Разъяренный

7 ВНУШИТЕЛЬНАЯ ДОЗА РЕАЛЬНОСТИ Пандора

Я просыпаюсь и вижу, что поперёк моей гостиничной кровати, во всей своей мускулистой красе, растянулся Маккенна. И тут на меня лавиной обрушивается суровая реальность. Мне требуется секунда, чтобы вспомнить, что… Я позволила ему остаться на ночь?

Стону и хлопаю себя ладонью по лбу. Чёрт. Почему, почему, ну почему он подавляет мою силу воли? Матрас скрипит, когда Маккенна начинает ворочаться в постели и протягивает руку, что-то бормоча во сне. По-видимому, ищет меня. Я быстро откатываюсь в сторону и ошарашенно наблюдаю, как его рука опускается на подушку.

— Маккенна, — шиплю, пихая его ногой в бок. — Маккенна!

Он переворачивается и садится. Слава богу, одеяло прикрывает его тело ниже талии, потому что, если я увижу ещё хоть кусочек обнажённой плоти, то могу взорваться от разливающегося внутри жара. Маккенна приподнимается на руках, от чего мышцы напрягаются, и я чувствую, что краснею ещё сильнее. Его рот такой же совершенный и щедрый, как и вчера, сонные глаза прекрасны, он моргает, чтобы привыкнуть к свету. А потом замечает меня. Взгляд его по утрам мягче, не такой острый и пугающий, почти… нежный. Игриво мерцающий.

И слишком поздно я понимаю, почему он, чёрт возьми, ухмыляется. Моя футболка задралась, выставив напоказ трусики. Маккенна одним быстрым движением притягивает меня к себе.

— Ну-ка, ну-ка, кое-кто проснулся очень голодным этим утром, — говорит он сонным голосом, оглядывая меня, и я хватаю подушку, чтобы прикрыться.

— Я не голодна.

— Я говорил о себе. Иди сюда.

— Нет, Маккенна! Ну же. Убирайся из моей комнаты. Сказала же тебе. Уходи!

Маккенна ухмыляется и встаёт, и пока направляется в ванную, я, красная от смущения, отбрасываю подушку и одёргиваю футболку. Ему хватило всего минуту, чтобы вернуться. Недостаточно, чтобы успеть расчесать пальцами спутанные волосы. Если бы я обращала на это внимание и меня заботило, что подумает этот придурок. Ещё чего.

Его взгляд пробегает от щиколоток вверх по всей длине моих ног, от подола футболки к шее, затем останавливается на моей голове.

— Оставь свои волосы в покое, они выглядят нормально, — хрипло говорит Маккенна, подходя и нависая надо мной.

Он смотрит на меня сверху вниз с неприкрытой потребностью, и от этого по телу разливается жар. Что не так с ним? Или с нами?

— Всё в порядке, — бормочет он.

— Я сказала это вслух? — со стоном произношу я.

— Ты весь вечер была… очень голосиста. Мне это очень понравилось.

Боже. Мне это всё приснилось. Мне приснилось… я даже не уверена, что именно. Я снова вспомнила то, что случилось в кладовке. Вспомнила, что мы лежали в постели. Что Маккенна попытался меня поцеловать, а когда я отвернулась, он прошёлся тысячью трепетных поцелуев вверх и вниз по моей шее.

Эти воспоминания заставляют меня густо покраснеть. Что между нами случилось ночью. Судя по тому, каким голодным взглядом он на меня смотрит, я думаю, что ему очень сильно хотелось оказаться внутри меня. Слава богу, я ему не позволила. Маккенна касается пальцем ворота моей футболки, затем наблюдает за мной, медленно проводя им вверх по шее, а затем большим пальцем ласкает мои губы. Несмотря на то, что Маккенна ослабил хватку и физически не удерживает меня, я чувствую себя в ловушке. Один только его взгляд удерживает меня на месте.

С таким же собственническим блеском в глазах он смотрел на меня в те времена, когда был моим парнем. Моим тайным парнем, о котором не знал никто… кроме меня. И, в конечном итоге, моей матери.

Но пока это продолжалось, мы прятались в школьной кладовке, где хранил свой инвентарь уборщик, и целовались так, что я едва могла ходить и шла в класс на подкашивающихся ногах, с его вкусом во рту и с одеждой, пропахшей запахом его мыла.

И сейчас я борюсь с желанием понюхать его шею. Это настоящее сражение с самой собой — просто стоять не двигаясь, обводя взглядом каждую черту его мужественного лица, когда так хочется, чтобы мои пальцы сделали то же самое. Все годы уносятся прочь.

Искры между нами такие же, как в старые добрые времена, когда я была центром галактики Маккенны. А все девчонки в школе с вожделением смотрели на него, когда он проходил мимо моего шкафчика и глядел только на меня. Иногда, когда коридоры были достаточно пусты, он быстро наклонялся ко мне и целовал каждую частичку моего тела, от пальцев ног до мочки уха. Мне становилось жарко, и местечко между ног начинало болезненно пульсировать.

Слишком легко я вспоминаю, как возвращалась домой и визжала от счастья.

Я — и визжала.

Включала песни о любви только для того, чтобы услышать слова, которые он мне говорил, и вспомнить то, как он ко мне прикасался. Я принимала душ, ела и ложилась спать, думая о Маккенне Джонсе…

Но глубоко внутри чувствовала, что меня потихоньку отравляли ожесточённость матери и неверность отца. Я сдерживала свои чувства — скрывала их от матери, чтобы та не забрала у меня Маккенну. Но поскольку мне не хотелось его терять, потому что было страшно, что всё это ненастоящее, я и от него скрывала свои чувства, и теперь уже привыкла ничего не говорить. Воздерживаться от проявления сильных чувств.

Почему мне кажется сейчас, будто я вот-вот взорвусь?

— Не надо, Кенна, — выдавливаю из себя, когда он большим пальцем раздвигает мои губы. Маккенна стоит опасно близко — его рост, его ширина, его мощь, его сногсшибательная сексуальная привлекательность пугают меня до чёртиков.

Он порочно ухмыляется и поглаживает рукой моё бедро.

— Почему нет?

— Потому что этого не будет, — говорю я чуть дыша.

— Нет, будет, — его ухмылка говорит, что определённо так оно и будет.

Он тихонько похлопывает меня по заднице, а бесцеремонное прикосновение его губ доводит меня до кипения. Кем он себя возомнил? Неужели он думает, что из-за того, что мы по ошибке поцеловались, он станет разыгрывать из себя моего парня? Я рычу и отталкиваю его руку, на что Кенна хихикает и направляется обратно в ванную.

О боже, не могу поверить, что позволила ему коснуться себя в той чёртовой кладовке его грязными лапами и остаться на ночь!

Немного погодя я слышу, как включился душ, слышу звук воды, бьющей по его восхитительной мужской плоти. Затем он начинает напевать мелодию, которую я никогда раньше не слышала. Помню, как он делал это, когда мы были подростками, и у меня сжимается грудь. Боже, нет, не смей думать о тех моментах. Это больно. Действительно, больно. Вспомни лучше о плохом. Когда он ушёл. Когда бросил меня одну после того, как заставил нуждаться в нём и поверить, что я не смогу жить без него.

Не желая погружаться в воспоминания, хватаю свой телефон и сосредотачиваю мысли на Мелани.

Она, наверное, сейчас в офисе, скучает по восхитительно ужасной утренней компании, то есть по мне.

Я быстро написала ей сообщение.

