Рассвет в моем сердце

Константин

Осень, 2016. Москва

– Every time I look at you, Baby, I see something new. That takes me higher than before. And makes me want you more[18], – пел я, направляясь прочь от моста.

В голове калейдоскоп из воспоминаний. В груди – что-то горячее.

Я едва не поцеловал Яну! В губы! И все-таки поцеловал – в щеку!

Эй… прием! Она – способ выйти из творческого кризиса. Она – муза. Она – не та девушка, которую можно целовать.

Вопреки сильному притяжению, мне не хотелось влюбляться в Яну. Мне вообще не хотелось влюбляться. Казалось, я давно не способен на искренние чувства, а у Яны сложная история за плечами. Нерешительность, колючесть, ранимость – все говорило за нее. Я обязан помочь моей музе обрести свободу – не ради портрета, не ради забавной сделки. Она вдруг, внезапно, стала дорога мне. Но Яна достойна лучшего – того, кто не выжжен изнутри.

Я не собираюсь стать тем, кто разобьет ее сердце.

Вдохновленный, в долгу у моей музы, я собирался излечить ее раны – меньшее, что я мог сделать для нее. И, разумеется, сгорал от любопытства. Какой она была раньше? Какой может быть? Надеюсь, скоро смогу увидеть. А потом… Я отпущу Яну, получив портрет и отдав свои знания. Сделка выйдет честной. Не будет никаких последствий для моего сердца, как не было их все те дни, что я жил без любви.

Лето, 2016. Евпатория

Блондинка. Высокая. Стройная. Лиза – или «Лиз», так ей больше нравилось, – приехала в Евпаторию с родителями. Дома ее ждал второй курс экономического и прекрасное будущее.

– О да, Костя… Да!

Но сейчас Лиз не думала ни об учебе, ни о родителях, ни тем более о будущем. Она стонала подо мной, прикусывая губы и выгибаясь. Ее золотистые волосы разметались по подушке, и я представил, как красиво смотрелось бы на холсте сочетание: обласканная загаром кожа, выгоревшие пряди, белые простыни…

Картинка смазалась. Пальцы дрогнули на упругих бедрах.

– Костя…

– Меня зовут Константин. – Я насадил ее на член сильнее.

Она ответила криком и сжала бедра. Ее оргазм пульсировал, поднимаясь по стволу до головки. Я пару раз скользнул по узким стенкам, излился в презерватив и скатился на кровать. Выдохнул, удовлетворенный.

На секунду. Всего на секунду мне удалось забыть, что я проклят.

– Можно я снова попробую тебя нарисовать?

Лиза застегнула белый лифчик и занялась поиском юбки. В комнате, маленькой, тесной и захламленной вещами хозяйки квартиры, трудно было отыскать даже мои шмотки, а в порыве страсти Лиз плохо запоминала, куда бросала свою одежду. В прошлый раз я нашел ее браслет под комодом.

– Опять позировать? – заныла Лиза. Она прекратила поиски, стянула трусики и прильнула ко мне, окутав ароматом фруктовой жвачки. – Давай лучше повторим…

– Пожалуйста.

– У меня в тот раз спина затекла! – возмутилась Лиз и хихикнула: – Как хорошо, что кончаешь ты быстрее… Но не слишком быстро.

Ее грязный рот не сочетался с ангельским личиком. Меня коробила пошлость, но радовал факт, что Лиза воспринимала «нас» как типичный курортный роман и не рассчитывала на что-то серьезное – это взаимно. И все-таки я не терял надежды, что однажды вернусь к творчеству. Я скучал по ощущению простого карандаша или деревянной кисти в своих пальцах, скучал по размашистым мазкам на холсте, скучал по свербящему предвкушению – скорее бы увидеть результат.

– Ложись на простыни, – скомандовал я. – Только волосы распусти. А после мы повторим столько раз, сколько пожелаешь.

– И в тех позах, что я выберу, – добавила Лиз, выполнив мои указания.

Я надел джинсы и занялся приготовлениями: поставил холст на мольберт, открыл краски. Когда вновь посмотрел на Лиз, она успела раздеться. Я хмыкнул: да, наверное, я самое интересное, что она нашла в маленьком курортном городке.

Пытаясь не отвлекаться на ее соблазнительную грудь и плоский живот, я пару раз мазнул по холсту желтым цветом. Планировал смешать краски так, чтобы получился оттенок, похожий на выгоревшие светлые пряди. Но получалась грязь, и сколько я ни пытался исправить цвет, становилось хуже. Уродство.

– Ну как там? – спустя… я посмотрел на наручные часы… минут двадцать спросила Лиз. – Сейчас засну. Ты заканчиваешь?

