Рай-отдел

Глава 4 Взгляд сверху и коробок спичек

Кровельное железо — отличное ложе. Особенно нагретое прямыми лучами летнего солнца. Лежи себе как на сковородке и ни о чем не думай.

В безоблачной бездне голубого неба и солнца парил яркий месяц июль. А может, начало августа. Внизу, на улице, пошумливали 50-е беспокойного двадцатого века: движение не слишком оживленное, но клаксоны на редкость противные.

Игорь поморщился очередному резкому вою звукового сигнала. Мля, мамонт писклявый.

Смотреть на улицу, думать и вообще шевелиться совершенно не хотелось. Инспектор-хозяйственник подсунул под голову бушлат, и продолжил греться в благоденствии прокаленного железа, жаркой смеси ароматов асфальта и голубиного помета. Интересно, насколько голову нужно выжарить, чтобы остатки мозга насовсем сгинули?

Эти дни (часы? месяцы? года? а, без разницы) не насовсем умерший гражданин Любимов провел в отвратительном безделье. К начальству не заходил, спал, иногда что-то ел, пялился в монитор, пытался играть в «Противостояние», вновь слонялся по подвалу и этажам. О попытках убраться из «Межкниги» лучше не упоминать. Их было много, тех попыток, но за дверью Игоря охватывал такой малообъяснимый мистический страх, что удалиться от здания более, чем шагов на двести, не удавалось. Времена за дверью оказывались глубоко чуждые — в лучшем случае восьмидесятые, да и то трудно идентифицируемые из-за полнейшего смятения чувств естествоиспытателя. Песец какой-то — вроде уже и сдох, чего бояться-то, а ужас накатывал такой, что… Как ни теоретизируй, «Межкнига» оставалась единственным островком старого, живого мира, за который еще можно было уцепиться. Последняя надежда на возвращение.

Нет, возвращения не будет — это Игорь знал твердо. Но как не хвататься за глупую надежду? Больше ничего и нет.

Страх тоже постепенно бледнел. Игорь выходил за дверь, смотрел на избы и тянущиеся по дороге возы. Порой вокруг дымили трубы, густо воняло углем и навозом. Звонили колокола, ругались извозчики, вдоль тротуара гулял полицейский при огромных усах и длинной шашке. Назавтра все менялось: петляла едва заметная тропинка, брел по ней косматый человек с клюкой — то ли паломник, то ли нищий, но, если судить по запаху, — однозначно просветленный, не здешнего мира человечек.

Ни вонючим юродивым, ни извозчикам, ни дамам в пролетках, не было никакого дела до стоящего на пороге человека. Игнорировали. Как-то Игорь в слабом и нездоровом приступе любопытства поздоровался с полицейским — страж закона вежливо поднес ладонь в белой перчатке к козырьку фуражки. Видит, слышит, но не замечает, словно нудный инспектор хозотдела на этом пороге уже столетие торчит. Может, так и есть?

Мелькнула мысль врезать по затылку «фараону» гвоздодером, забрать из желтой огромной кобуры револьвер и…

Вот что «и»? Еще разок башку себе прострелить? Засесть в окне и устроить пальбу в стиле американо-ёпнутых стрелков? Ай, заметьте меня, господа и товарищи, окажите милость, застрелите как настоящего живого? Глупо…

Что ж, умного и разумного вокруг имелось мало. Может и вообще не имелось. Игорь смотрел в корму тормозящего у остановки автобуса: «пятый» номер, тупо-округленький, тот самый, с пышными мягкими сидениями. Сейчас двинет к мостам и «Ударнику», потом дальше, к площади Дзержинского. Сесть и уехать? И что будет? Нет, нынче не мракобесный и незнакомый девятнадцатый век с величественными полицаями и надутыми дамами в безумных шляпках. Это шестидесятые-семидесятые вполне знакомых времен. Определенно можно устроиться, найти работу. Или сдаться властям и заделаться «лабораторным кроликом». Пусть изучают и впредь не допускают этаких паршивых парадоксов. Но как же жить неживым?

Игорь подошел к задней двери «пятого».

— Да помогите же, товарищ! — пропыхтела женщина с двумя объемистыми чемоданами.

Игорь помог поднять видавший виды багаж по узким ступенькам. Черт, что у нее там такое тяжеленное, едва удержал чемоданище.

