Ребята Джо

ГЛАВА II Парнас

Название подходило месту; и музы, вероятно, были дома в этот день, так как все, что видели и слышали сестры, поднимаясь по отлогому скату, наводило на эту мысль. Проходя мимо открытого окна, они заглянули в библиотеку, царство Клио, Каллиопы и Урании. Мельпомена и Талия развлекались в зале, где несколько молодых людей танцевали и репетировали пьесу. Эрато гуляла в саду со своим возлюбленным, а в комнате, где стоял рояль, сам Феб присутствовал на спевке хорошего xopa.

Наш старый друг Лори был уже пожилым Аполлоном, но таким же красивым и жизнерадостным, как и прежде, ибо время переделало шаловливого мальчика в благородного человека. Заботы и горе, не меньше чем достаток и счастье, много сделали для него; на последнюю же волю деда он смотрел как на свой священный долг, который он выполнял добросовестнейшим образом. Некоторым людям счастье и успех идут впрок, так как солнечный свет необходим для их развития, другим полезнее тень, и легкое прикосновение холода делает их лучше и добрее. Лори принадлежал к первой категории, а Эми — ко второй; и жизнь их, с тех пор как они поженились, представляла собой прекрасную поэму, не только преисполненную счастья и гармонии, но и богатую содержанием и одухотворенную тем участием к окружающим, которое может сделать так много, когда ум и богатство идут рука об руку с сердечной добротой.

Дом их был полон скромного изящества и комфорта, и хозяева, давая полный простор своим художественным вкусам, привлекали сюда всевозможных артистов. Лори мог вдоволь наслаждаться музыкой и являлся щедрым покровителем для того класса людей, оказывать помощь которому было ему всего приятнее. Эми также покровительствовала молодым самолюбивым художникам И скульпторам и еще больше привязалась к своему искусству, с тех пор как ее подрастающая дочь могла разделять С нею ее труды и восторги; ибо Эми принадлежала к числу женщин, могущих быть преданными женами и матерями, не отрекаясь от дарованного им свыше таланта, которым они умеют пользоваться для собственного усовершенствования и на благо других.

Сестры знали ее обычное местопребывание. Джо прямо направилась в мастерскую, где она нашла мать и дочь за работой. Бесс возилась над бюстом ребенка, а ее мать заканчивала портрет своего прекрасного мужа. Время не наложило своего отпечатка на Эми, так как счастье сохранило ее молодость, а довольство придало ей тот лоск, в котором она нуждалась. Эми была высокая, стройная женщина и, несмотря на всю простоту ее наряда, выглядела необыкновенно элегантной благодаря вкусу, с которым она выбирала свои платья, и той грации, с которой она их носила. Кто-то сказал о ней:

— Я никогда не знаю, как одета миссис Лоренц, но па меня она всегда производит впечатление самой нарядной из всех.

Она обожала свою дочь и имела на то полное основание, так как красота, о которой она так мечтала, воплотилась для нее в этом ее более юном двойнике. Бесс унаследовала от матери ее стройную фигуру, голубые глаза, нежную кожу и золотистые волосы, которые она закалывала тем же классическим узлом на затылке. От отца, в более южной и женственной форме, она переняла его красивый нос и рот, что служило источником неиссякаемого восторга для Эми. Простой полотняный фартук, окутывавший ее с головы до ног, очень шел ей и, отдаваясь своей работе с полным самозабвением, она совершенно не сознавала того любовного восторга, с которым мать и тетки следили за каждым ее движением, покуда не раздалось веселое восклицание миссис Джо:

— Друзья мои, оставьте вашу пачкотню и послушайте, что я вам расскажу!

Художницы бросили свои инструменты и радостно приветствовали свою неукротимую родственницу, хотя! своим приходом она помешала их любимой работе. Разговор был в полном разгаре, когда по зову Мегги пришел Лори и, усевшись между сестрами, на этот раз без всяких баррикад между ними, с интересом стал слушать известия о Франце и Эми.