Я глянул на пестрое месиво, сдернул холст и взял следующий. Зарплата официанта в кафе – не те средства, которыми я мог бы разбрасываться, но я отчего-то поверил, что оно стоит того: рисовать сейчас на холсте, как в былые времена. Я старательно водил кистью, прорисовывал и дополнял. Вышло что-то… что-то похоже на то, что я видел на кровати перед собой. Но не похоже на работу художника – отвратительная анатомия, несочетаемые цвета, много клякс и кривых линий. Пятилетний ребенок нарисует лучше.

– Кост… – Лиз прикусила язык и попробовала снова: – Константин, ты извини, но мне пора. Мы сегодня с мамой едем на Розовое озеро, и все это… – Она указала на холсты и краски. – Возможно, это не твое. Ты позвони, если захочешь развлечься. Я в воскресенье уезжаю в Москву.

Она встала, оделась – и юбку нашла удивительно быстро – пригладила волосы, сверкающие золотом, абсолютно не похожие на те, что я нарисовал. Лиз неловко поцеловала меня в щеку и хотела уйти из комнаты, но я схватил ее за запястье.

Не уходи. Не бросай меня. Я все смогу.

– Еще пять минут, пожалуйста, – попросил шепотом.

Ее карие глаза отчего-то напомнили лисьи – хитрые и безжалостные.

– Мне некогда.

Я не ответил и сильнее стиснул ее запястье. Возвышался над ней. Лиз испуганно дернулась, вцепилась в мою руку, чтобы освободиться, но я лишь сильнее сжал ее кожу. Не уходи. Я талантлив. Я могу. Ты так сказала.

Моргнув, я перестал видеть Лизу. Она совсем не похожа на женщину, из-за которой я стал тенью, но я видел Марию.

Смотри, что ты сделала со мной. Довольна?

– Отпусти! – закричала Лиза. – Отпусти! Костя!

Я разжал пальцы, и Лиз потерла слегка покрасневшее запястье. Она смотрела на меня с ужасом. Эмоции… Теперь получится ее нарисовать?

Лиз попятилась к двери и, прежде чем уйти, сказала:

– Ты красавчик, но конченый псих!

Бушующие волны разбивались о скалы, окатывая мое лицо каплями-иголками. Я облизал губы. Соленые. Ночью по прогнозу обещали шторм.

Остро заточенный карандаш коснулся блокнота. Бесполезно. Море лечит? Романтичное вранье! Я размазал по лицу капли, и ранки от бритья защипало. Не понимаю, каким образом меня занесло в Евпаторию. Я терпеть не мог море и в принципе открытые водоемы. Приехал сюда три месяца назад, и ни разу не купался, только сидел на берегу: рассматривал волны, местных жителей, любопытных туристов. Их в городке немало: самый сезон. Я искал вдохновение, но тщетно. «Возможно, это не твое». Слова Лизы застряли в голове острым осколком. Неправда. Я умел рисовать, я знал, как рисовать. Я могу творить! Или… не могу?

– Мишель, аккуратнее! – крикнула девочке-подростку женщина с темными кудрявыми волосами. – Не заходи глубоко!

Девочка, на вид ей около пятнадцати, плескалась в воде. Мишель. Необычное для России имя, а дети бывают жестоки. Надеюсь, ее не дразнят. Для юного возраста у Мишель был задумчивый взгляд. Я попытался нарисовать ее глаза: зеленые, с золотыми крапинками, словно на лугу сверкает солнце. Говорят, глаза – зеркало души, и в моей груди что-то трепыхнулось: вот оно, вдохновение?.. Но карандаш не передал бы цвет, а краски я с собой не взял.

Поэтому изобразил глаза девочки черными, как бездонные колодца. Тьма. Идеальное описание моего таланта. Что держало хрупкую веру? Почему до сих пор не оставил попыток? Через рисование я понимал свой внутренний мир, познавал внешний. Но пора мне двигаться дальше. Выбрать реальность. То, как я повел себя с Лиз, – непростительно. Тьма текла по моим венам, мой дар отравлен, и я мог всерьез причинить кому-то вред.

Я осмотрел пляж, монотонно постукивая карандашом по чистому листу. Уехать бы… Но куда? Внимание привлекли двое мальчишек: они переговаривались, показывая пальцами на Мишель. Сначала я подумал, что они смеются над девочкой, но смеялся только один из них – коренастый и русоволосый. Второй парень, с черными волосами и в очках, поймал мой взгляд, растерялся, покраснел. О, как это знакомо, Дима тоже смеялся над моей нерешительностью, когда дело касалось девчонок.

