Революционная сага

Зимний самоубийца

Как-то совершенно незаметно для себя и заплутали. Пути разделялись, и каждый раз новая дорога была все уже, хуже предыдущей. Затем не стало и дорог, были какие-то тропы, тропинки. В один момент Геддо заметил, что всем приходится идти, пригибая головы. Эти тропы прокладывал совсем не человек.

Можно было, конечно, вернуться по собственным следам. Но что или кто сейчас ждал их на каком-то перекрестке? А, может, и следовал по пятам?

Потому продолжали идти, забираясь все глубже в чащу.

И вдруг, когда Геддо казалось, что они заблудились, увидел следы ноги безусловно человеческой. След был старый, никак не ранее дней двух: нога человека проломила наст, но затем последовала оттепель, и снег внутри следа растаял и смерзся в корж.

Нельзя было и разобрать, где носок, где пятка, куда шел человек. Но тогда казалось очевидным: шел он из места обжитого, и, наверное, туда, где имелась маломальская крыша над головами.

Поэтому, недолго думая, пошли вправо. След прошел через небольшую рощу, пошел вверх по склону, поросшему деревьями.

Поднялись на холм.

Здесь следы обрывались, но не потому что заканчивался снег. Того тут было достаточно.

Обладатель следов присутствовал здесь — в некотором роде. Ему не нашлось места на земле, и он решил подвесить свое тело между поверхностью и куда-то спешащими облаками.

Он пребывал в подвешенном состоянии.

Иными словами повесился. Находился он здесь с неделю — его одежда успела схватиться ледяной коркой. Да и сам покойник задубел — ударь по такому, зазвенит морозной, звонкой нотой.

Самоубийца делал это серьезно, безаппеляционно. Не для бравады, не для того, чтоб испугать кого-то. Ушел в лес, чтоб не быть спасенным, чтоб никто не вытащил его из петли. И дерево он выбрал покрепче, и веревку в хозяйстве нашел, наверное, лучшую — гулять так гулять, все равно больше не пригодиться! Такая веревка сама не оборвется, и сотлеет хорошо если к весне.

Возле покойника делать было абсолютно нечего.

Что оставалось путникам? Пошарить в его карманах, найти, возможно, предсмертную записку.

Но покойник не походил на человека, который бы писал письма совершенно постороннему человеку.

Все по тем же следам пошли в сторону противоположную.

И действительно: пройдя версты полторы, вышли на задний двор небольшого хозяйства: пустой хлев, сарай, дом. Двери их хоть и были прикрыты, замков не имели.

Дом за несколько дней остыл, но возле печи были аккуратно сложены дрова.

Аристархов занялся печкой, вырвал из записной книжки листок, скомкал его, засунул в печку. Поверх него положил щепки, кору, затем уже дрова покрупнее. Но когда дошло время разжигать огонь.

— Спички? У кого-то есть спички?

Геддо обернулся, шепнул пару слогов, сделал жест. Меж его пальцев загорелся маленький огонек, полетел в печь. Через мгновение в ней уже плясал огонь.

— Здорово! — заметил Клим. — а меня так научите?

— Давай попробуем.

Евгений же остался у печи, глядел, как огонь корежит куски коры.

Рядом подсела Ольга.

— Как ты думаешь, отчего он повесился.

— Я не думаю, я знаю. От тоски, от одиночества. У монахов чуть не самый главный подвиг — отшельничество.

За оконном начинался вечер и снегопад. Последний сначала шел тихо, на мягких лапах. Но по мере того, как темнело, набирал силы, стучал в окна, будто просился войти, ветер волком выл в печной трубе. Потом и вовсе разошелся, бил в окно залпами снега.

Раз ударил так сильно, что стекло задрожало.

Евгений смотрел на окно лишь одно мгновение, потом вернулся к созерцанию огня. Ольга тяжело вздохнула. Аристархов сделал вид, что не заметил.

Тогда Ольга вздохнула еще раз и заговорила:

— Знаете, кого вы мне напоминаете?

— Кого же?

