Рай-отдел

Глава 11 Осенняя ночь — весенняя ночь

Текут смены будто вода. Мягкая, дождевая, временами вообще неощутимая. Все течет, но ничего не меняется.

Игорь перекрыл кран. Нет, кое-что меняется — вода, прикрывшая утоптанную в ведре спецовку, уже стала серой. Нужно чаще стираться. И раздобыть стиральную машинку. Товарищ начоперот в подходящие смены решительно отправляется к местным прачкам и без затей подсовывает им свое бельишко и прочее. У Вано трепетное отношение к родному пролетариату вполне сочетается с халявным использованием этого самого пролетарского труда. Ну, ладно бы, но объяснять бабам отчего «кальсоны» такие куцые-странные, довольно утомительное дело. Это ведь личность бессовестных керстов вопросов не вызывает, а отдельно снятые трусы и футболки очень даже интересуют широкие постирушные слои трудового народа с сугубо профессиональной точки зрения. О куртках с «молниями» и непромокаемыми тканями и говорить нечего.

Игорь подсыпал в ведро стирального порошка, вымыл руки — между пальцев пощипывало от химии, словно у живого — и пошел на склад. Следовало поразмыслить, что сотворить с обедом. Впрочем, состав меню решится в зависимости от нынешней смены — Вано уже отправился за газетой и определением суточного временного слоя. На обед хотелось чего-то легкого. Гречки с молоком сделать, что ли?

Ну да — рутина. Смены без особых происшествий, примечательные разве что дивными осенними яблоками или красочным пожаром на Малой Якиманке. За былой подвиг на ниве борьбы с бандитизмом-оборотизмом мутное керстовское руководство, пусть не очень оперативно, но прислало лаконичную телеграфную благодарность и обнадежило решением «усилить материальную базу отдела тчк». Что ж, начальство — субстанция далекая, по правде говоря, даже не вышестоящая, а параллельно дрейфующая. Может у них там всего пара рабочих часов прошло, и они только-только приступили к глубокому анализу проведенного оперативного мероприятия. Ведь не имеется никакого совпадения во времени и пространстве, поскольку наш Дом — далекая-далекая «точка».

Игорь знал, что все обстоит как-то иначе. Видимо, начальства не существует в принципе. Никакой вертикали власти, лишь рваный пунктир условных связей всего сущего в мироздании, да старый телеграфный аппарат, ни к чему не подключенный. Товарищ начоперот запихал болтающиеся провода за батарею и успокоился. Тоже верно: раз все в мире взаимосвязано, так чего нервничать? Нужен будешь, найдут тебя.

В коридоре щелкнула зажигалка, потянуло махрой. По лестнице спускался Вано, против обыкновения медлительный и задумчивый.

— Чего там такое на дворе? — обеспокоился хозинспектор.

— То самое, — буркнул начоперот. — Война. Пойдем или как?

На некоторые ожидаемые дни-смены имелись у гарнизона ПМБД-Я тактические заготовки. Но при такой службе пока нужной смены дождешься, можно вконец офигеть. В засмертии, как и в обычной жизни — с везением не очень-то…

— Идем, конечно! — взбодрился Игорь. — Я сейчас в холодильник…

— Не суетись, — Вано сумрачно осмотрел свою самокрутку. — Войска по улице движутся, что мы будем наперерез шнырять да как мешочники позориться. Там уж под вечер, сейчас темнеть начнет, комендантский час начнется, пройдем спокойно…

Позориться начоперот не любил, это верно. В полуживом состоянии любого керста и так одолевает уйма комплексов. Сейчас Игорь перекладывал из холодильника в рюкзак плитки шоколада — лишенные ярких обложек, они походили на миниатюрные слитки прохладного серебра. Рюкзак тяжелел и мысли тоже мрачнели. Прав Ванька: вряд ли там все живы. Или в эвакуации, или… Возраст и характер у нормально живых людей имеет большое значение.

…Подмерзло. Оскальзываясь, керсты рысили вниз по переулку.