Я не стал смущать подростка и посмотрел в блокнот. Дима… Ты ведь хотел, чтобы я рисовал, да? Нажимая на карандаш, я рискнул изобразить на листе первые чувства, неловкость, искренность. Вспомнить что-то хорошее, что-то… до нее. В груди свербело, кончики пальцев покалывало. Я хотел рисовать. Я очень хотел рисовать…

Бумага порвалась, так сильно я тыкал грифелем и выводил линии. Черные хаотичные линии. Я смял лист и убрал в карман. Достал сигареты.

Чертова Мария. Ты уничтожила все.

Осень, 2016. Москва

– Я посплю у тебя?

Питер уставился на меня заспанными светлыми глазами. Удивление сменилось обидой, и друг скрестил на груди костлявые руки.

– Тебе тоже привет, Константин. Хрен с тем, что я знать не знал о твоем приезде. Спасибо, что позвонил, обрадовал… Ах, черт, ты же не позвонил, ты просто заявился ко мне домой спустя пару лет молчания!

Я проигнорировал его сарказм и просочился в коридор «двушки». Родной запах масляных красок приятно щекотал ноздри. Монро не изменился, только волос на голове стало меньше, а морщин под глазами – больше.

Он закрыл за мной дверь и съязвил:

– Добро пожаловать.

После встречи с Яной я несколько часов бродил по центру города: мне нравилось, как Москва постепенно погружалась в ночь – улицы становились тише, позволяя представить, что я один в огромном мире. Когда начало светать, я поехал на станцию метро «Новогиреево», наивно надеясь, что Питер Монро никуда не переехал. После моего ухода с Арбата в компанию «Пейнт» я редко общался с Питером, но всегда оставался на связи. До минуты, когда решил сбежать из столицы. А теперь по крупицам возвращал то, что у меня отняли: творчество, город, друга. Также мне не хотелось идти в пустой лофт или, того хуже, встретить там Эдуарда или Марию.

– Я волновался, между прочим, – пробубнил Питер.

От стыда горели уши, но мне нечего было сказать.

Разлука с другом далась тяжело, но я боялся звонить Питеру: наверняка Мария подняла все связи, чтобы найти свою марионетку. Из-за меня Монро мог попасть в неприятности, и я решил не рисковать. Я помнил, на что способен Эдуард Ковалев. Исчезнуть, сменить номер, не оглядываться – лучшее, что я мог сделать. Спустя два года и один закрытый контракт я перестал бояться. В голове прочно поселились слова Яны: «Они не достанут тебя, если ты не позволишь». Не позволю.

Питер смотрел на меня с неприкрытой, но явно напускной обидой. Его тонкие губы всегда улыбались, оттого невозможно разобрать истинное настроение творца. Но в любом случае Монро не умел долго злиться. Отходчивый и добродушный, он проворчал:

– Придурок ты, Коэн.

В ответ я крепко обнял его сутулые плечи. К стойкому запаху красок примешался аромат мыла. От Питера пахло так же, он жил там же. И он все еще был моим другом.

На секунду Монро замешкался, но в итоге обнял меня в ответ, похлопал по спине, тихо добавил:

– Рад, что ты в порядке.

– Я хотел позвонить, – сказал, виновато улыбаясь.

– Не бери в голову. – Питер разомкнул объятия и помахал в сторону кухни. – Операция «Исчезновение из цепких лап Марии» прошла успешно?

– Типа того. Я свободен.

– Ты всегда был свободен, – философски заметил главный сторонник «свободы». – Эта сука уже приходила? Обещала небо в алмазах? Разуйся, Катька меня убьет! – Он указал на смешные тапочки с заячьими ушами.

Интересно, чье это розово-пушистое недоразумение? Питера или Кати? Мысли о девушке, с которой Питер познакомился пять лет назад и все еще был с ней, приятно согрели. Бывает же так!

Монро пошел на кухню вдоль узкого коридора. А я, отказавшись от тапочек, сбросил кеды и босиком прошлепал в ванную. Мыл руки и рассматривал в зеркале самого себя: усталый, но счастливый. Зеленые глаза блестели, двухдневная щетина не раздражала – не хотелось, как обычно, быстрее побриться, ведь ей нравилось, когда я оставлял на лице волосы. Интересно, каким я нравился Яне? Усмехнулся. Никаким, конечно же.

Свернув на маленькую в светлых тонах кухню, я спросил:

– Монро, я был плохим парнем и разбудил тебя?

Он глянул на часы – уродливые золотые стрелки показывали шесть утра – и поставил чайник. Питер рассмеялся, может, вспомнил: когда мы были уличными художниками и жили в одной квартире, он поддерживал мой необычный распорядок дня.

– Ладно, тебя не жалко. Надеюсь, Катя спит крепче.

