Рассказы затонувших кораблей

Воды смерти вокруг острова мира

Первого августа 1914 года шведский военный корабль, несший патрульную службу на Балтике, перехватил телеграмму, поставившую крест на прежней мирной жизни. Германия объявила войну России. Общеевропейская катастрофа стала фактом. До этого момента мало кто предполагал, что 19-летний сербский студент Гаврило Принцип, застреливший в Сараево месяц назад наследника австрийского престола эрцгерцога Франца Фердинанда даст своим выстрелом сигнал к началу общеевропейской схватки. Даже вступление Австро-Венгрии в войну против Сербии воспринималось как обычный локальный конфликт. Но перчатка, брошенная Германией России, поставила под ружье половину Европы. Швеция, Норвегия и Дания, объявившие себя нейтральными, оказались крошечным островком мира, окруженным двумя противостоящими военными блоками — Великобританией, Францией и Россией с одной стороны и Германией, Австро-Венгрией и Италией — с другой.

В воскресенье второго августа над всей Швецией плыл тревожный звон колоколов — нации сообщалось о наступлении новых непредсказуемых времен. Перед входами в магазины выстроились очереди: домохозяйки скупали соль, спички, мыло, муку, хлеб и картошку. Их мужья, оставив мирные занятия, отправились на пятидневные военные курсы ландсторма — народного ополчения.

Нападения можно было ожидать откуда угодно: боялись и немцев, и англичан, и русских. Но традиционный враг — Россия — все же казался наиболее вероятным агрессором. Социалисты и либералы, все предвоенные годы убеждавшие нацию в том, что Швеции никто и ничто не угрожает, а государственные средства нужно тратить на борьбу с бедностью, были посрамлены. Правота оказалась на стороне тех, кого клеймили как милитаристов — консерваторов во главе с королем Густавом V. Они призывали укреплять оборону, они требовали миллионы на перевооружение флота.

Благодаря их усилиям Швеция могла выставить против агрессора не только ополченцев в архаичных треуголках. Самым сильным аргументом против нападения на Швецию должны были стать три новейших броненосца, строительство которых подходило к концу. Это были так называемые усиленные корабли — Ф-лодки — «Сверье», «Густав V» и «Дроттнинг Виктория». Поначалу планировалось построить лишь один броненосец, но либералы и социалисты провалили проект. Нация раскололась. Рабочие, проникнутые идеями пролетарской солидарности, были против строительства броненосца, средние классы, аристократия и крестьяне поддерживали идею сильной обороны. Делом пробуждения народа ото сна занялся знаменитый путешественник Свен Хедин, считавший, что русское нападение — лишь вопрос времени. В 1912 году он написал брошюру «Слово предупреждения», изданную небывалым тиражом в миллион экземпляров. Художественное описание Стокгольма, захваченного казаками, соседствовало с геополитическими рассуждениями автора: «Выход Петра I на берега Балтики и потеря прибалтийских провинций стало первым шагом. Завоевание Финляндии — вторым. Третий шаг происходит на наших глазах, когда Финляндия превращается в русскую провинцию, подобную любой губернии в царских владениях».

«Мы находим средства, чтобы пить на 168 миллионов в год, но начинаем жаловаться, как только речь заходит о выделении 3,8 миллионов на строительство броненосца», — возмущенно писал Свен Хедин.

Призыв путешественника лег на подготовленную почву. Газеты уже успели напугать читателей предстоящим русским вторжением, объявив новгородских крестьян — точильщиков пил и ножей, каждое лето бродивших по шведской провинции с предложением своих услуг — шпионами российского Генштаба, изучавшими район будущих боевых действий. Несмотря на то, что все усилия обнаружить скрывавшихся под личиной неграмотных крестьян блестящих офицеров Генштаба провалились (лексику точильщиков исследовал даже профессор-языковед Лундского университета), многие в Швеции верили в газетную пропаганду.

Правительство отказалось выделить деньги на строительство броненосца. Тогда народ сам построит его! По всей стране развернулась невиданная кампания по сбору средств.

вдохновляла соотечественников на финансовые жертвы писательница Анне Окерйельм.

Когда собранные средства подсчитали, оказалось, что кампания принесла почти тринадцать с половиной миллионов крон. Этих денег хватило не на один, а на три броненосца, и даже осталось на строительство трех минных тральщиков.

Но вступить в бой этим, как и другим шведским кораблям, так и не пришлось.

Швеция торговала со всеми воюющими сторонами, и на Балтике все годы войны шло движение по двум главным маршрутам. Из Люлео вдоль побережья Швеции двигались в Германию немецкие и шведские транспорты, груженные железной рудой, а по Ботническому заливу курсировали между Швецией и Финляндией суда, доставлявшие в Россию военные грузы — прежде всего это были станки и материалы для железнодорожного строительства. И французы, и англичане, и немцы сидели в окопах, обшитых шведскими досками, немецкие и русские дивизии маршировали на фронт в шведских сапогах и ботинках. Война оказалась выгодным бизнесом, хотя и сопряженным с определенным риском.

