Ребята Джо

ГЛАВА XVIII Выпускной

Погода, по-видимому, благоприятствовала молодежи, и когда в Пломфильде наступил выпускной, на небе сияло яркое солнце, в саду расцвели розы, а на грядках уже поспевала земляника. Колледж кишел нарядными девушками в белых платьях, радостными юношами, родственниками и друзьями всех учащихся и важными сановниками, почтившими выпускной своим посещением. Присутствие женщин вносило в празднество ту красоту и оживление, которые совершенно отсутствуют в мужских учебных заведениях. Девушки, сидевшие весь год над учеными книгами, не утратили искусства украшать залу цветами. Глаза, утомленные занятиями, светились тепло и приветливо навстречу собиравшимся гостям, а под белой кисеей бились те же трепетные надежды и мечты, как и те, которые волновали сердца под суконными костюмами студентов.

В колледже, на Парнасе и в старом Пломе, виднелись оживленные лица, так как студенты и профессора спешили навстречу своим гостям. Всех принимали одинаково радушно независимо от того, являлись ли гости в богатых экипажах или приходили пешком. Мистер Лори и его жена заведовали приемом, и дом их был переполнен. Миссис Мегги с Дейзи и Джози суетилась среди девушек, руководя их туалетами и следя за убранством залы. Миссис Джо была занята по горло и в роли жены директора, и как мать Теда. Потребовалось все искусство и весь авторитет этой энергичной женщины, чтобы облачить своего непокорного сына в его праздничный костюм.

Тед ничего не имел против того, чтобы быть хорошо одетым, напротив, он обожал хорошее платье и благодаря своему высокому росту пользовался уже привилегией носить фрак, который был ему подарен кем-то из его друзей. Общее впечатление было очень смешное, но он стойко выдерживал насмешки товарищей и тщетно вздыхал о касторовой шляпе, на которую его неумолимая мать наложила строжайшее вето. Тед доказывал, что в Англии десятилетние мальчики носят подобные головные уборы и выглядят «очень шикарно», но миссис Джо стойко отвечала, поглаживая его желтую гриву:

— Друг мой, ты уже достаточно карикатурен. Если я позволю тебе надеть высокую шляпу, ни тебе, ни мне нельзя будет оставаться в Пломфильде, так как решительно все поднимут нас на смех. Ты совершенно достаточно смахиваешь на лакея, а потому удовольствуйся тем, что ты уже имеешь.

Не получив желаемого, Тед постарался утешиться, нарядившись в необычайно высокий и жесткий воротник и в совершенно изумительный галстук. Эта выходка являлась чем-то вроде мщения его жестокосердной матери, так как воротники приводили прачку в отчаяние, а завязывание галстука требовало такого искусства, что пришлось звать на помощь трех женщин, прежде чем Теда удалось удовлетворить. В такие критические минуты Роб проявлял редкостное терпение. Его собственный туалет совершался необыкновенно быстро и отличался простотой и скромностью. Но азарт Теда не имел границ; крики, свистки, приказания и стоны раздавались из той комнаты, где взбешенный лев испытывал терпение кроткого агнца. Миссис Джо не вмешивалась до тех пор, пока из двери не вылетела пара сапог, сопровождаемая дождем головных щеток. Тогда, опасаясь за жизнь своего старшего сына, она отправилась на помощь и частью лаской, частью строгостью убедила Теда прекратить свои ухищрения. Наконец туалет был закончен. Фрак оказался немного широким в плечах, но из-под открытого жилета виднелась блестящая накрахмаленная грудь рубашки, вполне соответствовавшая важности момента. Блестящие узкие сапоги, светлые перчатки, тросточка и — о, горе! — ненавистная соломенная шляпа дополняли его костюм. В петлице красовался цветок, а цепочка от часов небрежно болталась на жилете,

— Что вы на это скажете? — спросил он, появляясь перед матерью и кузинами, которых он должен был сопровождать в колледж.

Дружный взрыв смеха и восклицанья ужаса были ответом, так как он искусно наклеил себе белокурые усики, которые надевал во время спектаклей. Это украшение очень шло к нему и служило хоть некоторым утешением за отсутствием злополучной шляпы.

— Сними их сейчас же, несносный мальчишка! Что бы сказал твой отец, если бы он знал о твоих шалостях в такой торжественный день, как сегодня, — сказала миссис Джо, стараясь говорить строго. Но в душе она решила, что изо всех многочисленных юношей пальма первенства за красоту, бесспорно, принадлежит ее долговязому сыну.