— Эпидемия началась, и теперь ваша паства может сильно пострадать. Приготовьтесь ко всевозможным романическим и сумасбродным похождениям в течение следующих десяти лет, Джо. Ваши мальчики подрастают и, наверное, попадут в целое море всяких жизненный сложностей, о которых вы до сих пор не имели и представления, — сказал Лори, наслаждаясь тем видом отчаяния и радости, которое приняло выражение Джо.

— Я знаю и надеюсь, что мне удастся благополучно вытащить их на берег; но это ужасная ответственность, они во что бы то ни стало обращаются ко мне и думают, что я могу устроить и наладить все их несчастные маленькие романы. Впрочем, мне это нравится, а Мегги при ее избытке чувства просто в восторге от подобной перспективы, — ответила Джо; она была довольно спокойна за своих сыновей, юный возраст которых представлял собой хоть какую-то гарантию в настоящем.

— Я боюсь, что ее восторгу придет конец, когда наш Нат станет слишком усидчив при ее Дейзи. Вы, конечно, понимаете, что это значит? Я являюсь его руководителем не только по музыкальной части, но и пользуюсь его доверием; поэтому мне бы хотелось знать, что ему посоветовать, — сказал Лори серьезно.

— Тише! Вы забыли о Бесс, — начала Джо, указывая по направлению работающей девушки.

— Бог с вами! Она в Афинах, и не слышит ни слова. Ей бы все-таки следовало прекратить это занятие и пойти отдохнуть. Дорогая моя, положи спать своего младенца.

Бесс возилась над бюстом ребенка, а ее мать заканчивала портрет своего прекрасного мужа. И пойди пройдись; тетя Мегги в гостиной; покажи ей новые картины, покуда мы не придем, — обратился Лори к своей дочери, глядя на нее с восхищением.

По его мнению, она представляла собой прекраснейшее изваяние из всех, находившихся у него в доме.

— Да, папа, но, пожалуйста, скажи, хорош ли он? — и Бесс послушно сложила инструменты, окинув свою работу прощальным взглядом.

— Дорогая моя, в интересах истины я принужден сознаться, что одна щека толще другой, а локоны на его юном челе слишком смахивают на рога, что несколько лишает их грации; во всем остальном его можно сравнить с херувимами Рафаэля, и я горжусь им.

Лори говорил шутя: эти первые попытки так напоминали собой однородные попытки Эми, что относиться к ним с восторженным увлечением последней было невозможно.

— Ты видишь красоту исключительно в музыке, — сказала Бесс, встряхивая головкой.

Ее золотые волосы служили единственным ярким пятном, нарушавшим мягкие северные тона обширной мастерской.

— Я вижу твою красоту, моя радость. И где же искать искусство, если его нет в тебе? Мне бы хотелось вдохнуть в тебя побольше жизни, отвлечь тебя от этой мертвой глины и мрамора. Тебе нужно больше света, тепла, нужно принять участие в жизни и развлечениях других. Я хочу видеть живую девочку, а не прекрасную статую в сером фартуке, которая забывает все, кроме своей работы.

Покуда он говорил, две пыльные ручки обвились вокруг его шеи, и Бесс сказала серьезно, отмечая свои слова нежными прикосновениями губ:

— Я никогда не забываю тебя, папа, но мне так хочется сделать что-нибудь хорошее, чтобы ты мог гордиться мною впоследствии. Мама часто советует мне отдохнуть; но когда мы забираемся с ней в мастерскую, мы так заняты и так счастливы, что забываем все на свете. Теперь я пойду петь и играть, чтобы доставить тебе удовольствие. — И, сбросив свой фартук, Бесс исчезла из комнаты, унося за собой весь свет.

— Я рада, что ты поговорил с ней. Милая девочка для своих лет действительно слишком много предается артистическим мечтам. Это моя вина, но я так понимаю ее, что не могу быть благоразумной, — вздохнула Эми, бережно прикрывая бюст мокрым полотенцем.