— Вот, брови их домиком, эту упаковку натуральные вредители выдумали, — негодовал начоперот, прижимая к животу неудобный и норовящий развалиться картонный короб с тушенкой.

— Я говорил: давай в мешок запихнем и скотчем прихватим.

— Мы тогда вообще на немецких диверсантов будем похожи, — пропыхтел Вано.

Тянулся во тьму переулок, стены домов едва угадывались. Кружил среди этих стен испуганный ветер — октябрьский? ноябрьский? — норовил схорониться за заколоченными подвальными окнами, за дверьми тихих подъездов. Не видно ни зги: если бы ночные несуны не отсюда родом были, запросто бы заблудились. Вновь завыли сирены — поочередно вспыхивали над рекой столбы лучей прожекторов, вспарывали низкое небо, и от тех ярких огней в переулке становилось еще темнее. «Воздушная тревога» — она вовсе не воздушно-эфемерной ощущается. Тут словно гирю на тонкой ниточке тебе над головой подвесили.

Керсты срезали путь у школы — лучи упертых в небо, упорно ищущих прожекторов мутно отражались в заклеенных крест-накрест стеклах. Несуны почти ощупью спустились по узким лесенкам Мароновской горки.

— Щас развалится у меня, — зловеще предупредил начоперот, в тот же миг коробка действительно лопнула, консервы тяжело распрыгались-раскатились по узкому тротуару. Пришлось собирать продукт в неудобный куль, наскоро изготовленный злым Вано из собственной куртки. Керсты, говоря нехорошие слова и хрустя каблуками по ледку на лужах, продолжили путь к цели. Город молчал, впереди угадывалась баррикада, перегораживающая переулок.

— Случаются такие странные смены: выйдешь, народ словно повымер. Пусто. Но сейчас-то иное. Ведь верняк знаю что отобьемся, но все равно стремно, — начоперот тяжко вздохнул.

Игорь понимал. Таким замершим он свой город еще не видел. Сейчас где-то там, у Волоколамска и Можайска, обороняющиеся дивизии пытаются остановить немцев. Там сжимается пружина немыслимого напряжения, стягивает и связывает обрывки фронта, там враг все еще сбивает заслоны пятящихся, но не бегущих батальонов. А здесь почти вымерший город, затаившийся, подготовленный и абсолютно не готовый к уличным боям. Сбившееся с ритма сердце огромной страны…

— Мерзкая у нас полужизнь, — угнетенно молвил Вано. — Ну почему я не на фронте?

— Мы, что ли, выбирали? — пробормотал хозинспектор. — Лично у меня никто не спрашивал…

Игорь нащупал крючок на калитке и керсты в молчании зашли в знакомый дворик. Здесь было все то же: сарайчики, кое-как складированный, чрезвычайно необходимый хозяевам старый хлам, навесы и дровницы.

— А ведь наверняка никого не застанем, — предрек мрачный Вано.

Игорь промолчал: что говорить, времени прошло предостаточно, всякое могло случиться.

Нашарили дверь квартиры, Вано постучал, тактично сочетая замоскворецкие военно-рабочие представления о воспитанности и надлежащую звучность.

— О, жив кто-то!

Изнутри действительно донеслись шорохи, потом кто-то спросил:

— Кто?

Судя по лаконичной манере и голосу — хозяйка.

Начоперот пихнул товарища локтем — считалось, что у ворюг-хозинспекторов приветствия выходят поинтеллигентнее.

— Авдотья Тихоновна, вам передача. Мы проездом, занести вот попросили, — сказал обшарпанной двери Игорь. — Хозяин-то дома? Не волнуйтесь, мы только посылку передать.

Стукнул засов, дохнуло теплом печи.

— А чего мне волноваться? — проворчала хозяйка. — Отволновала свое.

Постарела Авдотья Тихоновна: живая жизнь людей быстро гнет и ссутулит.