— Сам-то поедешь, слабосильный? — прохрипел дедок из автобуса, дыхнув вчерашним перегаром.

Игорь отступил от двери, те со скрежетом закрылись и «пятый» двинулся по маршруту. Мелькнули озабоченные лица: галантный дедок помогал размещать фанерные чемоданы-чудовища, тетка всплескивала руками. Никто не оглянулся…

Они живые, а ты… То ли есть ты, то ли нет тебя…

Игорь вернулся в «Межкнигу». Внутри было душновато, Валерик мучился над загадочным «однородные предметы, явления, собранные воедино?»

У себя Игорь махнул полстакана чистого — сейчас шло легко, а раньше страшно было и подумать. Спирт еще помогал — не опьянением, но ощущением прижигающей медицинской чистоты. Жевать-закусывать желания не возникало, хотелось или окончательно сдохнуть, или вернутся в жизнь. Игорь падал на постель, вгонял себя в сон. Забытье — короткое или нет — не понять. Часы носить не имело смысла — нет, они шли, но как-то причудливо, вовсе не в лад с внутренними ощущениями организма. Собственно и во «внутренних ощущениях» не оставалось никакой уверенности…

А снаружи вдруг ударяла весна, по талому снегу и булыжникам, лязгая полозьями, проползал обоз. Игорь застегивал бушлат, смотрел на прихваченные веревками лыковые кули, на усталых лошадей. Чуждый мир благоухал влагой и лошадиным потом…

Голова и тело оставались пустыми, снова тянуло в сон. Видимо, легкость оказалась истинной — Игорь обнаружил, что с трудом запирает дверь — попросту не хватало сил повернуть ключ. И почти постоянно мерз инспектор-хозяйственник. Спирт и чай выручали, но в канистрах оставалось не так много, да и с заваркой назревала проблема. Это времени в за-смертии имелось навалом, а с бакалеей сложнее…

«Межкнига» по-прежнему оставалась пуста, временами кто-то проходил по первому этажу, в бойлерной возились рабочие. Вечная сиеста с вечной курицей и удручающе стабильной бессмысленностью.

Игорь проходил в столовую, ставил на плиту большой чайник. Конфорка громадной электроплиты пощелкивала, неспешно нагреваясь. Торопиться было некуда, а чай в пищеблоке оставался самый дурной — хер его толком заваришь… Игорь цедил горячее, из-за кастрюль и лотков смотрел на «Золотую осень» в зале. Мозаика оставалась на месте, но случилось ли когда-то в жизни то, остальное? Может, признать, что все придумалось, и сразу полегчает?

Не жизнь и не смерть, а так. Завис в полной ненужности.

Дочери почему-то почти не вспоминались. Это было дурно — вроде бы любили папку, несмотря на все сложности с прежней «половиной». Уроки с ними учил, на ночь Линдгрен и Волкова читал, в детсад и школу по утрам отводил, а теперь как и не было их. Лица с трудом вспоминались. Нехорошо.

Когда умираешь, врать вроде бы некому. От той жизни только Вика и осталась. Вот же, мля, козел бессовестный и бесчестный…

Плита грела, шипел чайник. К окну Игорь не поворачивался: знакомый подъезд в десятках шагов через двор, не дай бог увидишь как она выходит…

А, ну какой бог здесь, на безвременной кухне? Может, это и есть чистилище? С запахом котлет и компота, с вечным монотонным шумом улицы за окном? Нужно было верить в Него, в церковь ходить, батюшек слушать, денежки чистосердечно жертвовать, а не копить на квартиру с любимой женщиной. Тогда бы определенно в рай попал. Сидел бы нынче в покое и душевном равновесии, дожидался бы когда Он приберет Вику и в благоуханных кущах свидание организует. И что там потом делать-то?

Хотя, что может быть красивее,

Чем сидеть на облаке

И, свесив ножки вниз,

Друг друга называть по имени![1].

В песне звучит замечательно, а в переводе на прозу… Впрочем, в раю наверное, тоже никакого времени нет, сиди себе и сиди…

Ну нельзя же так думать. Грешно. Видимо, слишком жива нечестивая половина полумертвого гражданина Любимова, не желает смиряться и просветляться.

