Ребята Джо

ГЛАВА XIII Как Нат встретил Новый год

— От Эмиля еще не может быть известий, а Нат пишет очень аккуратно, но где же Дэн? С тех пор как он уехал, мы имели от него всего две-три короткие записочки. При его энергии он, может быть, скупил уже весь Канзас, — говорила миссис Джо, разбирая принесенную почту и тщетно стараясь найти почерк Дэна.

— Ведь он никогда не пишет часто, а делает свое дело и затем возвращается домой. Месяцы и годы для него не существуют. Он занят в какой-нибудь глуши и совершенно забыл о времени, — ответил мистер Баэр, отрываясь от длинного письма Ната из Лейпцига.

— Он обещал писать мне о своих делах, а Дэн обыкновенно держит слово. Не случилось ли с ним чего-нибудь? — сказала миссис Джо, лаская Дона, который при звуке имени своего хозяина подошел к ней и грустно заглядывал в глаза.

— Не беспокойся, милая мама. С Дэном никогда ничего не случится. Он вернется домой в один прекрасный день с золотыми россыпями в одном кармане и целой прерией в другом, — сказал Тед, которому еще не хотелось расставаться с Окту.

— Может быть, он отправился в Монтану и отказался от фермерства. Мне казалось, что индейцы больше привлекали его, — сказал Роб, помогая матери разбирать письма.

— Надеюсь, что ты прав. Для него это было бы лучше. Но я уверена, что он сообщил бы нам о перемене своих намерений и просил бы о высылке денег. Нет, я чувствую, что тут что-то неладно, — произнесла миссис Джо торжественно.

— Тогда мы это узнаем. Дурные вести всегда доходят быстрее, чем хорошие, не тревожься раньше времени, Джо, а послушай, что пишет Нат. Я никогда не думал, что он заинтересуется чем-нибудь другим, кроме музыки. Мой друг Баумгартен направил его по хорошей дороге.

— Это принесет ему огромную пользу, если он не потеряет головы. Он хороший малый, но совсем не знает света, а Лейпциг может быть опасен для таких!

Профессор начал читать восторженное письмо Ната, где он говорил о литературных и музыкальных собраниях, на которых он присутствовал, описывал посещение оперы и доброту своих новых друзей, восхищался занятиями с таким учителем, как Бергман, упоминал о всех надеждах на быстрый успех и выражал горячую благодарность всем тем, кто открыл ему этот путь.

— Это, по крайней мере, утешительно. Я чувствовала, что в Нате таились неведомые нам силы. Он так возмужал за последнее время и строил такие прекрасные планы, — сказала миссис Джо радостно.

— Посмотрим. Жизнь, во всяком случае, научит его многому. Мы все пережили нечто подобное. Я надеюсь, что судьба не будет чересчур сурова к нашему милому мальчику, — сказал профессор, вспомнив свою студенческую жизнь в Германии.

Он был прав. Нат уже много успел узнать, с тех пор как уехал из дому. С юношеским пылом он окунулся в те развлечения, которыми так изобилуют большие города. Он наслаждался своей свободой и независимостью, благодеяния уже начали тяготить его, и он желал стать на ноги и пробить себе дорогу. Здесь никто не знал его прошлого. Он был отлично одет, в банке на его имя лежала крупная сумма, лучший учитель Лейпцига давал ему уроки, поэтому он дебютировал, как юный музыкант, которому имена уважаемого профессора Баэра и богатого мистера Лоренца открывали двери многих домов. И Нат несколько потерял голову.

Сидя в опере, болтая с дамами или танцуя с дочерью какого-нибудь знаменитого профессора, он часто спрашивал себя, он ли тот бездомный маленький уличный музыкант, который стоял когда-то под дождем у ворот Пломфильда.

Его сердце было по-прежнему чисто, и он все так же стремился к высоким и благородным целям, но слабая сторона его натуры начинала брать верх. Тщеславие сбило его с толку, удовольствия опьянили его, и на время он забыл все, кроме наслаждений этой новой прекрасной жизни.