— Керенского… Была на него карикатура: сидит он печальный у огня и смотрит, как горят какие-то бумаги. А бумаги те — его идеи, его время…

— Все может быть… — пожал плечами Евгений. — у меня тоже впечатление, что время уходит куда-то не туда.

— Отчего?

— Оттого, что драконов не бывает…

— До чего, вы, Евгений, скучный и нудный тип! Скажите, Женя… Вот вы читали в детстве сказки… Или сразу сели зубрить уставы?

— Ну, читал…

— И немцев Гримм, я так понимаю, читали… И француза Пьеро?..

— Не припомню драконов у Андерсена и Пьеро. А вот с братьев Гримм могло статься, чего уж тут…

Но Ольга отмахнулась от этого как от несущественного:

— Вот смотрите — у нас главный персонаж кто? Иван-дурак, Емеля, который не намного умней. У них — храбрый портняжка, Кот в Сапогах. У нас избушка на куриных лапках — у них бобовый росток в небеса. Зато у всех в сказках имеются драконы. У индейцев из Америки — пернатый змей. У нас — Змей Горыныч. У китайцев — змей морской или речной… Ну оно понятно почему — моря у них вполне достаточно, зато на земле такой твари спрятаться тяжеловато. Я уж не говорю про европейских драконов. Там быть рыцарем и не убить дракона — просто неприлично. Как вы это объясните?

— Как ни странно объясню…

— Валяйте…

— Значится, давным-давно в мире жили огромные твари — жуткие ящеры, именуемые денозаурусами. Отчего-то они все передохли. Я об этом в "Вокруг света" читал… А кости их остались, разбросанные по всему свету. И когда люди их находили, то воображали огромных, сказочных тварей, огнедышащих, плотоядных… Во-первых, потому что у страха глаза велики. Во-вторых, оттого, что за большую тварь и платят больше. Мы найдем там огромного ящера. А еще вероятней — найдем кучу костей, если поторопимся — то гору падали, и пару протухших яиц… Хотя нет… Вероятней всего мы просто ничего не найдем.

Их беседу прервал Клим:

— Смотрите, смотрите, что у меня получилось.

За час возни с Геддо у Чугункина получилось выколдовать маленький огонек, от которого зажглась свеча.

— Мда… — прокомментировал Евгений. — Весь диалектический материализм — на фиг!

Клим же был доволен, как ребенок. От слов Аристархова отмахнулся: на фиг так нафиг. Магия казалась гораздо увлекательнее «Антидюринга».

— Пора бы спать. — зевнул Геддо. — я что-то за день устал…

И действительно — легли. Ольге досталась единственная в доме кровать, мужчины заснули на лавках…

Собака легла под столом.

Четыре черных всадника влетели в город вместе с ночью. Разгоряченные, черные как сажа, кони выдыхали туман, искры сыпались из-под копыт.

Неслись по темным улочкам так, что прохожие шарахались в стороны: эка летят, словно на пожар. Так ведь точно кого-то зашибут.

Но нет, никто не пострадал.

И хотя, в городе этих всадников доселе не видели, по путаным улочкам они проехали быстро, так, словно великолепно знали дорогу.

У двухэтажного дома остановились.

Все четверо спрыгнули с коней. При этом лязг случился такой, словно всадники обуты были в сапоги из стали.

Вчетвером же вбежали в дом. Лошадей оставили без присмотра, что по тем временам казалось немыслимым. Ведь конокрадов и цыган развелось на каждом углу. Уведут и клячу, и жеребца-сосунка.

Но нет — такая мысль могла возникнуть лишь у тех, кто не видел этих лошадей. Ясно — эти никого кроме своих хозяев не подпустят. Никому кроме этих черных всадников с конями не совладать.

Кони, как водиться, пряли ушами, рыли копытами мостовую. То и дело какой-то камень вылетал из своего места, словно выпущенный из пращи.

А от дыхания коней скоро вся улица оказалась затянута не то дымом, не то туманом.

Меж тем четверо поднялись по лестнице.

От удара рукой в перчатке слабенькая щеколда вылетела вместе с гвоздями.

