Рим. Взгляд со стороны

Таина служения первенства

Основанием всякого первенства в Церкви является Сам Христос — Он один, распятый и воскресший, победивший смертию смерть. Христос есть единственный первосвященник Нового Завета, к Нему восходит любая власть на небе и на земле. Знаменательно, что в Священном Писании слово hiereus, в греческом переводе священник, используется лишь по отношению ко Христу и к народу Божию в целом.

Всякое первенство в искупленном человечестве, фундаментальное — епископа в местной церкви, но так же митрополита среди епископов области, патриарха — среди митрополитов, наконец, первого епископа, т. е. предстоятеля Римской церкви, в Пентархии во времена неразделенной Церкви, является лишь временным образом, всегда нуждающимся в совершенствовании, первенства Того, кого о. Лев (Жилле), «монах Восточной Церкви», называл «Господом Любви». Первенство в служении, вплоть до исповедничества и, если необходимо, мученичества и смерти.

Я не очень люблю базилику Святого Петра в Риме, ее колоссальный и пустой объем, ее гордыню, граничащую с наивностью. Напротив, ее крипта, восстановленная в ходе раскопок, исполнена смиренной значительности. Представьте себе одну из римских дорог, вдоль которой тянутся захоронения, т. к. мертвых в античности либо сжигали, либо хоронили в отдалении. Где здесь вполне мог быть погребен апостол Петр. Точно сказать невозможно, раскопки, которые предпринимались, привели к обрушению почвы. Однако, были обнаружены останки, обернутые материей цвета крови. Все православные представители, оказывающиеся в Риме, приходят помолиться перед этой могилой. Истинный Петр не может не быть сокрытым в крипте. Именно здесь становится очевидным, что христиане ранних веков почитали Римскую церковь, как церковь апостолов–мучеников Петра и Павла, а также мучеников, ее первых епископов. Ее истинное служение было, и это остается актуальным поныне, как утверждал Афинагор I, martyria, в двух значениях этого слова, т. е. мученичество и свидетельство.

Есть и другое основание первенства. Это учение Спасителя, которое содержится в Евангелии от Иоанна, о единстве учеников по образу Отца и Сына, т. е. по образцу троичной любви. В Боге принципом единства является Ипостась Отца. Это тайна жертвенного и освобождающего отцовства. «Неподвижное движение», как говорит Максим Исповедник, в котором Отец отдает Себя всего, создавая взаимообращение Жизни и Любви, распространяющееся на человечество. Отец не стоит над Сыном и Духом, но полагает Себя, полагая Их. Он делит с Ними Свою ответственность за общение, ответственность, которая лежит на Нем по преимуществу. В связи с этим вспоминается 34–й канон, называемый «апостольским»: «надлежит епископам знать первого из них и признавать его, как главу, и ничего, в том, что превышает границы их собственных церквей, не предпринимать, не посовещавшись в ним… но и первый, также, да не предпринимает ничего, не посовещавшись с остальными… Ибо так будет единомыслие и прославится Бог (Бог Отец) о Господе во Святом Духе…».

Стоит ли говорить, что первенство в таком понимании не предполагает всего того, что воспринимается, как прерогатива римского первосвященника: право назначать епископов по всему миру, восседать на престоле, находящемся на суверенной территории и быть главой государства, подобно прочим правителям, которые «благодетелями называются», иметь свои дипломатические представительства…[3]

Если исходить из критериев, заложенных в самой природе Церкви, она должна была бы состоять из крепких евхаристических общин, во главе которых стоит епископ. Эти общины могли бы группироваться вокруг центров общения и единства, как–то: митрополии, патриархаты (сообразно принципам национального и местного объединения, но также культурным и историческим традициям). Рим мог бы играть роль вселенского центра, воплощая «викариат» Петра, и, вместе с тем, харизматическое присутствие Павла.

Иоанн Павел II не раз, хотя и в частных беседах, говорил, что римское первенство могло бы осуществляться, так сказать, «в разных режимах». По отношению к Православию речь идет о полном сохранении внутренней свободы восточных церквей, как это и было в первом тысячелетии. Новые отношения предполагаются, конечно же, и с церквами, образованными в результате Реформации. Папа подчеркивает: «С православными я желаю общения, не юрисдикции (т. е. единства, а не организационного объединения)».