— Позвольте ему остаться так, тетя; усы ему очень идут, и всякий свободно даст ему лет восемнадцать, — просила Джози, которая любила всякое переодевание.

— Отец не обратит внимания; он слишком занят, а если и заметит, так только посмеется и представит меня как старшего сына. Роб ничего не стоит в сравнении со мной. — И Тед трагически зашагал по комнате.

— Тедди, изволь слушаться! — Когда миссис Джо говорила таким тоном, приходилось повиноваться.

Позднее, однако, усики опять появились на сцене, и многие гости были твердо убеждены в существовании трех молодых Баэров.

Мистер Баэр чувствовал себя счастливым человеком, когда он смотрел на длинный ряд юных лиц, сидевших перед ним, и думал о тех добрых семенах, которые были посеяны им много лет тому назад, а теперь приносили столь обильную жатву. Доброе лицо мистера Марча светилось счастьем, так как он видел исполнение своей заветной мечты, а любовь и уважение, с которыми обращалась к нему вся молодежь, доказывали, что он получил желанную награду. Лори, насколько позволяла вежливость, всегда стушевывался в этих случаях. Все считали нужным произносить благодарственные оды, поэмы и речи в память основателя колледжа, причем не забывали и щедрого исполнителя его завещания. Зато все три сестры сияли гордостью, наслаждаясь похвалами, расточавшимися дорогим их сердцу людям.

Музыкальное отделение прошло прекрасно, чего и следовало ожидать, когда палочка капельмейстера находилась в руках самого Аполлона. Стихи были различных достоинств. Юные ораторы пытались вложить старые истины в новые формы, но придавали им силу и смысл восторженным выражением лиц и искренностью свежих голосов. Приятно было видеть, с каким вниманием девушки следили за речью какого-нибудь брата-студента и горячо аплодировали ему. Еще интереснее было следить за лицами молодых людей, когда на эстраде появлялась одна из девиц и, то бледнея, то краснея от волнения, говорила дрожащими губами о тех надеждах и сомнениях, мечтах и желаниях, которые волнуют одинаково сердца и женщин, и мужчин.

Речь Алисы Хит была единогласно признана лучшей из всех. Она не отличалась ни цветами красноречия, ни сентиментальностью, чем часто грешат молодые ораторы, но в ней было столько здравого смысла и столько искреннего вдохновения, что Алису наградили целой бурей аплодисментов. Один молодой человек был так взволнован, что едва усидел на месте, чтобы не броситься ей навстречу; девушка поспешно скрылась в толпе своих подруг, которые, тронутые и довольные ее успехом, сердечно приветствовали ее. Благоразумная сестра удержала слишком восторженного юношу, и через несколько минут он уже мог спокойно слушать речь директора.

Мистер Баэр говорил, как отец со своими детьми, которых он отпускает на трудную жизненную борьбу, и его добрые, умные и полезные слова запали глубоко в сердца его слушателей. Затем наступила очередь музыкальных упражнений, свойственных исключительно Пломфильду. Как не обрушилась крыша, когда несколько сотен голосов запели прощальный гимн, остается навеки покрытым мраком неизвестности, но она осталась на своем месте, и только зеленые гирлянды закачались под напором музыкальных волн, затихших под гулкими сводами, с тем чтобы проснуться вновь на будущий год.

Обед занял остальное время дня, а к вечеру все разбрелись по своим углам, чтобы собраться с силами для вечерних празднеств. Прием у директора считался одним из интересных событий вечера, так же как и бал на Парнасе.

В ворота въехали два экипажа, и веселые группы, расположившиеся на балконах и на лужайках, тщетно ломали головы над вопросом, кто могут быть эти новые гости. Запыленная телега с сундуками остановилась у дверей мистера Баэра и вызвала еще большее удивление среди зрителей, в особенности когда из экипажей вышли два молодых человека и две незнакомые дамы, которые были радостно приветствуемы семьей Баэров. Затем все исчезли в доме, сундуки последовали за ними, и наблюдателям было предоставлено широкое поле для догадок, покуда одна из студенток не заявила, что это, вероятно, племянники профессора, один из которых должен был приехать со своей молодой женой.

Она была права: Франц гордо представил белокурую хорошенькую Людмилу, и не успели еще остыть восторги первого знакомства, когда Эмиль подвел Мэри, радостно заявляя:

— Дядя, тетя, вот вам еще новая дочь. Найдется ли у вас место для моей жены?

С трудом удалось извлечь Мэри из объятий ее новых родственников, которые, вспомнив все страдания, перенесенные юной четой, находили такую развязку вполне естественной.