«Шведский журнал» писал почти эйфорически: «Если мы как следует распорядимся нашими возможностями, война откроет нам, по крайней мере сейчас, очень хорошие перспективы».

Германии была жизненно необходима шведская железная руда, поставки которой доходили до трех миллионов тонн в год, но те же шведские пароходы, следовавшие в Россию или Великобританию, встречали на своем пути немецкие минные поля или подводные лодки. На трассе между Люлео и портами Германии пароходы подвергались опасности со стороны англичан и русских.

В территориальных водах Швеции эти пароходы находились под защитой шведских военных кораблей, которым не раз приходилось залпами своих орудий отгонять увлекшихся охотой за транспортами англичан, немцев и русских.

За годы войны было пущено на дно около пяти тысяч торговых судов — 280 из них были шведскими.

Взрывы гремели не только в шведских территориальных водах, но и на суше.

Уже в первые дни войны Германия потребовала от Швеции погасить все маяки вдоль побережья страны, чтобы затруднить ориентацию кораблей противника, а также заминировать шведскую сторону в проливе Эресунн, через который в Балтику могли проникнуть британские подлодки. Стокгольм поначалу отказался нарушить принципы нейтралитета, но когда германская эскадра устроила показательные стрельбы по одному из шведских маяков, разрушив его верхнюю часть, шведы стали более сговорчивыми.

Требованию Берлина о минных постановках Швеция сопротивлялась почти два года. Но после того, как опасения немцев подтвердились и через Эресунн в Балтику по пятиметровым глубинам буквально проползи пять британских подлодок, шведские минные заградители намертво заперли пролив. Эта операция вызвала ярость в Великобритании, где действия Швеции восприняли как откровенно враждебные, но Стокгольм был вынужден пойти на риск из экономических и политических соображений. Британские подлодки столь эффективно топили транспорты на «железной линии» Люлео — Германия, что в ежедневном движении стали возникать перерывы в несколько недель. Без поставок шведской руды, по оценке британских экспертов, Германия не продержалась бы дольше двух лет.

Второй раз снаряды свистели над Швецией второго июля 1915 года. На этот раз обстрел вели не германские, а российские корабли. Почти все силы Балтийского флота, в том числе крейсеры «Баян», «Богатырь», «Олег» и «Адмирал Макаров», отправились в набег на Мемель (сегодняшнюю Клайпеду). Это была политическая акция, призванная вызвать недовольство войной в Германии и в то же время укрепить патриотизм жителей России, где уже вовсю шла антивоенная революционная пропаганда. Но поход провалился. В густом тумане корабли потеряли друг друга, о нападении на город при нулевой видимости нечего было и думать. Эскадра легла на обратный курс, когда радисты российских кораблей перехватили шифровку, посланную командующим немецкой эскадрой Иоханнесом фон Карпфом в штаб флота. Немецкий адмирал докладывал о произведенных минных постановках в Финском заливе, сообщал свои координаты и маршрут следования. Германское военное командование не знало, что русские имели ключ ко всем немецким шифровкам. Еще в первый месяц войны русским водолазам удалось поднять с борта затонувшего немецкого крейсера «Магдебург» книгу шифров «Сигналбух дер Кайзерлихен Марине нр 151». Командующий Балтфлотом адмирал Эссен объявил выговор водолазам за плохую работу, из чего немцы сделали вывод, что шифры так и остались на дне. Расплачиваться за эту доверчивость пришлось старому минному заградителю «Альбатросу», входившему в состав возвращавшейся из Финского залива эскадры.

Когда из тумана неожиданно вынырнули силуэты российских крейсеров, адмирал Карпф отдал приказ спасаться бегством: силы были слишком неравными. Головной крейсер «Аугсбург» и эсминцы легко оторвались от тихоходных российских крейсеров, и их единственной добычей оказался «Альбатрос». Минный заградитель, отстреливаясь, стал уходить в направлении Готланда, надеясь спастись в шведских территориальных водах. В погоню за ним устремились «Олег» и «Богатырь». Финал схватки развернулся уже на шведской территории. «Альбатрос» попытался скрыться за островком Остергарнсхольм, русские крейсера принялись обходить эту природную крепость с другой стороны. В конце концов кружение вокруг гранитной скалы за ускользающим противником им надоело, и крейсера открыли огонь прямо через остров. Огромные снаряды размером с тюленя с душераздирающим воем понеслись прямо над домиком маячного смотрителя, под напором воздушных волн брызнули в разные стороны оконные стекла, с подоконников слетели цветочные горшки. Смотритель маяка с семьей бросились из дома, пытаясь найти укрытие на своем голом островке.