Игорь перекрестился. Вышло глупо — вроде как на чайник закипающий. Тьфу, мля, если глупость к закоренелой греховности приплюсовать, это в какую сторону зачтется? Минус на минус вроде бы плюсом обязан обернуться…

…Но сейчас, на крыше под сияющим, пусть и сугубо городским небом становилось чуть легче. Согреться бы до ночи…

Загромыхала жесть. Вылазит, гаденыш…

Сученок-Вано попадался на глаза трижды. Как-то мелькнул в конце подвального коридора, потом на втором этаже у сортира… Эти мерзкие видения можно было бы списать на игру посмертного воображения — встречаться лицом к лицу, этот… как его там… кирст? корст? явно не собирался. В третий раз довелось увидеть Вано на улице — гаденыш перебегал мостовую, направляясь к подъезду «Межкниги». В принципе, столкновение с лошадью ему явно не грозило, но сопляк вообразил, что извозчик откровенно невнимателен и на дорогу не смотрит, о чем и не замедлил заявить упомянутому водителю мерина. Год был, видимо, уже послереволюционный и представитель колесно-кустарной извозчичьей прослойки не замедлил ответить в том же прогрессивном духе. Орали не церемонясь, словно в лесу. Прохожие с тротуаров поддержали матерную дискуссию. Игорю показалось, что устное клеймение «троцкистом на копытах» не совсем соответствует календарному году, но среди тачек-возов табуированной лексики, исторгнутой конфликтующими сторонами, анахронизм промелькнул влегкую. Хамоватый Вано размахивал импровизированным оружием — невинный и аполитичный мерин воротил морду от дурацкой авоськи, из которой торчала здоровенная бутылка молока, буханка хлеба и что-то завернутое в промасленную бумагу. Извозчик, в искусстве сыпать херами и грозить отнюдь не уступающий наглому иновременцу, свирепо взмахивал кнутом. Ожидалось появление маузера, но тут заверещал свисток приближающегося постового и соперники разошлись на ничьей: экипаж покатил прочь, Вано зарысил к дверям… Не собираясь встречаться с убийцей, Игорь поспешно ушел внутрь. Имелось несколько идей как подстеречь скота и рассчитаться, но не на улице же… Потом, когда забудется паренек…

Сейчас паренек выбрался из слухового окна, кинул беглый взгляд на лежащего хозинспектора, и задрал усатую морду к солнечному небу. Озирая небосвод, содрал с плеч куртку — опять же кожаную, но короткую, того фасона что в молодости Игоря именовали «югославским».

На шее гаденыша болтался бинокль. Куртка полетела на горячее железо, а сам Вано немедля ухватился за оптику и принялся вглядываться куда-то в сторону Крымского моста.

Игорь вяло размышлял — если сопляк подойдет ближе к краю крыши, удастся ли его сшибить хорошим броском? Гвоздодер лежал под боком, метнуть можно резко, подсечь скоту ноги, там покатится. Нет, это вряд ли. Железо сухое, хорек спортивный, да и перила по краю крыши недавно обновили. Уцепится. Да и швырнуть гвоздодер сейчас толком не выйдет — в руках не та сила. Разморило…

— Ты без глупостей, — не оборачиваясь, предупредило хамло с биноклем. — Убить не убьешь, а брюки я порву. Нехер кидаться и лишаться любимой железки. Еще двинет кого-то невинного по кумполу внизу на тротуаре.

— Лень мне кидаться, — сказал Игорь. — Да только шел бы ты отсюда. Сказать куда?

— Можно подумать, какой свежий адрес укажешь, — процедил сопляк, продолжая свои наблюдения. — Твоя крыша, что ли? Я тебя обхожу, лишний раз не беспокою. Сейчас гляну, да уйду.

Игорь молчал.

Наблюдатель пялился в сторону Крымского поверх крыш — застройка в округе нынче оставалась невысокой: по большей части старые дореволюционные дома, частью надстроенные одним-двумя этажами уже в бурное предвоенное время. Мост, река, парк — как на ладони. Что ему там такого интересного? Чмо кругломордое.

— Все ж, воскресенье, — констатировал любознательный убийца, опуская бинокль.

— Неужели? — удивился Игорь. — И что? В церкву, к заутреней опоздал?

— Не, в церковь я не ходок. Я неверующий, — Вано впрямую взглянул на лежащего собеседника, поморщился. — Херово выглядишь. Совсем скоро сойдешь. Да ты не злись. Мне же не в удовольствие было тебя шлепать. Если б какая иная возможность имелась, так я бы непременно.

