Революционная сага

Завод бронепоездов

На заводе бронепоездов в городе Скобелеве имелся довольно странный токарный станок.

Его сделали где-то в Российской империи. Имелись штифты, на которых когда-то крепилась табличка, ныне сорванная. Ольга думала, что сделано это было не из хулиганства, а из нежелания позориться. Подобные станки производились на одной немецкой фирме, стоили баснословно дорого, но надо признать, цена была обоснована. Некоторые детали оригинального немецкого станка представляли коммерческую тайну. Скажем, нельзя было понять, как выходила фреза при обработке управляющих кулачков. И фреза ли то была? Ковка? Литье? Тогда как разнималась пресс-форма? Матрица?

Отечественные конструкторы не смогли разгадать загадку и поступили иным способом — кулачки сделали разъемными. Были не то проигнорированы не то просто незамеченные и другие загадки.

В результате безымянный токарный станок работал, но как-то странно. Самопроизвольно переключал скорости, набирал обороты, включал фрикцион, менял резцы. То бишь, можно было попытаться его настроить на производство какой-то детали. Но определить заранее, что именно изготовит станок — не представлялось возможным.

Многие ремонтники тратили на него свое свободное время, да только проку с того не было. После хороших слесарей станок работал, как и раньше, после плохих — не работал вовсе.

На том заводе бронепоездов Ольга слыла слесарем замечательным. Раз она без чертежей разобрала и собрала английский винторез. Но за этот станок никогда не бралась. Вероятно, именно поэтому ее слава оставалась незапятнанной. Лишь изредка смотрела, как его разбирали другие. Наблюдала издалека, чтоб не стоять над душой, и обычно никто этого не замечал.

В этом агрегате, от которого отказались даже отцы-создатели, Ольгу смущало иное. Бывало, иной токарь на быстрой подаче въезжал в деталь в патрон. При этом ломало резец, выворачивало заготовку… И такую ошибку допускал человек, специально обученный и со всеми органами чувств.

В данный станок можно было поставить любую разумную комбинацию кулачков, но это ничего не меняло. Станок просто изготавливал не ту деталь, которую от него хотели. Порой, мог сделать партию одинаковых никому ненужных железяк, иногда мог на одной настройке из дести заготовок сделать десять различных фитюлек. Но никогда, ни при каких обстоятельствах станок изготовленный из металла, лишенный глаз, не ломал резцы. Он замедлял подачу перед торцом, уводил ненужный инструмент по свободной траектории, резал резьбу по поверхности, а не в воздухе.

В цехе постоянно не хватало болтов, подшипников, и слесаря на ремонтируемые станки запчасти снимали с агрегатов списанных, брошенных да и просто ненужных. Да только непонятный станок не трогали — бытовала легенда, что детали с него снятые заражены этой хаотической болезнью, и станок, на который они будут поставлены, тоже начнет выделывать фортеля…

В день тот, когда Ольга ушла с завода, станок отечественный но безымянный никто не трогал. Да что там — он пылился уже с пару месяцев.

Ремонтировали другой станок — попроще, но тоже токарный и винторезный. С зачарованным он стоял рядом…

Верней, уже ремонт закачивали…

— А, в общем, тут ничего сложного… — вытирая ветошью руки, проговорила Ольга. — Этот рычаг одну шестерню из коробки убирает, а вторую наоборот — в зацепление вводит. Верхняя идет на ходовой винт, как видите, а нижняя — на ходовой вал. Чтоб зацепление раньше не случилось — на одной стороне рычага три десятки снято. На глаз и пальцем это не почувствуешь. Надо брать штангенциркуль… А вы этот рычаг вверх ногами поставили. Здесь три десятых не хватает, тут три десятых лишних. Итого имеем шесть десятых нахлеста. Потому у вас две шестерни сразу и включалось. Нортон тянет суппорт и ходовым валом и ходовым винтом — двойная подача во всей красе… Как результат — постоянно срезало шпонку. Ну что, понятно?

Ответа не последовало. Механики крепко задумались.

Сказать, дескать, да все ясно — все равно, что расписаться в том, будто эта деваха больше мужиков знает. Оно то, конечно так и есть. Да вот признавать это обидно.

Молчать дальше? Еще хуже. Этак она и посторонние решат, что остальные механики ничего в своей профессии не смыслят. Оно вон и так — девчонку над ними поставили. Куда уж дальше.

