великаны с огромными усами пользовались особой популярностью.

«У меня от всего кружилась голова, все приводило меня в восхищение, словно крестьянина из Смоланда, впервые оказавшегося в незнакомом месте. Ибо мне еще не приходилось видеть такого движения в обоих направлениях; хотел перебраться на другую сторону улицы, но после получаса бесплодных попыток пройти между движущимися экипажами я потерял всякую надежду и решил в расстройстве вернуться восвояси», — писал шведский офицер Лоренц Нурденадлер, поступивший в 1784 году на русскую службу.

Драгоценным камнем в оправе Петербурга сиял Эрмитаж, где в рекордные сроки были собраны лучшие произведения искусства современных европейских и древних мастеров. Его художественная коллекция пополнялась с каждым годом, императрица Екатерина рассылала своих агентов по всем значительным аукционам Европы. Богатейшую в мире ценительницу искусств интересовало все: картины и фарфор, мебель и скульптуры, ювелирные изделия и серебряная посуда. Во время инвентаризации, проведенной в сокровищницах Зимнего Дворца в начале XX века, общий вес одних только серебряных изделий составил 22 тысячи килограммов. В основном это были заказанные на Западе сервизы и отдельные столовые приборы.

Главный поток сокровищ из Европы в Россию шел на судах, плывших вдоль финского побережья. Некоторые из них так и не сумели довезти свой драгоценный груз до гранитных невских причалов.

Одним из таких несчастливых кораблей стал голландский кофф «Фрау Мария», отправившийся 12 августа 1771 года из Амстердама в Петербург с грузом уникальных произведений искусства, купленных у наследников известного голландского мецената и коллекционера Геррита Браамкампа.

Когда Екатерина узнала, что этот преуспевающий лесопромышленник умер весной 1771 года, она попросила русского посла в Гааге князя Дмитрия Голицына порекомендовать ей знающих торговцев произведениями искусства, которые могли бы от ее имени принять участие в предстоящем аукционе. Высокий заказ был выполнен, и русская императрица стала обладательницей коллекции картин голландских художников XVII–XVIII веков, среди которых числились произведения лучших учеников Рембрандта и, возможно, самого великого мастера. Это были полотна маслом и офорты. Стоимость картин, по оценке шведского посла в Петербурге, составляла от 50 до 80 тысяч рублей: огромная сумма, если учесть, что каменный дом для шведского дипломатического представительства в центре Москвы оценивался не более чем в 20 тысяч рублей.

Дорогие покупки на амстердамском аукционе, где шла с молотка коллекция Браамкампа, сделали и приближенные императрицы. Новыми хозяевами картин стали канцлер граф Никита Панин, вице-канцлер князь Александр Голицын, граф Чернышев, граф Разумовский и еще ряд не менее важных сановников. Все эти сокровища были погружены в трюм коффа «Фрау Мария». Среди картин и драгоценностей скромно примостились покупки одного из богатейших людей России, заводчика Прокофия Демидова, увлекавшегося садоводством. Он приобрел в Амстердаме два ящика луковиц тюльпанов и семян цветов.

23 сентября, на одиннадцатый день плавания, судно достигло Хельсингёра и встало на якорь. Шкипер Рейнхольд Лоренц пересел на шлюпку и отправился на берег, выполнять неприятную, но обязательную процедуру: декларировать груз на датской таможне и платить пошлину. В одном из томов, которые велись на таможне, а сейчас хранятся в Государственном архиве в Копенгагене, можно прочесть весь список груза, от сахара и сыра до ниток для шитья и одежды — нет только сокровищ императрицы. Это объясняется тем, что датские короли в порядке «монаршей солидарности» освобождали от налога личные грузы венценосных особ, и таможня поэтому даже не вносила их в свои списки.