— Доброго вечера! — начоперот бухнул узел прямиком на валенки под вешалкой. — Вот, коробка развалилась, но остальное в полной целости, собрали. Тара не особо годная, пока пересаживались, пока то, да се. Мы же можно сказать с вокзала на вокзал. Транзитом.

— Это что такое? — без восторга уточнила хозяйка, разглядывая выпирающие из курточного узла банки.

— Провизия. Передали вам, с попутными нами, — пояснил Вано. — Мы-то в вашу сторону, вот и…

— Это я поняла, — оборвала гостя Авдотья Тихоновна. — Не поняла, кто передал. Некому нам передавать, а чужого нам не нужно. Напутали вы что-то.

Начоперот с возмущением открыл пасть, но Игорь дернул его за рукав и сказал:

— Может и напутали. Спешка, немудрено. Но вы ведь и есть Авдотья Тихоновна Афанасьева? А супруг ваш Константин Афанасьевич… был. Мне с ним на фабрике несколько раз беседовать доводилось.

На стену с рамкой нового неживого фото Игорь не смотрел, и так было все понятно.

— Верно. Афанасьева я, — признала хозяйка. — Только откуда провиант? У нас и на фронте никого нет. Вы же с фронта, парнишки?

— Не берут нас на фронт, — угрюмо пояснил Вано. — Мы транспортники, своя у нас служба. С вечной «бронью» под задницей. Так что, вот, доставили с оказией. Принимайте, не сомневайтесь, вполне добротный харч.

— Я не сомневаюсь что добротный, — Авдотья Тихоновна в растерянности глянула на консервы и вынимаемые хозинспектором из рюкзака пакеты с сахаром и крупой. — Да только кто передал-то?

— Эх, товарищ Афанасьева, — вздохнул Игорь. — Мы же на службе, лишних вопросов не задаем. Дисциплина! Начальство намекнуло — мол, все равно через Якиманку следуете, не прихватите ли передачку? Отказывать что ли? Тем более, я Константина Афанасьевича лично знал. Да, таких мастеров уж мало осталось.

— Ценили, — кивнула хозяйка. — До последнего дня в цеху.

— Тут сомнений нет. Принципиальный и испытанный человек, — встрял в беседу начоперот. — Я, кстати, тоже якиманский, слыхал про ваше семейство с до-войны. Вы же еще беспризорницу удочеряли, так?

— Тьфу, с этой Мурзикой аж на всю Москву прославились, — хозяйка неожиданно засмеялась. — Вырастили личность на свою голову.

— Ну и как она? Жива-здорова? — обрадовался Вано.

— Так что ей сделается, оторве? Разминулись вы с ней. Вылетела, как только тревогу объявили.

— В бомбоубежище?

— Аделька и в бомбоубежище⁈ — изумилась хозяйка. — На пост побежала. Она же старшая по фабричной дружине МПВО[12], а как нам батарею на крышу «Большевика» взгромоздили, так шефство над вояками взяла. Там же девчонки-зенитчицы, еще посопливее нашей боевитой кадры. Да вы присядьте хоть на минуту, чайник поставлю…

…Игорь вскрыл большую пачку чая — индийский «со слоном», пусть и лишенный этикетки, в духовитости ничуть не потерял. Хозяйка рассказывала про Мурзика, про то, как отчаянную сиротку мокрой тряпкой приходилось воспитывать, склонять к регулярному учению уроков. Школу-то на горке открыли новую, да только сделали ее мальчиковой, и приходилось несчастному дитятку ходить за знаниями подалее. Урожденная Мурзеева-Алвети и в пору получения среднего образования оставалась личностью сугубо независимой и порывистой, потому доходила до школы не каждый день. Но ничего, за ум взялась, характер в нужную сторону проявила…

— Прыткая девка выросла, даже чересчур, — улыбалась хозяйка. — После школы — на фабрику, тут и разговора не было. Дальше выучиваться придумала, да еще в аэроклуб. Добро от аэропланов ее живо отчислили, что-то не то Аделька в тех моторах завела. Ну и ладно, в рабочий институт вознамеривалась, то правильнее. Мы одобрили. Второй курс уже пробивается, да вот война навалилась…

Засиживаться было неудобно. Керсты взяли с вешалки куртки. С улицы доносился отдаленный звук орудийной стрельбы — зенитчики гоняли немца над Котельнической.