К счастью, ни один снаряд на остров не попал — зато разрушения на «Альбатросе» росли с каждой минутой. Вода стала поступать в машинное отделение, способность к маневрированию была потеряна, и командир «Альбатроса» принял решение выбросить свой корабль на берег Готланда.

Русские крейсера, оставив агонизирующий минный заградитель, удалились в нейтральные воды, а жители Готланда поспешили на помощь немецкому экипажу. Из 238 человек команды 27 были убиты, более пятидесяти получили ранения. Корабль горел, на нем стали рваться мины и снаряды, осколки которых срезали ветви яблонь в прибрежных садах.

На этом война для команды «Альбатроса» закончилась. Весь экипаж был интернирован в Швеции до конца войны. Многим из немецких матросов так понравилось на Готланде, что после войны они вернулись сюда уже навсегда, создав новые шведские семьи. Немцы селились на острове еще со времен средневековья, поэтому команда «Альбатроса» лишь продолжила традицию.

Израненный корабль шведское правительство кое-как отремонтировало и передало в 1919 году Германии. Но «Альбатрос» к морской службе уже был непригоден — в Данциге его разрезали на металлолом. Часть предметов с корабля, письма моряков и фотографии составляют сегодня экспозицию музея «Альбатроса» на Готланде.

Швеция заявила России протест за нарушение ее крейсерами территориальных вод страны и причиненный материальный ущерб. Петербург сослался на то, что «Олег» и «Богатырь» заблудились в тумане и не знали, что ведут бой в шведских водах. На этом инцидент был исчерпан. Стокгольм в годы войны рассылал и в Берлин, и в Лондон, и в Петербург множество протестов, связанных с нарушением шведского нейтралитета воюющими сторонами, но всерьез их никто не принимал. Швеции оставалось лишь посвятить себя более продуктивному и выгодному занятию: торговле.

Основная масса шведов жила впроголодь из-за взлетевших цен на продукты. Стоимость мяса, масла и колбасы на внутреннем рынке определялась ценой, которую платила Германия. Чтобы накормить миллионы солдат, сидевших в окопах на Западном и Восточном фронтах, немецкое правительство было готово закупать шведские продукты в неограниченном количестве. Шведские власти пытались установить контроль за экспортом, но эти меры мало помогали. Спекуляция процветала. Миллионные состояния можно было сделать за один успешный рейс торгового судна, направлялось ли оно в Германию, Великобританию или Россию. Скоробогатеев, занимавшихся военными спекуляциями, называли «гуляшными баронами». Принято считать, что поначалу это были купцы, проворачивавшие сделки с русскими партнерами. Центрами приграничной торговли стали северный шведский город Хапаранда и финский Хапаранта, расположенный через реку. Традиционное сухопутное сообщение между Европой и Россией через Польшу было прервано, и единственной связующей наземной артерией оставалась железная дорога, которая шла с юга Швеции на север. Война превратила эти захолустные города в важнейшие транзитные и торговые центры. Соглашения заключались в ресторане, за тарелкой гуляша — роскошного блюда, которое могли позволить себе лишь спекулянты. Впоследствии «гуляшными баронами» стали называть всех торговцев, богатевших на войне.

Одним из них был капитан и совладелец галеаса «Йончёпинг» Эрикссон, проложивший свой опасный «золотой» маршрут через Ботнический залив в Финляндию. 26 октября 1916 года «Йончёпинг» отправлялся в свой десятый в этом году рейс из Евле в финский порт Раума. Трюмы двадцатиметрового судна, способного поднять 100 тонн груза, были набиты под завязку. Галеас принял на борт в основном спиртное — 50 ящиков французского шампанского, 17 бочек вина и 67 бочек коньяка — но треть груза, будь судно перехвачено немцами, могла быть отнесена к военной контрабанде. Это было железо в брусках и материалы для железнодорожного строительства. Но прибыль оправдывала риск. К тому же капитан Эрикссон и четверо человек его команды знали, что совершают последний рейс в этом сезоне: вот-вот должен был встать лед, и навигация в восточной части Балтики прекращалась до середины апреля. А там, возможно, и война закончится.

Шторм остановил судно уже через несколько часов пути, и капитан не решился выходить в открытое море. «Йончёпинг» стоял на якоре в шхерах до второго ноября, дожидаясь улучшения погоды. К этому времени судно уже ждали дома в Евле. По городу поползли слухи, что «Йончёпинг» стал очередной жертвой германской подлодки.

Говорят, беду можно накликать — так вышло и со «спиртовым галеасом».