Самое странное, что и тени издевки не угадывалось. Игорь в своем нынешнем состоянии оттенки чувств стал много лучше определять. Видимо, как-то связано с обострившимся обонянием. Или с иллюзией этого самого обоняния. Сожалеет сопляк. Выполнил малоприятную работу, морща харю, руки вымыл…

— Слушай, а ты вообще зачем меня убил? — со странным, порядком припоздавшим интересом спросил Игорь.

— Долго объяснять, — буркнул гость. — Если короче, — нужно было попробовать. Вдруг получится. А если подлиннее, так ты все равно не поверишь. Ты ведь еще обратно в живые хочешь.

— Хочу, — согласился Игорь.

— Того не бывает. Да и не особо тебе уже нужно, — махнул широкой ладонью Вано.

— Смирюсь?

— Не, не успеешь. Дальше тебе дорога.

— Куда?

— Куда-куда… Туда. Куда и всем. Не подходишь ты посту. Сорвалась вербовка. Такие дела, бровки их колесиком. Извини, я был неправ.

Игорь засмеялся:

— Верю. Все по-честному: убил, был не прав, благородно извинился,

Гость смотрел мрачно, видимо, особой иронии ситуации не улавливал. Шевельнул гадостными усишками:

— «Убил, убил»… Вот что смысла на это обстоятельство давить? Ну, убил. Задача у меня такая, и не я ее выдумывал. Так и что? Ты вечно жить рассчитывал? Нет. Мучился? Опять же, нет. Нормальная смерть. Можно сказать, удачная. А то, что здесь задержался, так ты скоро и позабудешь.

— Хер я тебя забуду, — процедил Игорь.

— Просто писец как мне страшно и совестно, — поморщился Вано. — Давай сразу расставим эти… точки над «ы». Я ни тебя, ни полной смерти не боюсь. Уж вернее, наоборот. Ну-ка, давай… — гость подергал себя на спине, высвобождая из-под ремня рубашку, извлек из свободных брюк на заднице большой пистолет, — лови!

От неожиданности Игорь не удержал увесистую машинку, та шлепнулась на живот. «Маузер» К96, вроде бы та модель с укороченным стволом, что называется «Боло».

— Заряжен. Вот сюда бей, — Вано постучал согнутым пальцем себя по надбровной дуге, — Чтоб наискось. Если точно в лоб бить, так пройдет между полушариями с неочевидным последствием. И вообще больно будет. Давай-давай! Уйду, может, оттуда тебе спасибо скажу. А может, и не скажу. Это уж смотря по тамошним обстоятельствам. Но в любом случае жалеть не стану. Ну как, есть еще сила в воровских расхитительских ручонках, бровки те колесиком?

— Заглохни, — посоветовал Игорь. «Маузер» ему был незнаком, но не особенно сложное оружие. Затвор, наконец, сдвинулся назад. Уж очень тугой. Или это в ослабевших пальцах дело?

… патрон в патроннике, округлая красивая пуля. Не факт, что патрон не пустой или не «вареный»…

— Чего возишься? — нетерпеливо поинтересовался провокатор. — Взвел, да бахнул. Если думаешь, что холостой или просто говенный патрончик тебе подсунули, передернешь, да снова испробуешь. Ничем не рискуешь. Ну?

Вано стоял, чуть согнувшись и упираясь руками в колени: башка стриженная, лобастая склонена, словно бодаться с пулей собрался.

Игорь прицелился — «маузер» оказался жутко тяжел, приходилось держать двумя руками, да и то мушка ускользала с башки в голубое небо…

— Только толково бахни, — озабоченно потребовала цель. — Я тут визжать, да подшибленным полудурком кататься, куски черепа на место прилаживая, не собираюсь.

— Может, тебе пониже бахнуть? — предложил Игорь, слегка опуская прицел.

— Тебе-то в яйца не стреляли! — возмутился провокатор. — У нас в кавгруппе за такие шуточки…

— Ладно, так в чем подвох? — поинтересовался Игорь, роняя пистолет себе на живот.

— В обстоятельствах, — пробурчал Вано — лицо его слегка вспотело, все же стоять под стволом «маузера» даже откровенному идиоту непросто. — У нас тут сложные обстоятельства.