Расплатившись с датской короной, шкипер направил свое судно в Балтику, которая встретила его штормами. Бортовой журнал «Фрау Марии», хранящийся в городском архиве Або и переведенный на шведский язык в связи с юридическим разбирательством по поводу потерянного груза, так рассказывает об агонии этого судна, проходившей в шхерах неподалеку от Або:

«Четверг 3 октября… дул шквальный ветер, поэтому, чтобы удержаться на курсе, мы взяли рифы на марселе и закрепили его, затем, помолившись, направились к Норд-Осту от Норда, стремясь выйти на открытый фарватер. В половину девятого, хотя два человека находились на палубе, мы двигались вслепую и наскочили на мель. Мы решили, что вот-вот потонем, но огромная волна сняла нас с мели и оказалось, что судно еще держалось на плаву, но вокруг были скалы, от которых мы старались уйти. Тем не менее, мы напоролись на другую мель, удар оказался так силен, что мы потеряли руль и часть кормы; когда нам удалось сняться с мели, в корпусе открылась сильная течь, мы бросились к насосу, кинули носовой якорь, опустили лот, дна не достали, и тут с подветренной стороны появилась скала, с большим трудом удалось ее проскочить. Мы стали замерять глубину снова, под нами оказалось тринадцать саженей. Мы опустили якорь, который долгое время не мог зацепиться за дно, и нас несло до тех пор, пока якорный трос не выбрало до отказа, и тогда наконец судно остановилось, мы закрепили паруса и все бросились к насосу, вода стояла на уровне трех футов. Дул сильный ветер, и мы качали воду всю ночь, стараясь сделать все возможное.

В пятницу четвертого в семь утра наконец-то подул попутный ветер, но нас мотало между скал и мелей: ветер был переменным, небо в направлении Зюд-Веста было тяжелым, и мы поняли, что не сможем больше выдержать работу на насосе и спасти судно и его груз. Мы боялись погибнуть сами, поскольку не знали, как долго выдержат якорь и трос, тогда мы решили пересесть в ялик и лодку. Мы взяли с собой кое-какую одежду и еду, и, предварительно опустив второй носовой якорь, покинули судно. Мы добрались до скалы, сильно задувало, к полудню пришла лодка с пятью людьми, которые обещали нашему шкиперу привести столько народа, сколько можно было найти, ветер ослабел, мы не выдерживали больше находиться на скале, да и попутного ветра уже не было, и тогда мы с большим риском добрались до земли».

Попытки спасти судно и его груз продолжались еще неделю. Девять человек экипажа каждое утро возвращались со своей скалы на полузатонувшее судно и качали воду. Голландцам помогали три десятка местных жителей, приплывших на восьми лодках к месту аварии. Судовой журнал рассказывает о многочасовом откачивании воды, которая стала сладкой от растворившегося в трюме груза сахара, но все усилия были бесполезны. Насос забивался рассыпавшимися зернами кофе, через пробоины поступало больше воды, чем ее успевали сливать за борт. 7 октября судно уже погрузилось в море по самую палубу, и экипаж, поняв, что спасти «Фрау Марию» не удастся, принялся выгружать из трюма груз. Но там было полно воды, вытащить удалось лишь то, что лежало сверху. В ночь на 9 октября вновь подул сильный ветер, и утром следующего дня голландцы не увидели свое израненное судно. То ли его ночью сорвало с якорей и оно ушло в свой последний рейс, затонув где-то вдалеке, то ли «Фрау Мария» опустилась на дно там же, где стояла. Но петербургские владельцы не получили даже ту часть груза, что удалось спасти. Вступил в действие шведский закон, согласно которому все, что удалось вырвать у моря, подлежало продаже с аукциона. 25 процентов стоимости проданного отходило Северной Водолазно-спасательной компании — остальное считалось собственностью короны.

Издавна кораблекрушение было несчастьем для одних и радостью для других.