На подходе к Рауме дежурила германская подлодка U-22, производившая досмотр следовавших в Россию судов. Под понятие контрабанды можно было подвести практически любой груз, повышавший военный потенциал противника, и капитан подлодки Бруно Хоппе относился к числу придирчивых контролеров. Накануне он уже отправил на дно два шведских парохода и до ухода на зимнюю стоянку рассчитывал на новую добычу. С начала войны русские оставили открытым для иностранной торговли лишь один порт на Балтике — Рауму, поэтому даже единственная подлодка могла эффективно препятствовать морскому сообщению между Швецией и Россией.

Немецкие подводники с первых дней войны охотились с помощью так называемых приманок — безобидных торговых судов, которые противник останавливал для досмотра. Никому и в голову не приходило, что чуть ли не под килем безобидной скорлупки может прятаться подводная лодка. Иногда экипаж «приманки» не знал о своей роли, но часто торговое судно и подлодка действовали в паре.

Такой способ охоты выбрала и германская субмарина U-26, скрывавшаяся под прикрытием голландского бота. Русские крейсера «Громобой» и «Адмирал Макаров», подошедшие к «голландцу» с требованием следовать в Балтийский порт (сегодня — Палдиски) для досмотра, едва спаслись от торпедной атаки. Три торпеды, выпущенные U-26 по «Адмиралу Макарову», прошли всего в нескольких метрах от крейсера.

Эта атака не стала уроком для экипажей российских кораблей. Уже на следующий день к месту засады U-26 прямыми курсами, пренебрегая противолодочным зигзагом, пошли крейсера «Баян» и «Паллада». Когда до «Паллады» оставалось всего пятьсот метров, подлодка ударила по крейсеру торпедой. На его борту сдетонировал боезапас, и «Паллада» мгновенно ушла на дно. Все 596 человек команды погибли.

После этой трагедии российское командование запретило крейсерам выходить в море без сопровождения эсминцев, а все российские порты на Балтике, кроме Раумы, были закрыты для внешней торговли. Командование Балтфлота не хотело, чтобы вблизи военных баз качались на воде торговые суда, которые могли оказаться засадами германских подлодок.

В результате этих мер атаковать военные корабли стало сложнее, зато торговые суда, шедшие к берегам России, стали легкой добычей немецких подводников. Одной из жертв оказался и «Йончёпинг».

В пять утра сквозь холодный густой туман донеслись слабые звуки работающего мотора. Капитан подлодки, поджидавшей торговые суда в надводном положении, решил идти на сближение. Рулевой «Йончёпинга», увидев размытый туманом темный силуэт рубки, подумал, что судно вот-вот наскочит на скалу, которую по какой-то причине не нанесли на карты. Он отвернул в сторону, но скала продолжала приближаться сама по себе. Через мгновение на «Йончёпинге» поняли, что есть вещи пострашнее, чем наезд на островок. К борту галеаса подошла германская подлодка.

«Контрабанда!» — вынес приговор капитан субмарины Бруно Хоппе, проверив судовые документы «Йончёпинга» и выслушав доклад об осмотре груза. Капитан Эрикссон, как мог, пытался спасти свое судно. Он предлагал выбросить груз за борт, он обещал доставить груз в один из германских портов — все было напрасно.

Двое матросов с подлодки заложили в носу и машинном отделении «Йончёпинга» взрывчатку и открыли трюмные вентили. В это время издалека донесся звук идущего парохода. Еще один контрабандист! Бруно Хоппе приказал экипажу «Йончёпинга» и своим подрывникам немедленно возвращаться на борт подлодки. Немецкие моряки, подняв из трюма столько бутылок шампанского, сколько они могли унести в охапке, попрыгали в шлюпку. Подлодка уже шла на перехват нового судна, когда за ее кормой раздалось два взрыва и заслуженный галеас скрылся под водой.

Через пятнадцать минут подлодка остановила шведский пароход «Эгир», груз которого также был признан контрабандой. И это судно немецкие подводники пустили на дно, взяв на борт его экипаж.

На этом капитан Бруно Хоппе посчитал свою сезонную работу законченной и направился на родную базу в Германии. По пути был остановлен еще один шведский пароход, груз которого не имел военного значения. Команды «Йончёпинга» и «Эгира» перекочевали на его борт. Можно сказать, что шведские моряки счастливо отделались. Им повезло, что капитан немецкой подлодки оказался гуманным человеком и все происходило в тесном Ботническом заливе, который можно перепрыгнуть по островам. На просторах Атлантики, где шла жестокая подводная война, их в лучшем случае высадили бы в шлюпки, возможно, за сотни километров от берега, и отдали на волю волн.