– Я лег недавно, а Кати дома нет. – Питер выдавил улыбку и разлил по чашкам кипяток. В свою я положил пакетик зеленого чая, сел и кивнул, поощряя продолжать. – Катя опять ушла ночевать к Лене, – вздохнул друг и тоже бросил заварку в чашку. – Сказала, я никчемный маляр.

– Какой раз она говорит это, но все равно возвращается?

Несмотря на разногласия, Питер и Катя оставались вместе. Так выглядит любовь? Вместе, несмотря ни на что. Питер и Катя были взбалмошной творческой парой. Он художник, она поэтесса. И, определенно, они стоили друг друга.

– Сто сорок восьмой, – не оценив моего веселого тона, ответил Питер. Он сел и поерзал на табурете. – Зачем я женился?

– Любовь зла…

– Катя не коза!

– Она вернется. – Я потрепал друга по плечу.

Вспомнил Яну. Вот бы я встретил ее четыре года назад, до знакомства с Марией… Мое сердце тогда было открыто. Я машинально облизал губы, вспомнив бархатную кожу на щеке моей музы. В том поцелуе давно забытая мною нежность, стремление отдавать, а не получать. Оберегать. Любить?

– Опа! Коэн влюбился!

– Что? – Я дернул рукой, чудом не свалив со стола чашку.

– Ага. – Питер ухмыльнулся, он словно по-доброму злорадствовал – и в меня попала стрела Купидона.

Но, к его сожалению, это было не так. Просто сделка. Просто уговор.

– Не в Марию, надеюсь? – уточнил Питер, с хлюпающими звуками поглощая чай. – Второго внезапного исчезновения я не выдержу. Мне, кстати, тут сказали, что в Петербург из Сиднея приезжает владелец картинной галереи… – Монро увидел, как изменилось мое лицо, и спешно добавил: – Он покупает готовые картины и выставляет у себя в галерее. Никаких работ на заказ!

Я неопределенно пожал плечами.

– Он две недели в России, успеешь приехать и показать, на что способен. Если тебя в столице ничего не держит.

– Я подумаю, – ответил уклончиво.

«Ничего не держит?» Я нарисую Яну за пару дней, столько же времени мне понадобится, чтобы попробовать сломать ее барьеры и помочь выйти из зоны комфорта. Мы оба получим желаемое и разойдемся. Или… нет?

Я помотал головой. Пусть Питер был мне самым близким человеком, даже ему я не хотел рассказывать про Яну. Расскажу позже, когда она останется эфемерной тенью, приятным воспоминанием. Сейчас мне казалось, что встречи с Яной – мои сладкие видения обезумевшего от горя художника. И делиться ими я не собирался.

– Так… Зачем ты вернулся? – Питер понял, что я не готов раскрыть тайны своего сердца, поэтому сменил тему. В его вопросе сквозили другие: «Останешься? Или рискнешь испытать удачу в Петербурге?»

Я долго гонял по чашке заварку. Ох, я же постоянно думал о причинах приезда сюда. Когда истек срок контракта и я сел на поезд до Москвы, когда сошел с перрона на Павелецком вокзале, когда пришел в парк и встретил Яну, и когда вновь столкнулся с Марией…

– Константин?

– Они отняли у меня все, – сказал я. – Деньги, заработанные с продажи картин – всех картин, а не только которые я продал от лица «Пейнт». Они забрали мое имущество: квартиру в центре Москвы, дом родителей в деревне, личные вещи Димы… – Горло сжалось при упоминании брата. Я замолк и уставился на сколотую по углам плитку. Вновь заговорил, едва сдерживая дрожь в голосе: – Они забрали все, чтобы погасить неустойку за нарушение контракта. Я свободен, но я… У меня ничего нет.

Питер встал, подошел и положил руку мне на плечо. Слегка сжал, и по моему телу растеклось тепло. Я не один, не один, не один.

– Короче говоря, вернулся повидаться с тобой. – Улыбка получилась кривой, наверняка фальшивой, и на друга я смотрел сквозь размытую пелену. Питер скорчил гримасу, отчего кожа на его впалых щеках натянулась гармошкой. – И я хотел доказать себе, что смогу приехать в Москву с высоко поднятой головой. – Хлопнув в ладоши, я воскликнул: – Представляешь, они приходили ко мне, а я их послал!

Монро одобрительно закивал, но в его голубых глазах я заметил плохо скрытую печаль: он знал, что шрамы остаются. Он знал и кое-что еще, но боялся спросить. Поэтому я тяжело вздохнул и сказал сам:

– Нет, к нему я не ходил.

– А пойдешь? – словно ступая по тонкому льду, осторожно уточнил друг. – Константин, не обязательно вовсе…

– Пойду, – ответил эхом. – Конечно, пойду.