Жители прибрежных поселков и островов в Швеции и Финляндии столетиями рассматривали севшие на мель или налетевшие на скалу корабли как хороший дополнительный источник дохода, иногда даже помогая стихии уничтожить богатое купеческое судно, зажигая огни фальшивых маяков. Шведские властители боролись с этим так называемым «прибрежным правом», находившимся на грани пиратства, но так и не смогли окончательно усмирить алчность своих подданных. Оставалось лишь ввести эту сомнительную деятельность прибрежного населения в цивилизованное русло и сделать это с пользой для казны. Так возникли первые водолазные компании, которые в добровольно-принудительном порядке помогали терпящим бедствие на море. Окончательное оформление эта прибыльная сфера трудовой деятельности получила в 1729 году, когда были основаны Южная и Северная Водолазно-спасательные компании. Южная компания получила эксклюзивное право помогать «терпящим бедствие» вдоль всего шведского побережья вплоть до Карлсхамна. Далее была сфера деятельности Северной компании. Одним из владельцев и основателей этих компаний стал сын стокгольмского кузнеца Мортен Триевальд. Сколотив небольшой капитал, он вложил его в торговое судно, но вскоре обанкротился: корабль затонул. Тогда-то он и понял, что куда выгоднее и безопаснее спасать суда и их грузы, чем вкладывать деньги в рискованное судоходство. Стартовой площадкой для карьеры Мортена Триевальда стала Англия. Несколько лет он проработал на шахтах в Ньюкасле, одновременно занимаясь тем, что в наши дни называется промышленным шпионажем. Он запоминал и записывал все английские изобретения и открытия последнего времени в самых разных областях, от разведения пчел и гинекологии до физики и водолазного дела. На родину он вернулся гением, опубликовав все эти открытия под видом своих собственных. Представляя себя как члена Берлинской академии Естественных наук, Мортен Триевальд читал в Стокгольме лекции о мировых научных достижениях последнего времени, не забывая и о собственном скромном вкладе в науку. Его выступления пользовались такой популярностью, что вскоре вся страна знала его под именем «Капитан Механикус» — теперь можно было воплощать в жизнь давнюю коммерческую мечту. Вместе с тремя уважаемыми и богатыми соотечественниками, в числе которых был даже адмирал, «Капитан Механикус» основал Южную и Северную Водолазно-спасательные компании. Новые учреждения получили от короны эксклюзивное право спасать всех терпящих бедствие на море, получая в качестве возмещения 25 процентов стоимости судна и его груза. Прибрежные территории Швеции были разбиты на районы, во главе которых стояли так называемые водолазные комиссары. Часть потомков «тихих» пиратов прошлого — рыбаки и крестьяне, жившие в стратегических местах, там, где чаще всего происходили кораблекрушения, — были приняты на службу в качестве смотрителей. Остальные прибрежные жители стали добровольными помощниками Водолазных компаний, получая деньги за участие в спасательных работах.

Грань между спасением и ограблением по-прежнему была очень тонкой. Часто суда тонули на мелководье или их просто выбрасывало на берег, и владельцы грузов справедливо считали, что о спасении речи в этих случаях не шло: экипажи могли бы вполне справиться сами, без помощи слетающихся на добычу «водолазов». Суда, шедшие на Петербруг, были главной статьей прибыли Северной компании. В их грузах часто встречались предметы роскоши, изготовленные лучшими европейскими мастерами. В судебных архивах прибрежных финских городов хранятся десятки жалоб владельцев грузов на «водолазов», которых никто не просил о помощи. Но Стокгольм обычно не уступал просьбам даже самых влиятельных просителей. В 1782 году на мелководье неподалеку от Або, в том же самом районе, где погибла «Фрау Мария», разбилось голландское судно «Де Катерина», шедшее в Петербург. Среди местных жителей оно до сих пор известно под именем «Серебряного брига», благодаря своему драгоценному грузу. Серебро — вероятно, это были столовые сервизы — принадлежало одному из самых влиятельных людей в Голландии Людовику Хови, президенту общества судовладельцев, чьи корабли ходили на Балтику. Он через своего представителя в Стокгольме пытался обжаловать принудительную «разгрузку» судна Северной водолазной компанией, но так ничего и не добился. Даже крохи с петербургского стола были так велики, что корона не могла позволить себе пойти на уступки. Аукционы в Финляндии шли один за другим. Одежда и предметы быта, правдами и неправдами добытые «водолазами» с судов, шедших в Петербург, пользовались необычайной популярностью среди обеспеченной части общества. Еще никогда по улицам провинциальных финских городов не разгуливало столько дам и господ, одетых по последней парижской моде! И не беда, что их платья и чулки порой были кое-где заштопаны и пахли морской тиной. Сама мысль, что через несколько дней те же самые вещи могли красоваться на придворных российской императрицы, кружила головы сильнее тончайших французских духов (тоже, кстати, выловленных из моря).