Не желая сознательно обманывать, он тем не менее позволял людям думать, что принадлежит к семье с хорошим достатком, немного хвастался богатством и влиянием мистера Лори, известного профессора Баэра и блестящим положением того колледжа, в котором он окончил свое образование. Он знакомил сентиментальных девушек, которые читали книги миссис Джо, с ее характеристикой и поверял свои сердечные тайны сочувствующим мамашам.

Все эти рассказы передавались из уст в уста и сильно поднимали значение Ната, к его большому удовольствию, но и к некоторому стыду. Такое положение дел имело и свою обратную сторону. Нату, попавшему в высшее общество, стало невозможно жить в той скромной квартирке, где он поселился, и вести ту тихую трудовую жизнь, о которой он мечтал.

Он встречался с другими студентами, юными офицерами и прочей молодежью, общество которой льстило ему, хотя такое знакомство было дорогим удовольствием и зачастую оставляло горький осадок в его честной душе. Он решил переменить квартиру, и снял большую комнату в центре города.

Его хозяйка, добрая фрау Тетцель, горевала о его отъезде, и соседка по комнате, престарелая артистка фрейлейн Фогельштейн, предсказывала ему, потряхивая своими седыми кудрями, что он скоро вернется обратно, многому научившись благодаря горькому опыту.

Сумма, отданная в его распоряжение, представлялась Нату целым состоянием, хотя была меньше той, которую щедрый мистер Лори предполагал сначала выслать ему переводом.

Мистер Баэр благоразумно посоветовал некоторую осмотрительность, так как Нат не привык к обращению с деньгами, а добрый профессор хорошо знал те искушения, которые сопряжены в юности с туго набитым кошельком. Нат наслаждался своей красивой квартирой и бессознательно привыкал к роскоши. Он любил музыку и не пропускал уроки, но вместо того чтобы упражняться дома, он тратил много времени на театры, балы и клубы.

Эти занятия не представляли собой ничего предосудительного, но на них требовалось много времени и денег, которых у Ната не было. Вскоре, однако, в нем началась перемена к худшему, и он сознавал ее. Широкий путь удовольствий шел книзу, а не кверху, и постоянные упреки совести, которые стали преследовать его в те минуты, когда он бывал один, заставляли его чувствовать, что не все в его жизни обстояло благополучно, несмотря на тот веселый вихрь, в котором он кружился.

— Еще один месяц, и я остепенюсь, — говорил он себе не раз, стараясь оправдаться в собственных глазах: все было кругом ново, его друзья дома хотели, чтобы он был счастливым и, вращаясь в обществе, приобретал тот лоск, в котором нуждался. Но дни проходили за днями, а изменить жизнь становилось все труднее, и, отдаваясь течению, Нат старался по возможности отдалить неприятную минуту. Летние удовольствия сменили более дорогие зимние развлечения.

За любезное гостеприимство приходилось расплачиваться каретами, цветами, билетами в театр, и подобные мелкие расходы сильно отозвались на кошельке Ната, содержимое которого казалось сначала неисчерпаемым.

Нат стал совершенно светским человеком и, взяв за образец мистера Лори, приобрел всеобщую любовь и расположение, тем более что за внешностью модного щеголя ясно сквозила честная, прямая натура. В числе его друзей находилась одна пожилая дама, имевшая дочь-музыкантшу, которую она желала пристроить за богатого человека. Сами они происходили из хорошей, но бедной семьи. Басни Ната насчет его богатства и знатных связей привели в восторг эту достойную женщину не меньше, чем его музыка, и любезные манеры восхитили сентиментальную Минну.

Тихая гостиная в их доме напоминала Нату Пломфильд, и он любил отдыхать у них после шумных светских выездов. Старшая дама относилась к нему с теплым участием, а голубые глаза девушки так радостно приветствовали его, когда он приходил, так печально смотрели при прощании и горели таким восторгом, когда он играл ей, что Нат не находил в себе сил оторваться от столь привлекательного места. Совесть его была совершенно спокойна, так как он поверил матери Минны тайну своей любви, поэтому продолжал свои посещения, не подозревая о честолюбивых замыслах пожилой дамы и еще менее думая о той опасности, которая заключается в обожании романической немецкой девицы.