— Но почему же ты не предупредил нас? — спросила миссис Джо, которая выскочила из своей комнаты в капоте и папильотках.

— Я вспомнил, как удивил вас всех дядя Лори своей женитьбой, и хотел приготовить вам маленький сюрприз, — рассмеялся Эмиль. — Я в отпуске, и решил воспользоваться этим временем, чтобы приехать сюда с Францем. Мы рассчитывали быть здесь вчера вечером, но не успели. Хорошо, по крайней мере, что попали хоть к концу торжества.

— Ах, друзья мои, как я рад видеть вас обоих вновь у себя, и такими счастливыми. У меня не хватает слов, чтобы выразить мою благодарность, и я могу только призывать на вас милость Божию, — воскликнул профессор Баэр со слезами на глазах, пытаясь заключить в свои объятия обе молодые пары.

Затем все заговорили разом: Франц и Людмила по-немецки с дядей, а Эмиль и Мэри — с тетками. Вокруг них собралась вся молодежь, желавшая услышать подробности о катастрофе, о спасении и о путешествии домой. Словесный рассказ сильно отличался от того, что передавалось в письмах. Эмиль говорил живо и образно, а Мэри время от времени перебивала его, вставляя замечания о его мужестве и самоотверженном терпении, о которых он упоминал только вскользь.

— Я никогда больше не услышу шума дождя, не ощущая желания молиться. Что же касается женщин, то я преклоняюсь теперь перед ними, так как я убедился, что они несравненно храбрее и выносливее мужчин, — сказал Эмиль с тем новым серьезным и нежным оттенком в голосе, которого не было раньше.

— Если женщины бывают храбры, то есть и мужчины, которые могут быть столь же добры и самоотверженны, как женщины. Я знаю одного, который, умирая с голода, сунул в карман девушки свою порцию пищи и проводил целые часы, ухаживая за больным. Нет, милый, я буду говорить, и ты не должен мешать мне, — воскликнула Мэри, взяв в обе руки руку мужа, которой он пытался зажать ей рот.

— Я только исполнял свой долг. Если бы эти мучения продлились еще некоторое время, я, может быть, стал бы таким же, как те два несчастных матроса. Боже мой, что это была за ночь! — И Эмиль вздрогнул при одном воспоминании.

— Не вспоминай о ней, милый. Расскажи лучше про счастливые дни на «Урании», когда папа стал поправляться и мы ехали домой, — сказала Мэри, стараясь прогнать мрачные воспоминания.

Эмиль сразу повеселел и, обняв жену, перешел к счастливому окончанию своего рассказа:

— Зато мы чудесно жили в Гамбурге. Дядя Герман не знал, как ему вознаградить капитана, а покуда мама ухаживала за ним, Мэри смотрела за мной. Я также нуждался в починке. Пожар повредил мне глаза, а бессонные ночи окончательно меня доконали. Мэри взяла руль в свои руки и благополучно доставила меня в гавань, но там я уже не мог расстаться с ней, и она согласилась сопровождать меня в качестве моего помощника. С ней я не сомневаюсь больше в успехе моего плавания.

— Перестань, это уже глупо, милый, — прошептала Мэри, стараясь, в свою очередь, остановить его, но он взял ее нежную руку и, с гордостью глядя на обручальное кольцо, служившее ее единственным украшением, весело продолжал:

— Капитан просил нас немного подождать, но я сказал ему, что нам вряд ли предстоят худшие бури, чем те, которые мы пережили, а за год, проведенный вместе на «Бренде», мы достаточно узнали друг друга. Я чувствовал, что не могу обойтись без своего рулевого, поэтому я настоял на своем, и моя храбрая жена пустилась со мной в дальний путь. Дай ей бог счастья.

— Неужели вы действительно отправитесь с ним в плавание? — спросила Дейзи, которая как кошка боялась воды.

— Мне не страшно, — ответила Мэри с улыбкой. — Я видела своего капитана и в хорошую погоду, и в бурю, и если ему суждено потерпеть крушение, я предпочитаю перенести его вместе с ним, чем ждать в неведении на берегу.

— Вот настоящая жена моряка! Ты счастливый человек, Эмиль, и я предчувствую, что твое плавание будет удачным! — воскликнула миссис Джо. — Я всегда была уверена, что ты вернешься, и когда все потеряли последнюю надежду, я настаивала на том, что ты наверное выплывешь, уцепившись за какой-нибудь обломок мачты. — И миссис Джо подкрепила свою веру, заключив Эмиля в объятия.