Я: Я его поцеловала

С каждой секундой, пока я жду её ответа, чувствую себя всё хуже и хуже, не только из-за инцидента в кладовке, но и из-за того, что заснула с ним рядом. А когда проснулась, этот ублюдок практически прижимал меня к себе.

Мелани: Что?

Я: Я поцеловала этого ублюдка! Он остался на ночь. О боже!!!!! Это самоубийство!

Мелани: Почему? Он был в восторге? Знаешь, говорят, что там, где когда-то горел огонь…

Я: Ему всегда нравились поцелуи, и он использовал меня в своих эгоистичных целях, но я тоже была эгоисткой.

Мелани: Так в чём проблема?

Я: Проблема в том, что он станет думать, что ПОБЕДИЛ!

А так и будет. Маккенна действительно станет так думать, потому что у него настолько большое эго, что удивительно, как он помещается в эту комнату. Как мне объяснить счастливой, беззаботной и наивной Мелани, что, когда придурок разбивает тебе сердце, ты не можешь позволить ему снова овладеть им, ты не можешь позволить ему снова прикоснуться к тебе. Только я собираюсь продолжить, как она пишет:

Мелани: Послушай, Малефисента, если он ведёт себя как придурок, позволь мне попросить Грейсона прислать кого-нибудь немножко подпортить его внешность.

В изумлении моргаю.

Я: Мелани, твоя новая кровожадность меня пугает

Мелани: Уууууууу!:)

Мысль о том, что кто-то может причинить Маккенне боль, вызывает у меня тошноту. Только я могу делать ему больно. Чёрт возьми!

Отбрасываю телефон в сторону и делаю глубокий вдох и выдох, вспоминая приёмы управления гневом. Затем заставляю себя подумать о Магнолии и матери.

Мэг.

Я оставила мою бедную Мэг наедине с матерью, которая ещё менее жизнерадостна, чем я, поэтому была полна решимости найти выход и скопить грёбаные деньги, чтобы иметь немного свободы в будущем, для себя и для Мэг. Сближение со мной означало осознание Маккенной того факта, что бросить меня было самой большой ошибкой в его жизни. И как я планировала это сделать? Снова завязать с ним отношения?!

Мы не можем близко общаться. Мы не можем быть друзьями — и особенно между нами не может быть секса по дружбе.

Или может?

Нет, не может, потому что я слишком слаба, чтобы пережить это второй раз. Потому что, даже если между нами снова возникнут чувства, всё это будет не по-настоящему, когда он узнает, какие секреты я скрываю. Если в тебя один раз ударила молния, и ты выжил, — тебе повезло, но второй раз ты не выживешь. Однозначно.

Как дать ему понять, что кладовка и проведённая в одной постели ночь не делают нас друзьями?

Вспомнив, его слова, сказанные в автобусе, о том, что у меня есть шанс искупить свою вину песней, хватаю ручку и начинаю писать. С каждой секундой меня всё сильнее охватывает азарт. Я так увлечена, что, кажется, будто пишу слова не на листе бумаги, а высекаю их на камне.

Немного времени спустя Маккенна выходит из душа с таким самодовольным видом, будто уже меня получил. Да, он хорош. Мокрый, по золотистой коже стекают капельки воды. Серебристые глаза смотрят на меня, молча оценивая — он как будто чувствует в воздухе перемену. Что ж, по крайней мере, он умён.

С фальшивой улыбкой подхожу к нему и протягиваю лист бумаги.

— Твоя песня.

Его брови удивлённо взлетают вверх, затем он читает слова вслух.

Рот Маккенны

Выплёвывает абсолютную ложь

Помои вкуснее

Он смотрит на меня с чистым, нескрываемым весельем.

— Серьёзно? — подначивает он.

— Продолжай, — шиплю сквозь зубы.

Чувствую запах его шампуня. Ненавижу.

Он продолжает читать.

Ослиная задница слаще

Я ненавижу рот Маккенны

И его грёбаную ложь

Он может поцеловать меня в задницу

И это будет вкуснее, чем его хренов рот

Маккенна опускает листок бумаги, и, прежде чем я успеваю это осознать, хватает меня сзади за шею и целует прямо в губы. Затем отстраняется и, не переставая ухмыляться, проводит костяшками пальцев по моим влажным губам.

Я вытираю рот, чтобы избавиться от покалывания, которое оставляет его прикосновение.

— Я ещё не закончила. Просто подумала, что тебе, возможно, захочется уже начать писать музыку, — говорю я, хмурясь.

— Зачем тебе я, если у тебя у самой всё на мази, детка? Просто используй для своего шедевра саундтрек из фильма «Челюсти».

— Перестань целовать меня каждый раз, когда тебе этого только захочется, Кенна.

— Перестань открывать рот и пихать в меня язык, когда я это делаю, Пинк.

— Я не… тьфу, — показываю Кенне средний палец, и мне становится невыносимо жарко, когда он направляется к двери, забрав с собой мою песню.

— Спасибо, — улыбается он так, словно это любовный сонет. — Рад видеть, что ты снова составляешь списки.

— Это не чёртов список.

— Ну, это и не совсем песня, Пинк.

Подавляя желание пнуть дверь, когда он уйдёт, я решаю остыть и пойти принять ванну.

— Ненавижу, — бормочу я, пока раздеваюсь, просто чтобы выбросить ситуацию из головы.

Но хуже всего то, что я начинаю сомневаться, действительно ли именно это я имею в виду.

♥ ♥ ♥

ПОСЛЕ ВАННЫ падаю на кровать, и мне становится спокойнее. Покрывала смяты. В комнате немного пахнет им. Я позволила запаху… обнять меня? Зачем я это сделала? Я ведь почувствовала, как он проскользнул следом за мной. Почувствовала, как под его весом прогнулся матрас, а затем почувствовала его тёплые мышцы и обнявшие меня руки. Я притворилась, что ничего не заметила, потому что не хотела, чтобы он уходил.

Со стоном закрываю лицо руками.

Боже. Что я наделала?

Я не позволю ему проникнуть сквозь мои стены — защитные слои, на восстановление которых у меня ушли годы. Но я уже в двух шагах от самого болезненного момента своей жизни, и сейчас чувствую себя слишком помятой. Как и кровать, в которой он со мной спал. В грудь вползают растрёпанные чувства, но я пытаюсь воспрянуть духом и думать о будущем, которое со всеми этими деньгами может быть у Магнолии.

Сажусь, смотрю на часы, затем вспоминаю расписание Магнолии. Поскольку сейчас лето, она, наверное, должна быть дома.

Набираю номер со своего мобильного и когда слышу её тихий голос, вся моя боль и замешательство стихают.

— Я скучаю по тебе, Пэнни, и у меня набралось тридцать восемь дел, которыми мы займёмся, когда ты вернёшься! — объявляет она.

— Ух ты, мне не придётся сидеть без дела, да?

— Да-а-а-а! Угадай, что под номером тридцать три?

— Хммм. Давай сейчас посмотрим… — Я притворяюсь, что размышляю до тех пор, пока не слышу, как она начинает чуть ли не пыхтеть. — Мы весь день будем валяться в пижамах и играть в настольные игры.

— Нет! Мы сделаем киоск с лимонадом и станем продавать апельсиновый сок.

— Что? Эй, подожди. Нельзя продавать апельсиновый сок в лимонадном киоске — это должен быть апельсиновый киоск.

— Нет можно! Почему нет?