Конечно, кое-какие отголоски этих новых и приятных переживаний попали в те подробные письма, которые он по-прежнему еженедельно отправлял в Пломфильд, но хотя Дейзи радовалась его счастью и успехам, а мальчики смеялись над его светскими похождениями, старшие казались озабоченными и говорили между собой:

— Надо предупредить его, пока еще не поздно.

Но мистер Лори оказался убежденным противником такого мнения.

— Не надо останавливать его, он и так достаточно жил в зависимости. С теми деньгами, которые у него есть, Нат не может особенно зарваться, а долгов он делать не будет. Для этого он слишком робок и слишком честен. Предоставьте ему впервые пользоваться и наслаждаться свободой, а потом работа пойдет лучше.

Поэтому благоразумные советы из Пломфильда давались очень осторожно, а друзья Ната нетерпеливо ждали известий о более усердных занятиях и менее веселом времяпровождении.

У Дейзи иногда болезненно сжималось сердце при мысли о всех очаровательных Миннах, Хильдегардах и Лоттах, о которых упоминал Нат, но она молчала о своих опасениях, писала ему спокойно и весело, тщетно отыскивая в его письмах, которые она перечитывала по несколько раз, признаки перемены в нем. Время летело, и наступило Рождество с традиционными подарками, хорошими пожеланиями и всевозможными развлечениями.

Нат собирался веселиться на Святках, и вначале это ему удалось, но он дорого поплатился за свое легкомыслие в течение этой памятной недели, а на Новый год наступил и день возмездия. Казалось, что какая-то злая фея повернула колесо его судьбы так резко, что все вокруг изменилось, а счастливая действительность превратилась в бездну отчаяния и скорби. Первая неприятность обрушилась на него утром, когда он с большим букетом и коробкой конфет отправился благодарить Минну и ее мать за вышитые незабудками подтяжки и шелковые носки — работу старой дамы, — которые он нашел у себя утром на столе.

Мать встретила его довольно любезно, но когда он осведомился о дочери, почтенная дама откровенно спросила его, каково его намерение, прибавив, что до нее уже дошли кое-какие сплетни, вследствие которых ему надлежит или сделать предложение, или перестать бывать у них в доме.

Трудно представить себе ужас, который охватил Ната при этом неожиданном вопросе. Только правда могла спасти его, и он был настолько честен, что ничего не утаил из нее. Последовало тягостное объяснение, так как Нат принужден был отречься от своего мнимого великолепия, сознаться в том, что он бедный студент и униженно просит прощения за то легкомыслие, с которым он пользовался их доверчивым гостеприимством. Если у него было малейшее сомнение в намерениях фрау Шомбург, оно теперь совершенно рассеялось: почтенная дама, нисколько не стараясь скрыть свое разочарование, осыпала его горькими упреками и презрительно отказала ему в посещении их дома.

Искреннее раскаяние Ната смягчило ее немного, и она позволила ему проститься с Минной, котораяподслушивала весь разговор за дверью и с рыданиями бросилась на шею Нату, говоря:

— О милый, милый, я никогда не забуду тебя, хотя сердце мое разбито!

Последнее было горше первого. Мать также залилась слезами, и новому Вертеру[21] с большим трудом удалось выбраться оттуда, предоставив покинутой Лотте утешаться конфетами, а ее матери — более ценными подношениями.

Следующий сюрприз ожидал его за обедом у профессора Баумгартена. Он уже утратил всякий аппетит после утренней сцены, а теперь окончательно упал духом, когда один из его товарищей весело объявил ему, что собирается в Америку, где почитает своим долгом зайтик «высокочтимому профессору Баэру» и сообщить ему о том, как весело живется его питомцу в Лейпциге. У Ната упало сердце при мысли о том впечатлении, которое создастся в Пломфильде от этих блестящих рассказов, а когда Карлсен прибавил, по-дружески подмигнув ему, что он только намекнет на предстоящую его помолвку с Минной, Нат мысленно взмолился, чтобы морская пучина поглотила этого неудобного друга раньше, чем он достигнет Пломфильда!