— Мне представляется, что эта способность переживать самих себя в своих детях есть величайшее счастье на земле, но я стараюсь помнить мамин совет насчет того, что отцы должны иметь свою долю участия в воспитании как девочек, так и мальчиков. Поэтому я, насколько возможно, предоставляю Тедди в распоряжение его отца, а Фриц отдает мне Роба; мне так же полезны и успокоительны его тихие манеры, как ураганы Тедди для отца. Я советую тебе, Эми, повлиять на Бесс, чтобы она на время оставила свою пачкотню и занялась музыкой с Лори; таким образом она избавится от своей односторонности, а Лори перестанет ревновать.

— Слушайте, слушайте ее мудрые изречения! — воскликнул Лори с восторгом. — Я был уверен, что вы поможете мне, Джо, и замолвите за меня словечко. Я действительно немного ревную к Эми и хотел бы больше иметь от своей дочери. Отдайте ее мне на это лето, миледи, а на будущий год, когда мы поедем в Рим, я уступлю ее вам и высшему искусству. Разве это не справедливо?

— Я согласна; но в своем увлечении природой и музыкой не забудь только, что наша Бесс, несмотря на свои пятнадцать лет, гораздо старше, чем многие девушки в ее возрасте. С ней нельзя обращаться, как с ребенком. Она так бесконечно дорога мне, что мне бы хотелось навеки сохранить ее такой же чистой и прекрасной, как и тот мрамор, который она так любит.

Эми говорила грустно, с сожалением оглядывая прекрасную комнату, где они вдвоем проводили столько счастливых часов.

— Соблюдение очереди — первое условие хорошей игры; мы всегда руководствовались этим правилом, когда хотели ездить верхом на старой яблоне или наряжаться в рыжие сапоги, — сказала Джо живо, — и вам тоже нужно поделить свою дочь и посмотреть, который из вас может сделать для нее больше.

— Мы так и сделаем, — ответили оба, смеясь над теми воспоминаниями, которые вызвало в них изречение Джо.

— Как я любила кататься на этой старой яблоне! Ни одна лошадь не доставляла мне потом ни такого удовольствия, ни такого моциона, — сказала Эми, выглядывая в окно, как будто надеясь увидеть там старый фруктовый сад и игравших в нем детей.

— А как мне было весело в моих сапогах, — смеялась Джо. — Я до сих пор сохранила их бренные останки. Мальчики окончательно разорвали их, но я все-таки питаю к ним нежные чувства и с удовольствием прогулялась бы в них по сцене, если бы это было возможно.

— Мои любимые воспоминания относятся к грелке и колбасе. Боже, как бывало весело и как все это далеко от нас теперь! — сказал Лори, поочередно всматриваясь в обеих женщин и как будто с трудом представляя себе, что они действительно были когда-то маленькой Эми и шумливой Джо.

— Не намекайте на то, что мы стареем, милорд. Мы только что расцвели и, право же, представляем собой очень хороший букет со всеми нашими бутонами вокруг нас, — ответила миссис Эми, расправляя складки своего розового кисейного платья с тем же довольным видом, с которым она девочкой рассматривала какой-нибудь свой новый наряд.

— Не говоря уже о наших терниях и щипах, — вздохнула Джо.

Жизнь ее была не из легких, и даже теперь она имела всевозможные причины для беспокойства.

— Пойдемте пить чай, мой друг, и посмотрим, что делает молодежь. Вы устали и нуждаетесь в некотором подкреплении. — И Лори, взяв обеих сестер под руки, повел их пить чай, который на Парнасе имелся в том же изобилии, как нектар в древности.

