Рассказы затонувших кораблей

Когда русские могли стать шведами

К востоку от полуострова Ханко, почти на сорок километров вдающегося в Финский залив, находится островок Мулан. Эта мрачная гранитная скала в окружении серых балтийских вод ничем не отличается от тысяч подобных клочков суши у побережья Финляндии, кроме своего странного прежнего названия, известного по шведским картам восемнадцатого века. На них Мулан обозначен как Клокшэр — «Колокольный островок». Но на нем никогда не было церкви, а устанавливать колокола для предупреждения судоводителей об опасностях в Финляндии начали лишь в девятнадцатом веке по распоряжению русских властей. Так откуда же «колокол»? Загадка названия островка раскрылась лишь в 1987 году, когда в Морском музее в Хельсинки появился аквалангист-любитель с необычной находкой — старинной жаровней из желтой меди. Прежде в Финляндии таких не находили, но ее назначение эксперты хорошо знали: похожую жаровню обнаружили среди офицерских столовых приборов на знаменитом корабле «Ваза», затонувшем в Стокгольме в 1628 году.

Аквалангист сообщил, что нашел жаровню на борту корабля, лежащего на пятнадцатиметровой глубине в полусотне метров от Мулана.

Летом следующего года музей организовал экспедицию к месту давней аварии. Несмотря на сильные разрушения объекта, удалось установить, что речь идет о двадцатиметровом грузовом судне, выстроенном из сосны — скорее всего, двухмачтовой шаланде.

И наконец-то стало ясно, почему островок в старину назывался так странно! Аквалангисты подняли на поверхность два бронзовых колокола, оба диаметром около полуметра. Надпись по-русски на одном из колоколов гласила: «Этот колокол был отлит на второй день Июля летом года 7106 (1596 по старому стилю — прим. авт.) во славу рождения Христа в Деревянницком Монастыре в царствование Его Величества Великого Князя Бориса Федоровича (Борис Годунов — прим. авт.) Царя Всея Руси».

Возможно, колоколов на борту шаланды было больше — музейные работники не первыми появились на месте давней катастрофы. Оба найденных колокола кто-то уже успел перетащить из средней части судна, где они первоначально лежали, разрушив при этом несколько находившихся под ними кирпичей. Вероятно, грабители просто не смогли или не успели унести с собою всю добычу.

Надпись на колоколе помогла установить, что шаланда, скорее всего, была одним из судов, которые отправлял с военной добычей в Або — главный город шведской Финляндии — Якоб Делагарди, командовавший шведским вспомогательным корпусом в России в 1609–1617 годах. Во время осады Новгорода летом 1611 года Делагарди получал в пригородном Деревянницком монастыре и окружающих деревнях продукты и дрова для своих войск. Новые находки на шаланде лишь подтвердили, что она перевозила награбленное в России. Основную часть груза составляли несколько тысяч кирпичей разных размеров, тщательно уложенных рядами. Многие из них были необычайно крупными, 275×125×75 сантиметров, — такие использовали в России при строительстве в средневековье — но происхождение этих «импортированных» с востока стройматериалов стало еще яснее, когда на некоторых из кирпичей были обнаружены следы ударов пушечных ядер. Швеция была страной бедной и измученной войнами, поэтому Делагарди, беря штурмом русские крепости и монастыри, поступал как рачительный хозяин, отправляя домой все, что представляло хоть какую-то ценность. Кроме колоколов и кирпичей, шаланда везла в Швецию большое количество деревянных тарелок и тюки с одеждой, о происхождении которой можно было догадаться по найденной среди ее остатков свинцовой печати с православной символикой.

Финские морские археологи работали на затонувшей шаланде вплоть до 1990 года, находя все новые и новые косвенные подтверждения своей теории. На поверхность были подняты приклады мушкетов, остатки седел, рожки для пороха, кожаные патронташи, свинцовые пули, кираса, русские и голландские серебряные монеты.

Состав этой «корабельной кассы» свидетельствовал о том, что в охваченной гражданской войной России солдаты Делагарди выскребали последние денежные запасы. Были найдены монеты, отчеканенные еще в 1534 году, в начальный период правления Ивана Грозного, так называемые «проволочные» деньги, нарубленные из серебряной проволоки и бывшие в ходу в России в конце шестнадцатого века. Аквалангисты обнаружили и очень редкие монеты, изготовленные в 1606–1609 годах в короткий период царствования Василия Шуйского. Самыми «юными» среди находок оказались голландские серебряные талеры 1611 года, позволившие установить срок гибели шаланды. Голландские деньги, кстати, также вполне могли оказаться «русского» происхождения. На территории России в то время своих серебряных рудников не было, и собственные деньги изготавливали из привозимых западноевропейских, в основном это были немецкие иоахимсталеры, получившие в России название «ефимков». Если иностранные монеты не успевали переплавлять, то на них просто накладывали «царский штемпель». В 1611 году царя на Руси не было, это был апофеоз разрушения русской государственности, и солдаты Делагарди могли получить плату денежным «сырьем», завезенным в Россию из Европы.