Мы помолчали. Питер сел обратно на табурет и допил чай. Я к своему не притронулся. Потери всегда остаются ранами и нарывают, воспаляются, стоит о них заговорить. Время не лечит. Я вспомнил Яну: мне нужно что-то хорошее в моей жизни. А она – очень и очень хорошее.

– Ладно. Спать пора. – Я поднялся с табурета. – На диван?

Питер кивнул, погруженный в мысли.

Пару часов спустя Питер снова был веселым и бодрым. Он прибежал в комнату, кинул в меня подушку и пропел:

– Коэн, Коэн, открой глазки! Как спалось?

– Издеваешься? – Я размял затекшую спину. – Сам пробовал спать на чудо-диване?

– Я знал, что больше всего ты скучал по моему диванчику! – В словах друга я не уловил сарказма и насторожился. Ему действительно нравится темно-зеленое нечто с выскакивающими пружинами?

Питер быстро забыл про диван, прыгая по паркету в направлении кухни. Монро находился в прекрасном расположении духа, видимо, понял: Катя придет домой, как и всегда.

– Бутерброд будешь? – спросил друг.

– Только кофе.

Я состроил гримасу, будто меня тошнило. Сильнее, чем спать ночью, я ненавидел есть сразу после пробуждения, пусть и в понимании обычных людей мой завтрак наступал во время обеда.

– Очень вкусные бутеры, – прокомментировал Питер.

– Не хочу портить фигуру, – сказал я фирменную фразу Кати. Она кокетничала, ведь худенькая, как самая тонкая кисть в наборе.

Реакция Питера не заставила ждать: в меня полетели зубочистки.

– Ладно-ладно. – Я выставил руки вперед, показывая, что сдаюсь.

– Кретин. – Питер кинул на стол передо мной сомнительного качества бутерброд в целлофановом пакете. Монро скучал по жене и время от времени поглядывал на дверь. Потом брякнул: – Взрослей.

– Не хочу, – ответил я. – Взросление и свобода – антонимы.

– Ох, свобода! Зацепился же! – Питер сел на табурет и принялся разворачивать бутерброд. – Кстати, о вчерашнем разговоре. Колись, почему сомневаешься насчет австралийского коллекционера? Кто она, таинственная незнакомка? – Друг поиграл бровями. – Как зовут? Где познакомились? Давай, расскажи мне, а то Катька придет и будет выпытывать все детали биографии твоей загадочной красотки – уйдешь отсюда к вечеру!

Игнорируя его любопытство, я прошел к подоконнику.

– Что это? – указал на книгу. Темная обложка блестела на солнце. Я прочитал: – Карл Дьютер. «Теория о частицах души». Фэнтези, что ли?

– Научпоп. Это Катя притащила, – махнул рукой Питер. – Забавная книжка. Про то, что у каждого из нас есть с десяток близких нам людей, эдакие частицы одной души, разбросанные по миру. Бывает, судьбы частиц схожи, и чем сильнее, тем лучше люди друг другу подходят.

– Ну и бред, – поморщился я.

Монро чудик, но не думал, что он верит в подобные «теории».

– Вовсе не бред! – горячо возразил Питер. – Вот, смотри, мы с Катей в детстве оба тонули.

– Совпадение, – отмахнулся я.

– Или боишься не найти такого человека? – подначил Питер.

Я закатил глаза. Он любил выводить меня на эмоции, как я мог забыть.

– Не боюсь, потому что никого не ищу. Мне не нужны отношения.

Очередь Питера закатить глаза. И весьма демонстративно.

– Думал, ты наигрался, Коэн. Нет ничего важнее любви. Я видел, как по-идиотски ты улыбался, думая о ней. Так кто же она?

– Никто. – Но ответил я слишком эмоционально для безразличия.

Монро сразу это заметил. Проницательный, мать его.

– Забудь ты уже свою…

– Заткнись, – предупредил я.

– Константин… – вздохнул Питер, – свобода – это хорошо. Очень и очень хорошо. Но ты, кажется, совсем не знаешь, что со свободой делать.

Я выгнул бровь, не понимая, о чем он.

Питер объяснил:

– Ты умеешь бороться за свободу, но понятия не имеешь, как быть свободным. Забыть обиды и идти вперед – вот что есть свобода.

– Закончи свой философский бред, – прорычал я сквозь зубы.

Друг попытался положить ладонь мне на плечо, но я отмахнулся.

– Как лучше хочу, Коэн. Ты мне дорог. И по своему опыту сужу, я стал намного счастливее, когда свободу со мной разделила любимая женщина.

– И где она сейчас? – поддел я. – Что-то не наблюдаю вашу идиллию.