Четверо, звеня ржавыми шпорами, вошли в маленькую комнату. В ней сразу стало тесно.

До появления четверых, в комнате уже находился человек. Он как раз что-то азартно писал на листе бумаге. Перо царапало лист, чернила летели во все стороны.

Нет, он не писал, он творил. Делал это талантливо и с выдумкой.

И вот его оборвали на полуслове.

Так порой, бывает: в человек громадного роста живет мелкий, суетливый человечишко. И если бы человек пишущий поднялся, то на голову оказался выше сегодняшних визитеров. Да вот беда — встать не мог, от страха подгибались ноги.

— Почему без стука? — и голос его был высоким, подстать человеку маленькому.

— Потому что никто нас в здравом уме не призовет. — ответил ему голос холодный, словно зимний ветер.

Хлад прошел дальше, к столу, встал рядом с автором. Из-за спины легко прочел слова, написанные каллиграфическим почерком:

— "Меж тем, должен сообщить Вам…" Ну вот, как и ожидалось. Вы снова пишите донос.

Хозяин кабинета сжался, как и всякий человек, пойманный за чем-то непристойным. До сего дня он жил по принципу — ни дня без доноса. Ему хотелось бы стать известным писателем, но пока лучше всего у него получались доносы. Весь мир иногда казался ему заговором. Создавалось впечатление, что в заговорщики в мире не приняли только одного человека — его самого.

— Кто вы такие? Какое ваше дело, до того, что я пишу? — завизжал доносчик. — Я работаю на благо общества, дабы оно…

— Молитва истинно верующего пробьет небеса. — сказал Мор. — Жалоба истинного клеветника будет взвешена. Ваше увлечение принято во внимание, оценено уже давно. Еще как-то мы могли смириться с вашими работами во времена суда почти справедливого, хотя это и портило жизнь людям относительно честным и практически невинным. Но грядут смутные времена, когда суд и расправа будут недолгими. И ваши доносы будут в этой чаше лишние.

— Я буду жаловаться! Я подам на вас в суд…

Мор покачал головой.

— Уже жаловаться ты не будешь. Ибо время суда — пришло… Все взвешено, отмеряно и сейчас будет отрезано…

— Да кто вы такие, черт вас дери? — не сдавался хозяин.

— Не поминай чертей — они скоро будут тут. Мы, можно сказать, последняя ступень цензуры.

Внезапно доносчик все понял. И голоса визитеров, и их странные одежды, и оружие в ножнах. Пока еще в ножнах.

Впрочем, нет, не убьют же они его прямо тут? Здесь и размахнуться саблей негде. А начнут выводить во двор, он и сбежит. Ну не может он умереть сегодня никак — столько планов на вечер. Может через годик или пять…

Но Хлад ударил кинжалом, вдруг выпрыгнувшим из рукава. Кровь легла рядом с чернилами.

— "Из того что написано, я больше всего люблю написанное кровью". - процитировал задумчиво Мор.

— Вычеркивай! — распорядился Глад.

Первым проснулся Евгений. Чувствовал: слишком рано, долго не подымался, чтоб не разбудить остальных. Пытался снова заснуть, но бессонница оказалась сильнее. И вроде бы хотелось спать, и не получалось… Аристархов достал из-под головы книжку без обложки, читал ее. Перевернув последнюю страницу, печально вздохнул, спрятал книгу назад.

Поднялся, прошел по полу босиком.

В доме было душно, жарко. Может, стоило бы открыть дверь, немного проветрить, но это значило бы выпустить тепло. На цыпочках подкрался к печке. Дрова прогорели, но от золы шел жар. Аристархов бросил туда веток, несколько поленьев. Прошло немного времени, и огонь воскрес из пепла. Затрещали дрова.

Евгений прошел по дому, открыл форточку.

От скатанной шинели поднял голову Клим:

— А который час…

— Еще рано, спи… У нас полно времени…

За окном светило солнце. Снег не то едва шел, не то ветер сдувал его с крыш, с ветвей деревьев.