Финские аквалангисты, опустившиеся к затонувшему у «колокольного» острова судну, ожидали увидеть привычные следы кораблекрушения. Но оказалось, что внутри погибшей шаланды находились свидетельства куда более масштабной катастрофы, в результате которой ко дну едва не пошла вся огромная Россия. В происходившую трагедию, получившую название Великой Смуты, оказалась втянута и соседняя Швеция.

По сути дела, Швеция продолжала свою давнюю схватку за Балтику, только на этот раз сражение развернулось как никогда далеко от ее берегов, дойдя до стен Москвы. Шаланда с награбленным добром играет в нашей истории роль дорожного указателя, острие которого направлено в глубь Великой русской равнины. И нам предстоит отправиться по следам неизвестных солдат, перевозивших на затонувшем судне свою добычу…

Король Карл Девятый был не из тех осторожных монархов, которые начинали новую войну, лишь закончив предыдущую. Швеция вела изнурительную кампанию в польской Ливонии, и эта схватка вполне могла закончиться в Стокгольме. Польский король Сигизмунд был внуком основателя шведской королевской династии Густава Вазы и законным шведским монархом, торжественно коронованным в Упсале. Его случай наглядно подтверждает пословицу о невозможности одновременно усидеть на двух стульях. Законно получив две короны — «выборную» польскую и наследственную шведскую, как сын короля Юхана Третьего, — Сигизмунд безуспешно пытался властвовать в обоих королевствах одновременно. Пример деда показывал, что государственная общность разрушилась даже между такими во всех отношениях близкими странами, как Дания и Швеция, а чтобы разбить хрупкое единство католической Польши и протестантской Швеции, требовалось лишь небольшое усилие. Эту работу взял на себя дядя Сигизмунда герцог Карл, управлявший Швецией от имени находившегося в Польше монарха. Под предлогом борьбы с католицизмом Сигизмунда лишили престола, и шведским королем был избран недавний герцог.

Так два монарха, носивших общую фамилию Ваза, стали смертельными врагами, и все первое десятилетие XVII века прошло в их бесконечных дуэлях на полях сражений в Ливонии. Ни Польша, ни Швеция не могли добиться решающей победы в этой династической схватке, и постепенно взгляды Карла и Сигизмунда обратились на Москву. Россия или Московия, как ее тогда называли, со своими огромными ресурсами могла стать тем союзником, который нанес бы смертельный удар сопернику.

Карл IX в царствование Бориса Годунова в 1601 году первым из шведских монархов предпринял попытку заключения военного союза с Москвой, но царь выставил невыполнимые требования: Швеция должна была отдать Эстляндию. Чтобы сделать шведского короля еще более сговорчивым под угрозой возможного союза России с Польшей, Борис Годунов заключил двадцатилетнее перемирие с поляками. Россия тогда находилась на пике своего могущества, государственные финансы были в порядке, запасов зерна хватало на много лет, по Тявзинскому миру 1595 года в результате войны со шведами Москва закрепила свое право на Ивангород, Копорье, Ниеншанц, Орешек, Ям и Корелу (Кексгольм). Правда, вся Балтийская торговля России должна была идти через Швецию, но это было взаимовыгодное соглашение. Порты в русской части Финского залива были мелководными и не могли принимать голландские, английские и немецкие купеческие суда с большой осадкой.

Но у России была одна слабость, оказавшаяся роковой: Бориса Годунова ненавидели в народе, считая его виновным в убийстве малолетнего царевича Дмитрия, младшего сына Ивана Грозного. Историки до сих пор спорят о том, «заказывал» Годунов убийство царевича, или нет, но бесспорно то, что лишь благодаря смерти Дмитрия Борис Годунов был избран на царство. Сам факт избрания царя, нетрадиционный для России, посеял в умах жителей страны сомнение и тревогу. По словам историка Василия Ключевского, толчок смуте дало «насильственное и таинственное пресечение старой династии». Царя отказывались считать легитимным, говоря современным языком. На этом и сыграли поляки.

Мы не знаем, существовал ли в Польше план вовлечения Москвы в антишведскую коалицию с помощью «своего» царя, или король Сигизмунд лишь удачно использовал возникшую для этого возможность, но только когда в его владениях появился молодой человек, объявивший себя чудесно спасшимся царевичем Дмитрием, польский король сразу увидел открывшиеся перспективы. Опыт успешного расшатывания внутренней ситуации в другой стране с помощью пропаганды Сигизмунд получил, пытаясь вернуть свою шведскую корону. Письма и эмиссары, посылаемые в Швецию из Польши, привели к общественному расколу и даже восстаниям против Карла. Швеция все же устояла, но почему бы не испытать подобный метод в Московии, где и народ более легковерный, и государственная власть слабее?

