Рассказы затонувших кораблей

Паруса и весла

Во вторую половину XVIII века Швеция вступила с сильно урезанными границами. Король Карл XII погиб, но так и не смог сохранить завоеваний предков. Были потеряны Эстляндия и Лифляндия, почти все владения на южном берегу Балтики, но хуже всего обстояли дела в Финляндии. Попытка реванша, предпринятая в 1741 году, завершилась провалом. Россию не удалось оттеснить на восток, более того, пришлось уступить ей новые финские территории. По Абоскому миру 1743 года к России отошло несколько прибрежных крепостей, в том числе Фредриксхамн. Пришлось выстраивать новую линию обороны против восточного соседа, ключевым пунктом которой стала мощная крепость Свеаборг возле Гельсингфорса. Нужно было привыкать к новой роли страны — одной из средних региональных держав, которая еще могла отражать нападение врагов, но уже не способна была внушать страх всей Европе.

Нация постепенно входила во вкус мирной жизни. Боевой дух всегда можно было реализовать в политических баталиях, в которых сражались две партии — «колпаки» и «шляпы», — подпитываемые взятками из Парижа и Петербурга. Новое законодательство существенно ограничивало королевскую власть: народ подстраховался от появления очередного Карла XII. Такая ситуация более или менее устраивала всех, кроме одного человека. Им был король Густав III. Он мечтал о славе, подвигах и всеобщем восхищении. Он сравнивал себя с основателем шведского государства Густавом Вазой, Густавом II Адольфом — «шведским львом», покорившим пол-Европы, — и королем-героем Карлом XII. Все они отличились в войнах. Но как мог войти в историю несчастный монарх, которому закон запрещал любые героические инициативы, в том числе даже ведение наступательной войны? Годы уходили, соседи, как назло, проявляли редкое миролюбие, и жизнь могла пройти приятно, но незначительно, за написанием опер, зарубежными путешествиями и балами.

Все изменилось в 1772 году: король совершил бескровный переворот. Хотя ведение наступательной войны по-прежнему разрешалось лишь с согласия сословий, это условие было жалким остатком прежних пут, сковывавших Густава. Отныне он мог сам выстраивать свою героическую биографию. Ее соавторами предлагалось стать узкому кругу доверенных приближенных. Страна до поры могла спать и видеть мирные сны.

Удар следовало нанести по союзной цепочке Россия-Дания, разбив ее. Так родился первый военный план. Швеции следовало заручиться нейтралитетом Петербурга и ударить по Дании. Корабельный десант должен был высадиться в Копенгагене и захватить датскую столицу. Спасшемуся бегством датскому королю в такой ситуации ничего бы не оставалось, как только просить мира и отдать Густаву принадлежавшую Дании Норвегию. Запрет на развязывание наступательной войны всегда можно было обойти. Густав собирался направить в Эресунн фрегат, который должен был вступить в конфликт с датской таможней. Все предполагалось представить как датскую провокацию.

Но войти в историю за счет Дании Густаву помешала русская императрица. На встрече в приграничном Фредриксхамне, состоявшейся в 1782 году по инициативе Густава, Екатерина II отказалась заключать какое-либо соглашение за спиной дружественной Дании. Король покинул тайные переговоры разочарованным и лично уязвленным. Густав глубоко уважал российскую императрицу, называя ее «Северной Семирамидой». Он рассчитывал покорить ее своим обаянием и завязать личную дружбу. Ведь так уже случилось однажды, во время юношеского пребывания Густава во Франции. Тогда французский королевский двор был покорен изящным и умным кронпринцем из далекой северной страны, и союз Франции со Швецией укрепился. Но русская императрица, при всей своей любви к мужчинам, оказалась холодна к чарам «шведского кузена». Два монарха встречались дважды — в 1777 году в Петербурге и пять лет спустя во Фредриксхамне — и каждый раз Густав вызывал у нее скрытую антипатию. Это был располневший человек с плохими зубами, который никак не мог выйти из образа самовлюбленного красавца-юноши. Перед встречей во Фредриксхамне Густав проводил смотр войск и, упав с лошади, сломал руку. Однако, даже представ перед императрицей в облике мужественного полководца, с рукой на перевязи, он добился лишь обратного эффекта. Екатерина язвительно заметила, что свои самые счастливые минуты шведский король переживает, красуясь перед зеркалом, а что касается травмы, то, как писала она Потемкину, «Александр Македонский старался не падать с лошади на глазах у своего войска».

Вся встреча была, по ее мнению, пустой тратой времени.

Но для Густава она оказалась решающей. Отныне он стремился наказать «Северную Семирамиду». Его путь в историю должен был пролегать не через Копенгаген, а через Петербург.

Оставалось лишь ждать подходящего момента.

В сентябре 1787 года началась русско-турецкая война, основные силы русской армии были переброшены на юг. Флот также готовился покинуть Кронштадт для действий в Средиземном море. Швеция могла ударить по ослабленному противнику. Мозг короля превратился в своеобразный фильтр, который пропускал лишь те сведения, которые подтверждали его уверенность в успехе. Посол Швеции в Турции, описывая путешествие Екатерины в Херсон и Крым, укрепил убеждение Густава в том, что его противником будет колосс на глиняных ногах. «Потемкинские деревни», созданные вдоль пути проезда Екатерины, — фальшивые обрабатываемые поля, деревни, сады — были, якобы, по всей стране. Оставалось лишь слегка толкнуть этот карточный домик под названием Россия. Густав ожидал восстания немецких дворян в Лифляндии, он даже был уверен, что космополитичное население Петербурга встретит его как героя, а шотландский адмирал Самуил Грейг, состоявший на русской службе, откажется оборонять российскую столицу.

Блицкриг против России во многом повторял план нападения на Данию. Шведский флот должен был завоевать господство на море и, войдя в Финский залив, высадить десант в районе Ораниенбаума под Петербургом. Армии в Финляндии при поддержке шхерного флота следовало продвинуться по прибрежной дороге через Фредриксхамн и Выборг на Петербург. Русская столица, охваченная с двух сторон железными шведскими клещами, должна была расколоться как спелый орех. Из захваченного Петербурга Густав мог диктовать условия мира униженной Екатерине: возвращение границы на линию по реке Сестре на Карельском перешейке и прекращение войны с Турцией. Последний пункт был лишь весьма отдаленно связан со шведскими интересами, но Густаву хотелось стать политическим деятелем мирового масштаба. Своему другу Армфельду он писал: «…именно я спасу Оттоманскую империю от гибели… обо мне узнают и в Азии, и в Африке».

Даже само место проведения первых военных совещаний с доверенными приближенными говорило о том, что короля заботили судьбы не только Швеции, но и далекой Турции. Тайные советы проводились в турецком павильоне, только что возведенном в резиденции короля Хага. Там, на окраине Стокгольма, вдали от главного королевского дворца, можно было готовить войну, не привлекая излишнего внимания.