Запасы подводного винного погреба, в который превратился «Йончёпинг», возможно, так и остались бы нетронутыми, если бы не два безработных водолаза из Евле. Времени у 23-летних Петера Линдберга и Ларса Форсберга было много, и в 1993 году они решили покопаться в городских архивах, надеясь найти затонувшее судно, груз которого мог бы поправить их финансовое положение. Так «Йончёпинг» выплыл из забытья. Двое безработных, оценив количество спиртного на борту галеаса и аукционные цены на старый коньяк и шампанское, почувствовали себя миллионерами. Получалось много, очень много. Только 4400 бутылок шампанского 1907 года французской фирмы «Heidesieck» марки «Gout Americain» могли принести не менее двадцати миллионов долларов. Именно такое шампанское пили богачи на борту «Титаника» — это обстоятельство могло дополнительно поднять цену бутылок.

Но эксперты остудили пыл будущих миллионеров. По их мнению, шампанское не могло остаться качественным после столь длительного хранения. Кроме того, не было никакой гарантии, что бутылки сохранили свою герметичность. Коньяк, в отличие от шампанского, напиток длительного хранения. Знатоки советовали рассчитывать лишь на него.

Тем не менее, парни решили попытать счастья. В конце концов для того, чтобы достать груз, требовались лишь моторка и пара аквалангов — расходы небольшие. Консультации с юристами также обнадежили. Нужно было только получить формальное разрешение финских властей на погружения. По закону суда и их грузы, не перевалившие отметку в сто лет, становились собственностью нашедших их людей.

Но путешествие за деньгами и славой началось лишь четыре года спустя. В протестах капитанов «Йончёпинга» и «Эгира» были точно указаны координаты гибели их судов, но они не совпадали со свидетельствами членов экипажа галеаса о направлении движения подлодки после затопления «Йончёпинга». Обращение в военный архив Германии еще больше запутало картину. Из Фрейбурга прислали копию судового журнала подлодки U-22, запись в котором опровергала показания капитанов «Йончёпинга» и «Эгира». Особенно сильным было расхождение в координатах гибели «Йончёпинга» — десять морских миль, что составляет почти восемнадцать километров.

Искатели сокровищ все же решили довериться военной точности немецкого капитана и в мае 1997 года отправились на поиски. В распоряжении Линдберга и Форсберга было взятое напрокат финское водолазное судно, оснащенное сонаром. На третий день прочесывания однообразной илистой пустыни на дне пришла удача. На экране монитора появился затонувший пароход. Погружения показали, что это был «Эгир». Но он лежал почти в четырех километрах от координат, указанных капитаном подлодки. Вот тебе и хваленая немецкая точность! Значит, и «Йончёпинг» следовало искать в другом квадрате.

Предположение оказалось верным. На следующий день подводный винный погреб был найден. Увы, для аквалангистов с обычным снаряжением он оказался недоступен. Затонувшее судно лежало на шестидесятичетырехметровой глубине.

Через месяц экспедиция вернулась на место гибели «Йончёпинга» с двумя аквалангистами, которые могли совершать глубоководные погружения, дыша специальной газовой смесью. За два двадцатиминутных погружения они должны были установить, является ли лежащее на дне судно «Йончёпингом». Ответом стала бутылка шампанского, вынырнувшая из воды!

Один из аквалангистов нашел на палубе «Йончёпинга» открытый ящик с бутылками. Вероятно, его не успели взять с собой немецкие подводники.

Бутылка оказалась без этикетки, ее содержимое было прозрачным, а между пробкой и шампанским находился слой воздуха. По словам Петера Линдберга, вся компания сгрудилась вокруг пролежавшей восемьдесят лет на дне бутылки, не решаясь ее открыть и попробовать шампанское или то, что от него осталось. У всех в руках были пластиковые стаканчики, но никто не хотел сделать первый глоток. Наконец, после нескольких часов созерцания. Петер Линдберг объявил о готовности выступить в качестве подопытного кролика. Пробка поддалась с видимым усилием, при этом раздался характерный хлопок. На донышке пробки красовалась отчетливая надпись «Heidesieck & Cº. Reims», а сбоку было написано «Goût Amèricain 1907». Итак, судовые документы не обманули. Возможно, эту бутылку должен был выпить русский император или его генералы, отмечая какую-то победу русской армии или утешаясь после поражения?

Дегустатор понюхал пробку — но эта процедура не принесла ему уверенности в качестве напитка. Пробка пахла, прямо скажем, неважно. Но зато запах, исходивший из самой бутылки, давал основания для оптимизма. «Я поднес бутылку к губам и сделал первый глоток, — рассказывает Петер Линдберг, — думаю, окружающие решили, что я сумасшедший. Шампанское имело сильный, сладко-фруктовый вкус. Оно оказалось превосходным! Остальные уставились на меня, ожидая реакции. Я опустил бутылку и расплылся в улыбке. Тут же ко мне потянулись руки с пластиковыми стаканчиками. Ведь я выжил после первого глотка, и теперь весь экипаж мечтал насладиться этим великолепным шампанским».