Воскресший Дмитрий еще был в Польше, и только собирал войско для похода на Москву, но уже стал побеждать Годунова в общественном мнении. Письма и посланцы Лжедмитрия разнесли новость по всей России: «Ждите своего настоящего царя. Переходите на его сторону!» В 1604 году Лжедмитрий с польскими и литовскими войсками выступил на Москву.

Видя невероятные успехи претендента на престол, Борис Годунов отправил к Сигизмунду посольство, требуя остановить интервенцию и обвиняя польского короля в нарушении двадцатилетнего перемирия. Но Сигизмунд отвечал, что московский поход — частное дело свободных польских граждан, и он не может вмешиваться в их личную жизнь.

Годунов умер, когда Лжедмитрий уже был под стенами Москвы, приветствуемый народом и боярами.

Но самозванцу удалось удержаться на престоле лишь около года. Группа знатных бояр поддерживала Дмитрия только для того, чтобы сместить самовластного Годунова и заменить его на послушного царя из своей среды. Заговорщики убили Дмитрия и многих сопровождавших его поляков. Бунт в Москве был поднят под лозунгом «Поляки бьют бояр и государя» — свидетельство того, что Лжедмитрий был все еще популярен в народе. Вероятно, желая раз и навсегда застраховаться от появления нового Дмитрия, чудом спасшегося от смерти, труп самозванца сожгли на глазах москвичей.

Увы, легенды так просто не уничтожаются.

Лидер заговорщиков боярин Василий Шуйский, провозглашенный царем, убедился, что время Дмитриев на Руси только начинается. Совсем скоро на «фабрике русских царей» — во владениях сандомирского воеводы, откуда вышел первый Лжедмитрий — появился Лжедмитрий-2, «как бы поднятый из пепла сожженного обманщика», по образному выражению шведского историка XVII века Юхана Видекинда, написавшего историю русской Смуты, что называется, по свежим следам. Парадоксально, но подлинность второго Лжедмитрия подтверждалась с помощью жены первого убитого самозванца — польки Марины Мнишек. Едва успев снять траур по первому Дмитрию, она тут же признает во втором своего спасенного мужа. Сейчас можно лишь догадываться, что заставило эту ревностную католичку пойти на столь страшное преступление: или желание еще раз стать русской царицей, или давление создателей легенды во главе с Сигизмундом, которые не хотели прерывать большую политическую игру по такой ничтожной причине, как гибель ее главного актера.

Лжедмитрию-2 способствовал такой же успех, как и его предшественнику. Десятки русских городов признали его своим царем, и войско самозванца, состоявшее из поляков, литовцев, казаков, пополняясь стекавшимися к нему отовсюду русскими, подошло к Москве, встав лагерем в Тушино. Лжедмитрий-2 был милостив, всех шедших к нему перебежчиков от Шуйского одаривал землями, деньгами и щедрыми обещаниями. Жестокость он проявил лишь по отношению к трем другим, едва проклюнувшимся, самозванцам, казнив их в своем лагере.

Видя, что власть в его руках расползается, как ветхая ткань, и сегодняшние приверженцы завтра могут стать сторонниками Дмитрия, Шуйский обратился за помощью к шведскому королю. Если Карл не пришлет войска, поляки, победив в России, обратят свои силы на Швецию. Карл IX прекрасно понимал, что это не шантаж загнанного в угол русского царя, а реальная угроза. Используя северную Россию как плацдарм, войска Сигизмунда могли угрожать и восточной Эстляндии с Ревелем, и Финляндии. Шведские коменданты Нарвы и Выборга еще до обращения Шуйского пытались стабилизировать ситуацию на востоке, рассылая письма в соседние русские области с призывами к населению оставаться верными русскому царю. Но города и крепости приносили присягу Лжедмитрию. К февралю 1609 года, когда в Выборге встретились для переговоров шведские и русские посольства, в руках Шуйского, кроме Москвы, оставались лишь Смоленск и Новгород.