— Огромной поддержкой мне служили наши разговоры с вами и с дядей. Среди всех мыслей, которые осаждали в те ужасные ночи, одна никогда не покидала меня. Помните, что вы говорили мне о красной нити в канате английского флота? И я решил, что если моему канату суждено уцелеть, вы найдете в нем эту красную нить.

— О да, мой милый, в этом у нас есть свидетельство капитана Харди, и ты уже получил свою награду. — И миссис Джо поцеловала Мэри с такой нежностью, которая доказывала ее большую симпатию к английской розе, чем к немецкому васильку.

Эмиль с довольным видом следил за ними и сказал, оглядывая знакомую комнату, которую он не надеялся больше увидеть:

— Странно, с какой ясностью вспоминаются всякие мелочи в минуту опасности. В то ужасное путешествие, когда мы умирали от голода и отчаяния, мне казалось, что я слышу звон здешнего колокола, топот Тедди по лестнице и ваш голос, когда вы кричите: «Мальчики, мальчики, пора вставать». Я положительно чувствовал запах кофе, а однажды ночью я чуть не заплакал, увидев во сне имбирные пряники. Право, это было одно из самых горьких разочарований моей жизни — проснуться голодным с этим запахом в носу. Кстати, если у вас есть такие пряники, дайте мне один.

Сочувственный ропот встретил это заявление, и кузины немедленно завладели Эмилем, а миссис Джо с сестрой перешли к другой группе, где Франц рассказывал о Нате.

— Как только я увидел его таким худым и бледным, я сразу догадался, что с ним что-то неладно, но он был так рад нашему посещению, что я не стал его расспрашивать, а обратился к профессорам Баумгартену и Бергману. От них я узнал всю историю его прегрешений и раскаяния. Баумгартен считал такой урок полезным для него, а потому не выдавал его секрета до моего приезда. Нат действительно сильно изменился к лучшему. Теперь у него больше нет долгов и он честно зарабатывает свой хлеб.

— Я очень доволен Натом. Конечно, урок тяжел, но он хорошо его перенес. Он вел себя, как подобает мужчине, и достоин того места, которое Бергман ему предложил, — сказал профессор Баэр, с интересом слушавший рассказ об известных уже нам похождениях Ната.

— Я говорила тебе, Мегги, что в нем есть хороший материал, а его любовь к Дейзи не даст ему сбиться с правильного пути. Милый мальчик, как мне жаль, что его нет сейчас с нами, — воскликнула миссис Джо, забывая в своем восторге все пережитые треволнения.

— Я очень рада и, вероятно, уступлю, по своему обыкновению, в особенности теперь, когда эпидемия разразилась здесь с такой силой. Ты и Эмиль окончательно сведете всех с ума, и я не успею оглянуться, как и Джози пожелает иметь поклонника, — ответила миссис Мегги с отчаянием.

Но миссис Джо заметила, что она тронута несчастьями Ната, и поспешила закрепить благоприятное впечатление.

— Это предложение Бергмана очень выгодно, не правда ли? — спросила она, хотя мистер Лори осведомил ее по этому вопросу сейчас же после получения письма Ната.

— Прекрасное во всех отношениях. Он приобретет отличный опыт в оркестре Бахмейстера, посмотрит Лондон и, если им останутся довольны, приедет сюда на хорошем счету как скрипач. Во всяком случае, это начало карьеры. Я поздравил его, а он просил меня передать о его успехах Дейзи. Но я предоставлю это вам, тетя Мегги, и вы можете также осторожно сообщить ей, что милый мальчик отпустил себе прекрасную белокурую бороду. Она очень ему идет, так как скрывает его рот и придает больше благородства его глазам и высокому мендельсоновскому лбу. У Людмилы есть его фотография.

Франц так живо описывал трогательные испытания Ната, что миссис Мегги почти совершенно растаяла. Может быть, она проявила бы больше стойкости, если бы узнала об эпизоде с Минной и о том, что Нат весной играл в садах.

Теперь же она предвкушала удовольствие разговора с Дейзи, в котором, постепенно ее подготовив, она наконец скажет:

— Будь счастлива, моя дорогая, Нат достоин тебя.

Среди этих приятных разговоров раздался бой часов, который возвратил миссис Джо к действительности, и, схватившись за свои папильотки, она воскликнула:

— Боже мой, друзья мои, вам же надо поесть и отдохнуть, а я должна одеваться, иначе рискую принимать своих гостей в этом позорном костюме. Мегги, отведи, пожалуйста, Людмилу и Мэри наверх, Франц знает дорогу в столовую, а ты, Фриц, пойдешь со мной и займешься своим туалетом. При этой страшной жаре и всех наших волнениях мы оба ни на что не похожи.