Они нашли Мегги в гостиной, просторной и красивой комнате, залитой солнечным светом и воздухом, так как все три окна, выходившие в сад, были открыты. В одном конце комнаты стоял рояль, а в другом, задрапированном темно-красными шторами, был устроен альков, представлявший собой домашнее святилище. Три портрета висели там, на стене, по углам стояли два мраморных бюста, а кушетка и овальный стол с вазой цветов составляли единственную мебель в этом уголке. Бюсты Джона Брука и Бетси, оба Эминой работы, были удивительно похожи и носили в себе тот отпечаток спокойной красоты, которая всегда напоминает изречение, гласящее, что «глина передает жизнь, гипс смерть, а мрамор — вечность». С правой стороны, как и подобало для хозяина дома, находился портрет мистера Лоренца. Старик был изображен с присущим ему выражением гордости и благодушия и сохранился здесь в том же свежем и привлекательном виде, как и в то время, когда девочка Джо восхищалась им. Напротив висел портрет тети Марч, завещанный ею Эми, в высоком чепце, с огромными рукавами и длинными митенками¹[4], декоративно сложенными на ее лиловом шелковом платье. Время смягчило свойственную ей суровость, а около губ, с которых уже в течение многих лет не срывалось ни одного резкого слова, играла легкая улыбка, которая, быть может, вызывалась упорным взглядом красивого старика, висевшего напротив нее. На самом почетном месте, обвитый зеленой гирляндой и согретый теплыми солнечными лучами, висел портрет их нежно любимой матери. Он был сделан в знак благодарности знаменитым художником, в котором она приняла участие во времена его нужды и бедности, и сходство было настолько велико, что казалось, будто она улыбается своим дочерям, весело говоря им: «Будьте счастливы, я все еще с вами».

Сестры остановились, глядя на дорогое лицо с благоговением и нежной грустью, которая никогда не покидала их при воспоминании о матери: слишком велико было место, занимаемое ею в их жизни, чтобы оно когда-нибудь могло заполниться. Не прошло еще и двух лет, как она покинула их для лучшей жизни, но память о ней утешала и ободряла всех оставшихся здесь. Они ясно почувствовали это, инстинктивно стараясь приблизиться друг к другу, а Лори выразил то же словами, сказав убежденно:

— Я ничего лучшего не желаю для своей дочери, как чтобы она походила на нашу мать. С божьей помощью я достигну этого, так как всем, что есть во мне хорошего, я обязан этой святой женщине.

В эту минуту свежий голос запел «Ave Maria», и Бесс, добросовестно исполняя приказание отца, бессознательно вторила его молитве. Знакомые звуки той песни, которую так часто певала их мать, снова возвратили слушателей на землю из того мира мечты, куда они унеслись на минуту, и они уселись у открытого окна, наслаждаясь музыкой, а Лори принес им чай, и нежная заботливость, с которой он оказывал эту маленькую услугу, делала ее тем более ценной.

Вскоре пришли Нат с Деми, за ними последовали Тедди, Джози и профессор со своим верным Робом. Все горели нетерпением узнать подробности о «мальчиках». Звон посуды и оживленный разговор наполнили собою комнату, и заходящее солнце озаряло своими лучами веселое общество, расположившееся на отдых после многотрудного дня.

Профессор Баэр сильно поседел, но сохранил свой прежний веселый и здоровый вид. Он имел возможность посвятить себя своему любимому делу и занимался им с таким увлечением, что весь колледж чувствовал его благотворное влияние. Роб, насколько позволял его возраст, был вылитой копией отца. Он так любил науку и настолько во всем подражал отцу, что его уже прозвали «молодым профессором».

— Итак, мой друг, мы опять получаем наших двух мальчиков и можем радоваться этому, — сказал мистер Баэр, с сияющим лицом подходя к Джо и пожимая ей руку в знак поздравления.

— О Фриц, я так рада за Эмиля, и за Франца тоже, если только ты не имеешь ничего против. Ты знаешь Людмилу? Хороший это брак? — спрашивала миссис Джо, передавая ему чай и усаживаясь к нему поближе, словно приветствуя в нем свою опору и в радости, и в печали.

— Все идет отлично. Я видел девушку, когда ездил навещать Франца. Она была тогда еще маленьким, но милым и симпатичным ребенком. Блюменталь доволен, кажется, и мальчик будет счастлив. Он слишком немец в душе, чтобы жить вдали от родины, и он будет служить нам связующим звеном, а это мне очень приятно.

— А Эмиль в следующее плавание будет назначен помощником штурмана, разве это не хорошо? Я так счастлива, что повезло именно твоим мальчикам; ты стольким пожертвовал ради них и их матери. Ты не придаешь этому значения, мой друг, но я не могу этого забыть, — сказала Джо, взяв мужа за руку, как будто она снова была девушкой, а ее Фриц только что сделал ей предложение.