Несмотря на слова Аристархова, Клим поднялся. Завозился с одеждой, да разбудил всех.

Компания просыпалась, садились завтракать. Ели ту самую сухомятку, сто припасли в дорогу.

За трапезой почти не разговаривали.

Лишь раз заговорил Евгений:

— А я наконец то дочитал "Собор Парижской Богоматери".

— Надо же! — деланно заинтересовался Клим. — Ну и как? Чем закончилось? Кто победил?

— Все закончилось хорошо. Все умерли. Стало быть, смерть и победила.

От тепла проснулась большая черная муха, и с недовольным, голодным гулом начала носиться по комнате. И надоела бы да портила аппетит этим жужжанием всем, если бы через несколько минут не угодила в паутину, сплетенную в уголке окна. Сначала билась бестолково, сердито, запутываясь еще больше. Затем устала, и начала дергать паутинки по одной, словно проверяя их на прочность.

Спрашивается: стоило ли просыпаться, соблазнившись сомнительным теплом, дабы попасть в сети?

Немного позже появился и паук — не то владелец этих сетей, не то просто первый проснувшийся. Он поднялся, но от мухи остановился на порядочном расстоянии.

После завтрака Геддо что-то приготовил на печке, роздал всем маленькие чарки. Выпив его Евгений, почувствовал, что наконец-то проснулся окончательно.

Снова подсел к печи, стал подкармливать огонь.

Другой проснувшийся паучок по тонкой ниточке спускался к плите. То отращивая, то напротив укорачивая паутинку, животное обреталось в той зоне, где ему было наиболее удобно и достаточно тепло.

— Эк их ту развелось. — заметил Евгений.

Он взял нож, и резким движением перерубил нить.

Паучок, перевернувшись несколько раз в воздухе, все же упал на лапки. Некоторое время даже постоял на раскаленном металле печки. Затем побежал. Но поздно… Его лапка касалась котельного железа. Треск, шипение, будто маленький взрыв, и ножка становилась короче. Еще шаг другой лапкой. Снова короткий, едва слышимый треск. Паук метался из стороны в сторону, но нигде не было ему спасения.

— За что вы так с ним? — спросила Ольга.

— Отчего-то с детства не люблю пауков. А вы любите?.. Как-то не подумал. Ну ничего. Следующего я принесу вам в коробочке…

— Сделайте что-нибудь для этого!

— Зачем? Впрочем, если вы так хотите…

И рукоятью ножа пристукнул членистоногого.

— Это чтоб не мучился… Все равно ведь не выжил бы…

За окном промелькнула тень. Евгений метнулся к лавке, где под шинелью лежал «Кольт».

Но поздно. Дверь от удара ноги, распахнулась, впуская холод и четверых мужиков с оружием в руках.

В лоб Евгению смотрел Смит-н-Вессон, с пулями такими же большими как грецкие орехи.

Аристархов осторожно поднял руки.

— Гляди-кось! Они и правда тут! — начал один из охотников. — Я их, родимых, за версту по дыму почувствовал.

Но тут из-под стола на вошедших бросилась собака.

От грохота револьвера заложило уши, комнату затянуло сизым дымом. Охотник явно перестраховался: пуля была не только отлита из переплавленного креста, но и освящена.

Собака замерла в прыжке, словно задумалась на лету, заледенела.

А потом вдруг лопнула, разлетелась на куски, заляпала кровью пол, стены, стрелка.

— Ну что, робяты, вяжем их…

Предупрежденные еще в городе, бородатые «робяты» начали со старика. Затем принялись за Ольгу. Кто-то обошелся с ней грубо. Евгений, было, рванул но едва не нарвался на приклад ружья.

— Тихо мне тут. Генерал Геллер требовал доставить вас живыми. Но при этом не было ни слова, что вы непременно должны быть целыми. Если у тебя пары зубов хватать не будет, кто это заметит?

— Я замечу.

— То-то и оно…

…В опустевшем домике становилось холоднее. Засыпала, запутавшаяся в паутину, муха. Отходил ко сну паучок.

Драма откладывалась до весны.