Я так вымоталась прошлой ночью, что даже утром не могу нормально соображать. Поэтому иду на попятную.

— Ладно, ты права. Давай нарушим правила. Все, кто продаёт лимонад в киоске с лимонадами, не обладают таким творческим потенциалом, как мы.

— И мы добавим в апельсиновый сок воды, чтобы продать больше.

— Что? Нет, о, нет, нет. Здесь я подвожу черту, Мэг. Мы не будем разбавлять апельсиновый сок. Так делают только законченные преступники.

— Преступники!? Я хочу стать с тобой преступницей! — визжит она, а я улыбаюсь, словно дурочка, слушая как Мэг начинает рассказывать мне о том, что она сделала, и пялюсь на свой браслет. Браслет украшен маленькими подвесками из драгоценных камней, яркими и прочными по текстуре. Они должны защищать всех моих близких от зла. Я никогда не просыпаюсь по утрам, не потерев его.

Мне не нравится, что Маккенна заставил меня забыть об этом. Поэтому я провожу большим пальцем по камням, это простое движение расслабляет меня так же, как это делает Магнолия.

Я и не подозревала, что сегодня утром мне особенно понадобится всё моё спокойствие.

♥ ♥ ♥

ИТАК, ЕСТЬ ПЛОХИЕ новости. Неудивительно. Я ожидала, что эта поездка от начала и до конца будет катастрофой, поэтому не должна впадать в полную панику. Я уже проснулась с Маккенной в своей постели, и что же теперь? А теперь шоссе между штатами закрыто из-за строительства, и всегда расторопный Лайонел зафрахтовал самолёт, чтобы доставить нас всех в нужное место. Но опять же, это не просто плохие новости.

Это катастрофа.

Я не очень тактильный человек, но во время полёта мне отчаянно необходимо держать кого-нибудь за руку, — отчаянно в том смысле, что когда-со-мной-нет-Мелани-Брук-Кайла-моей-матери-или-Магнолии-я-боюсь-что-оторву-подлокотник-или-сделаю-ещё-что-нибудь.

Но… нужно расслабиться… Ведь у меня есть лекарства, верно?

А лекарства правят миром, так что…

Слава богу, что ещё не пришлось ехать вдвоём с Маккенной в аэропорт. Я села в тот же автобус, что и команда подтанцовки, мы сразу же тронулись в путь, и у Лайонела не было времени возразить. Правда, там меня наградили достаточным количеством завистливых взглядов, чтобы обеспечить пожизненное невезение — но, в принципе, мне и так не очень-то по жизни везло, так что я даже не заметила бы разницы.

Как только мы вваливаемся в аэропорт, близнецы-Викинги не сводят с меня глаз. На их лицах больше любопытства, чем враждебности, и я теряюсь в догадках, что мог рассказать им обо мне Маккенна.

Эта девчонка не только хорошо бросает помидоры, но я ещё и «сорвал её вишенку», когда ей было семнадцать…

— Привет, — наконец произносит один из них.

— Привет, — повторяет за ним другой.

Сейчас они оба ухмыляются, крупные и светловолосые, и хуже всего то, что, как и у Маккенны, у них, по слухам, тоже есть мозги. От одежды, которую они носят, до тщательно продуманного внешнего вида, с которым они появляются перед папарацци, Crack Bikini — это до мелочей продуманный товар. Парики Маккенны, цепи Викингов, татуировки и кольца в сосках — всё это часть образа, хотя сегодня на Маккенне чёрная футболка, джинсы, кепка на коротко стриженой голове и авиаторы. Близнецы тоже в футболках из тех, что носят рок-звёзды. На шее Джакса висят цепи, а у Лекса — чокер с шипами.

— Удостоверение личности? — просит Лайонел, я передаю документ, и он отправляется к стойке регистрации.

Маккенна присоединяется к парням, они смотрят в мою сторону. Все трое.

Ненавижу, как на меня воздействует его аура. Маккенна единственный человек в этом мире, от присутствия которого я действительно ощущаю прилив адреналина. У него есть способ заставить меня чувствовать себя переполненной энергией — как будто моё собственное тело, когда он рядом, вырабатывает дополнительные гормоны.

Джакс разглядывает меня, насмешливо скривив губы.

— Знаешь, Кенна не так уж много нам о тебе рассказывал.

Мой взгляд скользит к Маккенне, я вижу, что он не улыбается, а пристально наблюдает за мной, и от этого внутри у меня почему-то всё ухает вниз.

— Кроме того, что я сучка? — язвительно замечаю я.

— Не в таких выражениях, — смеётся Лекс.

— Ну, высокий, мрачный, злой — и это только часть его обаяния. Не так ли?

Они ухмыляются, а я бросаю взгляд на Маккенну, и у меня снова скручивает живот, когда я вижу, что он смотрит на меня так, словно что-то интенсивно обдумывает в голове. Лайонел возвращается с моим билетом, и внезапно всё становится реальностью.

Этот полёт становится реальностью.

Ни за что не позволю себе быть перед Маккенной слабой и уязвимой, но, когда мы направляемся к нашему выходу на посадку, моя нервозность стремительно взлетает до небес.

Остро ощущаю, что он молча идёт рядом со мной с ленивой развязностью. На тысячу процентов рокер-плохиш. Украдкой взглянув на него, замечаю татуировку на предплечье, тысячу кожаных браслетов на запястье и серебряное кольцо на большом пальце. В голове проносятся воспоминания об этом кольце на моей коже, когда в кладовке мы чуть не зашли слишком далеко.

И что значит эта татуировка?

Несколько мужчин в чёрных костюмах идут вместе с группой и пытаются удержать людей подальше от главного трио. Парни всегда были единым целым — как два яйца и член.

— У тебя там всё в порядке? — спрашивает меня Маккенна.

— Пижон.

Расслабься, Пандора. Просто прими таблетку, выпей виски и вырубись.

Повторяю это как мантру, пока мы поднимаемся на борт. Запах салона самолёта вдруг вызывает приступ удушья.

Маккенна разговаривает с ребятами. Лайонел приветствует меня широкой улыбкой и быстро проводит в первый класс. Группа девушек с подтанцовки начинает болтать с парнями. Пристраивая свою сумку в отделение над головой, наблюдаю за Маккенной. Всем парням, похоже, наскучили разговоры, но только не Маккенне. Ооо, нет, только не бабнику Маккенне. Он улыбается и поддразнивает девушек, мимолётом касаясь их рук.

Боже, он невероятен.

Нахмурившись, опускаюсь на своё сиденье, глубоко вдыхая и выдыхая и молясь о мягкой посадке. Проверяю — уже в десятый раз за сегодняшний день — коробочку с таблетками у себя в кармане. Если кусок металла может летать, то и я могу летать на нём, и, как говорят, это безопасно.

Но когда я пристёгиваюсь ремнём безопасности, вспоминаю, как погиб мой отец. Вот именно так. Представляю, как самолёт накреняется и падает. Как отец цепенеет. Думая о матери, обо мне. А остальные, кричали ли они? Этот страх рос во мне с каждым годом сильнее, по мере того как я расставалась со своей наивностью и становилась циничнее и, в то же время, более ранимой и, следовательно, более осторожной. Страх внутри кипит и накатывает, я пытаюсь перестать думать о том полёте. О том, что последнее прощание моего отца было настоящим прощанием. О том, что никто не выжил.

Мы с мамой увидели катастрофу в вечерних новостях ещё до того, как поняли, что на том борту был мой отец.