Он весело рассмеялся и шепнул ей, загораживаясь ее веером:

— Если бы я не приехал в Америку ради моих бедных малышей, я бы никогда не нашел свою Джо. Воспоминание о прошлых тяжелых временах очень дорого мне теперь, и я благословляю Бога за все то, что я потерял, так как в награду я получил свое счастье.

— Смотрите, смотрите! Здесь втихомолку идет страшный флирт, воскликнул Тедди, поглядывая за веер именно в этот критический момент, к великому смущению своей матери и к удовольствию отца, ибо профессор никогда не стыдился того факта, что считал свою жену лучшей женщиной в мире. Роб быстро выпроводил своего брата в окно, но он также быстро возвратился в другое, а миссис Джо захлопнула свой веер и держала его наготове как средство самозащиты от вторичного нападения своего непокорного сына.

Мистер Баэр поманил Ната чайной ложкой, и последний остановился перед ним с лицом, отражавшим почтительную любовь, которую он испытывал к своему благодетелю.

— Я приготовил тебе письмо, сын мой, к моим старым друзьям в Лейпциге. Они примут в тебе участие в этой новой жизни и могут быть тебе полезны, так как вначале ты страшно стоскуешься, Нат, и будешь нуждаться в утешении, — сказал профессор, передавая ему несколько писем.

— Благодарю вас, сэр. Да, я думаю, что сначала будет очень одиноко, покуда я не привыкну, а потом музыка и надежда на успех ободрят меня, — отвечал Нат, который со страхом и радостью покидал своих старых друзей в поисках новых.

Он был уже взрослым человеком, но голубые глаза смотрели все также открыто и прямо, холеные усы не могли скрыть бесхарактерной чёрточки, сохранившейся в углах рта, а широкий лоб ясно свидетельствовал о музыкальных наклонностях юноши.

Миссис Джо причисляла скромного, любящего и почтительного Ната к удачной, хотя и не блестящей, категории своих питомцев; Она любила его и верила в его добросовестность.

Покуда ее надежды не шли дальше этого, и все прочее предоставлялось заграничному воспитанию и привычке к самостоятельности, которые могли сделать из него лучшего артиста и более сильного человека, чем можно было предполагать.

— Я пометила все твое белье или, вернее, Дейзи сделала это, а как только ты соберешь свои книги, можно будет приступить к укладке, сказала миссис Джо, которая так привыкла снаряжать своих мальчиков во все стороны света, что не удивилась бы даже и экспедиции к Северному полюсу.

Нат покраснел при этом имени, или, может быть, лучи заходящего солнца, упав на его бледные щеки, заставили их вспыхнуть. А сердце его радостно сжалось от сознания, что метки на его скромном белье сделаны руками любимой девушки. Нат обожал Дейзи, и его заветной мечтой было пробить себе дорогу в жизни как музыканту и иметь право назвать ее своей женой. Эта надежда оказывала на него несравненно больше влияния, чем советы профессора, попечение миссис Джо и щедрая помощь мистера Лоренца. Ради нее он работал, ждал и надеялся, черпая свое мужество и терпение в своих мечтах о счастливом будущем, когда Дейзи будет хозяйкой в их собственном маленьком доме, а он обеспечит и озолотит ее своей музыкой.

Все это было известно миссис Джо, и хотя Нат и не представлял собой того человека, которого она выбрала бы для своей племянницы, но она сознавала, что он всегда будет нуждаться в умном и любовном попечении; Дейзи была способна оказывать таковое, а без него он легко мог превратиться в одного из тех приятных, но бесполезных юношей, жизнь которых представляет собой целый ряд неудач благодаря отсутствию в ней опытного рулевого.