— Я уже заметил, — кивнул Игорь.

Гость взял пистолет, снял с боевого взвода и принялся запихивать оружие обратно в брюки на пояснице — ствол оттопырил ткань этаким чертовым хвостиком.

— А тебя самого давно из ада выперли? — устало поинтересовался хозяйственник.

— Чего это из ада? Говорю же — я неверующий. Нет никакого ада и рая. И не надейся.

— Обломал ты меня с раем. Этим самым поганым стволом и обломал.

— Хороший ствол, чего наговаривать, — Вано охлопал свои карманы, поднял куртку и извлек мятую пачку «Примы». — И баба у тебя была ничего, тут согласен.

— Сейчас уепну, — Игорь дотянулся до гвоздодера.

— Да заканчивай, у тебя уж сил-то осталось на полползка, — гость чиркнул спичкой, закурил. — Серьезно, я Вику Владимировну уважал. За общую ладность, умение быстро готовить и отчаянность в этом самом деле. Хотя манера при живом муже этакие штуки откалывать весьма сомнительна, но… Опять же обстоятельства. Да не скрепи зубами, я хоть коряво, но от чистого сердца, пусть и не веришь. Печальный случай. Только отсюда все иначе выглядит. Во всех отношениях.

— Что ты, сопля, в отношениях понимаешь?

— Не нарывайся, — предупредил юнец, подхватывая куртку. — Пулю тратить и не подумаю, а пендюля отвешу. Пока ты еще в чувствительном состоянии и заценишь. Думаешь, ты один живой был, а остальные из пробирок повылазили? У меня, между прочим, тож родичи имелись. И никто меня не спрашивал, когда… А, что тебе рассказывать, ты уже вовсе бестелесничаешь. Стыдно, а еще мужиком считался. Пусть и вороватым.

— Иди-ка ты на хер.

Вано пренебрежительно поморщился и полез в люк слухового окна.

— Папиросу оставь, урод, — сказал небу Игорь. — Провонял весь подвал махрой, а на воздухе «Приму» куришь.

— Так махорки целый ящик по случаю достался, а сигарет разве напасешься, — оправдался гость, вновь хлопая себя по карманам. — Подыми сигаретку, то дело. Может, отрезвеешь. Сделанного не вернешь, это верно, но о смысле настоящего момента можно б и поразмыслить. Здесь папироску кладу. И спички. Можешь не возвращать — я у тебя зажигалки иной раз заимствую. Так что в расчете будем.

— А вороватый, значит, я?

— Ты масштабы не сравнивай. Я же чисто по-соседски, от вашей конторы не убудет, — пробубнил душегуб, спрыгивая в духоту чердака. — И да, ежели мстительность свое возьмет, маузер попроси. Я за здешнее бытие не особо цепляюсь, но от ломика загибаться — то вовсе не по мне. Бескультурно это, понял?

Игорь промолчал. Было слышно, как бухают по мосткам чердака сапоги гостя-соседа. Уходит гаденыш. Вот, мля, таких прохорей, смятых в лихую «гармошку» и заправленных в них брюк «в рубчик» уж сто лет не доводилось видеть. Нет, не сто, поменьше, конечно. Впрочем, изнутри время оказалось вовсе не таким, как о нем думалось при жизни…

Солнце жарило лицо, даже сквозь веки пыталось выжечь зрачки. Раньше бы не выдержал.

Шевелиться не хотелось. Или не было сил? Как этот полудурок сказал? «Бестелесничание»? Идиотская формулировка. Хотя интуитивно понятная…

Многое было понятно. И любитель начищенных прохорей ни словом ни соврал, хотя и зияла в его тезисах пара уклончивых моментов. Означает ли «того не бывает» что того и не может быть? Невозможно уйти назад в полную жизнь или все же возможно? В жизнь, с ее непрерывно летящим временем, рисками и заботами, жадностью ко всему, деньгами, вкусной и невкусной жратвой, сексом.

Хотелось застонать в слепящее небо, но Игорь лишь вздохнул. Почему в промелькнувшей жизни главным оставалась Вика? Вроде и не короткая жизнь просвистела, а… Вернуться бы к ней.