— Все ж ума не приложу — кто ж нам такое богатство передал? — недоумевала хозяйка. — Аделька половину харча уж точно утянет на фабрику дежурным, но сахар-то я припрячу.

— Это правильно. Чего говорить, зима непростой будет, — Игорь застегнул бушлат. — Счастливо вам, Авдотья Тихоновна. Выдастся нам еще командировка, непременно заскочим…

Керсты в молчании шагали по Мароновскому. Небо над темными крышами, дышало, шарило щупальцами прожекторов, мерцало зарницами разрывов зенитных снарядов. Блудило эхо выстрелов по дворам, мелко вздрагивал штакетник и стекла в низких окнах. Звука самолетных двигателей слышно не было, но они кружили где-то там, в разодранном небе: и «юнкерсы» с «хейнкелями», и настигающие их «ястребки».

— Ненавижу я этот прогресс поганый, — уныло признался начоперот, оглядываясь на высокую фабричную трубу «Подметки». — Не видно не хрена, а так и ждешь, что на тебя что-то поганое свалится.

— Это да, — согласился Игорь. — Мы хоть и транзитом, а любой осколок может доконать. Это ж не из аккуратного «маузера»…

— Вот что ты все поминаешь… — договорить Вано не успел.

Ахнули двойные разрывы где-то у реки и тут же ощетинились зенитным огнем батареи, прикрывавшие Крымский мост. Видимо, немцы шли на разных высотных эшелонах — вверх лупило все зенитное, что могло стрелять. И с крыши «Пролетария» понеслись тонкие струйки трассирующих очередей. Наверное, там и стояла всего-то пара счетверенных установок, но, казалось, крыша расцветает десятками огненных нитей…

…Стих треск пулеметов и зениток-автоматов, из-за реки еще доносились удары орудий покрупнее, но отбился на сегодня мост и набережные. А керсты все еще сидели под стеной дома, Вано курил в рукав…

— Ладно, пошли, — сказал Игорь, у которого застыла нижняя часть тела. — Все равно ничем не поможем, негодны мы к действенному ПВО. А приобретенный простатит наш боевой дух ничуть не улучшит.

— Какой еще простатит? И так как оплеванные, — пробормотал начоперот.

Керсты поднялись к Большой Якиманке и Вано сказал:

— А на крыше точно она матюгалась. Я Мурзиков голос отлично помню.

— Да что там расслышишь издали?

— Точно говорю — она! Этак с великокняжеской этажностью. Она! Некультурно, но в такой момент как иначе? Ничего, выстоят девчонки…

О девчонках пришлось вспоминать и через пару смен. Вано как накликал — выдалась именно та пустынно-безлюдная смена, которую иначе как «ненормальной» и не назовешь. Можно еще обозвать «мистической», но керсты по понятным причинам сторонятся подобных определений.

Время за дверью было вечернее. С датой, понятно, полная неизвестность, зато со временем года кристальная ясность — воздух густо и неистово благоухал цветущей сиренью.

— Опять май, стало быть, — свернувший было цигарку начоперот, стряхнул махорку обратно в кисет.

— Нет, ты бы закурил, — запротестовал Игорь. — А то такая сладость, что хоть не дыши.

— Не поможет, — угрюмо заверил Вано. — Сплошное цветение и никакого проблеска разума. Нехорошая ночь случится.

Игорь и сам понимал, что ночь грядет нехорошая. Отчаянная сирень таила в себе смутную угрозу. Хотелось всхлипнуть, размазать сопли по морде, сесть прямо на пороге и поскорее влить в себя стакан. Полный, до самой каемочки, граненый стакан. Не залпом, а медлительно и безнадежно. Цедить, ненавидя себя, вспоминая все сбывшееся и несбывшееся, смаргивая слезы. Допить, горько выдохнуть в плотный аромат парфюмерной ночи…

Игоря передернуло.