Экспедиция вернулась в Стокгольм с двумя десятками бутылок. Мир облетела сенсация о «царском шампанском», найденном на дне моря. Несколько ведущих дегустаторов мира, попробовав напиток, дали восторженные отзывы.

Теперь оставалось лишь достать со дна моря многомиллионное состояние.

В августе были подняты пятьсот бутылок, но вскоре стало ясно, что весь груз с помощью аквалангистов не извлечь. Следовало искать понтоны, кран и поднимать весь «Йончёпинг».

Стоимость проекта оценивалась в сумму от одного до двух миллионов долларов. У двух безработных не было и сотой части этих денег, но отзывы экспертов о шампанском оказались лучше всяких банковских гарантий.

В ноябре — декабре 1997 года техническая подготовка к подъему «Йончёпинга» была завершена, но Линдберга и Форсберга, вернувшихся весной следующего года с плавучим краном к галеасу с сокровищами, ждала неприятная неожиданность. Там уже стояло чужое водолазное судно, а неизвестные аквалангисты резво поднимали на поверхность драгоценные бутылки.

Конкурента звали Петер Фрикман. Этот финский бизнесмен объявил груз своей собственностью на том основании, что часть бочек с вином на борту «Йончёпинга» принадлежала его прадеду. Дело передали в суд, а пока тянулось рассмотрение, конкуренты вели «холодную войну» на море, которая временами была на грани абордажных схваток. Финская береговая охрана следила, чтобы погружения на этот период были прерваны. В начале июля финский суд признал притязания Фрикмана безосновательными, а шведы тут же нанесли по предприимчивому финну последний удар: его водолазы вместе с судном перешли на сторону конкурентов, прельстившись обещанием получить четверть прибыли от продажи груза.

Однако Петер Фрикман в накладе не остался. В его распоряжении оказалось несколько сотен бутылок шампанского, которое он продавал по 10 тысяч долларов за бутылку. Так до сих пор и осталось загадкой, как он успел заполучить такое большое количество бутылок. Нанятые им аквалангисты подняли куда меньше. Журналистам Фрикман заявил, что он «зафрахтовал» для работы русскую миниподлодку, но, скорее всего, он хотел лишь заставить понервничать счастливых победителей.

В конце июля «Йончёпинг» был поднят к поверхности, и аквалангисты принялись разгружать его в притопленном положении. Коньяк, перевозившийся в дубовых бочках, оказался сильно разбавленным морской водой и коммерческой ценности не представлял. Зато почти две с половиной тысячи бутылок «царского» шампанского окупили все затраты. Много бутылок было продано богачам на аукционах накануне празднования рубежа веков, но часть груза «Йончёпинга» и сейчас приносит прибыль бывшим безработным. Каждая бутылка продается в деревянном ящике и снабжена видеокассетой с описанием истории «Йончёпинга» и его подъема. Ведь покупатели, выкладывая несколько тысяч долларов за бутылку, платят не только за напиток, но и за приключение, которое можно пережить, не выходя из-за стола.

После подводной разгрузки кран приподнял «Йончёпинг» над водой, и старое судно впервые за восемьдесят лет на короткое время смогло увидеть дневной свет. Но музеем этот морской работяга так и не стал. Подобные суда до сих пор плавают на Балтике, и его временные владельцы отказались от мысли украсить родной Евле своим собственным скромным «вазой». Повисев на тросах, «Йончёпинг» снова рухнул в глубину — дожидаться того времени, когда он станет единственным в мире и им заинтересуются не искатели сокровищ, а морские археологи.

Хотя Первая мировая война — близкий к нашему времени период истории, среди ее жертв, найденных на дне Балтики, есть редкие корабли, которые составили бы гордость любого морского музея. В их числе — российская подводная лодка, лежащая в одном из самых глубоких мест Балтийского моря, в так называемой Готландской впадине.

В 1993 году тральщик «Ландсорт» занимался поисками шведского самолета-шпиона DC-3, сбитого в 1952 году советским истребителем. Подбитый самолет пытался дотянуть до Швеции, но рухнул в воду в районе острова Готланд. Экспедиция 93-го года была очередной попыткой шведов найти самолет и, возможно, раскрыть тайну его миссии. Во время прочесывания акватории в районе острова Готска Сандён тральщик, казалось, нашел то, что искал. На экране монитора появилось сонарное изображение лежавшего на глубине 127 метров объекта, напоминавшего корпус самолета. На дно была послана управляемая подводная телекамера «Морская сова», и экипаж тральщика увидел, что там лежит не самолет, а старинная подводная лодка. Глаз «Морской совы» выхватывал из темноты элементы конструкции: рубку с ограждением, приспособление для спуска мин, якорь, носовое 57-миллиметровое орудие, разрушившиеся решетчатые торпедные аппараты, установленные на внешней стороне корпуса. Рядом с подлодкой, покоившейся на каменистом грунте с сильным, почти в 45 градусов, креном на корму, лежали две торпеды. Заметных разрушений на корпусе не было, установление причин гибели субмарины и даже ее идентификация представлялись почти неразрешимыми задачами.