— О боже, — выдохнула мама, когда мы обе смотрели на изображения искорёженного самолёта среди сирен, носилок и обломков.

Она проверила свой телефон.

— Самолёт твоего отца скоро должен приземлиться, — сказала она. — И нас ждёт милый семейный ужин.

Я проверила свой телефон, потому что обещала Маккенне встретиться с ним в доках.

Мама расхаживала взад-вперёд. Она никогда раньше не вела себя так. Меня охватило чувство страха. Нечто подобное чувствуешь, когда видишь, как эти тёмные тучи заволакивают солнце, закрывая его от твоего взгляда. Когда зазвонил телефон и мама ответила, я всё поняла.

Она начала плакать. Я тоже заплакала.

— Он был на борту. Он был на борту вместе со своей помощницей. Он летел не из Чикаго, а возвращался с Гавайев.

— Что? Почему?

— Потому что… — мама вытерла слёзы, и все эмоции с её лица исчезли. — Потому что он нам лгал.

Когда люди начали узнавать, что мой отец погиб, телефон стал звонить без остановки. Я понимала, что разговоры шли не только об этом, но и о том факте, что он был со своей помощницей.

Я выскользнула из дома, опоздав на час, и побежала в темноту, а потом увидела на улице фигуру своего парня, который наблюдал за моим домом, как будто хотел убедиться, что со мной всё в порядке, зная, что он не может туда войти.

— Кенна! — Я бросилась к нему, пытаясь сдержать слезы. — Этот рейс. Он был там. Отец летел тем рейсом.

— Шшш, — укачивал меня он. Моё надёжное убежище. Я закрыла глаза и прижалась к нему. — Он лгал нам. Он всё это время нам лгал.

— Мне так жаль, — прохрипел Маккенна, целуя мои веки. — Я всегда буду рядом с тобой. И никогда не буду тебе лгать…

Стюардесса объявляет, что собирается закрыть дверь самолёта, я резко выпрямляюсь. Музыканты летят сзади, вокалисты впереди. В салоне полно свободных мест — чёрт возьми, они зафрахтовали весь самолёт. Джакс садится на одно место и кладёт свои вещи на пустое сиденье рядом с собой, а Лекс занимает другое. Маккенна разговаривает с двумя стюардессами. Кепка надета козырьком назад — он всегда, когда так её носит, выглядит молодо и привлекательно. Выглядит так, как раньше… когда ему было семнадцать.

Я пытаюсь успокоить свои нервы и пугаюсь, когда он плюхается на сиденье рядом со мной, снимает кепку и засовывает её в кармашек впереди стоящего кресла, как будто там не было тысячи и одной бактерии. Маккенна поворачивается ко мне, всем своим весом опираясь на подлокотник. Неужели у него на роду написано мучить меня?

— Ты заблудился? Здесь дюжина свободных мест, — говорю я.

Он пристально смотрит на меня.

— А я хочу это.

Качаю головой, достаю из кармана переднего сиденья небольшую инструкцию и начинаю её листать. Я не лишусь перед ним рассудка. Ни. За. Что. Но всё же я остро реагирую на окружающие меня посторонние звуки. Шарканье ног. Шум двигателя. Щелчок захлопнувшейся двери самолёта, его дыхание.

Его дыхание.

Я сосредотачиваюсь на нём и пытаюсь выровнять своё дыхание, стараясь дышать в унисон с ним и всё время надеясь, что он этого не заметит. Я могла бы использовать его, чтобы расслабиться. Или отвлечься.

Вскоре нам предлагают напитки. Я достаю свою коробочку с таблетками и незаметно прячу её в ладони, пока Маккенна разминает длинные ноги.

— Виски, сладкая. И девушке то же самое, — указывает на меня Маккенна, затем откидывает спинку кресла и вытягивает ноги. В инструкции говорится, что во время взлёта спинка кресла должна находиться в вертикальном положении, но ему явно на это наплевать.

Маккенна никогда со мной не нянчился. Даже когда мы были детьми. Всегда обращался со мной как с равной. Я редко плакала, но когда это случалось, он просто терпеливо ждал, когда я перестану. Если падала, он поднимал меня и вёл себя так, будто это пустяк и из-за этого не стоило плакать, вот я и не плакала. Он знал, что у меня были проблемы с выражением эмоций, и когда умер мой отец, я полностью их заблокировала. Вообще перестала плакать, и Маккенна относился к этому с пониманием.

Я так думаю.

Он никогда не настаивал, чтобы я об этом говорила. А сейчас пристально смотрит на меня, и я вижу, что он пытается оценить ситуацию, без жалости и явно без намерения со мной нянчиться, поэтому я выпаливаю:

— Я до сих пор ненавижу самолёты.

В его глазах появляется озабоченный блеск.

— У меня для тебя есть идея. Скажи Лайонелу, чтобы он шёл на хрен, и выходи из самолёта. И забудем об этом.

У него самое серьёзное выражение лица, и на пару мгновений я даже задумываюсь об этом. Мы целовались в кладовке, а прошлой ночью, когда он меня обнял, я притворилась спящей. Сегодня всё кажется очень неловким. Мне на самом деле не хочется подвергаться искушению встречаться с ним целый день, каждый день, на протяжении более чем трёх недель. Но эти деньги могли бы обеспечить мне независимость, а Магнолии — надёжное будущее.

— Я не отступлю. Поскольку подписала бумаги. Как я уже говорила тебе, я бедна, и меня можно купить, — ворчу я.

— Тогда я разочарован. Если мне кто-то и казался равнодушным к земным благам и всему мирскому, так это ты.

— Говоришь как придурок, который купается в долларах.

Маккенна подносит свой стакан с виски к губам, и я понимаю, что он протягивает мне ещё один стакан. Я беру его из его рук, следя, чтобы наши пальцы не соприкоснулись. Однако он двигает пальцем, специально, чтобы это наверняка случилось.

Я хмурюсь. Он улыбается. Как будто знает, что от этого мимолётного прикосновения по моей крови от вен к капиллярам пробежал ток.

С противоположного ряда кресел Лайонел смотрит на меня так, словно всерьёз в меня влюблён, а потом, к сожалению, самолёт начинает двигаться. Понятия не имею, сколько времени нужно, чтобы таблетка подействовала, но лучше её уже проглотить. Я так нервничаю, что от напряжения не могу пошевелиться.

Папа. Представляю его в таком же кресле, как и это. Полёт проходил при идеальных условиях, но он так и не долетел. Когда нам позвонили, я пялилась в тетрадь, делая домашнюю работу.

— Хочешь об этом поговорить? — тихо спрашивает Маккенна.

— Только не с тобой, — бормочу я, хватая и пролистывая каталог, а потом засовывая его обратно в карман переднего сиденья. Сейчас, когда я не в лучшей форме, хочется, чтобы Маккенна просто ушёл.

— Пожалуйста, уходи, — выдыхаю я.

— Позволь мне быть с тобой рядом, пожалуйста, — говорит он. В его голосе нет насмешки. В глазах — ничего, кроме искренности.

Стены крепости, охраняющие мои эмоции, становятся мягкими, и это пугает меня так сильно, что я почти умоляю:

— Нет. Пожалуйста. Уходи.

Какое-то время мы играем в гляделки.

И на мгновение мне кажется, что я проиграю.

Затем он бормочет:

— Можешь рассчитывать на меня, Пандора.

Прежде чем я успеваю напомнить ему, почему больше этого не делаю, он отстёгивает ремень безопасности, встаёт и идёт по проходу к другому креслу.