А ведь Вика никуда не делась. Ее можно увидеть через окно, можно позвонить и услышать голос. Наверное, можно подстеречь календарно подходящий день и перехватить ее у подъезда. Или в гости впереться. Все рядом, все возможно. С чего ей прописку менять? Теоретически можно подловить ее двадцатилетней, какой только на фотографиях и видел. Недурная ведь возможность…

Откуда это ощущение бессмысленности и бесполезности любых попыток?

В приливе злобы Игорь легко вскинул свое тело, шагнул к сиротливо белеющей папиросе и коробку спичек…

«Планы партии — выполним!» ободряюще заявлялось на коробке, но спички все равно падали из пальцев, тихо постукивали по горячей кровле. Игорь все-таки управился с прикуриванием, сухая «примка» пыхнула невыносимо ароматным дымом — ух, в голову ударило, словно в былое время стакан принял. Экономненько так выходит, это да.

Пальцы уже куда легче собирали спички, Игорь запихнул их обратно в «Планы партии», по-солдатски дотянул сигарету до конца, аккуратно затушил. В такую жарищу только пожара нам не хватало…

Губу, обожженную «бычком», пекло. Остались еще чувства, и вся наша жадность при нас оставалась. Еще бы папироску. И разобраться в «здешних обстоятельствах». И попробовать вернуться…

Последнее из желаний было бессмысленным, и Игорь о том знал точно. Но хозяйственники — люди жутко упертые и недоверчивые. Нужно не поддаваться обреченности и попробовать. Видимо, блок какой-то в мозгу появился — «бессмысленно, бессмысленно…». Ложное знание внедрилось. Впрочем, если и не ложное, то данное обстоятельство ничего не меняет. В ближайшее неопределенно-космическое время гражданину Любимову все равно абсолютно нечем заняться. Отчего же не попробовать разобраться? И Ванюше «бровки загнуть колесиком», мать его так…

Гвоздодер подбираться не желал. Пришлось поднимать обеими руками. Сжимая приятно горячее оружие, Игорь поплелся к слуховому окну. Все же странное ощущение: тело невесомое, а в руках словно якорь — короткий, неестественно массивный и…

Он, якорь-гвоздодер, сугубо материальный, а вы, гражданин, следовательно, наоборот…

Призрак, да?

На четвертом что-то пьяно орала Тать-Вана, и призраку пришлось на всякий случай двинуться к другому лифту… Спустился на первый этаж, открыл столовую. Банки с тушенкой ждали в глубине шкафчика. С трудом вскрыл одну, поковырял вилкой. Жирное мясо впихивалось в желудок трудно, разогрел на сковородке, пошло легче. Без хлеба, конечно, не особо…

Вторую банку Игорь не доел — и так ощутил себя чудовищно тяжелым, словно пару тех гвоздодеров и заглотил. Э, не надо было от жрачки отвыкать.

Неспешно запив чаем, отправился в свои края. В подвале невыносимо воняло курицей, просто до тошноты. Очень живое чувство, что б его…

…— Они из похода вернулись, ну а мы, значит, интересуемся — ну и как там Атлантика… — повествовали из бойлерной…

Игорь дошел до складских владений, свернул в тупик, к двери, которой здесь не должно было быть. Стукнул в металл створки крюком гвоздодера:

— Эй, товарищ с маузером, вопрос имеется.

Внутри затопали сапоги, дверь распахнулась:

— Чего ломишься, открыто, — хмуро сообщил сосед.

Изнутри пахло керосином и чем-то сладким. Какао варит, что ли?

— Да ты охренел со своим керогазом! Спалишь нас враз, — возмутился Игорь.

— Поучи еще, — хмыкнул Вано. — До тебя керосинкой пятилетками пользовался, и после тебя не исключу такой возможности.

— Так электроплитки уже изобрели.

— Да ну их в жопу. Пробовал. Греются они медленно. Ты с пожарным обходом приперся или спросить чего? — намекнул Вано, смахивая крошки с сусличьих усишек.

— Спросить. Значит, я призрак, так?

— Отчего же обязательно «призрак»? — скривил физиономию сосед. — Словечко суеверное, допотопное. По мне так слово «дух» звучит куда лучше. И как понятие он, дух, куда как шире и многозначнее. К примеру «пост морально-боевого духа района Якиманка». Сокращенно: ПМБД Якиманка.

— Ага, звучно, — согласился Игорь. — Отчего кумачево-трафаретную повязку не нацепил, военком херов? Кстати, у тебя сейчас какао сбежит…