Лишь через полтора месяца после начала этих любительских совещаний король решил посоветоваться с руководителями двух флотов — корабельного и армейского (шхерного), которым предстояло сыграть главную роль в войне. Увы, ни один из них не разделял оптимизма Густава. Командующий флотом обер-адмирал Карл Аугуст Эренсвэрд ссылался на то, что для приведения флота в боевую готовность потребуется еще минимум шесть лет, на кораблях не хватает опытных младших командиров, а экипажи плохо обучены. Полковник Микаэль Анкарсвэрд, возглавлявший армейский флот, приводил прежде всего политические аргументы, считая, что война с Россией расколет нацию.

Полковник подразумевал, что наступательная война противозаконна, и Густава могут заподозрить в стремлении узурпировать власть.

Но «театральный» король был уже настолько захвачен постановкой самого грандиозного спектакля в своей жизни, что просто не воспринимал критических замечаний. Подготовка к войне продолжалась, а нападение России всегда можно было спровоцировать.

Вскоре о предстоящей войне узнал весь дипломатический корпус в Стокгольме. Однако никто не мог поверить в то, что Швеция решится на эту авантюру в одиночку. Кто стоит за спиной Густава? Турция? Англия? Франция? Какая страна обязалась финансировать войну Густава? Зарубежные послы безуспешно бились над решением этой загадки. Все знали, что Швеция бедна и не в состоянии вести масштабные боевые действия без зарубежной помощи, оставалось лишь выяснить, кто этот могучий союзник. Но правда состояла в том, что Густаву не удалось получить субсидии ни у одной страны. Даже воевавшая Турция отказала в финансировании, потребовав формального объявления войны России. Термин «диверсия», как пояснили шведскому послу в Стамбуле, султану непонятен.

Русский посол в Стокгольме Разумовский также получал сообщения о военных приготовлениях короля, о вооружении корабельного флота в Карлскруне и шхерного — в Свеаборге, но Петербург считал, что это лишь элемент политической игры. Разумовский не принял всерьез предупреждения, которое сделал в беседе с ним лидер партии «шляп» Аксель фон Ферсен. Этот человек, никогда не симпатизировавший России, но обеспокоенный заговором короля, сказал, что Густав не может найти денег на войну, он не получит на нее согласия сословий, но он непредсказуем, поскольку слегка «тронутый».

Формально военные приготовления велись под предлогом неспокойной внешнеполитической обстановки и опасений относительно прохода мимо берегов Швеции русской Кронштадтской эскадры, отправлявшейся в Средиземное море, на войну с турками.

В наступательные планы Густава никто не верил. Но король обладал тайным оружием, которое упускали в своих расчетах зарубежные дипломаты. У него был великий кораблестроитель Фредрик Хенрик Чапман, начиная с 1760 года игравший ведущую роль в модернизации шведского флота.

Сын английского морского офицера, переехавшего в Швецию. Чапман учился корабельному делу в Стокгольме и Лондоне, он изучал работу верфей во Франции и Нидерландах и, вернувшись на родину, нашел здесь широкое поле для применения своего таланта.

Полностью отойдя от интуитивного подхода в создании кораблей, который все еще применялся на шведских верфях, он доверился чертежам и точным математическим расчетам, в которых нашел отражение практический опыт моряков. В результате корабли стали строить быстрее и дешевле, чем прежде. Появилась возможность размещать заказы даже на небольших верфях, где работали менее опытные специалисты: интуиция и талант корабелов уже не играли роли. Важно было лишь строго следовать присланным Чапманом на верфи чертежам.

Недаром обер-адмирал Эренсвэрд, представляя доклад королю о состоянии флота в марте 1787 года, писал, что в своей технической части шведский флот являлся шедевром по сравнению с флотами прочих морских держав, поскольку корабли были конструкции Чапмана. Возражения адмирала по поводу затевавшейся королем войны касались лишь неготовности к ней экипажей.

Только в течение трех лет, с 1782 по 1785 год, в Швеции было спущено на воду не менее десяти линейных кораблей и столько же фрегатов, построенных по чертежам Чапмана. Серийный метод давал небывалые возможности быстро пополнять флот новыми боевыми единицами.

Но наибольшую славу Чапману принесла его работа по созданию самого совершенного в мире шхерного флота.

Времена викингов и их быстроходных гребных лодок давно канули в прошлое, и, казалось, Балтийское море навсегда отдано парусу. Но в XVIII веке утраченное было уважение к веслу вернулось. Во время войн Карла XII с Петром I сильный шведский флот раз за разом сталкивался с необычной и унизительной ситуацией: русские ладьи, пользуясь безветрием, обходили застывших с повисшими парусами противников и совершали нападения на шведский берег. Шведский вице-адмирал Гидеон фон Нумерс сетовал на то, что «хитроумный враг», используя штиль, темноту и мелководье, «мчался как летучий огонь, и наши корабли смогли бы его догнать разве что при почти штормовой погоде».

С выходом России на берега Финского залива и приобретением части Финляндии потребность в гребном флоте для Швеции стала жизненной необходимостью. Корабельный флот, приспособленный для действий в открытых районах Балтики, был непригоден для обороны мелководных шхер и небольшого участка моря к западу от Аландского архипелага, по которому русские могли подойти прямо к Стокгольму. Швеция столкнулась с необычной задачей: нужно было в техническом отношении вернуться в прошлое и приступить к строительству галер. На Балтике эти суда строить не умели. Законодатели корабельных мод — Нидерланды и Англия — также ничем не могли помочь. И шведские офицеры отправились в ознакомительные поездки по странам Средиземноморья. Только в этом теплом море еще выжили старинные галеры, тяжелые весла которых опускали в воду прикованные цепями к скамьям рабы или преступники.

Но выяснилось, что средиземноморские галеры для финских шхер непригодны из-за своей величины и большого количества гребцов — до пятисот человек. Шведские мастера стали строить галеры, лучше приспособленные для местных условий, но они все равно обладали массой недостатков, главным из которых оказалась проблема размещения пушек. По бортам из-за весел их ставить было нельзя, поэтому пришлось довольствоваться тремя орудиями, установленными на носу.

Чапман спроектировал пять типов гребных судов, ставших развитием конструкции галеры. Это — пойама, удема, турума и хэммема (две модификации) — названные так в честь районов Финляндии. Они лучше ходили под парусом и требовали меньшего, чем галеры, экипажа. Двухпалубные турума и хэммема, получившие название шхерных фрегатов, несли, ко всему прочему, и очень мощное вооружение: турумы — 24 двенадцатифунтовых пушки, а хэммемы — 18. На каждом весле сидело по три солдата, которые были не только гребцами, но и морскими пехотинцами.