— Сейчас принесу, — пробормотал начоперот. — Если с закусью, то ничего, пойдет. А то, мля, вообще спятим в этой томной безнадеге…

Одному сидеть перед домом оказалось и вовсе невмоготу. Игорь прошелся до окон бойлерной, заглянул в арку. Из сумрака дохнуло сыростью и той же майской тоской. Хозинспектор окинул взглядом пустынную Якиманку — судя по фонарям и прочему — конец 30-х. Следов войны еще нет, вон плакат мирно-спортивный. Кое-где горят окна, но на тротуарах ни души. Чувствуют живые, что нехороша ночь или что-то иное не пускает их за дверь? Что в этой сиреневой мгле затаилось и на душу так давит?

Хлопнула дверь, начоперот поставил на тротуар пластиковый «макитовский» кофр, принялся возиться с защелками.

— Левую петлю заедает, помял ее Петрович, — сказал пустынной улице Игорь. Поворачиваться спиной к душистой тьме не хотелось. За карабином сходить, что ли?

— Садись, — сказал Вано, извлекая из перфораторного чемодана стаканы и расставляя на импровизированном столике. — Я грибков взял и воблина у нас завалялась. Собьем сладость дурного мая, чтоб ему… Да не смотри ты по сторонам. Это не страшная ночь.

— А какая? — Игорь опустился на бордюр.

— Это… — начоперот пригладил усишки, пытаясь подобрать слова. — Это душе-выматывающая ночь, вот такое у нее неопределенное определение.

Хозинспектор подумал, что определение на редкость глупое, зато точное.

Водка была теплой, как темнота вокруг. Керсты одинаково неспешно влили в себя сомнительный эликсир из поллитровки «коленного вала»[13].

— Тьфу, гадость, — начоперот пальцами подцепил из миски симпатичный груздь. — Стало быть, во всем виноваты бабы…

— Гм, дрянная водка и неудачи мировой революции — тоже они?

— Не обобщай и давай без троцкизма, — Вано указал алюминиевой вилкой в густую темноту. — Тебе про конкретную ситуацию толкуют. Вот там она бродит, а под утро примется окна в павильонах бить и розы вытаптывать. И ничего с этим вандализмом не поделать.

— Кто «она» и отчего такая предопределенность и внезапный фатализм?

— От нелепости ситуации, — опытный керст выловил еще гриб и пояснил: — Она девушка, притом гипсовая. Думать не умеет. Да и чем ей думать, если в башке чуть арматуры и тот же гипс? Печальная история безумия и мелкого хулиганства…

Оказалось, такие ночи выдавались с определенной регулярностью. Из-за зыбкости керстовского календаря судить о их графике было затруднительно, но Вано точно знал, что его наставник ходил в парк и как-то утихомиривал разбушевавшуюся статую. Ну, это у Старого получалось, а у юного начоперота попытка вышла не особо удачной. Технические подробности Вано опустил, но судя по всему, нехорошая скульптура на требование «прекратить хулиганство» ответила грубо, попросту отвесив правоохранителю пинка. Ну, или влепила «леща». В общем, начоперот улетел в кусты и был вынужден смириться с актами паркового вандализма.

…— Понимаешь, она хоть и ростом крупновата, но гипсовая и, в общем-то, почти голая. Отстрелить ей руки-ноги или попросту кувалдой расколотить, несложно. Но девушка все же, пусть и без мозгов. Культурно-парковое достояние. Не могу я беззащитное изваяние уничтожать грубой силой оружия, — признался Вано.

Хозинспектор кивнул и разлил остатки водки. Молча сглотнули. Игорь взял одинокую воблу и спросил:

— Это та, которая с веслом?

— Не знаю. Так-то она по парку бродит без весла. Но похожа. Хотя, когда не на постаменте стоит, а запросто на аллее шагает и ногой пнуть норовит, то никакой уверенности в ее личности. Вообще статуи вблизи не особо симпатичны.