Собравшись с мыслями, он с истинно мефистофельской дипломатией просил Карлсена воздержаться от чрезмерной болтливости и наградил его такими сбивчивыми указаниями, что тот только чудом смог бы отыскать профессора Баэра.

Но обед был окончательно испорчен, и Нат ушел оттуда при первой возможности. Он отправился грустно бродить по улицам, не чувствуя больше никакого желания идти в театр или ужинать с товарищами, как это было условлено.

Для своего утешения он подал милостыню нескольким нищим, купил золоченых пряников двум детям и выпил в одиночестве кружку пива за здоровье Дейзи, пожелав себе начать новый год лучше, чем кончился старый. Придя домой, он нашел третий сюрприз, который ожидал его, в виде огромного количества неоплаченных счетов. Их было так много, что он пришел в полное отчаяние, ибо, как и предсказывал мистер Баэр, ничего не знал о ценности денег.

Чтобы расплатиться с долгами, нужно было взять все деньги из банка и затем остаться без цента на следующие шесть месяцев или же написать домой с просьбой о новом переводе. Но Нат скорее решился бы умереть с голоду, чем пойти на это, и первой его мыслью было попытать счастья в игорном доме, куда его часто приглашали товарищи. От этого шага его удержало обещание, данное им профессору Баэру, — не поддаваться подобным искушениям, и теперь он не хотел усугубить свою и без того большую вину.

Он не мог ни занимать, ни просить и совершенно не знал, что ему следует предпринять. Надо было заплатить по всем счетам и продолжать уроки, иначе все его путешествие представляло бы из себя сплошную позорную неудачу. Но как ему существовать это время? Раскаиваясь в своем непростительном легкомыслии, он понял слишком поздно, к чему привела его жизнь за последние месяцы. Одинокий и заброшенный, он часами шагал взад и вперед по своей нарядной комнате, покуда вместе с новыми сметами ему не подали сильно потрепанный конверт с американской маркой в углу.

С какою радостью он распечатал его и погрузился в чтение бесконечных страниц, переполненных добрыми пожеланиями от всех оставшихся дома. Каждый счел нужным приписать кое-что в этом послании, и при виде каждого знакомого имени глаза Ната заволакивались слезами все больше; когда же он дошел, наконец, до короткой записочки мамы Баэр, он не выдержал и, положив голову на руки, горько заплакал.

Слезы облегчили его и искупили те юношеские прегрешения, которые таким тяжелым гнетом лежали на его совести.

— Милые, дорогие мои! Как они верят в меня! И как бы они огорчились, если бы узнали о моем дурацком поведении! Я лучше опять пойду играть на улице, чем обращусь к ним за деньгами! — воскликнул Нат, вытирая слезы, которых он немного стыдился.

Перечитав письмо и горячо расцеловав маргаритку, нарисованную в углу страницы, Нат почувствовал необыкновенный прилив энергии и ясно увидел тот путь, который ему надлежало избрать. Он заплатит по счетам, продаст все свои мало-мальски ценные вещи, откажется от дорогой квартиры и снова переселится к бережливой фрау Тетцель, а устроившись у нее, он, как и многие другие студенты, будет жить какой-нибудь работой.

Конечно, надо отказаться от всех новых знакомств, отвернуться от прежней веселой жизни и снова надеть на себя трудовую лямку. Нат понимал, что таков был единственный честный выход из его положения, но ему тяжело было подавить свое самолюбие и сознаться в своей ошибке, после разоблачения которой ему неминуемо предстояло быть свергнутым с пьедестала, осмеянным, а потом забытым. И Нату при его чутком и впечатлительном характере потребовалось все его мужество, чтобы решиться на подобный шаг.