Однако самым выдающимся изобретением Чапмана стали своеобразные плавучие боевые машины: пушечные шлюпы и пушечные ялики. Шлюп длиной около 20 метров был вооружен двумя мощными двадцатичетырехфунтовыми пушками, установленными на носу и на корме. Он мог вести дуэль на равных даже со шхерным фрегатом и абсолютно превосходил галеру. Экипаж шлюпа составлял около шестидесяти человек. При движении на веслах эта «танкетка» развивала приличную скорость до двух с половиной узлов, при этом две мачты с парусами снимались и укладывались на дно.

Если пушечный шлюп можно назвать «тяжелой боевой машиной», то пушечные ялики играли роль легких. Это были своеобразные плавучие орудийные лафеты длиной 12–17 метров. Чтобы корпус не развалился при выстреле установленной на носу восемнадцати- или двадцатичетырехфунтовой пушки. Чапман спроектировал для него диагональные усилители. Ялики приводились в движение семью парами весел, их экипаж составлял 24 человека.

За два года до начала войны Чапман демонстрировал свои «танки» королю, и тот пришел в восторг. Густав не был военным специалистом, но, как человек театральный, отличался хорошим воображением: он сразу понял, что шлюпы и ялики открывали совершенно новые возможности войны в шхерах.

Чапман не только изобрел эти грозные малютки, которые могли наступать, но и разработал основу подвижного морского боя, где шлюпы и ялики должны были играть ведущую роль.

До него тактику действий шхерного флота безуспешно пытался выработать командующий шхерным флотом Аугустин Эренсвэрд. В 1761 он написал, что «какие-либо определенные указания по ведению подобных боев дать невозможно». Через десять лет, на повторный запрос Густава III о выработке тактических предписаний для шхерного флота, старый адмирал вновь не смог ответить. Специалисты досконально изучили тактику боя в открытом море. Сначала шла борьба за ветер: следовало занять наветренную сторону, откуда можно было диктовать дистанцию боя и выйти из него в случае неудачи. Затем начиналось сражение, во время которого корабли, выстроившись в линии, шли параллельными курсами, стреляя изо всех бортовых орудий. Здесь все решали пушки и нервы. Самым страшным преступлением считалась потеря линии: за этот проступок командира в лучшем случае снимали с должности, но иногда дело заканчивалось смертной казнью или разжалованием в матросы. Брешь, образовавшаяся в линии, была равносильна пролому в крепостной стене: в нее тут же устремлялся враг. Но как выстроить линию в узких шхерах, среди островов и мелей? На этот вопрос ни один из морских теоретиков ответить не мог. Знали лишь, что следует контролировать ключевые участки прибрежных фарватеров, поэтому применялась так называемая позиционная тактика: на берегу устанавливались артиллерийские батареи, а шхерный флот выстраивался для обороны и ждал лобового столкновения с противником.

Чапман считал, что его малые суда дают возможность для активного подвижного боя. Шлюпы и ялики могли обходить противника с флангов и окружать его. Их жертвой мог стать и забравшийся в шхеры линейный корабль. Даже при залпе всех бортовых орудий было почти невозможно попасть в низкий «танк» шириной чуть больше четырех метров. Как показала разразившаяся вскоре война, конструктор был прав. В самых ожесточенных сражениях потери среди шлюпов и яликов оказались минимальны.

Король рассчитывал, что флоты — корабельный и армейский — принесут ему быструю победу над Россией. О надеждах Густава можно судить по его письму французскому королю Людовику XVI, где он характеризовал свой флот как «самую дорогостоящую часть средств защиты и нападения, превосходящую возможности соседей».

Шведская армия в Финляндии располагала 25 тысячами солдат, у России было всего десять тысяч. Русские крепости вдоль побережья Финского залива, прежде всего Фредриксхамн, должны были быстро пасть под ударами армейского флота. Вместе обе эскадры. Стокгольмская и Финская, базировавшаяся в Свеаборге, насчитывали более сотни гребных судов современных конструкций. Россия на бумаге располагала примерно таким же количеством устаревших галер, но большинство из них были гнилыми и непригодными к выходу в море.

Пятнадцать линейных кораблей и десять фрегатов корабельного флота ждали выхода на базе флота в Карлскруне. Кронштадт, закрывавший подход к Петербургу, серьезной опасности не представлял. Главный командир Кронштадтского порта Петр Пущин за несколько дней до начала войны докладывал вице-президенту Адмиралтейств-коллегии графу Чернышеву: «…канониров очень мало и те все из рекрут; военнослужащих, которые б могли управлять пушками и в случае выпалить из ружья — некому, а лучшие только адмиралтейские плотники, и те ненадежные».

Сильной у русских была лишь Кронштадтская эскадра Самуила Грейга из семнадцати кораблей, готовившаяся к походу в Средиземное море на войну с Турцией, но король считал, что его флот сумеет разбить русских в первом же сражении.

23 июня 1788 года король Густав III поднялся на борт своей яхты «Амфион», отправлявшейся к войскам в Финляндию. На короле была им лично разработанная в шведских традициях одежда, на боку висела знаменитая шпага Карла XII. Время отъезда также было выбрано тщательно и символично: именно в этот день когда-то отплыл в Германию — навстречу славе — король Густав II Адольф.

Пока королевская яхта везла своего сиятельного пассажира к бессмертию, в Финляндии случилась так долго ожидавшаяся русская провокация. 28 июня перешедший границу казачий отряд обстрелял шведский пограничный пост у местечка Пуумала. Никто не пострадал, но местные жители видели русских казаков и могли подтвердить факт нападения. Король получил возможность обойти закон и начать войну. Разговорами оппозиции о том, что казаки на самом деле были шведами, а их форму изготовили в мастерских Королевской оперы в Стокгольме, можно было и пренебречь.

Шестого июля по прибытии в Гельсингфорс Густав направил ультиматум Екатерине, в котором требовал переноса границы на Карельский перешеек и возвращения Крыма туркам. Иначе — война!

Петербург отверг ультиматум, а императорский двор смеялся над воинственными намерениями короля. Все помнили этого изнеженного щеголя, свалившегося с лошади на ровном месте. Екатерина написала комическую оперу «Горе-богатырь Косаметович», в главном герое которой безошибочно угадывался Густав. «Хотя же стал я храбр недавно, но будет имя славно. Пойду я бодр теперь и горд На вест, на зюйд, на ост и норд», — надувая щеки, пел свою арию Косаметович, заглушаемый смехом фрейлин Екатерины.