— Понятно, — Игорь, так и не начав чистить, кинул рыбу обратно на чемоданчик. — Слушай, а ты как вообще относишься к истории скульптуры, ваяния и прочей пластики?

— Никак не отношусь. Статуи, они статуи и есть. Хотя, конечно, эта еще ничего. В тогдашнем парке очень правильно спорт и физкультуру пропагандировали. А вот позже скульпторы вовсе сдурели. Вон, в «Музеоне» на какую фигуру не глянь, плюнуть хочется. Про царя с газеткой вообще не говорю.

— Ты не на очертания фигур смотри, это же тебе не «городки». Ты глубже глянь. Чувствуешь ты все, только не понимаешь, — Игорь достал сигареты.

Керсты курили, Игорь рассказывал про скульптора, про легенды о модели «Девушки с веслом», про споры тогдашних искусствоведов и многократные переделки статуй. И про войну…

…— Не знал, — пробормотал начоперот. — Разминулись мы во времени. Думал, с танцовщицы какой-то ее лепили. Но… Она же не живая, та, что в парке. В смысле, и изначально не была живой.

— Мы тоже не особо живы, — Игорь сунул окурок в пустую бутылку. — Я схожу. Поговорю. Может, поможет ей чем-либо разговор.

— Она, кажется, разговаривать не умеет, — неуверенно заметил Вано. — Но пойдем, нехорошо ведь так оставлять.

— Не, я один схожу.

— Потому что я тупой, да? Я же не знал ничего, — заворчал начоперот.

— Дело не в том, что не знал. Я и сам-то как-то совершенно случайно прочитал. Но вот слишком молод ты был при жизни, это да. Пошли, до парка проводишь, а дальше я сам.

Переулки и сады благоухали, но уже не так удушливо. Керсты в тишине двигались к парку, иногда из кустов доносился щебет ночных птиц, но обрывался, не успев разлететься вдоль замерших домов и оград. Томительная звездная тоска парила над городом. Это не тридцатые, это та последняя предвоенная весна. Майское предчувствие…

Конечно, гипс холоден и бесчувственен. Но он несет память. Память о руках скульптора, о смехе девушек-моделей — их много, тех живых образов, позировавших или лишь промелькнувших перед взглядом творца-скульптора. Иные остались в его памяти с детства, другие рождены впечатлениями от книг, фильмов, театральных сцен и мелодий песен. Их много, тех воспоминаний, вложенных в творение. Эхо прошлого и будущего. Они и останутся в мраморе и гипсе, целлулоиде и цифровых кодах, на страницах книг и в росписях церковных стен и куполов.

Одну из легенд-моделей звали Верой. Дочь учительницы и шахтера, поехавшая поступать в Московский институт физической культуры. Она училась, прыгала с парашютом, осваивала пилотирование истребителем «Чайкой». Увлекалась стрельбой и поэзией, ходила в бассейн, где и поймал ее взгляд скульптора. Когда началась война, она поехала рыть противотанковые рвы, а потом оказалась зачислена в разведотдел Западного фронта. Она семь раз ходила в тыл немцев. 29-го ноября 1941-го ее, тяжелораненую, повесили фашисты. А статую, которой досталось часть живой Веры, убило бомбой во время налета…

Игорь понимал, что все было как-то иначе. Бомбой разбило не совсем ту статую, а ее наследницу, подправленную скульптором по замечаниям вышестоящих товарищей в соответствии с их безупречным руководящим вкусом. А потом «девушек с веслами» стало очень много, и они, уже другие, но все же чуть-чуть схожие, разъехались по паркам и набережным огромной страны. Здесь осталась просто легенда. Олицетворение счастливого и наивного «до войны».

Но будущее невозможно знать. И здешняя якиманская Гипсовая страдает и сходит с ума, лишь предчувствуя смерти. Свою смерть, смерть своих гипсовых и живых сестер, скульпторов и маляров, рабочих-установщиков, отдыхающих, что любовались и негодовали, спорили о ее слишком сильном и стройном теле.