– Мы оба вспыльчивые. – Монро потеребил заусенец на пальце. – Свобода не равно одиночество, Константин. Перестань себя наказывать. Закрытое сердце не приведет к счастью…

– Зато мое сердце не разобьется снова. Посмотрим, что ты скажешь, когда я стану известным на весь мир художником, а ты… останешься здесь.

Питер дернулся, будто я ему вмазал. «Она сказала, я никчемный маляр», – о да, я неплохо уколол его вслед за словами Кати. И ждал взрыва эмоций или банальной драки. Но Питер смотрел бесцветными глазами, они будто речная вода, и мне стало не по себе от его серьезного взгляда.

– Лучше бы ты открыл сердце для той милой девушки, о которой стесняешься мне рассказать. Но ты, Коэн, найдешь очередную стерву, да? Она вновь закует тебя в кандалы и посадит на цепь, как жалкого раба. Истинную свободу тебе никогда не познать. Ты трус.

Меня бросило в жар, следом в холод. Я казался себе смелым героем, ведь смог противостоять прошлому. Смог ведь?.. Но, представив, что снова окажусь в западне, едва смог дышать от ужаса. Нет. Никогда. Ни за что. Жизнь, к которой я стремлюсь, лишена эмоциональных потрясений и наполнена вдохновением – людьми, природой, путешествиями. У меня все получится. И да, я поеду в Петербург испытать удачу.

С Монро мы, бывало, ругались до сорванных связок, поэтому я знал, что мы помиримся. Но сейчас не было ни сил, ни желания выяснять отношения. Меня ждал чудесный вечер. Поэтому я встал и направился к выходу из квартиры. Питер остался сидеть на табурете и смотреть в окно. Он знал: успокоюсь – приду сам. Мы обнимемся и забудем эту сцену.

– Катя вернется, – сказал я. – Всегда возвращается.

На улице я был в отличном настроении. Грела мысль о встрече с музой, вернувшей мне предназначение, и о мире, в котором я давно не был.

Осень, 2016. Евпатория (За три дня до приезда в Москву)

Дверь открылась, впуская в кафе соленый морской бриз. Я поморщился. Надо уезжать. Надоело. Тошнит. Сезон закончился, денег платили мало, одинокие симпатичные туристки приезжали все реже.

– Мы закрываемся через десять минут, – предупредил я, отмывая стол от липкой газировки. Проклятая «Фанта» въелась в дерево.

– Я к маме, она на кухне работает, – последовал ответ.

Кинув тряпку – это бесполезно, проще купить новый стол! – я посмотрел на гостя. Мальчишка поправил очки с толстыми стеклами и сжал лямку рюкзака. Темные волосы подростка растрепались, а его серую футболку с логотипом Guns N` Roses[19] я отметил улыбкой. После попсовых дискотек, так любимых владельцем кафе, у меня уши сворачивались в трубочку, и приятно встретить кого-то с музыкальным вкусом, похожим на мой.

– Садись, жди, – сказал я и вернулся к уборке: теперь переворачивал пластиковые стулья и собирал с пола мусор.

– Спасибо за разрешение, – съязвил паренек. – Что это?

Я нахмурился, а когда посмотрел на подростка, нахмурился сильнее. Он сел за ближайший стол, рюкзак кинул на соседний стул, а сам разглядывал мой блокнот, который я имел неосторожность там бросить.

– Тебе мама не говорила чужие вещи не трогать?

– Это ваше? – нагло ответил вопросом на вопрос. – Мы ж почти знакомы! Я Ксандр, а вас как зовут?

Ну, хотя бы на «вы» обращается.

– Константин.

– Как официально. – Ксандр открыл блокнот и начал шуршать страницами. – Отчество не подскажете?

Терпение стремилось к нулю. Я оставил уборку и подошел.

– Отдай. – Попытался схватить блокнот, но мальчишка увернулся.

Привык держать ухо востро. Точно не единственный ребенок в семье.

– Это мои рисунки, – нехотя признался я. – Были… когда-то.

Ксандр пролистал блокнот от начала до конца. Не знаю почему, но я ему это позволил. Было в мальчике что-то знакомое… желание бунтовать?

– Раньше вы, дяденька, рисовали намного лучше, – сделал вывод он.

Я закатил глаза, а Ксандр улыбнулся во все тридцать два и показал мне язык. Его дурашливое поведение спровоцировало в животе тяжесть. Мне не стать снова таким беспечным. Мне не для кого больше так придуриваться.

Я сел на стул спинкой вперед и положил на нее руки.

– У тебя есть брат? – спросил я, позабыв про блокнот.

– Ага. – Ксандр снова начал листать страницы. – Старший. Жоня.

Я кивнул. Дима тоже старше.