О составе шведского экспедиционного корпуса и условиях платы договорились быстро. Карл IX для Ливонской войны набрал несколько тысяч наемников в Европе — преимущественно шотландцев, валлонов, французов и немцев — и был даже рад дать их взаймы русскому царю. Интенсивность войны с датчанами и поляками как раз ослабла, и наемники, пребывавшие в праздности, стали лишь обузой казне и источником внутренних неурядиц. Было решено, что на помощь Шуйскому отправятся пять тысяч воинов: три тысячи пехоты и две тысячи конницы. Командовать войском король поручил 27-летнему генералу Якобу Делагарди, сыну знаменитого полководца Понтуса Делагарди. Он уже успел продемонстрировать свои воинские таланты в сражениях с поляками в Ливонии и позднее, на службе Морица Нассауского. Русские обязались давать ежемесячно на содержание войска 32 тысячи рублей, а в случае задержки жалованья платить вдвойне. Кроме того, царь гарантировал свободный проход войскам через его земли (пункт договора, излишне оптимистично оценивавший возможности изгнанного отовсюду Шуйского) и предоставление шведским войскам права закупать лошадей, продукты питания и прочие припасы по действующим ценам. В соглашение с врагом обе стороны обещали не вступать, русские отказывались от притязаний на Ливонию, а шведы обязались передавать царю все отбитые ими у поляков и Дмитрия города и крепости.

Самым тяжелым стал вопрос территориальных уступок, которых шведский король потребовал от Шуйского. Шведы настаивали на передаче Кексгольма с прилегающей областью. В таком случае, имея Выборг на Финском заливе и Кексгольм на Ладоге, Швеция запирала проход через Карельский перешеек в Финляндию — единственный удобный путь для нападения на нее с востока.

Русские послы сообщили, что царь поручил им принять эти условия. Но соглашение следовало сохранять в строжайшей тайне, поскольку, «если распространится по Московии слух о предстоящей передаче Кексгольмской области шведам, многие покинут Шуйского. Поэтому, велев выйти своим спутникам, они под клятвой молчания, секретным образом и на языке, без переводчика непонятном, уславливаются о присоединении Кексгольмского замка с областью навсегда к шведским территориям», — писал Видекинд со слов очевидцев.

5 марта 1609 года Якоб Делагарди выступил из Выборга в поход на Москву со своим интернациональным войском. Новгород — единственный большой город на северо-западе России, еще остававшийся верным Шуйскому, — встречал Делагарди как освободителя. Навстречу ему выехали бояре с полуторатысячным эскортом, с городских стен шведам салютовали пушечной и ружейной пальбой.

От стен Новгорода войско Делагарди, усиленное пятитысячным отрядом 23-летнего новгородского воеводы Скопина-Шуйского, племянника царя, двинулось на помощь осажденной Москве. Шведы шли по разоренной голодной стране, где все воевали против всех. Обещанная наемникам плата доставлялась не вовремя и не полностью. У Калязина под Москвой случился первый бунт финской конницы и пехоты. Полуголодные войска, измотанные постоянными стычками, боялись идти в глубь огромной страны. Солдаты считали, что король решил принести их в жертву ради собственных политических планов. Финны, а за ними французы и немцы, отняв у командиров знамена, повернули назад. Делагарди с трудом уговорил их продолжить поход. Зачинщиков беспорядков генерал помиловал, чтобы слухи о казнях среди шведов не усилили боевой дух сторонников Дмитрия.

Кроме задачи удержания войска в повиновении и продолжения похода, Делагарди был вынужден оправдываться перед двумя монархами. Шведский король в письмах негодовал по поводу того, что Кексгольм с окрестностями еще не передан шведам (а как передать, если город принес присягу Дмитрию и отказывался выполнять распоряжения Шуйского о сдаче!), русский же царь умолял прислать еще солдат, хотя бы четыре тысячи, обещая за эту услугу все что угодно. «Наше царское величество вам, любительному государю Каролосу королю, за вашу любовь, дружбу, вспоможение и протори, которые вам учинились и вперед учинятся, полное воздаяние воздадим, что вы у нашего царского величества по достоинству ни попросите: города, или земли, или уезда», — пишет Василий Шуйский весной 1609 года.

Почти год двигалось войско Делагарди на Москву, и хроника этого похода — бесконечные жалобы командующего на недостаток денег, плохую помощь русских союзников и ненадежность собственных войск. Наемники возмещали задержки жалованья грабежами, что усиливало враждебность местного населения к шведам. От поляков шли послания, в которых шведов упрекали в поддержке ложного государя и обещали хорошую плату, если они перейдут на сторону Дмитрия. Все это снижало боевой дух солдат Делагарди, общее недовольство время от времени выливалось в открытое неповиновение. В начале августа 1609 года все шведское войско второй раз двинулось назад, в Финляндию, и Делагарди на этот раз пришлось отступать вместе с солдатами, чтобы, как он впоследствии объяснял, оставшиеся без присмотра наемники не слишком бесчинствовали в грабежах.

Между тем положение царя все ухудшалось. Узнав, что Василий Шуйский обратился за помощью к шведам, польский король посчитал себя свободным от обязанности хотя бы внешне соблюдать условия перемирия. Сигизмунд объявил войну Шуйскому и выступил в поход на Россию, осадив Смоленск.