Миссис Мегги была положительно недовольна чувством бедного мальчика и твердо решила доверить свою милую девочку только лучшему человеку на свете. Она была очень добра к нему, но в этом вопросе проявляла всю твердость, на которую только была способна; и Нат прибегал за утешением к миссис Джо, которая всегда принимала сердечное участие в интересах своих мальчиков. По мере того как они вырастали, начинались новые заботы, и она предвидела столько же беспокойства, сколько и радости от всех тех любовных увлечений, которые уже начинались среди ее воспитанников. Миссис Мегги обыкновенно в этих делах была ее правой рукой, так как она с юных лет сохранила свою любовь к романам. Но в данном случае она была неумолима и ничего не хотела слушать: «Нат не был настоящим мужчиной и никогда не будет, никто не знал его семью, жизнь музыканта представляет много трудностей; Дейзи была слишком молода, говорить об этом можно будет через пять — шесть лет, надо посмотреть, как отразится на нем его пребывание за границей». Ничего другого добиться было нельзя, ибо Мегги могла быть очень стойкой, когда затрагивались ее материнские инстинкты, хотя ради своих детей она каждую минуту была готова пожертвовать жизнью.

Эти мысли занимали миссис Джо, покуда Нат беседовал с ее мужем о Лейпциге, и она решила откровенно поговорить с ним перед его отъездом.

Она привыкла к доверию своих мальчиков и свободно беседовала с ними обо всех испытаниях и искушениях, которые осаждают вначале всякую молодую жизнь и могут надолго испортить ее без надлежащей помощи в трудную минуту.

— Вот идет Платон со своими учениками, — возвестил непочтительный Тедди, в то время как мистер Марч, окруженный несколькими молодыми людьми, входил в комнату. Умный старик пользовался всеобщей любовью и так прекрасно управлял своей паствой, что многие всю жизнь были благодарны ему за помощь, оказанную их душам и сердцам.

Бесс пошла к нему навстречу. С тех пор как миссис Марч умерла, дедушка был на ее особом попечении; ее золотая головка постоянно склонялась над его седой головой, в то время как она выдвигала его кресло и с нежной заботливостью прислуживала ему.

— Здесь всегда можно выпить хорошего чаю, сэр; прикажете налить вам чашку или предложить вам кусок амброзии[5]? — спросил Лори, который путешествовал, держа сахарницу в одной руке и тарелку с пирогом в другой.

— Ни того ни другого, благодарю вас; она уже позаботилась обо мне, и мистер Марч обернулся к Бесс, которая сидела на ручке его кресла со стаканом молока в руках.

— Дай ей бог заниматься тем же еще долгие годы, а мне любоваться этим красивым опровержением песенки, в которой говорится, что «юность и старость не могут ужиться вместе», — ответил Лори, улыбаясь им.

— «Сварливая» старость, папа, а это огромная разница, — возразила Бесс живо; она любила стихи и хорошо читала их.

— Тебе бы хотелось в глубоком снегу

Увидеть цветущие розы? —

произнес мистер Марч при виде Джози, которая, очень напоминая собой колючую маленькую розу, взгромоздилась на другую ручку его кресла; она только что окончила горячее пререкательство с Тедди, повлекшее за собой ее поражение.

— Дедушка, разве женщины всегда должны подчиняться мужчинам и считать их умнее только потому, что они обладают большей силой? — воскликнула она, свирепо поглядывая на своего двоюродного брата. Он подходил к ним с вызывающей улыбкой на своем детском лице, которое казалось всегда таким комичным на его длинновязой фигуре.

— Как тебе сказать, моя дорогая?! Так думали в прежние времена, и сразу это, конечно, измениться не может. Но мне кажется, что теперь настал черед женщин, и мальчикам надо держать ухо востро, чтобы не позволить девочкам обогнать себя, — сказал мистер Марч, с любовью глядя на оживленные лица молоденьких девушек, которые числились лучшими студентками колледжа.

— Бедные маленькие Аталанты[6] страшно отвлекаются от своей цели и задерживаются по пути препятствиями, которые расставляют на их дороге, золотых яблок здесь нет, конечно, но я думаю, что они могут быть опасными соперницами, когда они разовьют в себе большую резвость, — рассмеялся дядя Лори, приглаживая Джозины волнистые волосы, которые торчали во все стороны, как шерсть сердитого котенка.

— Целые бочки яблок не остановят меня, если я побегу, и дюжине Тедди не удастся подставить мне ножку, как бы они ни старались. Я докажу ему, что женщина может поступать так же хорошо, если не лучше, чем мужчина. Так это было и будет опять, и я никогда не соглашусь, что мой мозг хуже его, только потому, что он меньше, воскликнула возмущенная молодая особа.