– Жоня? Необычно. А тебя правда зовут Ксандр?

– Это мой творческий псевдоним. У меня будет своя рок-группа. – То, с какой гордостью и уверенностью он говорил о своих планах, одновременно смешило и восхищало. – Классно, дяденька, рисуешь! Но последние картинки чего-то слишком… Жуткие. – Ксандр посмотрел на девочку, которую я увидел на пляже месяц назад, и на черные дыры вместо ее глаз.

– Да, тогда я понял, что мне, видимо, не надо рисовать.

Видимо.

Почему сомневаюсь? Я же решил, что бросил живопись, как вредную привычку… Пальцы пахли табаком, и я сжал их. Расстаться с вредными привычками очень трудно.

– Что за грустная история стоит за таким решением? Девчонка отшила?

Я удивленно приподнял бровь.

– Нет, мелкий. И ты слишком любопытный.

– Я пытаюсь понять, – он поправил очки указательным пальцем, – что за херня может заставить человека отказаться от дела всей его жизни. Потому что это, – он пролистал в начало блокнота, – охренительно круто. Я, например, никогда не брошу музыку. – Он ткнул себя в грудь. – Никогда!

– Ох, мелкий… – Я покачал головой.

Надеюсь, жизнь никогда не сломает юного рок-музыканта, как сломала меня. Не разобьет его мечты. Не заберет искру, горящую в карих глазах золотистым бликом… Мне захотелось нарисовать эти глаза – огромные, восторженные, слегка мультяшные. Но я сильнее сжал кулак.

– Забудь.

– Откуда ты? – Ксандр молниеносно прыгал с темы на тему. – Я тебя в кафе месяца четыре назад увидел. Где ты родился?

– В Саратовской области. Жил два года в Москве, уехал путешествовать. Был то тут, то там… В Евпатории я четыре месяца, ты прав.

– Ахренеть! – Ксандр ударил ладонью по столу, отшиб ее, ругнулся и воскликнул: – Ты променял Москву на это?

– Тут же море… – выбрал я самый банальный аргумент.

– А там Москва!

Ну… Его аргумент тоже банальный – и правдивый. Я когда-то так же думал, что Москва – фабрика грез. Но оказалось, просто фабрика.

– Москва слезам не верит, слышал такое? – Он покачал головой. – Пожевала и выплюнула – вот что сделала со мной Москва.

– И? – не понял Ксандр. – Ты приехал сюда наматывать сопли на кулак? Если мне выпадет шанс переехать в Москву, поверь, я его не упущу. Я уже ползу по направлению к цели. Послушаешь наши песни?

– Наши?

– Я и мой брат – мы типа творческий дуэт. Он играет на гитаре.

Пришлось улыбнуться до боли в мышцах лица, чтобы скрыть боль, сковавшую внутренности в медный обруч.

– Обязательно. Найду на «Ютубе». Ну, – во рту кисло, – мне пора.

– Надеюсь, ты пошел покупать билет в Москву? – Ксандр отдал мне блокнот. – Ты крут в рисовании, дубина. Подумай обо всех тех, кого ты лишил возможности смотреть на твои картины, только потому что зассал.

– А ты мудрый не по годам! – Я рассмеялся.

Забрал блокнот. Пролистал его. Вспомнил десятки восторженных глаз. Не тех, кто покупал мои работы в галерее у Марии. Вспомнил одноклассниц, которым дарил портреты, а они хихикали, плохо скрывая восторг. Вспомнил прохожих: я дарил им рисунки, а они улыбались искренне, счастливо. Вспомнил, как мне самому нравилось рисовать – для себя, для других. И вспомнил, как мои работы нравились брату.

– Будешь в Москве – найди меня, мелкий.

Ксандр победно взвизгнул и захлопал в ладоши. На его ногтях я заметил ободранный черный лак – истинная рок-звезда. Ксандр наклонился, снова поправил очки и, тщетно скрывая ухмылку, сказал:

– Вдруг меня не существует? Ты придумал меня, чтобы вернуться на истинный путь, хе-хе. Благословляю тебя, Константи-и-ин.

Я отвесил ему легкий подзатыльник.

– Ай!

– Ну вот, ты вполне реален. Спасибо за напутствие, двенадцатилетка.

– Мне пятнадцать, – обиженно буркнул Ксандр и потер затылок.

Спрятав блокнот в карман джинсов, я задумался: а правда, какого черта? Контракт прекратил действие, а значит, и влияние на меня. Я могу приехать в Москву, прийти на любимый Арбат или на тот самый мост в парке. Я могу доказать себе, что не боюсь ни Марию, ни «Пейнт». Я свободен. И, кто знает, вдруг найду в столице то, что давно ищу?