Русского царя от поражения могло спасти только чудо, и оно случилось. Как только выпал снег и армии по всем законам войны должны были снизить активность до следующего лета, корпус Делагарди приобрел повышенную мобильность. Несколько тысяч северян, «частью из Норботнии, частью из Московии», встали на лыжи.

История не донесла до нас подробностей триумфального вступления в Москву соединенных отрядов Делагарди и Скопина-Шуйского 12 марта 1610 года, но мы можем представить себе картину, уникальную в истории освобождения европейских столиц. По меньшей мере четыре тысячи солдат шли под звон колоколов московских церквей на деревянных лыжах, и еще неизвестное количество — на железных.

Москва встречала Скопина-Шуйского как «отца отечества», между тем как Делагарди именовался «защитником общей свободы».

В эти дни наемники Делагарди могли порадоваться, что не расправились со своим полководцем и не перешли на сторону Дмитрия во время тяжелого похода. Василий Шуйский раскрыл перед своими спасителями все кремлевские сокровищницы. На наемников высыпался дождь подарков: золото, меха, оружие, украшенное драгоценными камнями, царская золотая и серебряная посуда.

Делагарди был удостоен величайшей чести, какой не пользовались даже приближенные царя: ему разрешили прийти на аудиенцию к Шуйскому с саблей в ножнах.

И здесь, поднявшись на вершину успеха, царь сам стал готовить свое свержение. Молодой талантливый военачальник Скопин-Шуйский приобрел слишком большую популярность в народе. В нем видели будущего царя, преемника Шуйского. Некоторые города присылали к воеводе своих представителей, прося его взять корону уже сейчас. Хотя Скопин-Шуйский отвергал эти просьбы, в окружении царя посчитали его слишком опасным соперником. Государство едва спаслось от гибели, а бояре вновь составили заговор — движущую силу всей пятнадцатилетней русской Смуты. На пиру у брата царя Дмитрия Шуйского его жена поднесла молодому герою чашу с вином. Тот выпил, почувствовал себя плохо, из носа и изо рта у него хлынула кровь, и вскоре Скопин-Шуйский скончался.

Как свидетельствуют хроники, Делагарди видел, что вокруг друга сгущаются тучи, просил его не доверять боярам, но разве можно требовать предусмотрительности от 24-летнего юноши, который сам жил по законам чести, да к тому же был опьянен успехом и славой!

Отныне воевать против поляков Делагарди пришлось вместе с человеком, которого он считал виновным в гибели друга. Командовать русским войском стал Дмитрий Шуйский, бесталанный полководец, более привычный к дворцовым интригам.

В битве под Клушиным Делагарди потерпел унизительное поражение от командующего польским войском Станислава Жолкевского.

Коронный гетман вел уже не собранные по «частной инициативе» отряды авантюристов, какие составляли армию Дмитрия, а настоящие королевские войска.

Наемники Делагарди, как обычно, жаловались накануне сражения на невыплату жалованья и отказывались воевать. Им привезли требуемое — деньгами, отчеканенными из переплавленных золотых и серебряных кремлевских сосудов, а недостающую часть жалованья возместили сукном и мехами.

И все же, даже получив обещанное, французские и немецкие наемники, развернув знамена, перешли на сторону поляков.

Делагарди, оставшись лишь с горсткой финнов и шведов, был вынужден принять великодушные условия Жолкевского. Гетман согласился отпустить тех, кто остался верен Делагарди, если генерал обязуется не поддерживать князя Московии и уведет свои части из России.

Делагарди не оставалось ничего другого, как согласиться. Вскоре он нарушит это соглашение, заключенное лишь в устной форме. Шведские историки впоследствии будут приводить это обстоятельство как свидетельство того, что, несмотря на обман, честь военачальника осталась незапятнанной.

Клушинское поражение стало переломным, если говорить об участии шведов в русской гражданской войне. Отныне Делагарди из солдата, выполнявшего лишь договорные условия о военной помощи, превратился в активного игрока на русской политической сцене.

Он стал действовать в нескольких направлениях. Прежде всего он сосредоточился на подчинении шведской короне возможно больших российских территорий.

В письме королю в Стокгольм командующий сообщает, что дни Василия Шуйского у власти сочтены. Польша вот-вот захватит Россию, поэтому необходимо, пока не поздно, делить страну с поляками. Если король пришлет подкрепление, Делагарди возьмет Новгород — ключ ко всему русскому северо-западу!