Мне так хочется вернуть его обратно. Вот почему говорят, что нужно быть осторожным в своих желаниях.

В тот момент, когда он уходит, я оплакиваю утрату. Утрату его. Вызывающего, волнующего и одним только своим присутствием приводящего в бешенство.

Он знает, как умер мой отец. Что он был в командировке, и самолёт разбился. Как в кино и в самом страшном твоём кошмаре. Он был со своей помощницей. Не по делам. Я потеряла своего отца в тот же день, когда моя мать поняла, что он её предал. Нас предал.

С другой женщиной.

Я не могла горевать, потому что моя мать считала, что я её предаю. Потому что он предал её. Единственной эмоцией, с которой она была согласна, был гнев. Если у меня начинал дрожать подбородок, моя мать моментально выходила из себя: «Не смей из-за него плакать! Он меня бросил! Он нас бросил!». Поэтому я всегда старалась держать рот на замке и никогда не плакала. Но гнев — другое дело. Мне было позволено злиться. Сколь угодно много. И когда Маккенна меня тоже бросил, гнев — это единственное, что мне осталось.

Самолёт выруливает на взлётную полосу, мои нервы оголены до предела. Я прислушиваюсь к звуку ревущих двигателей, звону льда в бокале Маккенны за несколько сидений от меня. Его запах, до сих пор витающий около пустующего сиденья, странным образом меня успокаивает.

Кладу таблетку в рот, беру стакан с виски и выпиваю его залпом.

Один из операторов стоит впереди, наблюдает за мной и двигает свою камеру. Когда самолёт останавливается у края взлётно-посадочной полосы, я сглатываю и таращусь в иллюминатор, впившись ногтями в сиденье. Чувствую направленную на меня камеру, и вдруг слышу голос, бормочущий: «Дай ей грёбаный перерыв и найди себе какую-нибудь другую цель», а затем жилистое, крепкое тело Маккенны плюхается со мной рядом.

— Предположим, он действительно упадёт, — говорит он.

— Прости? — гневно шиплю я.

— Предположим, самолёт не сможет подняться и упадёт. — Он вздёргивает бровь, глядя на меня.

Я смотрю на него свирепым взглядом, но Кенна остаётся спокойным, его глаза блуждают по моему лицу.

— Я был бы не прочь умереть сегодня.

— И я. Мой отец умер так же. Это худшая смерть, какую только можно вообразить.

— Хуже всего умереть в одиночестве, когда некому было бы выслушать твои последние слова. Или утонуть, что могло бы…

— ЗАТКНИСЬ!

— Возьми меня за руку, Пинк, — протягивает он мне ладонь.

— Спасибо, но нет.

— Отлично. Бой на больших пальцах?

— Боже, ты такой ребёнок.

— А ты трусиха. Ну же, чёрт возьми, используй меня для чего-нибудь. Хочешь бой? Отлично. Хочешь подержать меня за руку? Ещё лучше. Не уверена? Держу пари, ты не сможешь прижать мой большой палец своим, как бы ни старалась.

Стиснув зубы, я сжимаю его руку, потому что знаю — и он знает, — что мне отчаянно нужен этот контакт. По телу пробегает дрожь, и я жалею, что у меня нет сил отказать ему, но меня трясёт. И он кажется сильным. Как будто с ним ничего не может случиться.

Мой парень.

Мой бывший.

Единственный парень, с которым у меня был секс. Которого желала. И которого всегда любила.

Он берёт меня за запястье и тянет.

— Двигайся поближе, — настаивает он. Нежность в его глазах заставляет стены вокруг моего сердца дрожать.

— Зачем? Мы играем большими пальцами, а не языками, — защищаюсь я.

— Теперь уж точно, — снова улыбается Маккенна, и улыбка у него нежная. Даже хватка на моей руке, шепчущий голос звучат нежно. — Сядь ближе, Пинк.

Я прищуриваю глаза и придвигаюсь ближе.

И тут он прижимает мой большой палец своим, и я понимаю, что он меня обманывал. Маккенна злобно хихикает, и я даже не могу возразить, потому что в этот момент самолёт взлетает. Я делаю глубокий вдох и смотрю в окно на проносящуюся под нами землю. Пару минут я пытаюсь успокоиться, но это практически невозможно. Моя рука всё ещё в руке Маккенны, но вместо того, чтобы прижимать мой большой палец, он его гладит.

И это кажется таким неправильным и в то же время правильным, боль глубоко внутри так сильна, а Маккенна так нежен, что я, наверное, прямо сейчас смогла бы выдержать падение самолёта, но не его руку на своей.

— Отпусти, — прошу я.

Маккенна отпускает меня, и по его лицу пробегает странный проблеск жалости или печали.

— Просто расслабься, — говорит он.

Я крепко зажмуриваю глаза. Его голос делает со мной что-то невообразимое.

— Иди сюда, малышка, — вздыхает он.

— Сказал волк ягнёнку. Не называй меня малышкой, — шепчу я и отказываюсь повиноваться, засовывая руку под бедро и остро ощущая каждый разделяющий нас сантиметр.

Он наклоняется ко мне.

— Ты кто угодно, только не ягнёнок.

Наши взгляды встречаются, и всё в нём, от его голоса до запаха и глаз, выбивает меня из колеи до такой степени, что мне хочется плакать и кричать.

Самолёт снова трясёт, и на нас надвигается пара отвратительных облаков. Перед глазами встаёт пелена тумана, душа от страха уходит в пятки. Я напряжённо вцепляюсь в сиденье, молясь, чтобы клоназепам подействовал. Если бы не Магнолия, мне, возможно, было бы наплевать на смерть. Но, кроме мамы, я — единственная, кто у неё есть. А мама — это… мама.

Бокал Маккенны снова полон. Я наблюдаю за его рукой каждый раз, когда он поднимает её, отпивает и опускает. У него волшебные пальцы. Когда-то он играл на пианино так, словно клавиши были продолжением его пальцев, но сейчас он рок-звезда. Маккенна всегда был плохишом, но он настоящий мужчина с настоящей любовью к музыке и звуку.

Таблетка начинает действовать, и мои глаза закрываются. Я на всякий случай заранее отворачиваюсь в противоположную сторону от того места, где он сидит.

Маккенна ничего не говорит.

Когда сознание начинает уплывать, я прижимаюсь к окну, чтобы быть уверенной, что моё плечо не касается его.

Я помню, как каждый день после обеда тайком выбиралась повидаться с ним. И было не важно, что моя мать работала на окружного прокурора. Не важно, что его отец был преступником. В тот день мы оба присутствовали в зале суда, и я уже тогда была безумно в него влюблена — сама до конца того не осознавая, и ни мать, ни даже сам Маккенна об этом не догадывались.

Я настояла на том, чтобы пойти в суд вместе с матерью, просто сказав ей, что мне хочется пойти. Она настороженно посмотрела на меня, но не смогла отказать. Я сидела снаружи на длинной скамейке, тесно прижавшись к нему. И слышала, что его отцу за торговлю наркотиками собирались дать много-много лет.

Может быть, мне не следовало подсаживаться к нему близко в тот день, когда назначили залог. Нас могли увидеть, но я ничего не могла с собой поделать. Маккенна сидел там один, уставившись на свои руки, в то время как его отец и моя мать были там внутри.

— Мне жаль, — сказала я.

— Мне тоже, — ответил он.

Маккенна поднял голову, я почувствовала силу его пристального взгляда, и мне показалось, что моя кожа горит. Я потянулась, чтобы взять его за руку.