— Если ты будешь так отчаянно трясти головой, ты взболтаешь и те мозги, которые у тебя есть, а я бы на твоем месте их поберег, поддразнил Тедди.

— Отчего произошло это междоусобие? — спросил дедушка с легким ударением на первом слове, что заставило обе стороны несколько умерить свой пыл.

— Мы зубрили «Илиаду» и дошли до того места, где Зевс приказывает Юноне не путаться в его планы и грозит в противном случае ее высечь, а Джози возмутилась тем, что Юнона скромно притихла. Я сказал, что так и следует, и согласился со стариком, что женщины ничего не знают и должны слушаться мужчин, — объяснял Тедди, к великому удовольствию своих слушателей.

— Богини могут делать, что им угодно, но эти греческие и троянские женщины были несчастные создания, если они слушались своих мужчин, которые не умели даже сражаться, а нуждались в помощи Паллады, Венеры и Юноны, как только дело становилось серьезнее. Подумать только, что две армии останавливаются и сидят одна против другой, покуда два героя перебрасываются камнями. Я не особенно уважаю вашего старого Гомера. Наполеон и Грант[7] — вот мои герои.

Джози в своем гневе походила на крошечную птичку, налетающую на страуса, и все смеялись, слушая ее презрительные отзывы о бессмертном поэте и критику богов.

— Наполеоновской Юноне[8] жилось очень сладко, не правда ли? Девочки всегда рассуждают так: сначала в одну сторону, потом в другую, — поддразнивал Тедди.

— Я говорила о них только как о солдатах. Что же касается женского вопроса, то разве Грант не был добрым мужем, а миссис Грант счастливой женщиной, а если Наполеон и поступил нехорошо с Жозефиной, он по крайней мере умел сражаться и не нуждался в попечениях какой-нибудь Минервы[9]. Все это — глупейшая компания, начиная от расфуфыренного Париса и кончая Ахиллом, который дулся, сидя на своем корабле, и никакие греческие Гекторы и Агамемноны не заставят меня переменить свое мнение, — сказала Джози, не желая сдаваться.

— Ты, очевидно, можешь биться, как троянец, и мы изобразим из себя две послушные армии, покуда вы с Тедди разрешите дело поединком, — начал дядя Лори, принимая позу воина, опирающегося на копье.

— Я боюсь, что нам это не удастся, так как Паллада идет за Гектором[10], — сказал мистер Марч, с улыбкой глядя на Джо, которая подошла напомнить своему сыну о том, что приближается время ужина.

— Мы разрешим этот вопрос впоследствии, когда в наши дела не будут вмешиваться богини, — сказал Тедди, повинуясь с необычной быстротой при воспоминании об ожидающем его угощении.

— Победа за булками, честное слово, — кричала Джози восторженно.

Но Тедди, ретируясь, отпарировал это замечание, сказав с необычайно добродетельным выражением: «Послушание — первый долг солдата!».

Желая отстоять свою женскую привилегию и оставить за собой последнее слово, Джози побежала за ним, но ей не суждено было произнести ту громовую речь, которая вертелась у нее на языке, так как по лестнице вбежал загорелый молодой человек в морской форме.

— Ау, ау, где же все? — весело кричал он.

— Эмиль! Эмиль! — воскликнула Джози.

Тедди моментально бросился к ним, и недавние враги кончили свою распрю веселым приветствием вновь прибывшему.

Булки были забыты; дети вернулись в гостиную, таща за собой своего двоюродного брата. Там Эмиль расцеловался со всеми женщинами и пожал руку всем мужчинам, за исключением дяди, которого он заключил в свои объятия, к великому удовольствию всех присутствующих.

— Я не думал, что смогу выбраться сегодня, но как только представилась возможность, я сей же час отправился в старый Плом. Там ни души; я изменил курс и понесся на Парнас, и тут-то вы все и есть. Боже мой, как же я рад вас видеть! — воскликнул весело молодой моряк, широко расставив ноги, как будто он все еще чувствовал под ними неустойчивую палубу корабля.