И самое плохое в этом положении было то, что деваха действительно оказалась права: да, рычаг с проточкой, да действительно никто ее не заметил. И это хорошо, что станок ограничивался только тем, что срезал шпонку, коей цена — копейка. Если бы двойная подача включилась в коробке скоростей, то вместо половины шестерен была бы сплошная стружка.

— Ну так что, понятно? — переспросила Ольга. — Я могу идти?

Слесарь старый, седой, промасленный, наконец проговорил:

— Замуж бы тебе надо, Ольга.

Как ни странно это сработало.

Ольга фыркнула, швырнула ветошь в поддон, и пошла прочь.

В сборочные корпуса, куда она шагала, можно было попасть, не выходя во двор. Всего-то надо было пройти до конца пролета в дверь, затем пересечь мастерские. Сделать каких-то пару шагов меж цехами, через тишину и вот снова цех. Снова грохот металла, шум прессов…

Но Ольга вышла на улицу.

В большинстве цехов общаться, даже со стоящим рядом, можно было только криком, а с шагов двадцати уже не помогал и крик, разговаривали все больше знаками. Стены цеха от шума хоть и спасали, но на улице единственно можно было разговаривать, не повышая голос. Шепот же терялся за низким рокотом.

Пусть и возводили стены на совесть, машины за ними работали тоже в полную силу, не таясь. Скажем, в хорошую погоду паровой пресс, привезенный, страшно сказать — из самой Америки, было слышно аж за пять верст.

Но в цехах всегда стояли вечные сумерки и вечная поздняя осень. Высокие окна пропускали мало света, а многие тысячи пудов металла высасывали холод из земли и охлаждали воздух до полумороза. Порой на станках пилили болванки не стальные, а скажем, алюминиевые и тогда вместо снега в цеху шла стружка.

А на улице стояла та самая разновидность осени, которую легче всего спутать с наиромантичнейшей весной. Погода стояла теплая, солнце светило хоть и ярко, но в воздухе присутствовало нечто, что говорило: лета сейчас нет. Но то ли закончилось оно, то ли приближается с каждой минутой — понять было трудно. Ибо такой закон природы: зима может закончиться несколько дней назад, сгореть дотла в солнечном свете, быть отпетой птицами… Но с каждым часом, с каждым днем приближается зима новая, может еще более жестокая, холодная…

Вдоль стены цеха, на запасном пути стоял бронепоезд с двуглавым орлом на локомотиве. Он был уже оплачен монархистами.

Рядышком, в сборочном цеху последние доводки шли на другом бронепоезде, который заказали малороссийские бандюки.

Несмотря на смутное время, завод не оставался без работы.

Война Империй переросла в войну гражданскую. Нужда в бронепоездах не пропала. Даже напротив, нужда в бронепоездах росла.

Зато рекламаций приходило гораздо меньше. Фронты были нестабильны, бронепоезда то и дело переходили из рук в руки. Часто случалось, что прежние владельцы сами раздалбывали свое имущество: порой, чтоб не досталось врагу, порой уничтожали все же перешедший на сторону врага бронепоезд во встречном бою.

Через открытые ворота Ольга вошла в сборочный цех. Мимо бронепоезда прошла вглубь, почти в самый дальний от ворот угол цеха. Совсем недавно здесь все было завалено колесными парами, отложенными до выяснения — иными словами браком.

Теперь же на этом месте собирали по чертежам Ольги броневой трамвай полиции. Он был уже почти готов. На своем месте стоял газолиновый мотор мощностью в сто восемьдесят лошадиных сил. Он вращал генератор, который через электротрансмиссию питал ходовые электродвигатели. В случае наличия контактного провода поднимался пантограф и трамвай шел от сети.

Кроме места для водителя-командира, стрелков имелся отсек для десанта в десять полицейских при двух самокатах или одном мотоциклете.

В упомянутый день собирались ставить на трамвай вооружение. Пока Ольги не было на месте, успели поставить пулеметы — четыре системы Гочкиса.

Сейчас собрались ставить основное оружие — из ящиков лебедкой извлекли горную пушку Норфельда-Максима, новенькую, только что из арсенала, еще в заводской смазке.

Ольга была весела, как гимназистка, получившая именно то платье, о котором долго мечтала. Как-то сразу забылось глупейшее поведение слесарей в цехе механообработки… И эта поломка, в общем-то, пустяковая настолько, что больше времени терялось на то чтоб дойти отсюда до станка и обратно, чем собственно на ремонт.

Пока подогнали броневую маску по месту, укрепили тумбу — хоть и незаметно, но прошло времени достаточно, чтоб устать и проголодаться.