Однако первые же удары шведов заставили петербуржцев забыть о насмешках. Легкомысленное настроение при дворе сменилось паникой. Императрица заказала тысячу лошадей — для возможного бегства в Москву. К переезду готовились и зарубежные посольства. Но покидать Петербург так и не пришлось. Война почти на три года застряла в финских шхерах.

Совместный удар армии и шхерного флота по Фредриксхамну не получился. Русское сопротивление оказалось сильнее, чем можно было предполагать. Кроме того, многие армейские офицеры вообще не хотели воевать, считая, что король обманул всю страну. В полках стали собирать подписи под требованием срочного созыва риксдага, а в Петербург отправился посланец заговорщиков с примирительным письмом к Екатерине. Самые отчаянные головы собирались арестовать короля и бороться за отделение Финляндии от Швеции. О продолжении наступления не могло быть и речи. Боясь быть схваченным, Густав ночевал на борту «Амфиона» на солидном расстоянии от берега.

С мечтами о высадке десанта под Петербургом также пришлось расстаться. Это стало ясно после сражения русского и шведского корабельных флотов под Гогландом. Густава погубила самоуверенность и навязчивая идея о своей роли спасителя Оттоманской империи. Стоило дождаться ухода из Балтики в Средиземное море сильной Кронштадтской эскадры, и нападение на Петербург с моря превратилось бы в легкую прогулку. Но король хотел славы. Своему брату, герцогу Сёдерманландскому Карлу, назначенному командующим корабельным флотом, он отдал приказ: «Найти русский флот и вступить с ним в сражение».

Шведская эскадра в составе пятнадцати линейных кораблей и семи фрегатов направилась из Карлскруны в Финский залив. 17 июля в районе острова Гогланд состоялась встреча с вышедшей из Кронштадта русской эскадрой из семнадцати линейных кораблей. Командовал ею опытный морской волк адмирал Самуил Грейг, герой Чесменского сражения с турками в 1770 году.

Стоял солнечный летний день, дул слабый бриз, едва наполнявший паруса. Эскадры, выстроившись в линию баталии, начали медленно сближаться. К четырем часам вечера дистанция сократилась до расстояния пушечного выстрела. Тихий летний вечер взорвался грохотом почти трех тысяч орудий.

Фредрик Ерта Ларссон, унтер-офицер со шведского линейного корабля «Хедвиг Элисабет Шарлотта», участвовавший в том сражении, оставил его описание:

Лишь ветер, окончательно стихший к вечеру, прервал бойню. Противники пытались сдвинуть свои корабли с места, взяв их на буксир шлюпками, но и это не помогло. На воды Финского залива опустилась ночь, в слабом свете которой искалеченные корабли выглядели не столь страшно. Оставшиеся в живых смогли наконец подсчитать потери и трофеи. Корабль шведского авангарда «Принц Густав», на котором был сосредоточен главный удар русской эскадры, спустил флаг и сдался. Из 559 офицеров и матросов его экипажа 150 были убиты. Все боеприпасы закончились, мачты «Принца Густава» едва держались, в бортах зияло более тридцати пробоин.

Шведам достался семидесятичетырехпушечный «Владислав», также напоминавший корабль-призрак. На воде плавали тела убитых, многие корабли горели, в ночи разносились страшные крики раненых и умирающих. 1200 шведов были убиты, ранены или взяты в плен в этом сражении, потери русских составили 1800 человек.

В последующие дни сражение не возобновлялось. Корабли противников лежали в дрейфе на виду друг у друга. 20 июля шведская эскадра ушла в Свеаборг и встала там на ремонт. Петербург был спасен.

Но самый сильный удар шведский флот получил уже после окончания сражения при Гогланде. Его нанес трофейный русский корабль «Владислав», приведенный в Карлскруну. Он привез с собой тиф. Разразившаяся на базе флота эпидемия унесла жизни около десяти тысяч человек. Ее размах был так велик, что живые не успевали делать гробы для мертвых, и по флоту был отдан приказ: «Хоронить скончавшихся в гамаках».

На следующий год были набраны новые экипажи, и шведский флот еще дважды за время войны пытался разбить русских в сражениях у Эланда и Ревеля, но сделать это так и не удалось. Война из открытого моря переместилась в шхеры у юго-восточного побережья Финляндии. На смену парусам пришли весла.

Локальные стычки в шхерах, схватки за острова и мысы, на которых можно было устанавливать батареи, сражения за фарватеры шли уже давно, но первым крупным испытанием шведского и русского гребных флотов стала битва при Роченсальме.

В июне 1789 года король Густав III, смирившись с мыслью о том, что скорого морского десанта в окрестностях Петербурга ждать не приходится, сделал ставку на наступление вдоль берега, по дороге Гельсингфорс — Выборг. Он лично возглавлял сражения на суше, в которых шведам удалось добиться нескольких побед. Но по-прежнему стояла русская крепость Фредриксхамн, запиравшая дорогу на Петербург. Взять этот ключевой узел русского сопротивления без помощи шхерного флота было нельзя.

Финская эскадра вышла из Свеаборга и заняла позиции на Роченсальмском рейде, откуда можно было нанести удар по Фредриксхамну. Ждали лишь подхода Стокгольмской галерной эскадры, но она так и не пришла: сообщение между Стокгольмом и Свеаборгом перерезал русский корабельный флот. Появилась и новая опасность: русский шхерный флот, созданный после начала войны буквально из ничего. К концу лета второго года войны в его составе насчитывалось уже около семидесяти судов.

Густав III предоставил командующему армейским флотом в Финляндии обер-адмиралу Карлу Аугусту Эренсвэрду выбор: или искать и атаковать русский шхерный флот самому, или ждать его в обороне. Эренсвэрд выбрал последний путь. В его распоряжении находилось 62 боевых и 24 транспортных судна, стоявших на рейде, защищенном со всех сторон островами и мелями. Русская атака могла вестись лишь по двум узким проливам: северному, так называемому Королевскому, и южному.

Командующий приказал затопить в Королевском проливе три транспортных судна и приготовился к атаке с юга. Там он выстроил свои боевые корабли в два ряда, упиравшиеся флангами в острова. Получилась практически неприступная позиция.