В эту ночь, когда он сидел один в своей комнате, ему с необыкновенной ясностью припомнился один случай из детства, и он снова пережил в воображении тот памятный день, когда он от страху солгал, а его вместо наказания заставили ударить своего учителя.

«Мистер же Баэр будет больше страдать из-за меня, я готов признать себя дураком, но подлецом я все-таки не буду. Завтра же все расскажу профессору Баумгартену и попрошу его совета. Для меня это равносильно тому, что подвергнуть себя расстрелу, но другого выхода нет. Потом я все продам, заплачу свои долги и займу надлежащее мне место. Лучше быть честным нищим, чем вороной в павлиньих перьях». — И Нат, вспомнив свое происхождение, улыбнулся при взгляде на свою уютно обставленную комнату.

Он мужественно сдержал слово, и, к великому облегчению, профессор не был особенно поражен его приключением, а, одобрив его план, предложил ему свою помощь и обещал не выдавать его тайны американским друзьям, покуда он не искупит своей вины.

Первая неделя подвижничества была очень тяжела, и день своего рождения Нат встретил в маленькой комнатке фрау Тетцель, в которой ничего не осталось от его прежнего великолепия, кроме кое-каких безделушек, доставшихся ему от поклонниц. Девицы скучали по нему, товарищи сначала смеялись, потом жалели, но вскоре оставили его в покое, и только один или два человека предложили ему свою помощь и выказали искреннее участие. Сидя у маленького камина в своей комнате, он грустно вспоминал предыдущий Новый год в Пломфильде, где он в этот самый час танцевал со своей Дейзи.

Легкий стук в дверь вывел его из задумчивости, и, небрежно ответив: «Войдите», — Нат оглянулся, чтобы посмотреть, кому вздумалось нарушить его одиночество.

В дверях показалась добрейшая фрау с подносом в руках, на котором стояла бутылка вина и удивительный пирог, убранный разноцветными сахарными украшениями, с горящими свечами вокруг. За ней следовала фрейлейн Фогельштейн, державшая в объятиях горшок роз, из-за которых виднелись ее седые волосы и добродушное лицо.

— Милый герр Блейк, — воскликнула она радостно, — мы принесли вам наши поздравления и скромные подарки в этот знаменательный день. Дай бог, чтобы новый год принес вам то счастье, которое мы вам от души желаем.

— Да, да, дорогой герр, — прибавила фрау Тетцель, — попробуйте наш праздничный пирог и выпейте за здоровье ваших близких это вино.

Внимание добрых женщин забавляло Ната, но он был тронут и просил обеих разделить с ним его скромное пиршество. Они с радостью согласились, жалея бедного юношу и желая оказать ему более существенную помощь, чем только добрые слова и угощение.

Фрау Тетцель с некоторым колебанием сообщила, что один ее знакомый принужден по болезни покинуть свое место в оркестре одного второстепенного театра и с удовольствием передаст его Нату, если тот согласится на такое скромное занятие. Краснея и смущаясь, как молодая девушка, добрая Фогельштейн спросила, не желает ли Нат в свободные часы давать уроки английского языка в женской школе, где она учит рисованию, прибавив, что там он может быть уверен в небольшом, но постоянном вознаграждении.

Нат с благодарностью согласился на оба предложения, предпочитая принимать помощь от этих женщин, чем от своих прежних друзей. Эти новые занятия в некотором роде могли обеспечить его существование, а уроками музыки, обещанными профессором, он надеялся оплатить свое собственное обучение. Обе женщины были в восторге от успеха их маленького предприятия и простились с ним со всякими благими пожеланиями и теплыми рукопожатиями. Нат же в виде единственной благодарности, на которую он был способен, на прощание расцеловал обеих.

После этого посещения горизонт удивительно прояснился. Надежда подкрепила Ната лучше, чем вино, а добрые намерения расцвели в его сердце так же пышно, как тот розовый куст, который наполнял всю комнату своим благоуханием. И воздух снова огласился старыми знакомыми мелодиями, так как Нат, по обыкновению, искал утешения в своем искусстве, которому он обещал впредь больше постоянства и преданности.