Командование ВМС Швеции передало видеозапись находки в российское посольство в Стокгольме, сопроводив кассету материалами предварительного расследования. Характерная конструкция позволила установить, что на глубине покоилась одна из самых совершенных российских подлодок первой мировой войны типа «Барс». В 1912 году была запущена серия из восемнадцати лодок, и двенадцать из них вошли в состав российского Балтийского флота. Это были «Барс». «Гепард», «Вепрь», «Волк», «Тигр», «Львица», «Пантера», «Рысь», «Ягуар», «Кагуар», «Леопард» и «Тур», построенные на верфях Петербурга и Ревеля (Таллина).

Шведские военные предполагали, что найденная у Готска Сандён подлодка — это «Барс» или «Львица», не вернувшиеся на базу из похода к берегам Швеции в 1917 году.

80 лет — еще очень близкая история, которая может ранить или радовать живых. Почти четыре года кассета с видеозаписью гуляла по кабинетам чиновников Главного штаба ВМФ в Москве, не знавших, что с ней делать. И все это время потомки погибших моряков «Барса» и «Львицы» думали, что шведы нашли именно «их» подлодку. «Мама и мы, дети, никогда не верили, что папа пропал без вести, как об этом сообщило командование. Мы надеялись, что он остался жив, попал в плен к немцам и когда-нибудь обязательно вернется. Моя мама очень любила отца и не захотела выходить замуж вторично, — рассказывала старушка Зоя Рогожина, которую журналисты разыскали в подмосковном Ногинске. — Если шведы поднимут лодку, моя самая большая мечта — похоронить моего папу в земле».

Когда ее отец 23-летний лейтенант Александр Рогожин ушел в свой последний поход на «Львице», Зое было лишь два месяца. Она создавала его образ по письмам и фотографиям. С 1993 года она жила надеждой, что наконец-то найдена могила ее отца на дне моря.

Но «Львица» оказалась «Барсом». Лишь в 1997 году затерянную кассету, оказавшуюся дома у одного из ушедших на пенсию офицеров Главного штаба ВМС, разыскал специалист по подводным лодкам Владимир Лобыцын и провел экспертизу. Даже серийные подлодки имели заметные конструктивные отличия, и «Барс» смог подробно рассказать о себе с глубины в 127 метров.

История походов русских подводных лодок в первую мировую войну на Балтике — это история самоубийц. Когда накануне войны в Адмиралтейство поступил запрос о повышении жалованья офицерам-подводникам, ответ поразил своей циничностью: «Можно и прибавить, все равно перетонут».

И царь, и его адмиралы питали слабость к огромным многопушечным броненосцам, а подводные лодки казались странным и почти бесполезным оружием. Даже самые лучшие в техническом отношении «барсы», казалось, подтверждали скептическое отношение российских властей к подводным лодкам. «Барсы» при погружении выбрасывали вверх два «китовых» фонтана высотой почти в три метра, заметных на многие километры. Уйти от миноносцев эти подлодки могли лишь при большой удаче: время погружения составляло почти три минуты, а максимальная глубина — пятьдесят метров. Герметичных отсеков на этих подлодках не было, что превращало их в стальные гробы.

Разразившаяся война нанесла по «барсам» еще один непредвиденный удар. Их предполагалось снабдить двумя мощными дизелями германского производства, но поставки из Германии были прекращены, и на подлодки поставили слабосильные российские дизели. Проектная скорость надводного хода в 17 узлов снизилась до десяти.

Но даже если «барсу» удавалось подойти к противнику на расстояние торпедного выстрела, торпеда чаще всего проходила мимо. Уже при погружении лодки на пятнадцать метров хвостовая часть торпед, расположенных во внешних торпедных аппаратах, наполнялась водой, и они проходили мимо цели.

Все российские субмарины потопили лишь восемь транспортов, в несколько раз меньше, чем пять более совершенных английских подлодок, сумевших пройти в Балтику до минирования Эресунна шведами. Не случайно в инструкции, изданной командующим германским флотом на Балтике принцем Хейнрихом, были следующие строки: «Я высоко ценю уничтожение русской подлодки, но победу над английской субмариной я приравниваю к потоплению русского броненосного крейсера».