И это всё, что нам было нужно.

Он защищал меня от хулиганов в школе, и теперь я держала его за руку всякий раз, когда мы оставались наедине. В тот день мы были одни в пустом зале на одинокой скамейке, и мальчик, о котором я не могла перестать думать, готовился услышать, сколько придётся заплатить его отцу, чтобы остаться до суда на свободе.

— Встретимся в доках, где были в прошлый раз, — сказал он, сжимая мою руку, как раз в тот момент, когда двери зала суда распахнулись.

Быстро кивнув, я высвободила свою руку.

Моя мать вышла и приказала подойти ясным и чётким, свойственным всем юристам, голосом. Я чувствовала, как Маккенна наблюдал за мной — одинокий, без матери, а вскоре и без отца — с той скамейки, когда у него забирали отца, пока он не внесёт залог. Моя мать сказала, что как только состоится суд и его отца осудят, Маккенну заберёт какой-то дядя, который окажется таким же преступником, как и его отец, и что скоро он, вероятно, станет изгоем в школе и ему придётся переехать.

Похоже, что моя мать была ведьмой. Всё, что она предсказывала, сбылось.

Но до того, как он уехал, между освобождением под залог и судом, он был моим.

В течение нескольких дней, недель, месяцев он был полностью моим, а я — его.

Иногда, когда я возвращалась домой из школы, он шёл со мной. У всех моих хулиганов таинственным образом появились фиолетовые фингалы. Когда мама однажды увидела его, она отвела меня в сторону.

— От этого мальчишки не жди ничего хорошего. Он добивается только одного — мести. Держись от него подальше, Пандора.

— Это не так, — твердила я матери.

Как она могла его понять? Она не видела Маккенну, его отсутствующий взгляд и печальные глаза. Такие грустные, что даже серебро иногда превращалось в тусклый серый цвет.

Она не знала, что никто его не пожалел. Она не знала, что, когда я говорила, что хожу «заниматься» в дома других людей, на самом деле встречалась с Маккенной. Она не знала, как мы разговаривали, как смеялись. Иногда просто сидели рядом друг с другом, ничего не делая. Иногда мне достаточно было осознавать, что его рука лежит около моей. Иногда — слышать звук его голоса, и не важно, какие слова он произносил. Иногда я ловила на себе его пристальный взгляд. Направленный на мои губы. На мою грудь. Иногда мы ходили на пристань и ночью угоняли лодку. Мы купались в холодной воде, а потом, в лодке, раздевались и согревали друг друга.

Маккенна спас меня в школе. Теперь мне казалось, что я спасаю его.

Маккенна сказал, что любит меня, и я хотела сказать в ответ то же самое. Но за всё время, что мы были вместе, ни разу этого не сделала. Он показывал, что любит меня, в мелочах и поступках: нёс мои вещи, когда никто не замечал, неприметно следовал за мной после школы, иногда ждал возле дома под дождём, пока я не смогу улизнуть, чтобы на минутку с ним встретиться. Может быть, я была для него объектом сострадания, и он терпеть не мог, когда кто-то причинял мне боль или прикасался ко мне.

Моя мать не знала, что задолго до суда я умоляла Маккенну заняться со мной сексом.

Он пообещал, что это произойдёт в следующие выходные. Так оно и случилось, и это было волшебно. Маккенна отвёл меня на пристань, мы прокрались мимо охранников в скрытое от глаз место под колесом обозрения. Забрались в одну из кабинок, он расстелил несколько одеял, и мы занялись любовью.

Он сказал, что любит меня. Он спросил, люблю ли я его. Я его любила. По-настоящему любила. И чуть не расплакалась. Я чувствовала себя такой красивой, желанной, такой совершенной.

Мы продолжали встречаться. Всегда тайно. Каждый раз становилось всё лучше и лучше. Лучше, чем идеально. Он пел мне своим глубоким голосом песни. В школе мы постоянно переглядывались, и это была своеобразная прелюдия, а потом по ночам прикасались друг к другу.

Потом состоялся суд, и вскоре он уже не вернулся в школу.

Но наш план всё ещё оставался в силе. После суда мы бы сбежали.

Вот только он так и не появился.

Я даже пошла его искать в доме его дяди, но Маккенны там не было. В его кровати лежали две пожилые женщины.

— Ты ищешь Кенну? — спросили они.

Я сглотнула, пытаясь понять, какое отношение они к нему имели, а если не имели, то где был он.

— Он уехал. Улетел в Бостон. С билетом в один конец. Он сказал, что послал тебе сообщение.

— Он солгал. Он ни хрена мне не присылал.

Я выскочила на улицу и побежала, а вернувшись домой, заперлась в своей комнате и вытащила коробку с фотографиями и стала рвать все снимки с этим лживым, подлым, жестоким конченным мудаком.

Ничего не сохранилось, кроме дурацкого камешка, лежащего в коробке с тех пор, как я споткнулось об него, и Маккенна сказал мне взять его себе.

Разве сейчас я не споткнулась о тот же самый камень?

Я уговаривала себя, что всё не так, как мне запомнилось. Его руки. Губы. Наш первый поцелуй. Раньше он так меня ревновал.

Однажды, ещё до того, как Маккенна попросил меня стать его девушкой, мы поспорили об Уэсе Росберге.

— Он пригласил тебя? — спросил Маккенна, его брови сошлись на переносице. — Куда он тебя ведёт? Почему ты сказала «да»? Я думал, он тебе не нравится.

— Он просто друг, — сказала я, пожимая плечами.

Маккенна вскочил на ноги.

— Да ну? А что, если он хочет, чтобы у него была девушка?

— Ну и что, может быть, я тоже хочу, чтобы у меня появился парень. — И я снова пожала плечами.

— Я хочу быть твоим парнем.

— Что?

— Что слышала. Я хочу быть твоим парнем.

— Кенна! Иди сюда! — кричит кто-то с задних кресел, возвращая меня в настоящее.

— Я здесь немного занят.

Услышав, как резонирует его голос под ухом, я на мгновение теряюсь. Парни обмениваются шутками, смехом и крепкими словечками, и я слышу его смешок.

Под. Моим. Ухом.

Маккенна откинул спинку сиденья и поднял подлокотник, а его рука обнимает меня за талию. Мозг заторможен, я всё пытаюсь понять, почему моё ухо находится на груди Маккенны и почему его рука, широкая и тяжёлая, лежит на моей пояснице. Лежать удобно от того, что моя кофта приподнята. Или это он сделал? Кольцо на его большом пальце очерчивает маленькие круги по коже на позвонке.

Борюсь с туманом в голове и чувствую давление между ног, но я так одурманена таблетками, что даже не могу открыть рот. Может, я сплю?

Когда близнецы подходят, чтобы вступить с Маккенной в дискуссию, он поворачивается и вытягивается подо мной, и я чувствую, как перекатываются под моим телом мышцы, затем он скользит рукой от поясницы вверх к затылку и накрывает моё ухо. Его хрипловатый голос звучит тихо, как будто он не хочет меня будить, пока парни обсуждают сегодняшнюю вечеринку.

— Она пойдёт? — Я слышу приглушенный вопрос.

— Само собой, — бурчит Маккенна. Они смеются. Я слышу его голос у себя под ухом. А между ног покалывает всё сильнее.

— Возможно, это не такая уж хорошая идея. Похоже, девчонки замышляют её убийство.

— Ещё чего. Она их пережуёт и выплюнет, — говорит Маккенна.