Стоит ли говорить, что непогрешимость или — что точнее, в области истин веры — безошибочность, может быть признана единственно за Святым Духом, который, как отмечалось выше, действует в Церкви «многообразно» и, значит, может проявляться в выступлениях ех cathedra римского епископа, в случаях, имеющих отношение к этой конкретной церкви. Впрочем, даже догмат I Ватиканског собора гласит, что непогрешимым является не сам папа, но его определения, и именно в силу особого действия Святого Духа. Как таковые, эти определения не нуждаются в одобрении Церкви, так сказать, демократическим путем. В то же время, стоит признать, что выражение поп ex consensu ecclesiae (без согласия Церкви) является крайне неудачным и нуждается в общецерковном обсуждении и исправлении. Это означает, что нужна согласованность трех форм Петрова преемства, т. е. трех инстанций соответствия Истине, которые, как мы знаем из предыдущего изложения (см. 7 гл.), изначально существовали в Церкви. Упомянутые инстанции суть: вера народа Божия, которую может выражать в некоторых случаях один–единственный пророк; епископат, объединенный на соборе, in solidum, как говорил св. Киприан Карфагенский; и, наконец, епископ церкви, «основанной и установленной» апостолами Петром и Павлом. Речь не идет о том, чтобы папа был лишь неким представителем, подобно суверенам конституционных монархий, которые «царствуют, но не правят». Он должен иметь право в определенных случаях рассматривать апелляции (как это было определено канонами Сардийского собора), произносить определения, не окончательные, но имеющие большой вес, как то было в случае со знаменитыми «томосами», которые папы посылали на Вселенские соборы в течение первого тысячелетия. Нынешние соборы он должен созывать, председательствовать на них и их ратифицировать, но, вместе с тем, сообразовываться с различными суждениями, сомнениями или несогласием епископата. Главное, должен произойти переход от логики «закрытости», обеспеченной юридически, к логике «диалогичной», не предполагающей готовых юридически предопределенных решений. С точки зрения логики «закрытости», мнение народа Божия поглощается добровольно или по принуждению мнением епископов, которые в свою очередь склоняются перед волей и решениями папы. При соблюдении всех notae praeviae, необходимых для разрешения «вопросов». С точки зрения логики «диалогической», неизбежным становится подчас жесткое противостояние, как то было с Петром и Павлом в Антиохии; последнее слово не принадлежит никому, кроме Святого Духа, который не может не водворить согласие, что совершенно очевидно для тех, кто верит слову Спасителя. В отличие от политических конституционных систем (даже таких, когда власть признается неизбежным злом и умножается количество «cheks and balances»), в Церкви не должно иметься готовых рецептов истины. Только молитва и стремление пребывать в общении святых, а также аскеза сознания, чтобы быть открытым к веяниям Духа. Можно сказать с определенной долей не очень веселого юмора, что между халкидонитами и нехалкидонитами потребовалось четырнадцать веков, чтобы забрезжило осознание возможности воссоединения.

Уже шла речь о том, что Павел VI в послании 1974 г. различает настоящие Вселенские соборы, на которых Восток принимал участие вместе с Западом в первом тысячелетии, и всеобщие западные соборы, созывавшиеся после разделения церквей и не имеющие силы для Православия. Таким образом, двигаясь в этом направлении, как это предложил Иоанн Павел II в конце энциклики Ut unum sint, можно было бы пересмотреть (быть может, на истинном объединительном соборе) решения, принятые за века разделения, в частности пересмотреть догмат 1870 г., уже отчасти скорректированный II Ватиканским собором.

Когда папа рухнул окровавленный в Бернине среди помпезных и смехотворных декораций, воскрес Святой Петр из крипты римского собора, ожила традиция апостолов и епископов мучеников. Совершая по собственной инициативе визит к Константинопольскому патриарху, папа знал, чем он рисковал: конкретные угрозы в его адрес звучали из экстремистских националистических и исламистских кругов, в которых уже утверждался в своей решимости тот, кто совершит покушение на папу, и кого с легкостью используют тогдашние руководители коммунистического мира. В тот раз покушение было лишь отсрочено. Оно оказалось ценой визита в Константинополь, жертвой, придавшей этому событию мистическое измерение, значение которого будет раскрываться лишь постепенно. Кровь засвидетельствовала то, что Pontifex maximus по истине стал Servus servorum Dei.