— Ладно, покури тут, товарищ начоперот.

— Угу. Ты, это, поосторожнее. Она хоть и баба, но малость того… неадекватна.

Игорь кивнул.

Он пересек вымерший Крымский Вал, миновал забавные, еще совсем непохожие на знаменитую колоннаду, пропилеи центрального входа в ЦПКиО. В аллеях клубилась дымка сиреневого дурмана, порой наплывали приторные вкусы ситро и мороженого. Сквозь тоску сладостного ушедшего долетала музыка и треск дерева. Перголы она крушит, что ли?

Над фонарями закрутился фокстрот, который вовсе не фокстрот, и текстов к которому, сочиненно великое множество. Опять вспоминает Парк и тьма ту таинственную Рио-Риту…

Наверное, просто чудится музыка — и Гипсовой, и ее полуживому гостю. Кто знает, может и не случалось никогда этой сиреневой ночи?

…Обломок разбитого бруса от беседки, взрытая земля клумбы… Здесь она где-то.

Игорь осторожно обогнул угол «Базы пионеров и школьников». Над головой жизнерадостные рисованные дети запускали планеры, катили на паровозах и целились из фанерного «максима» в еще неочевидного, но близкого врага. Плакат, утверждающий что рогатка — «позорное оружие» выглядел весьма доходчиво и к месту.

…Ожидал, что она будет крупнее. Воочию, естественно, видеть никогда не приходилось, но… Впрочем, четыре с половиной метра — это четыре с половиной метра.

Сошедшая с пьедестала Гипсовая казалась одновременно и красивой и неестественной. Безупречная фигура, спортивные плечи, сильные гладкие руки… Прическа «рожками» сейчас не выглядела странной или смешной. Гипсовая замерла, держалась за крышу беседки… ссутуленная белая спина, опущенная голова… Ей больно. Нечему болеть в гипсовом организме, но все же ей больно…

Белое лицо повернулось к незваному гостю, слепые глаза взглянули. Нет, это не бельма, просто она вот такая…

— Я местный, не психуй, — чуть слышно обратился керст. — Давай, я все расскажу. О том, что будет.

Накатила волна смятения и отчаяния, и пыльный гипсовый привкус в воздухе разогнал невыносимость душистой ночи…

…Они шли по аллее сквозь свет неярких фонарей. Луна качалась на мачте парашютной вышки, норовила скатиться на крышу кинотеатра. Хозинспектор почти и не говорил вслух: достаточно было думать о тех вещах, что измучили Гипсовую. Утешать нечем и незачем. Да и не любил Игорь лгать женщинам. Хрустели камешки под большими босыми ступнями. Она поймет. Она ведь тоже местная…

…Рожденные в СССР сидели на широких ступенях, сбегающих к черной речной воде. Чуть заметно жила река, нарядная пусть и в еще недостроенной гранитной броне набережных. Вот берег напротив, оставался плосок и некрасив. Все будет: и красивая Фрунзенская, и разноцветные теплоходы. И все плавучие кабаки уберут отсюда почти своевременно…

Игорь думал-рассказывал о войне, Гипсовая сидела, подперев точеный подбородок огромными кулаками, слушала. Припорашивала камень скамьи тонкая белая пыль: то ли рисовая пудра, то ли пыль-мука давних, истертых годов.

Разговаривали керст и статуя: оба безвременные, безнадежные, но все же чуть-чуть живые. Якиманка, она сплошь такая, если хорошенько присмотреться…

Когда Игорь возвращался, сиреневое удушье ощутимо ослабло — видимо, к утру дело шло. Начоперот бродил вокруг недостроенного павильона, задумчиво пыхал самокруткой.

— Дай курнуть, а то я за разговорами все свои выкурил, — попросил Игорь.

Вано достал кисет:

— Сам заслюняливай, а то я знаю, какие у нас брезгливые некоторые.

— Тоже верно, — Игорь соорудил нелепую «козью ножку».