Однако гибель «Фрау Марии» едва не прервала эти тихие радости провинциальной жизни. Еще никогда рядовое кораблекрушение не приводило к дипломатическому конфликту между Россией и Швецией!

Среди спасенных предметов, к радости завсегдатаев аукциона в Або, оказалось много элегантной одежды и предметов галантереи, зеркала в позолоченных рамах, табак и чай, голландцам удалось вытащить даже один ящик демидовских луковиц, но самые главные сокровища ушли на дно вместе с судном. «Одна большая картина в позолоченной раме и пять малых», как это значится в описи, составленной в суде Або после кораблекрушения, как выяснилось, императрице не принадлежали.

Императорский двор, получив сообщение шкипера «Фрау Марии» о несчастье, тут же принялся действовать. Поднять коллекцию Екатерины со дна, по мнению петербургских вельмож, не составляло труда. Ведь место гибели судна было хорошо известно, все случилось сравнительно недалеко от суши, а у шведов действовала большая, хорошо организованная Водолазная компания.

Канцлер Никита Панин, лично заинтересованный в извлечении груза затонувшего судна, отправил губернатору Або Кристоферу Раппе письмо, написанное по-французски.

«Монсеньор, — писал Панин, — нам только что стало известно, что голландское судно „Фрау Мария“, капитан Рейнольд Лоуренс, потерпело крушение в двух лье от Або. Среди груза этого судна находилось много сундуков с дорогими картинами, принадлежащими Ее Императорскому Величеству. Поскольку они очень чувствительны к повреждению и требуют ухода и обработки, я посылаю к Вам майора Тьера, который позаботится о них и обеспечит их дальнейшую транспортировку».

Просьбу Панина подкреплял своим обращением и шведский посланник в России барон Карл Риббинг, напоминая о большой любви русской императрицы к картинам.

На этом спокойная жизнь губернатора Або закончилась. Прибывший к нему майор Тьер потребовал вернуть русским вельможам принадлежавшие им вещи из спасенной части груза. Губернатор отказал, но пребывал в состоянии нервном и испуганном. Если бы он сделал для высоких русских сановников исключение, на него мог обрушиться гнев короля Густава III. Но кто знает, не возмутится ли король, дороживший хорошими отношениями с Петербургом, излишним буквоедством своего чиновника?

В письме шведскому посланнику в Петербурге несчастный губернатор оправдывается и просит объяснить приближенным императрицы, что «наши законы таковы, как может припомнить господин Барон и Посланник, что если груз какого-либо потерпевшего крушение судна оказывается спасен, весь он подлежит инвентаризации, оценке и последующей продаже на аукционе».

Но бравый майор продолжал требовать возвращения табака, книг и прочего имущества, купленного в Голландии русскими придворными, которые, как печально признавался Кристофер Раппе в письме шведскому посланнику, «не понимают наших шведских законов». Губернатор просил Риббинга обратиться к королю за уточнением, не следует ли, «в связи с политическими обстоятельствами» вернуть русским вельможам их покупки в нарушение закона.