Наконец, один рабочий, молодой парень снял фуражку, отер с лица пот, сказал:

— Ольга Константиновна, сударыня вы наша! Нам бы на обед сходить… Покурить хотя бы?..

Из кармана комбинезона Ольга достала хронометр, открыла крышку. Кивнула: да, действительно: перерыв начался уже четверть часа назад.

— Да, господа… Прошу прощения. Спасибо за работу. Можете отдыхать.

На перерыв рабочие шли с приподнятым настроением, меж собой шушукаясь: дескать, слышали, господами нас называет!

Меж тем Ольга осталась у трамвая. Когда все ушли, поднялась на броню крыши, облокотившись на башню, присела, и что-то писала, рисовала в своем блокноте.

Из окон галерей лился свет, было тепло и уютно, настолько, насколько может быть уютно на дюймовом листе броневой стали.

Отчего-то во все времена после обеда в цехе становилось тише. Не то люди уходили на обед и не возвращались, не то работали спокойней, медленней. Ибо говориться же: вся жизнь борьба, до обеда с голодом, после обеда со сном…

В общем, ничего Ольге не мешало заниматься набросками.

Или почти ничего.

Возле бронетрамвая появился мальчишка, работающий на заводе посыльным. Он пробежал мимо, не заметив Ольгу, затем бегал по цеху, спрашивал что-то у рабочих. Те все больше отвечали на вопросы неопределенно, то есть попросту отмахивались. Иные все же указывали ему точное направление — к трамваю.

Он возвращался, обходил трамвай вокруг, снова пускался в расспросы отходил дальше.

И только с третьего раза обнаружил Ольгу.

— Эй, мадмуазель! Вас к себе управляющий требует!

— Так-таки и требуют? — спросила Ольга. — Может, просит?

— Не-ка! Требует!

— Хорошо… Я сейчас приду.

— Он требовал немедля!

— Если так немедля, мог бы и сам прийти — не велик начальник. — и, видя замешательство мальчишки, добавила. — Ну не могу же я оставить без надзора боевой трамвай. Тут оружия на многие тысячи…

…Посыльный ушел.

Дождавшись ушедших на обед, Ольга велела запирать трамвай и расходиться по домам — отдыхать. Все равно с такой беготней никакой работы сегодня не будет. Для порядка рабочие поворчали, дескать, откладывать негоже, работу все равно надо делать. Но все же были в душе довольны — осень на улице, и дома и во дворе работы невпроворот. А еще вздремнуть неплохо было бы…

— Меня к управляющему вызывают… — словно оправдывалась Ольга. — Неизвестно на сколько разговор тот затянется.

Рабочие сочувственно покачали головами. Управляющего они не любили. Считали его сидящим не на своем месте.

К примеру, случались такие диалоги:

— Отчего сидите, не работаете? — спрашивал управляющих у отдыхающих рабочих.

— Да вот, надо отверстия просверлить, резьбу нарезать. — объясняли рабочие. — Метчики есть, а за сверлами уже пошли…

— Ах вы, бездельники! Давайте пока нарезайте резьбу, отверстия потом просверлите!

Да и Ольге управляющий не нравился. Впрочем, складывалось мнение, что он нравится только себе. И то не всегда.

Как бы то ни было, через четверть часа Ольга по гулкой лесенке поднялась в кабинет управляющего. Постучалась. Ей разрешили войти.

Управляющий почувствовал, как в кабинете тут же запахло померанцем.

— Что вам угодно? — спросил управляющий с милой улыбкой.

Как подсказывал опыт, улыбка та не сулила ничего хорошего.

— Вы меня вызывали…

— Ах да, — управляющий сделал вид, что забыл. — Действительно вызывал.

Он улыбнулся еще шире, так, что казалось, будто его лицо вот-вот от улыбки лопнет.

Ольга почувствовала смутное желание врезать по этой морде, и даже нащупала лежащий в кармане гаечный ключ. Но в последний момент сдержалась.

— Дорогая Ольга Константиновна! Я должен признать, что ваш труд заслуживает наивысшей оценки. Благодаря вам, мы получили много призов, дипломов. В частности, я бы отдельно хотел отметить модель бронедрезины. Нам неимоверно тяжело будет без вас обходиться. И, тем не менее, со следующей недели мы постараемся с этим справиться…

Сначала Ольга даже не поняла, что ей сказали. Начали за здравие, а закончили за упокой. Она уволена…

За что? — подумала она.

— Ну понимаете… — начал управляющий и замолчал.

Нет, наверное, не подумала а сказала вслух… — спросила Ольга.