— Тебе следует поминать черта, а не бога, Эмиль, чтобы быть настоящим моряком. Как хорошо от тебя пахнет морем и смолой, — сказала Джози, с восторгом втягивая в себя свежий морской воздух, который он принес с собой. Она предпочитала Эмиля всем прочим двоюродным братьям, и он также любили баловал ее, поэтому она была уверена, что в туго набитых карманах его синей куртки скрывались всякие сокровища, предназначенные для нее.

— Постой, моя радость, раньше чем нырять, нужно измерить глубину, — смеялся Эмиль, который знал, что означали ее ласки.

Он отстранял ее одной рукой, а другой шарил в карманах, извлекая оттуда всевозможные заграничные пакеты и коробки, помеченные различными именами, которые он передавал по назначению, сопровождая их соответствующими замечаниями. Последние вызывали много смеха, так как Эмиль был известный балагур.

— Вот канат, чтобы привязывать нашу лодочку, — сказал он, накладывая Джози на шею красивое ожерелье из розовых кораллов, — а это подарок Ундине от русалок, — прибавил он, передавая Бесс нитку жемчужных раковинок, нанизанных на серебряную цепочку. — Я думал, что Дейзи будет рада скрипке, а Нат подыщет ей скрипача, — продолжал, смеясь, Эмиль, доставая хорошенькую брошку в форме скрипки.

— Конечно, она будет очень довольна, я пойду отнесу ей, — ответил Нат, исчезая. Он был рад случаю повидать Дейзи и уверен в том, что он окажется счастливее Эмиля в своих поисках.

Эмиль засмеялся и вытащил очень красивого точеного медведя с открывающейся головой, в которой находилась огромная чернильница. Эту вещь он с поклоном приподнес тете Джо.

— Зная ваше пристрастие к подобным животным, я привез этот экземпляр для вашего пера.

— Отлично, Коммодор, не унывай! — сказала миссис Джо, очень довольная своим подарком, в глубинах которого, по словам профессора, хранились такие неиссякаемые источники вдохновения, что из-под пера Джо надлежало теперь ожидать произведения, достойного самого Шекспира.

— Так как тетя Мегги, несмотря на свою молодость, непременно хочет носить чепцы, я просил Людмилу купить мне несколько кружевных тряпочек. Надеюсь, они вам придутся по вкусу. — Он развернул папиросную бумагу, откуда появилось несколько тонких кружевных косынок, одна из которых немедленно украсила собой хорошенькие волосы миссис Мегги. — Я ничего не нашел достаточно хорошего для тети Эми, так как у нее все есть, поэтому я привез маленькую картину, которая всегда напоминает мне ее в те времена, когда Бесс была маленькой. — И он передал ей продолговатый медальон слоновой кости, на котором была нарисована Мадонна с хорошеньким Младенцем на руках.

— Какая прелесть! — воскликнули все в один голос; а тетя Эми, очень довольная своим подарком, который напоминал ей счастливейшее время ее жизни, сейчас же надела его себе на шею на голубой ленте Бесс.

— Я льщу себя надеждой, что вот это понравится Нэн: изящно и скромно, очень идейно и как раз подходяще для доктора, — сказал Эмиль, гордо разворачивая два кусочка лавы в форме черепов, изображавших из себя серьги.

— Какая гадость! — И Бесс, которая терпеть не могла некрасивых вещей, принялась рассматривать свои ракушки.

— Она не станет носить серьги, — сказала Джози.

— Ничего, она может проколоть твои уши. Для нее ведь высшее наслаждение отыскать дефекты в организмах своих ближних и подступить к ним с ножом и пинцетом, — ответил Эмиль, не смущаясь.

— В моем сундуке масса всякого хлама для вас, джентльмены, но я знал, что мне не будет покоя, покуда я не выложу свой груз дамам. Теперь рассказывайте мне, что у вас новенького. — Усевшись на Эмин мраморный стол и болтая ногами, Эмиль продолжал свой несмолкаемый разговор, покуда тетя Джо не пригласила всех на торжественный чай, устроенный в честь Коммодора.