Канцлер Панин и другие русские придворные уже было смирились с той странностью, что в Швеции законы играли столь важную роль, и изъявили желание приехать на аукцион, чтобы еще раз купить свою собственность. Но тут вмешался король Густав III. Он распорядился отдать требуемое вельможам, не выставляя ничего из их голландских покупок на аукцион.

Таким образом Швеция избавилась от одной из неприятностей, но оставалась другая. Императрица и ее приближенные настаивали на скорейшем подъеме купленных ими в Амстердаме картин. Наступила зима, и они высказывали шведскому посланнику опасения, что лед может сместить судно или повредить его корпус.

На карту была поставлена честь Северной Водолазной кампании, да и всей Швеции. Посланник Риббинг требовал от губернатора описать ему подробности предстоящей спасательной операции, чтобы успокоить осаждавших его первых лиц России.

Губернатор, как человек, далекий от водолазного дела, ответил легко и уверенно. Из Стокгольма следовало выписать водолазный колокол для погружений, а затонувшее судно можно подтащить к берегу, подняв его на тросах с помощью двух других кораблей. Нужно было лишь дождаться хорошей летней погоды.

Петербургской аристократии не пришлось стать свидетелем краха репутации Водолазной компании. Пиком компетенции ее специалистов было вскрытие с помощью специальных инструментов верхней палубы затонувших судов и извлечение через сделанные проемы доступного груза. Подъем судов при технических возможностях того времени был осуществим лишь в теории.

«Фрау Марию» попросту не нашли там, где видели в последний раз! Она таинственно исчезла, будто растворившись в глубинах. Водолазная компания объявила огромную премию за находку — в размере 600 далеров медью, что составляло приблизительно десятилетнюю зарплату матроса торгового судна. Вскоре эта сумма была повышена вдвое. Объявления были вывешены в местных церквях, в результате чего среди прибрежных жителей началось что-то вроде золотой лихорадки. Побросав свои привычные занятия, рыбаки и крестьяне бороздили район предполагаемой гибели судна на лодках, до боли в глазах вглядываясь в черную воду и забрасывая тросы с прикрепленными к их концам якорями-кошками.

В Або ждали счастливой вести два присланных Екатериной придворных художника, которые должны были сразу приступить к консервации поднятых со дна шедевров. Но все усилия оказались напрасны. «Фрау Мария» пропала, точно превратившись в сестру «Летучего голландца».

В конце концов искатели-любители были вынуждены вернуться к традиционным способам добывания хлеба. Водолазная компания также прекратила попытки найти судно с сокровищами. Как сообщал местный водолазный комиссар Пер Сунн, для того, чтобы дальнейшие поиски имели смысл, необходимо было воспользоваться 40–50 шхерными лодками с людьми. Обошлось бы это предприятие во много тысяч медных монет, но и в этом случае гарантии успеха не было. Водолазная компания соглашалась продолжить поиски лишь в том случае, если бы русский двор мог их оплачивать.

Но ни Екатерина, ни кто-либо из других владельцев затонувших сокровищ не проявили желания бросать свои деньги в воду. Они смирились с мыслью, что ценности утеряны навсегда. Водолазная компания и корона также не желали входить в сомнительные расходы. «Фрау Мария» принесла и без того хорошую прибыль. Одного только серебра было поднято десять бочек. А впереди ждали новые шторма, обещавшие новые подарки. Голландское судно с картинами русской императрицы было забыто на два столетия.

«Фрау Мария» всплыла из небытия уже в наше время благодаря еще одному затонувшему судну. Граф Никита Панин и сокровища русского императорского двора оказались замешаны и в этой истории.