— Вас не устраивает мой круг познаний?

— О! Думаю, даже на тульских оружейных заводах не найти столь одаренного мастера.

— Вам не нравятся мои чертежи? Мои изобретения?

— Ну что вы!

— Так в чем же дело?

Приказчик потупил взгляд

— Вы смущаете мастеров.

Чем именно она их смущала было понятным. Пусть она ходила все больше в комбинезоне, прически носила короткие, да и те прятала под беретом. Но все же она была женщиной, девушкой, молодой, красивой. И вместе с тем она чужая здесь…

Нет, конечно, женщины на заводе имелись. Порой положение занимали особое, работали на станках уникальных. Но всегда оставались работницами, никогда не поднимались даже в самое незначительное начальство.

Лица здешних работниц отражали накопленную из поколения в поколения усталость.

Периодически им даже дарили цветы — как правило, пышные но дешевые хризантемы или одну изначально тощую гвоздичку. Цветы стояли в банках рядом со станками, рядом с припасенными резцами или заготовками.

На цветы садилась пыль, оседали пары масла. И через неделю-другую цветы не вяли, мумицифицировались, становились цвета бурого, словно изготовленные из проржавевшей стали.

— Я понимаю — каждый из них хуже вас. — успокаивал управляющий. — Да что там… Вероятно, все вместе они не сделают того, что можете вы. Но в то же время, много ли проку будет, если вы останетесь единственным механиком на заводе?

В кабинете их имелось два окна: одно выходило в цех, другое на улицу. Ольга посмотрела сначала в первое, но рассмотрела немного — в цехе было темнее, чем в кабинете.

А за другим окном бесновалась настоящая осень. Седели поля, ветер все чаще рвал лист с деревьев. На зиму глядя почернела вода в местной речушке.

По железной дороге все дальше от завода уходил бронепоезд. Тот самый, монархический.

И внезапно Ольга рассмеялась. Делала это громко, безудержно, что задрожали стекла в рамах.

Управляющий испуганно стал наливать воду, протянул ее девушке дрожащими руками, но та покачала головой и вытерла слезы с глаз.

— А какого черта?

Управляющий покосился на икону в углу кабинета?

— Какого черта, — переспросила Ольга. — какого черта я должна за эту работу цепляться?

Затем встала и вышла из комнаты.

Управляющий вздохнул не то чтоб с облегчением.

…По той же лесенке Ольга спустилась в цех, пошла через пролет.

Из своего окна управляющий смотрел ей в спину.

Ольга не оборачивалась.

Лишь остановилась возле механиков тех самых механиков, с которыми общалась утром. Сейчас они пытались вынуть вал из корпуса редуктора. Как бы они не вращали вал, получалось, что та или иная его часть не могла выйти, цеплялась за выступы, приливы, ребра жесткости.

Наконец, кто-то заметил Ольгу. Улыбнулся ей. Улыбка получилась такой же фальшивой как и управляющего. Ольга опять сжала ключ в кармане.

— Кстати, Ольга Константиновна, как же отсюда вынуть вал?

— Меня это уже совершенно не волнует. Я тут больше не работаю.

Кто-то чертыхнулся. Вал, конечно, можно было разрезать. Но как тогда его вставить назад? Разрезать коробку? Как ее собирать назад? Сварить? Так это же чугун…

— Ну хоть объясни мне, как этот вал попал внутрь корпуса? — не сдавался механик.

— Так же, как мухи попадают внутрь оконного переплета. — ответила Ольга и не прощаясь ушла.

Надо сказать, что редуктор этот хоть и никогда более не был больше собран, не работал, пережил всех упомянутых в этой истории. Сначала он просто валялся в цехе, старые механики к нему посылали молодых слесарей. Говорили им, дескать, разбери. Из-за колонн смотрели на мучения новичков, смеялись. Новички мучались: кто больше, кто меньше, но всегда сдавались.

Проходило время. Вчерашние механики-неофиты, набирались опыта, и уже сами отправляли к упомянутому редуктору новичков.

Однако, шутка выплеснулась за пределы завода и в местном ФЗУ этим редуктором пугали поступающих.

Поскольку шутка себя исчерпала, подумывали коробку вместе с валом сдать в переплавку. Но вывезли в соседний город, в машиностроительный институт. Там эту коробку хранили на кафедре инструментов и машин.

Начинающих изучать это предмет, подводили к агрегату и предлагали извлечь вал. Тем, кому это удастся, обещают зачет или экзамен на «отлично». Но оценка не была никем востребована.