– Я в ответ дам тебе совет, мелкий. – Ксандр внимательно слушал. – Будь верен своим мечтам, не прогибайся под других. И… береги брата.

– Саша! А я не тороплюсь, забыла совсем, что ты придешь. – Из кухни показалась полная женщина, Валентина, от нее исходил аромат выпечки и уюта.

– Ну ма-а-ам, я Ксандр! – воскликнул подросток, а когда я в голос захохотал, он насупился и ткнул в мою сторону пальцем: – Ты, Константин, найди музу и перестань страдать херней!

Осень, 2016. Москва

Надо отправить Ксандру открытку. Пришлю ему фотографию Красной площади и подпишу: «Ты был прав, мелкий». Я искренне надеялся, что у Ксандра и его брата Жони все получится. Буду слушать их песни по радио и ходить на концерты в свободное время. Может, и пересечемся когда-нибудь.

Но Ксандр подождет. Сегодня у меня особые планы.

«Привет! Давай пообедаем в моей любимой кофейне?» – написала Яна и скинула второй эсэмэской адрес.

В лофте я переоделся в чистые джинсы и футболку, побрился, накинул пальто и посмотрел по навигатору, куда нужно идти. Спустя полчаса пешей прогулки я стоял у дверей «Монте». Кофейня на первом этаже старинного дома, на углу перекрестка, недалеко от метро «Китай-город».

Интерьер был выполнен в мягких пастельных тонах, играла легкая французская музыка, а симметричные столики наверняка вызвали бы оргазм у перфекциониста. Посетители ели из изысканной посуды, официанты в накрахмаленных воротничках лавировали по просторному залу.

Воровато оглядевшись, я сел за свободный стол. Смотрелся я тут странно.

В отличие от меня, Яна весьма гармонично впишется в атмосферу кофейни. Ее правильные черты лица, аккуратная прическа, элегантный стиль. Мне следовало отыскать в своем шкафу пиджак и брюки или взять костюм напрокат, изучи я получше, куда мы идем. Позвал в свой мир, а сам даже не постарался вписаться в ее привычное окружение.

Но, к моему облегчению, посетителям «Монте» оказалось безразлично, как я одет. Они были поглощены светскими беседами и красивыми на вид десертами. Официант также ничего не сказал, лишь улыбнулся и оставил на моем столе меню. Пусть заведение больше походило на ресторан, я облегченно выдохнул, когда увидел цены: весьма недорого для центра Москвы. Я могу сделать такой галантный жест, как заплатить за свою спутницу.

Я вышел из дома раньше, чем планировал, и, чтобы не сидеть как придурок за столиком с одним стаканом воды, стоял как придурок на крыльце и курил. Затягиваясь сигаретой, анализировал свои эмоции… чувства к Яне. Боялся ли я любви? Нет. Но привязаться к кому-то – да. Это не нужно. Мешает. Я уеду из Москвы и начну заново в пригороде в Карелии, в Европе… Я не знал, куда поеду, и не пускал в голову мысль, что мои картины заинтересуют австралийского коллекционера – слишком самонадеянно. Но знал точно, что мегаполис мне не подходит.

Я вернулся за столик, и через пять минут прозвенел колокольчик. Первое, что меня удивило – точность до секунд (Яна пришла ровно в два, как мы и договаривались), второе – ее внешний вид. Яна последовала моему совету и оделась «удобно»: черные джинсы, белая майка, темно-фиолетовая кожаная куртка и сапоги на высоком каблуке. Я улыбнулся: от шпилек миниатюрная Яна не смогла отказаться. Что же, если ей удобно, я не настаиваю, не на пробежку же мы идем, в конце концов. Волосы моя муза заколола милой заколкой в форме бабочки.

Заметив меня, Яна слегка покраснела, ответно улыбнулась и села напротив.

– Привет, Костя!

– Конст… – Я осекся. Мне не нравилось, когда меня называли Костей. Много воспоминаний. Приятных – так меня звал брат. Ненавистных – Марии было лень выговаривать полную форму имени. Но из уст Яны «Костя» звучало по-особенному, приятно. Мне нравится. – Привет.

– Что-то не так? – спросила Яна.

Я отрицательно помотал головой. Все так. Все именно так, как нужно.

Мы заказали ланч и разговорились, а пообедав, я начал рисовать Яну в своем любимом блокноте. Мою новую знакомую интересовала тема свободы, но Яна спрашивала и обо мне – зачем ей знать что-то личное, если скоро мы навсегда разойдемся? О прошлом я говорил неохотно, о будущем и вовсе помалкивал. Я рисовал с упоением и держал в голове мысль: я уеду, Яна – останется.

Но ловил каждое слово, когда она рассказывала о себе.