Не могу понять, он меня оскорбляет или нет. Он что, решил встать на мою сторону, а не на сторону своих шлюшек? Внутри разливается какое-то тепло, но я его подавляю. Мы уже давно не друзья. Конечно, мы целовались в кладовке, но это было безумие. Помешательство. Момент неконтролируемой страсти. А в данный момент я слишком слаба, чтобы сопротивляться притяжению его руки. Не могу сейчас встать, но тот факт, что я здесь, не значит, что у нас всё в порядке.

Снова засыпаю, с его именем в мыслях. Имя Маккенна означает «сын красавчика». Я знаю это, потому что искала его значение, когда была ещё маленькой, а всё из-за того, что все смеялись над моим именем.

Я хорошо знаю о Пандоре и её ошибке — она открыла ящик и выпустила в мир всё дерьмо. Поэтому всегда была в состоянии войны со своим именем. Злилась на него, потому что оно заставляет меня думать, что я никогда не смогу быть по-настоящему хорошей. Я — проклятие. Мне кажется, я причина всякого дерьма и никому не могу принести удачу. Но он? Он настоящий бог рока. Сын красавчика. Ощущаю, как его губы касаются моих, и в моё тело мгновенно возвращаются все чувства.

Что он делает? Остановите его!

Когда мозг выкрикивает эту команду, тело напрягается, я привожу в порядок мысли и слышу работу двигателей самолёта. Маккенна начинает ласкать меня языком. Чувствую его язык на своём теле, на теле, которым в последний раз пользовался он. И его рот последний, которого касалась я.

Хочется разозлиться, но я слишком занята, лёжа и впитывая этот поцелуй, который похож на все поцелуи из сказок Магнолии. Она говорит, что не верит в сказки, но правда в том, что верю я. В моей истории Маккенна — злодей и причина, по которой мне придётся стать лесбиянкой. Если бы только моё тело согласилось с таким сюжетом.

Но сейчас он целует меня так, словно наслаждается этим. Он, вероятно, возбудился и решил воспользоваться той, кто находится в данный момент под рукой. При этой мысли я напрягаюсь и пытаюсь отстраниться, но чья-то рука обхватывает мой затылок, чтобы этому помешать.

— Тише. Я только пробую тебя на вкус, — расслабленно шепчет он, сильнее прижимаясь своими губами к моим.

— Чтобы целовать женщину, тебе нужно накачать её наркотиками? — невнятно бормочу я, пока он продолжает тереться своим языком о мой.

— Только таких диких, как ты, — хрипло поддразнивает он.

Я не могу ничего соображать. Не могу себя контролировать, когда он меня дразнит — мне всегда это нравилось, потому что заставляло улыбаться, а ведь я никогда не улыбаюсь. Он хорош на вкус, как виски и вальяжный, дерзкий самец. Никогда не думала, что этот самоуверенный мужчина может быть таким вкусным, или что, находясь в расслабленном состоянии, я буду наслаждаться этим мужчиной даже сильнее, чем когда я полностью себя контролирую. Непонятно, что со мной происходит. Что пробуждается в моём теле. Пустота в груди внезапно заполнилась чувствами.

В голове зарождаются протесты, но они не доходят до языка, потому что его ласкает скользкий, тёплый, пахнущий виски рот.

Он — яд для меня, и у меня нет сил отстраниться. Вместо этого, смакуя, медленно поглаживаю своим языком его. А когда говорю себе: «Хватит!» и пытаюсь отстраниться, он тянется за мной и проникновенно мурлычет:

— Тсс, расслабь свой рот, детка. Впусти меня.

Он сдвигается так, что я могу почувствовать выпуклость у него между ног. И вдруг отчаянно хочу этого, но, к своему огорчению, слышу хихиканье. А потом его голос, просящий у стюардессы плед. Я даже не подозревала, что все они ещё здесь есть, но чувствую, как Маккенна меня укрывает. Таблетки до сих пор действует, я пытаюсь открыть глаза, но, прежде чем успеваю взглянуть ему в лицо, его губы накрывают мои.

— Как я мог даже на мгновение забыть, какая ты на вкус… как ты вызываешь привыкание… — шепчет он мне. Он пожирает меня с ленивой страстностью. Обхватывает грудь под пледом. Я не знаю, что делаю.

Нет, знаю.

Нет, не знаю.

Нет, знаю.

Маккенна проводит большим пальцем по соску, а я целую его упоённо, и он от меня не отстаёт. Похоже, годами подавляемое сильное желание захлёстывает моё тело и наполняет энергией рот. Ничего никогда не пробовала вкуснее. Ничего.

На меня обрушиваются воспоминания о том, как он трогал меня прошлой ночью, и я вдруг понимаю, что сама самозабвенно целую его в ответ. Он стонет. И этот звук эхом отдаётся внутри.

— Боже, вот так. Хочешь меня, Пинк? Хочешь этого? На хрен всех. Давай повеселимся. Только ты и я.

Его голос возвращает меня в реальность.

Повеселимся?

На меня со всей силой обрушивается боль от отрезвления.

Используя всю силу, на которую способна, я отпихиваю его, сердито вытирая рот. Маккенна смотрит на меня и моргает, словно ошеломлён нашим поцелуем, и мы оба не можем оторвать глаз от губ друг друга. Он выглядит откровенно голодным, а я пытаюсь решить, что же я чувствую. Пытаюсь обрести свой обычный гнев.

— Камеры всё засняли, — говорю я.

— Да, ничего не поделаешь. — Он снова смотрит на мой рот, ухмыляясь с очевидным удовлетворением. — Ты была слишком соблазнительна, Пинк. Ты пахнешь грёбаным кокосом, а я уже много лет его не нюхал.

— Ты просто извращенец, выдающий себя за рок-звезду, чтобы скрыть свою страсть к лифчикам, — хмуро огрызаюсь я.

Мы приземляемся. Я тянусь за своей ручной кладью, но Маккенна меня опережает. Когда он достаёт из верхнего отделения наши вещи, его футболка задирается, и я вижу пресс и татуировку на внутренней стороне руки. Она рассказывает о чём-то, чего я не понимаю.

— Что означает эта татуировка?

Он вздёргивает бровь и ничего не говорит, но его взгляд перемещается на мой рот.

— Что я придурок. Знаешь, если этот рот не выглядит хорошо зацелованным, значит, меня зовут не Маккенна.

Жду, что меня накроет негодованием, но я до сих пор настолько расслаблена, что этого не происходит.

— Пошёл ты. Ты врёшь. Что там написано?

Маккенна улыбается, потому что явно не хочет мне говорить. Затем удивляет меня, наклоняясь и касаясь моего лица большим пальцем, серебряное кольцо холодит подбородок.

— Возможно, я был недостаточно хорош, когда нам было по семнадцать, — шепчет он, не сводя с меня волчьих глаз, которые сияют с завораживающей страстью, — но сейчас, поверь, я достаточно хорош, Пинк. Я более чем достаточно хорош.

— Ошибаешься, — сердито шепчу в ответ. — Деньги. Слава. Они тут ни причём. Раньше ты был очень хорош, но сейчас ты определённо не так хорош.

— Посмотри на себя, ты плюёшься огнём, как какая-нибудь сердитая маленькая ворона. Сколько грёбаных таблеток тебе нужно принять, чтобы остыть?

— Вообще-то, одну. Ты — противоядие.