В 1953 году финские рыбаки, ставя сети неподалеку от острова Борстё, расположенного во внешних шхерах в пятидесяти километрах от Або, наткнулись на неожиданное препятствие. Якорный трос зацепился за что-то на дне в открытом море, где никаких преград не должно было быть. Хотя трос удалось освободить, рыбаки настолько заинтересовались этой странностью подводного рельефа, что обратились за помощью к военным аквалангистам. Первое же погружение принесло разгадку: на глубине 42 метров покоилось превосходно сохранившееся старинное судно. Нижние части его трех мачт до сих пор стояли прямо, поднимаясь над палубой на двадцать метров. За одну из них и зацепился якорь.

Этим любопытство военных и рыбаков было удовлетворено: двадцатипятиметровый галиот без всяких украшений являлся, по всей видимости, рядовым торговым судном и на финнов не произвел никакого впечатления.

Так бы и продолжал этот корабль видеть сны о прошлом в подводной тишине и сумраке, если бы мир не потрясло открытие, сделанное в Швеции: в 1956 году был найден знаменитый военный корабль «Ваза». Сотни шведских аквалангистов-любителей бросились на поиски затонувших кораблей, мечтая о славе первооткрывателя «Вазы» Андерса Франзена. Уже найденные, но не исследованные корабли также стали объектами пристального внимания экскурсантов в масках и с воздушными баллонами на спинах. Одна из таких групп шведских энтузиастов и обратилась в 1961 году к финским властям с просьбой изучить находку рыбаков у острова Борстё.

Знали бы власти, что окажется в трюмах скромного морского извозчика — и разрешения на осмотр шведские любители, вероятно, ждали бы и поныне!

Выломав несколько палубных досок в кормовой части, аквалангисты заглянули в трюм, и поняли, что попали в пещеру Али-Бабы: судно везло сокровища! В первые же дни работы на поверхность были подняты 34 табакерки, поражавшие своей изысканной красотой и богатством. Очищенные от ила, они заблестели золотом и драгоценными камнями. Кроме готовых табакерок, изготовленных в стиле рококо парижскими мастерами, на борту судна были найдены ювелирные «полуфабрикаты»: десятки золотых и серебряных накладок, которые неизвестный мастер заказал во Франции для своего табакерочного производства. Золотые и серебряные часы английской работы, веера с драгоценными камнями — все эти находки воссоздавали ушедший мир аристократии XVIII века: сияющие бальные залы, изящных кавалеров в обтягивающих чулках и изысканных дам в высоченных напудренных париках. В плеске серых волн Балтики, казалось, слышались звуки чопорных менуэтов. О том, где следовало искать этот блистающий мир, говорила дощечка от ларца с остатками текста по-французски:

Кем были эти загадочные господин и госпожа, чья фамилия почти стерлась с деревянной дощечки? Кто был отправителем посылки, которой они так и не дождались?

Самые необычные находки были сделаны на палубе. Аквалангисты наткнулись на остатки легкой кареты — кабриолета и… на коньки, лежавшие в сундуке.

Коньки наводили на мысль о замерзших голландских каналах, а прочий груз — красители, вино, бумага, сыр — лишь подкреплял первоначальное предположение: у острова Борстё нашел свою последнюю пристань голландский корабль, направлявшийся в Петербург.

Но когда он затонул? Как он назывался? Кому предназначалась карета, в изысканной резьбе деревянных деталей которой угадывалось высокое общественное положение заказчика? Ответы на эти вопросы найти на дне не удалось. Оставались архивные поиски. Финский историк Кристиан Альстрём взялся за раскрытие тайны погибшего «голландца».