Назначенный командующим русским шхерным флотом принц Нассау-Зиген, опытный и храбрый солдат, участвовавший в турецких войнах, считал, что шведы сами залезли в мышеловку. Он ничего не знал о затопленных судах, и писал Екатерине, что может захватить всю шведскую гребную флотилию. Для этого ему нужна лишь помощь корабельного флота. Принц собирался нанести одновременные удары с севера и юга, причем пробивать двойную цепь оборонявшихся он собирался линейными кораблями и фрегатами. «Никогда!» — заявил командующий русским корабельным флотом адмирал Круз, назначенный вместо умершего от тифа героя Готландского сражения Самуила Грейга. Вводить флот в шхеры для него было равносильно отдаче приказа о выбрасывании кораблей на берег. Два адмирала, известные своим темпераментом и неуступчивостью, спорили до хрипоты, но так и не пришли к соглашению. Вся операция была под угрозой, и тогда вмешалась Екатерина. Командующим корабельной эскадрой вместо Круза она назначила генерал-майора Ивана Балле. Он исполнял на гребном флоте принца Нассау-Зигена должность обер-интенданта, и поэтому не был отягощен предрассудками морских офицеров. Смена начальства произошла в одиннадцать утра 13 августа, когда флот открытого моря уже медленно втягивался в южный пролив. Впереди шел пакетбот «Поспешный», с которого велись промеры глубины. Было тепло и тихо. Дул легкий южный ветер. Флот двигался так бесшумно, что было слышно, как в островных камышах плещется рыба.

Через несколько минут в глубине прохода открылась линия шведских кораблей. Начался бой. Эренсвэрд бросил против атакующих все силы своего флота. К вечеру русская эскадра уже агонизировала. Были взорваны две галеры, почти на всех судах переломаны мачты и весла, кончились не только заряды для пушек, но и мушкетные пули. Шведы пошли на абордаж.

Нассау-Зиген до последнего момента медлил с отдачей приказа об атаке со стороны Королевского прохода, ожидая, пока в бой втянутся все шведские силы. Но когда приказ был отдан и вперед пошли галеры под командованием графа Юлия Литта, выяснилось, что пролив заперт затопленными судами. Галеры рассыпались по другим протокам, но там нельзя было пройти из-за мелководья. И тогда командир отряда отдал приказ разбирать завал. Стоя по пояс в воде, под пулями и картечью противника, солдаты пробивали проход галерам. К семи часам вечера в тыл шведской эскадре, завершавшей расправу над «южным» отрядом русских кораблей, ударили галеры Литты. Эта атака оказалась столь неожиданной, что противник обратился в бегство. Среди прочих трофеев, русские захватили адмиральскую туруму «Бьёрн Ернсида». На этом судне в бою один за другим погибли четыре командира, сменявшие друг друга. Но адмирала Эренсвэрда среди пленных не оказалось. Чтобы было легче руководить сражением, он перебрался с турумы в шлюп и разъезжал на нем по рейду. В густом пороховом дыму, окутавшем водное пространство, отдавать команды сигналами было невозможно. На заключительном этапе боя шлюп Эренсвэрда был отрезан от остатков шведской эскадры, и он отдал приказ грести к берегу. Король ожидал исхода сражения в расположенной неподалеку усадьбе Кюммене. Когда адмирал вошел в помещение, его лицо было черным от порохового дыма. «Я здесь, и я разбит», — сообщил Эренсвэрд. От Финской эскадры осталась едва половина. При отступлении шведы были вынуждены бросить и поджечь более тридцати транспортных судов. Двадцать сдались в бою. Русские потери составили лишь две галеры.

Король не стал жестоко наказывать адмирала, покинувшего свой флот, но его военная карьера на этом закончилась. Эренсвэрд попросил об отставке, которая была принята.

Разгром шхерного флота сделал бессмысленным дальнейшее наступление на суше, и шведская армия отошла на прежние позиции.

В распоряжение русских попали почти все образцы шхерных судов, созданных Чапманом. На верфях в Петербурге и Кронштадте стали строить их копии — от пушечных шлюпок до шхерных фрегатов.

В последний и решающий год войны русский флот вступил обновленным не только количественно, но и качественно. Швеция также готовилась к последней схватке в шхерах. Чертежи Чапмана были разосланы на десятки верфей в Швеции и Финляндии, где с лихорадочной быстротой стали спускать на воду новые боевые корабли. На этот раз ставка была сделана на «морские танкетки» — пушечные шлюпы и ялики. К весне 1790 года шведский шхерный флот составлял невиданную силу — более 350 судов с тремя тысячами пушек. В Карлскруне ждал сигнала к отплытию корабельный флот из 21 линейного корабля и восьми больших фрегатов. В третий год войны Швеция вошла лучше вооруженной и подготовленной, чем прежде.

Король, однако, уже куда реалистичнее смотрел на расстановку сил и больше не стремился к захвату Петербурга. Но Екатерина должна была думать, что острие шведской шпаги по-прежнему направлено в сердце русской столицы. Только так императрицу можно было склонить к выгодному для Швеции миру. Для воплощения своего политического замысла Густав хотел во что бы то ни стало перенести боевые действия как можно ближе к российской столице.

Почти одновременно в середине мая 1790 года шведский корабельный и шхерный флоты нанесли удары по противнику. Атака на стоявшую на якоре в Ревеле русскую эскадру оказалась неудачной. Русские корабли и береговые батареи, как на учениях, расстреливали идущие с моря корабли. В результате шведы отступили, потеряв два линейных корабля. Последующая схватка с Кронштадтской эскадрой в глубине Финского залива также оказалась безрезультатной, и командующий флотом герцог Карл привел свои корабли в Выборгский залив. Там уже собрался весь шведский шхерный флот, которому в очередной раз не удалось захватить Фредриксхамн. Оба флота — армейский и корабельный — оказались далеко за линий сухопутных войск, с риском попасть в блокаду. Но для Густава III было важнее оказать психологическое давление на Екатерину, чем позаботиться о необходимой подстраховке флота. Политический эффект был достигнут: в Петербурге снова поднялась тревога, но тут же последовала расплата за пренебрежение военной стороной вопроса. Российский корабельный флот блокировал выходы из Выборгского залива с моря, а шхерные фарватеры перекрыл гребной флот. В стратегических точках были установлены береговые батареи. Грандиозная мышеловка захлопнулась. Оставалось лишь ждать, когда у шведов кончатся еда и питьевая вода, и самонадеянный шведский король сдастся на милость победителя. Для Густава уже была приготовлена каюта на одном из русских кораблей.

Осада продолжалась месяц. Тридцать тысяч шведов, запертых в заливе, доедали последние сухари и допивали последние глотки гнилой пресной воды. Все эти дни с моря дул устойчивый ветер, не дававший шанса на выход из западни. Да и был ли этот шанс, если в море стояли на якорях шесть русских линейных кораблей, оставив шведам лишь узкий проход возле берега? Еще дальше в море ожидала вторая цепь, составленная из пяти фрегатов. Прорыв был равносилен самоубийству. И Густав доказал, что он не только готов жертвовать другими ради построения своей героической биографии, но и способен поставить на карту собственную жизнь.