В российском хаосе открылась и другая возможность, еще более головокружительная: посадить на московский престол шведского царя. Политические прогнозы Делагарди оправдались: бояре лишили Шуйского короны и насильно постригли в монахи, а новым царем провозгласили сына польского короля — принца Владислава. Новая интрига развивалась стремительно. По всем русским городам из Москвы поскакали гонцы с грамотами: присягайте Владиславу! В ставку короля Сигизмуда под Смоленском отправилась депутация московских бояр с радостным сообщением об избрании на русский престол польского принца. В качестве главного условия воцарения Владислава московские послы поставили сохранение в России православия без каких-либо изменений. Надо сказать, что во все годы русской смуты, когда вдруг стало позволено все, а редкое прежде слово «измена» вошло даже в бытовую переписку, единственным стержнем, державшим страну, оказалась религия. Русская аристократия легко торговала страной, продавая ее целиком и по частям то польскому королю, то шведскому, то лжедмитриям, но отказ от православия не подлежал обсуждению. Религия и стала в конечном счете той силой, которая объединила страну.

Многие русские города, уставшие от бесконечной междоусобицы и привыкшие за эти годы к самым неожиданным изменениям власти в Москве, присягнули Владиславу. Казалось, были готовы исполниться самые худшие прогнозы Карла IX, заставившие его отправить в Россию экспедиционный корпус. Швеция могла оказаться во враждебном польском окружении. Поэтому поход Делагарди на Новгород можно расценивать одновременно и как завоевательную, и как защитную операцию.

Военные действия шведов сопровождались лихорадочной политической активностью. Как воспрепятствовать воцарению Владислава? Да лишь одним способом: предложить своего кандидата на престол! В пользу этой идеи говорила растущая в России ненависть к полякам и невнятная реакция польского короля на предложение московских послов. Он отказывался дать определенный ответ, сына в Москву не отпускал, и все это позволяло сделать вывод, что Сигизмунд сам намерен захватить Москву и присоединить Россию к Польше. Путь гонца в Стокгольм и его возвращение занимали несколько недель, выяснять мнение короля было некогда. И Делагарди решил действовать самостоятельно. Он отправил письма в Москву и Новгород с предложением избрать на престол одного из шведских принцев, Густава Адольфа или Карла Филипа.

В письме королю Делагарди просит извинить его за эту самостоятельность, он решился на подобный поступок исходя из своего убеждения, что монархи всегда думают о расширении своих границ, а не об их сокращении. Объясняя свою масштабную политическую интригу Густаву-Адольфу, вступившему на престол после смерти отца, Делагарди выразил свою мысль еще более четко: русским царем Густаву Адольфу, когда он еще был наследным принцем, следовало стать лишь для того, чтобы, короновавшись затем в Швеции, оказаться властителем обоих государств.

Московиты на предложение Делагарди ответили положительно: в столице как раз случилось столкновение с поляками, которые подожгли город и заперлись в Кремле. Польский принц на московском престоле уже не вызывал энтузиазма даже у инициаторов этой идеи. Лжедмитрия-2 во время попойки убили татары, но не успела его вдова снять траура, как на западе России объявился очередной самозванец, чтобы «сделать Дмитриев вечными для всех московитов», как изумленно пишет Юхан Видекинд. Новый царевич оказался бродячим торговцем ножами, его узнали и прогнали из Новгорода, но Ивангород признал самозванца за царя, встретив трехдневной пушечной пальбой. Страх того, что начнется новый виток гражданской войны, делал шведского принца все более популярным в России. «Судьба Московии враждебна отечественному государю, который не может справиться с соперничеством вельмож», — высказал общее мнение московской аристократии боярин Бутурлин, прибывший для переговоров с Делагарди.

Москва, в центре которой засели поляки, «сдалась» шведскому принцу без боя, но Новгород колебался и требовал отвода шведских войск от стен города. Тогда Делагарди подкрепил свою просьбу пушками.

Началась осада. И лишь после того, как шведам удалось подвести медную петарду, пробить брешь в городском валу и захватить предместья, митрополит Исидор и воевода Иван Одоевский пошли на переговоры.

16 июля 1611 года войска Делагарди штурмом взяли Новгород, почти на шесть лет ставший шведским городом.

В договоре о сдаче содержались два важных пункта.

Пункт шестой гласил, что «не будет разрешен вывоз отсюда в Швецию без ведома или согласия московитов никакого имущества в виде чеканной монеты, пушек, колоколов, пороха, свинца и иных вещей или товаров». В седьмом пункте боярам и горожанам запрещалось выселяться из города в деревни под страхом наказаний.

Открыв сундуки городской казны. Делагарди понял, почему новгородцы так упорно отказывались подчиниться требованиям Москвы расплатиться с его солдатами согласно договору: годы Смуты опустошили один из богатейших городов России. В казне Новгорода оказалось всего 500 рублей!