Предметы, найденные на корабле, говорили о том, что он затонул между 1745–1755 годами. При таком временном разбросе поиски в архивах Зундской таможни были бесполезны. В середине восемнадцатого века в Балтику проходило около двух с половиной тысяч судов в год, в основном голландских, значит, выбирать пришлось бы среди более двадцати тысяч кораблей. Ключ к решению был найден благодаря уже известной нам Водолазной компании и ее сомнительному бизнесу. Хотя сокровища, обнаруженные в легкодоступных местах затонувшего судна, говорили о том, что богатая добыча прошла мимо водолазов, существовал шанс, что какие-то предметы с него смыло волной на берег, и они пришлись по вкусу хозяйственным местным жителям. Предположение оказалось верным. В городском архиве Або Кристиан Альстрём наткнулся на протокол аукциона, состоявшегося в феврале 1748 года. С молотка ушло содержимое вынесенного на берег сундука с «несколькими предметами поношенной верхней одежды — и полотняного белья». В сундуке были обнаружены также «немецкий сборник псалмов, один французский и один немецкий молитвенник», пополнившие домашние библиотеки участников аукциона. В протоколе говорилось, что сундук был частью груза судна, затонувшего прошлой осенью. Остров Борстё находился в районе кораблекрушения, указанного в архивном документе.

Зная не только год, но и сезон гибели судна, перевозившего кабриолет, можно было искать его следы в записях Зундской таможни. Но архивного следопыта ждало разочарование. Среди прошедших в Балтику в сентябре-ноябре 1747 года голлландских судов не было того, чей груз мог соответствовать содержимому таинственного галиота.

Точно по наитию, исследователь решил просмотреть список шведских и русских кораблей за тот же период, и нашел «подозреваемого». Петербургский шкипер Карл Паульс Амель направлялся домой из Амстердама 15 октября 1747 года с грузом колониальных товаров. Предметы роскоши в таможенном списке не были перечислены, но на них указывала замаскированная глава — «мелочь», за которую капитан заплатил 60 процентов от общей суммы таможенной пошлины!

В отдельной пачке документов, касавшихся товаров, освобожденных от пошлины, обнаружилось письмо датского короля Фредерика V, в котором он просил уведомить Никиту Панина, бывшего тогда российским послом в Копенгагене, что «посланный из Амстердама со шкипером Карлом Паульсеном Амелем кабриолет с принадлежностями, упакованный в три ящика», предназначенный для личного пользования российской императрицы, освобождается от таможенных пошлин, дабы «оказать вышеупомянутой русской императрице наше внимание». Итак, заказчицей коляски была дочь Петра I, императрица Елизавета!

Королевское письмо датировано четвертым декабря 1747 года. Следовательно, судно задержалось в Дании более, чем на месяц. Неизвестно, была ли вызвана столь длительная стоянка спором шкипера с таможенными властями из-за кареты, или непрекращавшиеся шторма задержали судно, но только к побережью Финляндии оно подошло, когда залив начинало сковывать льдом. Коньки, оказавшиеся на палубе, точно навсегда застывшая стрелка термометра указывали на погоду в те злополучные дни. Скорее всего, один из последних в том году штормов взломал тонкую корку льда и отправил на дно судно со всем экипажем. Аквалангисты обнаружили неподалеку от корабля человеческие кости. Печальная находка была сделана и в каюте — там нашли части скелетов двух людей, молодой женщины и мужчины средних лет.

Это были пассажиры, стоявшие на очень высокой ступени общественной лестницы, — об этом позволяли судить предметы их туалета, но ничего больше узнать о них так и не удалось. Был ли это высокий русский сановник с юной супругой, настоявшей на возвращении из Европы к началу зимнего бального сезона в Петербурге, или, может, богатый немецкий или голландский предприниматель, у которого были дела в России, решил показать своей дочери чудо европейской архитектуры, выстроенное в варварской стране на болотах, нам так и не дано узнать. Среди местных рыбаков на Борстё бытует легенда о собаке, которая воет со скалы вблизи того места, где погибло это судно. Кости комнатной собачки были найдены в каюте, где ехали таинственные пассажиры.