Второго июля ветер неожиданно сменил направление и подул от берега. Король приказал готовиться к прорыву. Первым идти должен был линейный корабль «Дристигхетен» под командованием подполковника Юхана аф Пуке. Король обратился к нему в своем обычном высокопарном стиле: «Вы ведете мой флот. Не жалейте свою жизнь и кровь! Я этого не забуду». Стоя на пороге гибели, командир корабля не счел нужным прибегать к светским оборотам и ответил просто: «Я-то, Ваше Величество, пойду, черт меня побери, но не знаю, как это получится у остальных».

В шесть утра шведы двинулись на прорыв — корабельный флот шел первым, за ним в линию выстроились гребные суда. Издалека это была бесконечная цепочка белых парусов, сиявших в лучах восходящего солнца.

Но вскоре красный корпус и белые паруса «Дристигхетена» исчезли в черном пороховом облаке, были видны лишь верхушки мачт с развевающимися вымпелами: огрызаясь залпами всех бортовых орудий, лидер прорыва шел сквозь строй российских кораблей.

«Дристигхетен» проскочил. За ним на всех парусах мчались остальные корабли эскадры герцога Карла. План прорыва двух флотов вместе — корабельного и шхерного — разрушился в первые же минуты. Каждый спасался как мог. Шхерные фрегаты, подняв все паруса, пытались не отставать, гребцы налегали на весла, но разницу в скоростях сократить не удавалось. Скоро шхерный флот остался позади, предоставленный самому себе.

Уже почти все линейные корабли выскочили из ловушки, когда случилась первая катастрофа. Один из шведских брандеров, «Постильонен», шедший на буксире у линейного корабля «Энигхетен», вдруг вспыхнул, не успев выйти из линии. Командир брандера Фенрик Сандел, по словам очевидцев, слишком крепко выпил перед прорывом, и не рассчитал момента для поджога своей старой посудины. Вместо атаки на русский корабль «Святой Петр», брандер врезался в «Энигхетен», вслед за линейным кораблем вспыхнул шедший следом фрегат «Земире». Через несколько минут все они превратились в один пылающий факел и взорвались с оглушительным грохотом. Секретарь короля Юхан Альбрект Эрнстрём, находившийся на борту яхты «Амфион», писал об этой трагедии: «Перед нами маячило огненное жерло, через которое сумели проскочить почти весь корабельный и какая-то часть малого флотов. Несчастный брандер, шедший за нами, успел поджечь один за другим два корабля. Оба они взлетели на воздух с ужасающим грохотом, взрыв был так силен, что вылетели все двери на „Амфионе“. Страшно было смотреть, как люди и обломки взлетели высоко в воздух, а когда несчастные упали в воду, они были черны как головешки и покалечены».

Спасаясь от огня русской заградительной линии, потеряв ориентировку в окутавшем водное пространство дыме от взрывов и пожаров, шведские корабли выбрасывались на берег или садились на мели.

В общей сложности шведы потеряли семь линейных кораблей и три фрегата, более десятка малых судов. Две тысячи человек было убито. Король спасался на шлюпе, во время обстрела одному из гребцов оторвало обе руки, но сам Густав не пострадал. Его брата герцога Карла легко ранило. Это было сражение, когда все были равны перед смертью: и простой матрос, и монарх. Прорыв флота закрепился в шведской истории под названием «Выборгский прогон сквозь строй», только на этот раз под ударами «палок» — выстрелов русских пушек — шли не приговоренные к наказанию преступники, а корабли.

Остатки корабельного флота бежали к Свеаборгу, а шхерный флот, пострадавший в куда меньшей степени, собрался на рейде Роченсальма, на месте прошлогоднего сражения.

Офицеры, вызванные на совет, рекомендовали Густаву спасаться дальше, под стены Свеаборга, но король решил дать бой. Если прежде речь шла о мире с территориальными приобретениями, то после «прогона сквозь строй» под Выборгом Швеция рисковала потерять всю Финляндию. Такое унизительное окончание войны — личного предприятия короля — могло означать лишение Густава не только короны, но и жизни. Дворянская и офицерская оппозиция, показавшая себя в начале войны, могла снова поднять голову. Возвращаться в Стокгольм после выборгского разгрома король не мог. Ему нужна была победа или героическая смерть на поле боя. Мебель и другие ценности с «Амфиона» свезли на берег, чтобы сжечь их в случае поражения. Король готовился уйти из жизни как вождь викингов — с преданием огню самых дорогих ему предметов!

Русская атака началась раньше, чем ее ожидали — утром девятого июля. Принц Нассау-Зиген, уверенный в том, что шведы полностью деморализованы, решил преподнести императрице подарок к очередной годовщине дня ее коронации. Успех был почти предрешен: ведь даже место сражения должно было напоминать противнику о прошлогоднем разгроме!

Командующий, предвкушая триумф, не подумал, что главным союзником шведов может стать штормовая погода.

Сильный ветер, вздымавший высокую волну, нес русские суда на шведские позиции. При таком волнении моря галерам, обладавшим плохими мореходными качествами, трудно было придерживаться боевого порядка. Русские матросы, почти двое суток шедшие на веслах, смертельно устали и с трудом справлялись с волнами. Еще не начался бой, а галеры уже сталкивались, ломая весла. Некоторые суда волокло на торчащие из воды скалы. Сумятица была не только в море, но и в головах русских офицеров. Командиры кораблей не знали, как вести сражение. Принц Нассау-Зиген, стремясь поскорее добить противника, не посчитал нужным разработать даже приблизительного плана боя.

250 шведских кораблей встретили нападение плотным огнем. Крупные суда стояли на якоре и ветер был им не страшен. Для маневренных пушечных шлюпов ветер и волны тоже не являлись большой помехой. По атакующим били устроенные на островах береговые батареи. Король, разъезжая на шлюпке между судами флотилии, лично отдавал приказания и подавал пример мужества. В этом сражении шведам удалось воплотить тактические идеи Чапмана о принципах использования пушечных шлюпов. Дивизион шлюпов обошел правый фланг русских и ударил с тыла. Началась паника, противник пытался отступить, но сильный нагонный ветер не позволял громоздким галерам уйти с рейда. Корабли русской эскадры, атакуемые со всех сторон, все плотнее сбивались к центру. Вскоре нельзя было стрелять, не рискуя попасть в своих. Столь близкая победа за несколько часов боя обернулась ужасной катастрофой.

«Мачты и каюты полностью разбиты, повсюду видны убитые и раненые, везде кровь и куски тел. Те же, кто остался цел, заняты грабежом своих офицеров и раненых товарищей. Более ужасного и отвратительного зрелища я не видел», — писал один из шведских участников сражения Георг Поллет.