Первыми пробрались на Балтику две британские подлодки, Е-1 и Е-9. Их экипажи сразу почувствовали на себе отношение российского командования к париям, воевавшим под водой. В подлодке холодно и сыро даже летом, но осенние и зимние походы были равносильны многодневному нахождению в ледяном доме. Спасти от болезней могло лишь спиртное. Но запасы рома у англичан давно кончились, а на просьбу выделить им водку союзники ответили отказом. Командиры подлодок со свойственным британцам упрямством продолжали требовать спиртное, пока их притязания не попали на стол императора Николая II. «Англичане приплыли к нам воевать или пьянствовать? — удивился царь, сам никогда не спускавшийся внутрь подводной лодки. — В конце концов, если им холодно, пусть надевают вторую рубашку».

Остается лишь пожалеть, что «Йончёпинг», «Кирос» или еще какой-либо шведский «спиртовоз», направлявшийся в Россию, был перехвачен немецкими подводниками, а не их промерзшими до костей английскими противниками.

Справедливости ради надо сказать, что российское командование держало в черном теле не только британских, но и своих подводников. Один из английских офицеров писал из Ревеля домой, что его поражает нищенская зарплата экипажей русских подводных лодок и отсутствие элементарных удобств на плавбазе «Двина». В комнате отдыха не было даже кресел. Еда российских подводников состояла из ржаного хлеба, щей и чая. Командование пренебрегало тренировкой экипажей подводных лодок, англичан изумляло, что российские коллеги вообще отваживаются выходить в море на своих ненадежных посудинах. Все просьбы русских подводников о страховании их жизней также отвергались.

Но пропагандистскую войну в России вести всегда умели. Когда в ноябре 1914 года немецкий крейсер «Фридрих Карл» подорвался на мине, командующий Балтфлотом адмирал Эссен издал приказ, в котором поздравил с победой подводников!

На субмаринах не существовало традиционно большой дистанции между офицерами и рядовыми, они вместе рисковали и вместе хлебали свои жидкие щи. Карьеристов и аристократов «со связями» среди офицеров подлодок также не было: на флоте хорошо знали, что на подлодке погибнешь быстрее, чем получишь следующее звание. Поэтому февральская революция 1917 года, ударившая по дисциплине на флоте и практически парализовавшая его, пощадила подводные лодки. Матросы с крейсеров ходили на революционные митинги и расстреливали офицеров, а экипажи подводных лодок отбивали своих командиров у разгоряченных пьяных палачей с красными бантами на бушлатах, прыгавших с причала на низко сидящие в воде тела «барсов».

В мае — октябре 1917 года на Балтийском флоте практически не осталось боеспособных соединений — кроме дивизии подводных лодок. В эти месяцы полной анархии «барсы» продолжали ходить к берегам Швеции на перехват транспортов с железной рудой. Именно здесь малоэффективные с военной точки зрения подводные лодки могли достичь наибольшего психологического эффекта. Одно потопленное судно означало остановку движения по этому самому оживленному водному «автобану» на Балтике, проложенному между Люлео и портами Германии.

В мае в район Норчёпинга с базы на полуострове Ханко отправились подлодки «Барс», «Волк», «Вепрь» и «Гепард». «Барс» из похода не вернулся. В июле не пришла домой в Ревель «Львица», погибшая в районе Готланда. В октябре исчез «Гепард».

В течение многих лет считалось, что «Барс» погиб в районе бухты Хэвринге. Русская подлодка была замечена германскими миноносцами, эскортировавшими транспорты с рудой. Сброшенная над местом погружения «Барса» глубинная бомба не взорвалась, тогда за подлодкой стали охотиться с помощью так называемых «драконов». Четверка кораблей эскорта спустила за борт глубинные тралы с подвешенными к ним зарядами тротила. Вскоре один за другим раздались два взрыва и на поверхности появилось расплывающееся масляное пятно. После атаки глубинными бомбами пятно увеличилось в размерах. Эта точка и была указана как место гибели «Барса».

И вот семьдесят шесть лет спустя эта подлодка была обнаружена в пятидесяти морских милях от района своей «гибели»! Морские течения в этом районе направлены вдоль побережья Швеции, поэтому мертвый «Барс» не мог дрейфовать на восток. Следовательно, наиболее вероятно самое страшное предположение: подлодка выжила при атаке «драконами» и глубинными бомбами и пыталась добраться до родных берегов. В 1916 году сумел доковылять в Ревель поврежденный в бою у Готланда «Гепард», скорее всего, командир «Барса» старший лейтенант Николай Ильинский принял такое же решение.

50 миль — это почти сто километров, а максимальная скорость субмарины в подводном положении составляла 10 узлов (10 морских миль в час). При разряженных батареях и повреждениях лодка могла двигаться со скоростью всего в несколько узлов. Агония продолжалась много часов, всплыть «Барсу» так и не удалось.

«Барс» и черноморский «Морж», также погибший в мае 1917 года, были объявлены «первыми борцами за молодую свободу и честь дорогой Родины»: царь отрекся от престола, Россия уже третий месяц была республикой. Первая мировая война продолжалась еще полтора года.