Ответ на то, как называлось погибшее судно, нашелся в архивах Амстердама. Это был «Санкт Микаэль» («Святой Михаил»), прибывший из Петербурга в Амстердам 19 июля 1747 года с грузом традиционных русских товаров, в том числе икры. Обратный путь стал для «Святого Михаила» последним.

Сокровища этого судна поистине неисчерпаемы. Работы на нем продолжаются до сих пор, и каждый летний сезон приносит новые удивительные находки. Оказалось, что в трюме «Святого Михаила», аккуратно упакованные в мох, лежали уникальные кофейные и чайные сервизы, изготовленные из Мейсенского фарфора. Были найдены также декоративные фарфоровые фигурки зверей, пастухов и пастушек, которые в XVIII веке служили украшениями стола. Эти превосходно сохранившиеся изделия — настоящие произведения искусства, даже в музейных собраниях мира их не так много, а в странах Северной Европы такой богатой коллекции прежде не было.

Но самым захватывающим подарком, который «Святой Михаил» преподнес археологам, стала находка «Фрау Марии»!

Разыскивая в 70-е годы в Госархиве Финляндии документы, связанные со «Святым Михаилом», Кристиан Альстрём наткнулся на микрофильмы, присланные из Государственного архива в Стокгольме. Сотрудники архива сказали, что там могут содержаться переснятые документы, касающиеся «Святого Михаила». Но оказалось, что речь шла о другом судне. Это были материалы переписки шведских властей с русским двором по поводу «Фрау Марии». Захватывающая история с картинами русской императрицы, прочно забытая и в Швеции, и в Финляндии, снова стала актуальна, а сокровища «Святого Михаила» подстегнули к поискам этого еще более заманчивого корабля.

Летом 1999 года группа финских аквалангистов-любителей, вооружившись современным сонаром и архивными сведениями, собранными Кристианом Альстрёмом, отправилась на поиски «летучего голландца», исчезнувшего в штормовую ночь с девятого на десятое октября 1771 года. На этот раз «Мария» не стала играть в прятки с людьми. Уже на третий день поисков сонар показал изображение затонувшего судна, похожего по размерам на «Фрау Марию». Аквалангисты смогли подтвердить правильность предположения. На сорокаметровой глубине стоял корабль с двумя устремленными вверх мачтами. Время не оставило заметных следов разрушений на его корпусе, а отсутствующий руль стал главным опознавательным знаком, подтверждавшим что этот 25-метровый кофф — действительно «Фрау Мария».

Превосходное состояние судна и стало главным препятствием для исследования его трюмов. Ведь оставался шанс на то, что какая-то часть коллекции Екатерины могла сохраниться.

Как осмотреть картинную галлерею, полную шедевров, в которой от неосторожного шага могут рухнуть потолки? Как вынуть из гробницы египетскую мумию, которая при прикосновении может рассыпаться в пыль?

Похожие неразрешимые вопросы встали перед финскими аквалангистами. Мировая практика еще не знает опыта извлечения и консервации картин, пролежавших на морском дне более двухсот лет.

Глиняная бутылка, свинцовая печать с гербом города Лейдена, три голландские глиняные трубки, цинковый брусок — вот и все, что было поднято с палубы «Фрау Марии». В трюмы этого судна, где могут находиться полотна самого Рембрандта, аквалангисты заглядывать пока не решались.

Но войти в этот филиал «Эрмитажа», скрывающийся на сорокаметровой глубине, все же придется. Сохранились ли полотна, или время и вода уничтожили их, — сенсация в любом случае состоится. Слишком много ценностей — не только картин — должно находиться в трюме «судна императрицы».

Но не только грузы «Святого Михаила» и «Фрау Марии» представляют ценность. Эти корабли так хорошо сохранились, что сами по себе могли бы стать музейными экспонатами. Наверное, даже двум самым знаменитым русским императрицам — Елизавете и Екатерине — было бы любопытно взглянуть на два этих «морских грузовика», которые так и не довезли до Санкт-Петербурга заказанные ими товары.