Трусость, мародерство и самопожертвование были рядом. Тот же Поллет так описывает поразившую его гибель русского шхерного фрегата «Святой Николай» под командованием 23-летнего англичанина Маршалла, лишь за год до сражения принятого на русскую службу: «Маршалл оказался слишком горд для того, чтобы спустить флаг перед такими маленькими судами. Он решил умереть, и когда сообщил об этом, весь его экипаж из 440 человек в едином порыве закричал, что последует за ним. Тогда Маршалл поднялся на носовую надстройку с флагом в руке и ушел под воду на наших глазах вместе со своим кораблем. Из всего экипажа удалось спасти лишь пятерых».

По рассказам спасшихся моряков, поднявшись на носовую надстройку с флагом, Маршалл крикнул команде: «Мне не пришлось подать вам пример, как должно побеждать, так я покажу, как следует погибать!»

«Святой Николай» тонул от пробоин и течи, открывшейся от яростного огня собственных пушек. Участники сражения стали свидетелями еще одного страшного зрелища. К стоявшему на палубе священнику, державшему серебряный крест в поднятой руке, стекались матросы. Они стремились получить последнее благословение перед скорой смертью. Флаг в руке командира и серебряный крест священника стали тем последним, что увидели зрители этого эпизода сражения.

Вместо победной реляции командующий принес императрице страшную весть о разгроме. Около шестидесяти судов — треть русского флота — было сожжено, отправлено на дно или захвачено. Несколько тысяч человек погибло. Шесть тысяч попало в плен. Шведские потери — триста человек убитых и шесть потопленных судов — в сравнении с этой катастрофой были ничтожны.

Докладывая императрице о сражении, принц Нассау-Зиген писал: «Я не в состоянии отдать отчет Вашему Величеству о подробностях поражения моей флотилии силами, превосходившими те, которыми я командовал. Генерал Турчанинов, бывший свидетелем данных мною приказаний, доведет до сведения В. В. о всем происходившем и о том, что я не имел возможности заставить мне повиноваться. Я в отчаянии, и мне остается только умолять, чтоб В. В. приказали обсудить мое поведение в военном совете и позволили мне потом, если, в чем я убежден, я не окажусь виновным, выйти в отставку».

Обвиняя многих командиров кораблей в трусости и бегстве с поля боя, командующий не мог не сказать о поразившем и шведов и русских геройстве: «Фрегат Св. Николай потонул; неустрашимый Марчал не сошел с онаго».

Екатерина не приняла отставки Нассау-Зигена, и командующий русским шхерным флотом, собрав остатки своей флотилии, уже собирался дать шведам новый бой.

Генерал-майор Турчанинов в докладе личному секретарю императрицы графу Безбородко, писал: «Флот еще столь многочислен, что не имею никакого сумнения разделаться с стоящим в Рочесальме королем, но на все устройство просят неделю времени, кажется сие необходимо… Ни принц, ни я в теперешнем положении и думать не можем ни о чем другом, как только о надлежащем нам предмете, чтоб омыть грех наш стройным и решительным сражением; мы видели что силою взять нечего, а надобно умом, лишь бы только не было проклятого ветра, против которого никакие усилия не могут произвести ничего».

Но и русская императрица, и Густав на этот раз были едины в своем желании скорейшего прекращения войны. 14 августа (3 августа по старому русскому стилю) 1790 года две страны заключили мир, в результате которого Швеция и Россия остались в своих прежних границах. Но свою личную победу король все же одержал: «Северная Семирамида» признала его настоящим мужчиной и мужественным полководцем. Главные интересы России были на юге, там продолжалась война с турками, и Екатерина испытывала заметную радость от примирения с честолюбивым королем. По случаю окончания войны в Петербурге была отчеканена памятная серебряная медаль с надписью: «Мир со Швецией заключен 3 августа 1790 года: соседственный и вечный».

Густаву оставалось закрепить военный успех с помощью искусства. Наконец-то он смог проявить свои таланты актера и драматурга в полной мере! Художники получили заказы на создание монументальных батальных полотен, дождь ядер и пуль сменился потоком медалей и наград, по улицам Стокгольма торжественно маршировали солдаты с захваченными русскими знаменами, а ночное небо освещалось фейерверками. Кульминацией торжеств стала срежиссированная Густавом встреча победителей в Стокгольме. Эскадра шхерного флота вошла в столицу, и Густав спустился на берег к толпе восторженных подданных. Этот знаменательный миг запечатлен в статуе работы Юхана Сергеля, установленной на Корабельном мосту, там, где произошла встреча Густава с нацией. Статуя изображает короля, протягивающего оливковую ветвь — символ мира. Левой рукой он опирается на румпель галеры. Проект своего каменного двойника Густав разрабатывал вместе с художником, считая это занятие завершением своего долгого и опасного пути в бессмертие. Король всегда мечтал войти в историю миротворцем — пусть для этого и пришлось развязать войну, унесшую жизни сорока тысяч его подданных.

Но самые честные и впечатляющие памятники Густаву до сих пор скрыты от глаз большинства людей. Это погибшие корабли, лежащие на местах сражений русско-шведской войны.

Их стали находить лишь недавно, и первым из них стал шхерный фрегат «Святой Николай». Его обнаружили в 1948 году финские гидрографы во время работ по углублению судоходного канала, ведущего к порту Котка. 40-метровый корпус судна, лежавший на пятнадцатиметровой глубине, хорошо сохранился. Судно стояло на дне, накренившись на правый борт: так, как оно уходило под воду полтора века назад. В сороковых годах морской археологии в Финляндии еще не существовало, и «Святой Николай» принялись обследовать с энтузиазмом и грубостью дилетантов. Водолазы, стремясь добраться до пушек, разрушили палубу, нарушив своими действиями крепость всего корпуса. Были поломаны и палубные надстройки, с которых водолазы отрывали понравившиеся им элементы конструкции.

Удивительно, но все 26 найденных пушек стояли на левом борту — правый оказался пуст. Ответ на загадку был найден лишь в 1990 году, в архиве ВМФ России. Российский водолазный комиссар в Риге Карл Гейнрих Ридель, докладывая в 1795 и 1796 годах адмиралу Алексею Синявину о ходе работ по подъему затонувшего вооружения в Роченсальме, сообщал о «Святом Николае». Он писал, что «нарочно не снял пушек с левой стороны, поелику оные в будущую весну при поднятии нужны будут к постановлению фрегата на киль посредством равновесия». Но планы по подъему фрегата так и не были осуществлены. Уже в 50-е годы XX века «Святой Николай» пытались приподнять и передвинуть с фарватера, но эта попытка провалилась. Кораблю лишь нанесли новые раны.

В течение долгого времени шло бесконтрольное разграбление затонувшего фрегата. Близость к берегу и небольшая глубина превратили его в своеобразную сувенирную лавку, куда мог заглянуть любой желающий в акваланге.

Археологи пришли на «Святой Николай» лишь в 1973 году, когда и палуба, и дно вокруг затонувшего судна были уже многократно прочесаны аквалангистами-любителями. Ученым оставалось лишь радоваться тому, что толстый, почти полуметровый слой донных отложений, окутавший затонувшее судно точно мхом, помог сохранить хоть что-то.