Вступив в Новгород, Делагарди мог уже легко добиваться выполнения своих политических требований. Новгород присягнул младшему сыну Карла IX, одиннадцатилетнему Карлу Филипу. За ним последовали другие города российского севера — Тихвин, Ладога, Каргополь, Белозерск, Вологда, Холмогоры. Делегации этих богатых купеческих городов, надеявшихся с воцарением шведского принца в Москве на улучшение Балтийской торговли, даже упрекали новгородцев в том, что они медленно двигают «прекрасное дело». Купцы севера договорились о сборе денег для принца, которые он должен был потратить на изгнание поляков из пределов России. Москва проявляла все большее нетерпение, желая видеть в России шведского царя. Некоторые города еще отказывались признать Карла Филипа заочно, но заявляли о своей готовности сделать это, как только он пересечет русскую границу. И здесь-то заключалась главная проблема. Претендент на престол, «юноша, обладающий исключительной ласковостью, благоразумием и авторитетом», как говорилось в письме московских бояр, в Россию все не ехал. Делагарди засыпал Стокгольм просьбами скорее прислать принца, поскольку ситуация в России меняется стремительно, он отправлял в Швецию письма-присяги русских городов в качестве доказательства того, что «почва готова», но там все еще сомневались. Поддерживать у русских верноподданические настроения в этой ситуации становилось все сложнее. Делагарди прибег к последнему способу поторопить короля: по его настоянию в Стокгольм выехало пышное московское посольство в составе ста человек. Но едва посольство вступило в пределы Финляндии, как король Карл IX умер. С 9 октября 1611 года во всех шведских церквях звонили колокола, и лишь русские послы долгое время не знали о печальном событии. Чтобы они не повернули назад, было дано строгое распоряжение: посольство изолировать, на стоянках всех держать вместе, о смерти короля не говорить. Принятые меры предосторожности удались: вся Швеция скорбела, и лишь сто человек, пересекавших Финляндию на пути в Стокгольм, готовились к встрече с королем.

Но даже когда посольству сообщили о смерти короля, русские посланцы не потеряли своего энтузиазма. Они добивались отъезда Карла Филипа в Москву. На этот раз неожиданное препятствие появилось в лице королевы Кристины. Она боялась отпускать младшего сына в страну, объятую гражданской войной и слывшую в Европе варварской. Делагарди писал королеве о выгодах торгового союза с Московией, но та отвечала, что сын должен закончить учебу. Кристина соглашалась с тем, что перспектива отправки шведских товаров из гавани Святого Николая на Белом море выглядит очень привлекательно, но не могла позволить сыну плыть осенью в период штормов на корабле из Стокгольма в Финляндию. Она ни в коей мере не хотела лишить Карла Филипа русской короны, затягивая его отъезд, но как раз сейчас лед на Аландском море был слишком тонок — нужно подождать открытия надежного санного пути. Вероятно, Густав Адольф, провозглашенный королем, мог бы подействовать на мать, но и ему не слишком хотелось отпускать младшего брата в Россию. Куда заманчивее выглядела перспектива присоединения российского северо-запада к собственной короне, тем более, что войска Делагарди сумели установить контроль над многими важными крепостями в приграничных русских территориях.

Больше года русское посольство провело в Стокгольме, добиваясь согласия королевы Кристины на разлуку с сыном. Если она отказывалась отпустить младшего, то, может быть, старший, Густав Адольф согласится принять русскую корону? «Оба моих сына — мое единственное утешение, и я их равно люблю, как свое собственное сердце!» — непреклонно заявила она русской делегации. Однако сопротивление Кристины все же удалось сломить. Но когда 9 июля 1613 года юный принц прибыл в пограничный Выборг, его время уже ушло. Поляков изгнали из Москвы, по всей России поднялась волна национального протеста против иностранных оккупантов — поляков и шведов. Карл Филип еще ожидал в Выборге подходящей возможности для въезда в Россию, а король Густав Адольф уже передал своему военачальнику в Новгороде четкую инструкцию: нужно максимально расширить границы королевства, захватив земли от Новгорода до Архангельска, а также возместить расходы войск. Известие о том, что собравшиеся в Москве представители русских городов выбрали царем 16-летнего Михаила Федоровича Романова, поставило точку на шведских планах посадить на московский престол своего царя. Впрочем, практичный Густав Адольф, вероятно, был прав, считая корону бушующей Московии не слишком привлекательной. Того же мнения был и Михаил Романов. По свидетельству Юхана Видекинда, сцена его призвания на царство выглядела не слишком традиционно. Казаки бежали за юным претендентом со скипетром, а он, в ужасе от предлагавшейся ему участи, отбивался от просителей мечом и многих положил на месте. Даже если в действительности все выглядело менее кроваво, чем это излагает уважаемый историк, мы можем получить представление о хаосе в момент воцарения основателя новой царской династии.

16 января 1614 года оскорбленный Карл Филип со свитой покинул Выборг. Вызванному накануне новгородскому послу сообщили, что принц не хочет быть русским царем, и хотя бунтовщиками оказались не только москвичи и владимирцы, но и новгородцы, мстить шведы им не будут.