— Ну и как? — сдержанно поинтересовался начоперот. — Я издали глянул — сидите, беседуете. Значит, удачно?

— Да какая в такой ситуаци удачность? Сказал что мог. Но чем утешишь? Война-то никуда не денется.

— Это да. Но вообще она как? Чуть полегчало?

— Наверное, — Игорь кашлянул от едкой махры. — Она теперь знает, что во всем есть смысл. Пусть и страшный, но есть. И вообще тут дело больше в ее одиночестве. А сейчас, может, мы к ней когда зайдем, а то она и сама в Нескушный сходит. С чугунной дамой пообщается. Все же родственницы.

— Это с прыгуньей? — оживился Вано. — Вот та спортсменка мне очень симпатична. Естественная она, хоть и черная.

— Угу, там сейчас и черных пионеров вернули. С черными сазанами[14], — проворчал Игорь. — Пошли домой, товарищ начальник. Все же утомительное это дело — с нервными девушками беседовать.

— Еще бы. Вообще не понял, как ты с ней так спокойно. Резкая ведь, аж жуть.

— У меня две дочери. Хоть и мелкие, но… — Игорь вздохнул. — В общем, с девушками спокойно говорить — нужен навык. Особенности их восприятия, хм… А вообще что мы так нервничали? Она же гипсовая, а не бронзовая. Ну, сломает пару цветников, что такого? В конце концов, это ее парк, а не просто общественное пастбище, культуро-отдыхательное.

Керсты дошли до расположения и на посту были остановлены строгим вопросом: кто такая «чудовищная змея, убитая Гераклом?». Пришлось высказывать версии. Виталик принялся шевелить губами и примерять буковки к клеточкам, а личный состав ПМБД-Я спустился к себе.

— Может, ему какой-то иной кроссворд подсунуть? — бурчал Вано. — Шараду географическую, к примеру? Или что спортивное?

— Лучше театральное. Пусть навсегда зависнет.

Пожелание оказалось необдуманным. Едва Игорь соскользнул в сомнительный керстовский сон, как заголосил внутренний телефон. Удивляясь забытым признакам жизни, хозинспектор добрел до стола и взял трубку.

— Спишь, что ли? — склочно поинтересовался чоповский повелитель кроссвордов. — Тут тебя курьер ждал, ждал, пришлось мне за получение расписаться. Что, между прочим, не входит в мои должностные обязанности.

— Спасибо, с меня причитается, — слегка ошалело прохрипел Игорь. — А что за курьер?

— Обычный курьер. В кепочке, — остроумно пояснил Виталик. — Забирать будешь или я коробку приватизирую?

Гадая, откуда мог взяться курьер и как он вообще попал в закукленную «Межкнигу», Игорь поднялся к посту. Коробка оказалась не очень большой, но увесистой. На кривой наклейке значился только номер отправителя — то же самое отделение связи 117049. Вот значит как…

— Чего там прислали? — перед дверью склада уже топтался любознательный начоперот.

Коробку вскрыли, и начальник ПМБД-Я воскликнул: «ни хрена себе! Вот это дело!».

Действительно, получение автомата в комплекте с шестью старомодными рыже-оранжевыми магазинами и двумя цинками патронов, оказалось сюрпризом.

— Видать, будет дело, раз нас так усиливают, — отметил начоперот, щелкая затвором АКС-74. — Недурная машинка. Не особо новая, но в очень приличном состоянии. Сейчас впишу в книгу, выдам, как положено. Ну-ка, где тут номер? Не сбит ли?

— Номер я, наверное, знаю, — признался Игорь. — Да и вот тот «рожок» с царапиной вполне помню.

№ 25782 — привет из далекого прошлого, из той поры, когда юный рядовой СА Игорек Любимов гонял на «зилах», «газах», да и на своих двоих, по просторным казахским степям.

Нет у керстов никакого прошлого и настоящего. И начальство, которое не начальство, считает нужным об этом напомнить. Впрочем, в любом случае АКС — это вещь.