Я протискиваюсь мимо него и выхожу из самолёта, чувствуя, как Маккенна неторопливо идёт за мной. Понимаю, что он близко, когда зал прилёта озаряется вспышками фотокамер, и девушки начинают кричать:

— Crack Bikini! Кенна! Лекс! Джакс!

Лекс и Джакс учились в частной школе и познакомились с Маккенной, когда тот переехал в их город. Полагаю, близнецам нравилось выводить из себя своего богатого папочку, а никто не мог злить их отца больше, чем такой парень, как Маккенна.

Ходили слухи, что Маккенна Джонс пустился во все тяжкие. Он курил всё, что хотел, пил, включал громкую музыку, устраивал беспорядки, забросил учёбу. Он также занимался экстремальными видами спорта и ввязывался в драки. После того, как отца Маккенны осудили за незаконный оборот наркотиков, дядя взял его к себе, но он вёл себя ничуть не лучше. Судя по образу жизни Маккенны, случится чудо, если он доживёт до пятидесяти.

Много лет назад парни из Crack Bikini оказались свидетелями драки в баре, и репортёру, находящемуся в то время там, удалось услышать фразу, которая с тех пор стала знаменитой — или печально известной.

— Что там? Кто-то дерётся? — якобы, спросил Маккенна.

— Да, — ответил кто-то. — Не знаю, кто.

Маккенна ухмыльнулся, небольшая заварушка явно обрадовала его сердце.

— Что ж, теперь уже я. — Он свистнул Викингам, и они сразу же бросились в бой, даже не заботясь о том, за кого или за что, блядь, дерутся.

Теперь они стали старше, но не уверена, что намного взрослее. То есть до тех пор, пока крик женщины не заставляет Маккенну остановиться как вкопанного.

— Спасибо. Спасибо, о, спасибо тебе, — говорит она, протягивая к нему руку, как будто хочет прикоснуться к призраку. В ошеломлении наблюдаю, как он в замешательстве замолкает и берет её за руку.

— Ничто в моей жизни не вдохновляло меня так, как твоя музыка, звук твоего голоса делает мой день лучше…

Это слишком интимно, чтобы стоять и смотреть дальше. Я отступаю и слышу, как он что-то шепчет ей и подписывает лист, который она протягивает. Его глаза сияют добросердечностью. Он не ведёт себя как мудак, каким ему положено быть. Он выглядит… искренним. С тёплой улыбкой, устремив на неё внимательный взгляд, он произносит какую-то фразу, которая заставляет её засиять и покраснеть.

И снова мои стены немного опускаются. Кажется, что даже почти до земли.

Затем Маккенна отделяется от толпы и направляется ко мне, вздёрнув бровь.

— Что? Ничего колючего не хочешь сказать?

— Нет. — Молча иду рядом с ним. Никак не ожидала, что его поступок затронет самые потаённые уголки моей души. Я открываю рот и слышу собственное признание: — Должно быть, это приятно — что-то изменить в чьей-то жизни.

Он смотрит прямо перед собой и говорит тихим голосом, в то время как съёмочная группа следит за остальными участниками группы, а телохранители изо всех сил пытаются удержать на расстоянии фанатов:

— Раньше это меня подпитывало…

— Но?

— Но теперь перестало наполнять энергией и вместо этого начало опустошать. Довольно скоро ты уже ходишь с дырой в животе, распевая песни, которые больше не можешь слышать.

Я молчу, чувствуя внутри странную боль. Очень хочется бездумно обвинить Маккенну в том, что он бросил меня, но у него была мечта, к которой он стремился, и я не могла ожидать, что стану для него всем. Хочу ненавидеть его, потому что он причинил мне боль, но прямо сейчас он кажется таким человечным, что ничего не могу с собой поделать, просто молчу и впитываю те чувства, которые он вызывает.

Его холодные всегда серебристые глаза выглядят тёплыми, хотя это невозможно из-за их оттенка, но это так. Тёплые, нежные, цвета расплавленного серебра глаза смотрят на меня так, словно он хочет, чтобы я его поняла.

— Считается, что всё дело в сексе и выпивке. Это не так, — продолжает он, проводя рукой по макушке. — Речь идёт об одиночестве в дороге. Девушки, секс. Когда ты поёшь о том, что чувствуешь, но некому заполнить пустоту и унять боль от желания хоть что-то почувствовать, это полная задница.

Его слова лишают меня дара речи.

Я прижимаю руки к себе, чтобы не протянуть их, пока он ждёт ответа. Видимо, он ждёт от меня хоть какого-то понимания, поэтому улыбается и, смеясь, говорит:

— Ладно. Было приятно с тобой поболтать.

Мне так сильно хочется обнять его. Если бы он был немного пониже, я так бы и сделала. И если бы он казался немного более мягким, клянусь, я бы так и сделала.

Но он не маленький и не ручной.

Энергия вокруг нас потрескивает, как провод под напряжением, он продолжает ждать, что я что-нибудь сделаю или скажу. Что-нибудь. Мне хочется быть его другом, иметь такие отношения, в которых я могла бы дать пять своему бывшему парню. И велика вероятность, что это произойдёт. Как будто между нами Берлинская стена, но даже если он захочет впустить меня в свои собственные стены, я никогда больше не опущу свои. Поэтому ничего не говорю и, криво усмехнувшись, просто киваю:

— Мне тоже было с тобой приятно поболтать.

Раздаётся смешок, смешок, в котором на самом деле не хватает счастья, и он шепчет:

— Ты офигенная.

Маккенна уходит, оставляя меня с неприятным ощущением в животе. Я одинока, но, возможно, именно этого мне и хотелось. Меня окружали люди, но я никого не впускала в душу, и, несмотря на его славу, возможно, он тоже одинок. Я осуждаю его, потому что ненавижу, но что я знаю о том, через что он прошёл?

Через что прошёл Маккенна за последние шесть лет, чего я не знаю?

Что бы это ни было, это совсем не то, через что прошла ты, когда он тебя бросил…

Снова разозлившись, встаю и пытаюсь подавить это чувство.

Маккенна поднимает руку в жесте V и кричит Лайонелу:

— Вернусь в отель позже.

Лайонел кивает и поворачивается к ближайшей камере, чтобы дать объяснение.

— Собирается повидаться со своим отцом.

— Его отец в тюрьме, — не подумав, выпаливаю я.

— Уже нет. Он вышел и живёт неподалёку.

На мой непонимающий взгляд — я-то думала, он получил почти двадцать лет?! — Лайонел подходит ко мне.

— Неважно выглядишь.

— Я приняла лекарства, чтобы спокойно лететь.

— Ох. Ну что ж, тогда можешь поехать со мной в отель.

— Класс, спасибо за передышку.

— Мисс Стоун, — говорит он. — Мы с режиссёром договорились на завтра о встрече с хореографом. Нужно разучить один из танцев — тот, где он поёт вашу песню. У нас есть план на концерт в «Мэдисон-сквер-гарден»: ты надеваешь маску и танцуешь с Оливией, затем в конце танца снимаешь её, он понимает, что это ты, и тогда ты его целуешь.

— Ты шутишь, — кидаю на него недоумённый взгляд. — Я не танцую!

— С завтрашнего дня — танцуешь. Ты подписала контракт.

— Там не говорилось, что я должна…

— В нём говорилось, что ты должна следовать нашим указаниям и соглашаться на любые съёмки, которые мы сочтём нужными. Мы с Трентоном считаем нужным, чтобы ты танцевала с Оливией рядом с Джонсом. Будь готова к утру.