После этого началась большая месть. Делагарди, желая принудить новгородцев отойти от Москвы и признать своим королем Густава Адольфа, не разрешил им убирать урожай, этим занялись финские солдаты — для своих нужд. Делагарди запретил сеять хлеб в радиусе 100 километров от Новгорода. Шведские корабли на Балтике и Ладожском озере получили приказ захватывать русские ладьи с товарами.

Отряды Делагарди рыскали по нищей стране в поисках еды и, найдя запасы, отнимали все. Еще недавно Делагарди просил короля уменьшить поборы с населения, говоря, что добровольно новгородцы отдадут больше. Теперь наступили другие времена. На территориях, захваченных шведами, начался такой же страшный голод, как и во всей остальной, измученной войной России. Объясняя, почему новгородцы уже не хотят видеть себя в составе шведского королевства, маршал Эверт Хорн в 1615 году писал королю, что люди ожесточились, у них отнято все, им стало не на что жить. По мнению Хорна, тактика принуждения русских к повиновению голодом не оправдала себя. Даже угроза выселения из Новгорода тех, кто откажется присягнуть шведскому королю, действовала плохо. Участились нападения на шведские отряды, расквартированные в небольших деревянных фортах. Осада Пскова, второго по значению после Новгорода города российского северо-запада, которую возглавил лично Густав Адольф, провалилась. С планами расширения территории Швеции вплоть до Новгорода и Архангельска пришлось проститься: нужно было удержать захваченное, чтобы выгоднее продать на предстоящих переговорах.

Посредниками выступили голландцы и англичане, заинтересованные в возобновлении русской торговли. Трудные переговоры продолжались почти два года.

Мир был подписан 23 февраля 1617 года в деревне Столбово. Иного выхода ни у Швеции, ни у России просто не было. И шведов, и русских пугали слухи о новом вторжении польского короля Сигизмунда, который вербовал солдат в Европе: для нападения то ли на Россию, то ли на Швецию. Обе страны находились на грани экономической катастрофы. Россия была разорена гражданской войной, Швеция — войной с поляками и датчанами. Голландские послы, возвращавшиеся из России через Финляндию, оставили путевые записки, в которых описывают голод, царивший по обе стороны границы. Однако если финские крестьяне питались хлебом с примесью коры, то в России путешественники видели, как крестьяне подбирали лошадиный навоз и ели его, люди дошли до каннибализма, многие деревни полностью вымерли от голода. Даже в стужу послам приходилось ночевать на улице, поскольку в домах лежали неубранные тела их хозяев.

Нечего удивляться, что в такой ситуации Россия вела переговоры с позиции проигравшей стороны. В результате Швеция заключила мир на исключительно выгодных для себя условиях. Кроме Кексгольма, к Швеции отходили Ивангород, Ям, Копорье и Орешек. Россия оказалась полностью отрезанной от Балтики, путь в Финляндию с востока перекрывался Ладогой. Граница на Карельском перешейке пролегла по реке Сестре. «Я надеюсь, что отныне с Божьей помощью русским будет сложно перепрыгнуть через этот ручеек», — подытожил король шведские достижения на востоке в своей речи перед сословиями.

Россия была готова смириться с территориальными потерями, но проявила неожиданное упорство в возвращении колоколов, увезенных шведами. В годы Смуты лишь вера спасла нацию от исчезновения, и колокола должны были снова занять свое место на колокольнях разграбленных церквей! В тексте мирного соглашения в Столбово эта проблема описана чрезвычайно подробно. Стороны договорились, что шведы вернут все колокола, захваченные до 20 ноября 1616 года, за исключением тех, что новгородцы добровольно передали шведам в счет выплаты жалованья солдатам. Швеция обязывалась также вернуть колокола, похищенные солдатами перед передачей Новгорода России. Известно, что войска Делагарди, не имея возможности открыто покинуть город с ценной добычей, зарыли несколько десятков колоколов в окрестностях Новгорода.

Груз судна, найденного у финского острова Мулан, настолько точно отражает период Великой Смуты, что кажется специально составленной композицией для музейного стенда. Что может лучше символизировать разрушение основ государства, чем вывозимые из страны кирпичи древних монастырских стен? Что еще, как не россыпь монет с именами быстро менявшихся правителей, так наглядно показывает политический хаос, охвативший Россию? А снятые со звонниц колокола дополняют картину бедствия, помогая представить опустевшие деревни, где слышно лишь карканье ворон и вой волков. Затонувшие суда часто называют машинами времени, перемещающими нас в ушедшие эпохи. «Колокольная» шаланда Делагарди лишний раз подтверждает верность этого наблюдения.