Рим. Взгляд со стороны

Творческое напряжение

С IV по IX вв. папы и соборы утверждали свой авторитет, каждый со своей стороны и одновременно, взаимодействуя или вступая в спор, но всегда, возвышаясь над противоречиями, заканчивали сотрудничеством. Как замечает отец Ив Конгар в своем предисловии к книге Вильгельма де Фриса «Восток и Запад: церковные структуры в эпоху семи первых Вселенских соборов», император обладал правом созвать собор, а также придать его постановлениям силу государственного закона, однако в целом, исключая период иконоборчества, император не претендовал на полномочия в области вероучения. Поражение иконоборчества стало и поражением подобного рода искушений цезарепапизма. Папа мог рассмотреть апелляцию, играть роль кассационной инстанции, но каноны защищали автономию местных церквей. Соборы практически всегда в согласии с папами выносили вероучительные определения и формулировали принципы церковной дисциплины. Что же касается Истины как таковой, то она сама выявлялась, превосходя церковные противоречия, как вера апостольская, вера Петра.

В целом, можно утверждать, что Церковь располагала несколькими «антеннами», для того чтобы улавливать то, что хотел ей сообщить Святой Дух:

- собор как выражение кафолического единства;

- папа как тот, кто имеет попечение об этом единстве, а также о том, чтобы вера Петра и Павла содержалась без искажений;

- рецепция всего происходящего в Церкви народом Божьим, которая в моменты серьезных кризисов могла выражаться в свидетельстве и мученичестве подчас одного единственного исповедника. «Кто не со мною, тот вне Истины», — восклицал Максим Исповедник, когда почти все хранили молчание или пошли на компромисс; святой Феодор Студит, защитник православия во время второго иконоборческого кризиса, преследуемый большинством епископов и патриархом, утверждал вполне в евангельском духе: «трое верных, объединенных православной верой, образуют Церковь».

Востоку была чужда идея первенства в той форме, в которой она сложилась на Западе после григорианской реформы и Тридентского собора. Он не принимал самих посылок подобного устройства Церкви. Однако в эпоху Вселенских соборов Восток признавал реальное первенство Рима и вытекавшее из этого Петрово преемство. Речь шла о большем, чем просто «первенство чести», чем признание римского епископа первым среди равных.

В чем же заключалось признание римского первенства в ту эпоху? Точный ответ в категориях современного восприятия дать на этот вопрос не просто. Теоретические посылки, как кажется, входят друг с другом в противоречие. Praxis, т. е. церковная практика того времени, эти противоречия преодолевала. Послание папы собору, претендовавшее на единоличное разрешение проблемы, принималось и выслушивалось с величайшим почтением, но свободно и в рамках свободного рассуждения. Вера Петра была для всех незыблемым камнем, но была ли она связана с викариатством Петра, было ли на то Божье соизволение и соответствующий благодатный дар? Было ли? На Востоке в эпоху Вселенских соборов на этот вопрос отвечали положительно, хотя и иначе, чем католические богословы последующих времен, ужесточавших в авторитарном смысле тексты Льва Великого. Конечно, в раннем римском самосознании первенства заключалась опасность его дальнейшей эволюции. Святой Лев, однако, не уставал утверждать, что целью римского первенства является служение церковному общению, fidelium universitas, и что само оно основано на «единстве кафолической / католической веры». И он повторяет, что может осуществлять это служение не иначе, как в общении со своими «братьями со–епископами», права которых он уважает и защищает.

В результате мы видим прекрасный образец взаимодополнения. Папы и соборы пребывали в провиденциальном соработничестве. Соборы осуществляли свою вселенскость благодаря римским «томосам», конечно же, свободно обсуждавшимся и дополнявшимся, и выражавшими западное предание, восходящее к апостолу Петру. Без соборов, таким образом осуществлявших свою деятельность, мы бы не знали того правила веры, в соответствии с которым живем по сей день. Без пап, находившихся в отдалении от политического центра Империи и, следовательно, более независимых, как мы знаем, не могла бы осуществляться высшая трансцендентность Церкви, проявлявшаяся, в частности, в свидетельстве монахов.

По отдельности эти две инстанции оказывались подчас не столь эффективны. Папская власть, проявлявшая уклончивость в эпоху Целестина, стала ослабевать при Гонории и Виталиане. Начиная с VIII в., лишенная военной поддержки Византии, она была спасена от ломбардцев Каролингами и постепенно замкнулась на географическом пространстве Западной Европы. Процесс этот привел к появлению там своего собственного императора. При этом византийский идеал «симфонии» оказался пересмотрен. На смену ему появилось представление о том, что духовная власть должна быть всеохватна и должна контролировать светскую. Так оказалась подготовлена схизма между Востоком и Западом.

Со своей стороны, Вселенские соборы не смогли предотвратить церковный раскол, охвативший в V—VI вв. издревле христианские земли Египта и Сирии. Конечно, халкидонский догмат грандиозен, до сих пор он продолжает открывать новые горизонты для христианской мысли. Но нельзя забывать о тех епископах Востока, которые утверждали, что новая формулировка идет вразрез с Преданием. Например, Филоксен Маббугский, который отнюдь не был слабым богословом невысокого полета, оспаривал, что собор был принят полнотой Церкви, т. е. не получил рецепцию, без которой он не мог считать решения собора общеобязательными.

Можно наивно спрашивать, кто же прав? Часто указывают на то, что большую роль в те времена играла географическая, социальная и культурная принадлежность. Но восточные епископы делали выбор, который в конечном итоге подсказывала им их совесть, подобно тому, как делали свой выбор на Западе в эпоху Реформации. Как делал его в решающий момент Максим Исповедник. Совесть испытывает и выверяет себя на первом этапе в полемике. Постепенно, по мере углубления в суть вещей, возникают условия для диалога. Именно сегодня рецепция Халкидонского (и Эфесского) собора может стать вселенской. Именно сегодня могут быть найдены пути преодоления схизмы между православным Востоком и католическим Западом, как и разделение, вызванное Реформацией. Речь, естественно, идет не о компромиссах, но о более глубоком проникновении при помощи Святого Духа в изначальное ядро евангельского послания.

Истинное величие эпохи Вселенских соборов, не считая указанных схизм, состоит в том, что никто не мог считать себя конечной инстанцией: ни папы, ни соборы, ни император, ни народ, с его правом рецепции. Все претендовали на последнее слово, и, как следствие, оно оставалось за Святым Духом.

Так было в жизни, в богословской теории это положение вещей отражения не получило. На Западе все дальше шел процесс объективации римского первенства в соответствии с логикой юридизма. Творческое напряжение между разными центрами церковного единства исчезало по мере усиления тенденций, имевших совсем иную природу: всецелого подчинения верных епископской власти, подчинения самих епископов plenitude potestatis папы, пророческого служения священническому, святого Павла святому Петру, Святого Духа Христу, как в средневековом «филиоквизме». Восточные схизмы так и не поддались уврачеванию, по причинам как внешнего характера — исламское завоевание, так и внутреннего — постепенная кристаллизация сознания, свойственного закрытым сообществам, предающего деталям почти что магическое значение.

Наша задача сегодня? Пытаться приблизить, несмотря на «слова», которые, по выражению А. де Сент–Экзюпери «показывают друг другу язык», такую эпоху церковного существования, когда в результате компромисса и чуда в большей части христианского мира проблемы и напряжения будут разрешаться не путем подавления или разрыва, но иначе: в свободном общении личностей, пребывающих в Святом Духе.