Недостаток средств не позволил вести систематическое изучение судна, и специалисты сконцентрировали свои усилия на районе камбуза площадью в 22 квадратных метра. Когда осадочный слой был удален, водолазы увидели почти нетронутое помещение с большой железной плитой посредине. Сооружение состояло из открытого очага, в который был встроен огромный медный котел, и двух бойлеров с кранами. Конструкторы позаботились и о противопожарной безопасности, покрыв палубу вокруг плиты свинцовыми пластинами. Оборудование плиты свидетельствовало о том, что почти четыреста человек команды питались одним супом: возможность для приготовления другой горячей еды отсутствовала. Исключение составляли офицеры: у них и посуда была отдельная — фарфоровая — и рацион более разнообразный. Об этом говорил найденный на камбузе небольшой медный чайник с костями цыпленка внутри: может быть, вареной курицей подкреплялся перед боем юный командир фрегата Маршалл.

Находки следовали одна за другой: оружие, монеты, остатки одежды… Водолазы обнаружили и деревянный ящик, принадлежавший, вероятно, специалисту по вооружению. Там были весы с гирьками для развешивания пороха, запасные кремни для мушкетов, латунные палочки-выколотки — целые и полуфабрикаты — предназначенные для прочистки отверстий ружейных замков. Были найдены два золотых двухрублевика с изображением Петра I, намертво приставшие к какому-то оловянному кружку, возможно, медали или памятному знаку. Наверное, водолазы наткнулись на самое ценное имущество кого-то из членов команды, и хранились эти сокровища в нагрудном кармане, замотанные в тряпицу.

Тени людей, населявших фрегат почти двести лет назад, начинали говорить глухими голосами, почти неразличимыми сквозь гул времени.

Возле «Святого Николая» водолазы обнаружили деревянную женскую фигуру, которую долгое время считали носовым украшением фрегата. И лишь недавно специалисты, подробнее рассмотрев украшение, поврежденное временем и неудачной консервацией, стали склоняться к мысли, что это — память о совсем другом судне, сражавшемся рядом со «Святым Николаем». Скорее всего, носовая фигура изображала богиню Диану и была сбита пушечным ядром с одноименной русской шебеки, захваченной шведами.

Через веков завесу времени проступают русские корабли, сбившиеся в кучу под ударами волн и наседавшего со всех сторон противника, слышен треск ломающихся мачт и крики умирающих, прорывающиеся сквозь грохот пушек и вой штормового ветра. Вот одно из ядер бьет по легкой деревянной Диане, и богиня, сбитая выстрелом, переносится с одного корабля к другому.

«Святой Николай» трагически погиб, но и сегодняшняя судьба его печальна. Судно разрушается на глазах. Фрегат лежит неглубоко, а совсем рядом проходит оживленная морская трасса в порт Котку: подводные волны, поднятые мощными современными судами, как тараны, бесконечно бьют по хрупкому старинному корпусу. Еще несколько лет — и уникальный гребной фрегат, в котором воплотились идеи Чапмана, превратится в груду древесины.

Власти Финляндии сделали, что могли. Останки моряков, найденные на судне, в 1975 году были захоронены на русском кладбище в Котке, под стенами православной церкви Святого Николая — покровителя моряков.

Предметы, понятые с фрегата, составили экспозицию музея «Кюменлааксо» в Котке.

С 1988 года исследовательские работы на «Святом Николае» прекратились из-за нехватки средств. Можно только надеяться, что в течение того недолгого времени, которое еще осталось до полного разрушения фрегата, Финляндия, Швеция и Россия — три страны, чью общую историю составляет это судно, — объединят свои усилия для его спасения.

В 90-е годы было проведено сонарное обследование акватории, где состоялось два Роченсальмских сражения, на карту нанесено более трех десятков затонувших судов, большинство из которых, предположительно, погибло в первой или второй битве. Но из-за нехватки средств и интенсивности движения в районе порта Котки финские археологи пока не могут изучить обнаруженные суда.

Что касается места другого знаменитого сражения шведско-русской войны, Выборгского залива, то там исследованию дна многие годы препятствовал режим погранзоны. Лишь после распада Советского Союза в этот район стали допускать российских и иностранных аквалангистов.

В 1994–96 годах состоялась совместная шведско-российская экспедиция, участники которой нашли целую затонувшую флотилию. Первым стал линейный корабль «Хедвиг Элисабет Шарлотта», обнаруженный на глубине 23-х метров. Прорываясь из русской блокады, израненный ядрами и потерявший управление, этот корабль врезался в каменную отмель и застрял между скалами. Около часа экипаж продолжал отстреливаться, но когда трюмы с боеприпасами и пороховая камера были затоплены, шведы сдались. Русская призовая партия, поднявшаяся на захваченный корабль, успела снять все пушки, кроме одной, прежде чем «Хедвиг Элисабет Шарлотта» ушла в глубину.

Огромные якоря, это единственное орудие и груда досок — вот и все, что увидели опустившиеся на дно аквалангисты. Корпус судна, пострадавший от сильного удара, в течение многих лет разбивали шторма, пока «Хедвиг Элисабет Шарлотта» медленно сползала с отмели на безопасную глубину.

Следом были найдены еще один линейный корабль — «Энигхетен», взорвавшийся от столкновения со шведским брандером — фрегаты «Земире» и «Уппланд», бриг «Драгун» и один из трех шведских брандеров, шедших в арьергарде прорывавшейся флотилии.

В 1996 году аквалангисты петербургского добровольного общества «Память Балтики», ведущего собственные поисковые работы в Выборгском заливе, обнаружили остатки линейного корабля «Ловиса Ульрика», лежащие на пятнадцатиметровой глубине.

Все эти суда, кроме «Энигхетена», погибли, наскочив на подводные скалы, поэтому волны, льды и камни уничтожили их практически полностью. Сохранились лишь самые нижние части корпусов, прилегающие к килю.

Наиболее интересные экспонаты со шведских кораблей — якоря, пушки, отдельные элементы конструкции — составили экспозицию первого в России музея морской археологии. Он разместился на территории Выборгского замка, и аквалангисты общества «Память Балтики» каждый год пополняют его новыми находками. Самое интересное, безусловно, так и не найдено. Как показывает опыт работы морских археологов, на местах гибели разрушенных судов необходимы настоящие раскопки, с выкапыванием туннелей и использованием мощных помп. Но нулевая видимость на дне Выборгского залива, отсутствие средств и помощи профессиональных археологов делают эту задачу пока невыполнимой.

Погибшие корабли Густава III и Екатерины II по-прежнему ждут своих исследователей.