Родиться среди мёртвых. Русский роман с английского

Глава одиннадцатая

Когда я вернулся в тот вечер, генерал сидел один за столом и читал газету. Я извинился и поднялся в мою комнату. С облегчением я увидел, что Петрова не было. Он часто оставался ночевать у друзей, и, как школьнику, ему это очень нравилось. Я знал, что у него в комоде была полупустая бутылка коньяка. Он всегда говорил, что это на особый случай. После нескольких минут размышлений я заглянул в ящик, нашел бутылку и выпил большими глотками довольно много. По дороге в ванную я прошел мимо Тамариной комнаты. Дверь была закрыта, наверное заперта. Я постоял, послушал, в комнате было тихо. Лежа в постели в темноте, я старался представить себе ее лицо, полное страсти, которое осветил на мгновение желтый свет. Но это мне не удавалось, хотя память о ее тонких пальцах вокруг моего затылка оставалась со мной в течение всей беспокойной ночи.

Утром я опять старался услышать движение в ее комнате и как только услышал ее шаги, начал одеваться. Когда я спустился вниз, она стояла у окна и смотрела в него, вертя коробку спичек в руках. Ее волосы, заплетенные в длинную косу, спускались по спине. Я произнес ее имя шепотом; она резко повернулась и неловким движением руки провела по волосам. На ее бледном лице не было ни следа страсти; ее глаза, темные и блестящие, смотрели на меня с открытой неприязнью.

Я молчал. Я ожидал начало этого дня с такой радостью! Радостью, которой я не чувствовал уже много лет. Тупая боль неудовлетворенности больше не мучила меня; ее сменила радость ожидания увидеть Тамару и возможности узнать ее лучше. Сам тот факт, что я так хотел узнать ее, был для меня откровением, и я принял его с восторгом. Один ее враждебный взгляд уничтожил эту радость.

Александр сбежал по лестнице: он был взволнован. Он поцеловал мать в щеку и сказал:

— Можно мне позавтракать сейчас, пожалуйста. Я очень тороплюсь.

Она кивнула головой и повернулась к печке. Стоя у печи, с большим побитым со всех сторон чайником в руках, она выглядела, как всякая женщина, занятая хозяйством. Я старался найти что-нибудь отталкивающее в ее неловких движениях, я хотел ухмыльнуться, когда она обожгла руку, разжигая печь, но все, что я мог почувствовать в этот момент, было всеохватывающее желание уберечь, защитить ее. Александр включил радио.

— Говорит «Голос Родины», — объявили по-русски, — после этой песни мы будем передавать последние новости.

Звуки военного марша заполнили комнату.

— Александр, — сказала Тамара. — Выключи.

«Голос Родины» была советская радиостанция, и генерал запретил включать ее в его присутствии. Я знал, что иногда Петров слушал ее, а Александр включал ее, только когда генерала не было дома.

— Это же только новости, — сказал Александр, но послушался и выключил передачу.

Генерал, одетый в синюю форму сторожа, и Петров спустились вместе. Они продолжали разговор, начатый, очевидно, еще наверху.

— Что японцы должны сделать, так это разрешить нам выбрать своего председателя, знаете, голосовать, как в Америке, — говорил Петров.

— Конечно, ведь, в конце концов, нас тридцать пять тысяч.

— Тридцать пять тысяч — это ничто, — сказал Александр. Оба повернулись к нему с неодобрительным выражением на лицах. — Конечно, — продолжал он, — но когда тридцать пять тысяч людей могли иметь какое-то значение?

— В истории бывало, что один единственный человек менял течение событий, — сказал генерал, — как твой Петр Великий.

— У Петра Великого была власть и страна. У вас же нет ни того, ни другого.

— Кто это «вы»? — закричал генерал. — Разве ты не один из нас?

Александр был подчеркнуто спокоен, только движение его губ, когда он говорил, было ненатурально напряженным.

— Все вы, кто живет в прошлом.

— Александр, дорогой мой, — сказал Петров, — мы говорили о японцах и нашем…

— Это совершенно не важно, о чем вы говорили.

— Ну, так объясни яснее, что ты имеешь в виду. — Гене-рал нахмурился.

— Да, вы говорите о Китае, но так, будто Россия, могучая и победоносная, находится позади вас. За вами нет ничего, ничего, кроме воспоминаний.

— Почему же ты исключаешь себя, Александр? Ты разве не то же, что мы?

— Я сказал, что я тоже ничто, я это сказал. — Александр в этот момент начал кричать. — Но я-то это знаю. Я знаю это.

Кулак генерала с треском ударил по столу.

— Перестань, сию же минуту остановись.

Тамара подбежала к отцу и взяла его под руку.

— Папа, папа, он не знает, что он говорит.

— Да, я знаю. Я говорю правду, Вы просто не хотите принять ее.

— Это неправда. Это просто невежество. Чему они вас там в школе учат?

— О, не волнуйся. Они нас учат там тому же, чему ты меня всегда учил. Что Россия была великой страной с древних времен. Что она всегда защищала маленькие страны, такие, как Польша и Венгрия. Что все цари всегда были щедрые и мудрые. И они всегда делают все, чтобы отбить у нас охоту задавать неподобающие вопросы.

— Какое ты имеешь право задавать их?

— Разве это не исторический факт, что когда Венгрия восстала против тирании восемьдесят пять лет тому назад, ваш царь Николай I послал свою армию подавить восстание?

— Это было необходимо.

— А все ваши остальные драгоценные цари?

— Что насчет царей, Александр?

Голос генерала внезапно стал совершенно спокойным. Александр дрожал, и его бледное, исхудалое лицо вдруг стало детским.

— Они не были великодушными, добрыми и мудрыми. Они были жестокие, мелкие и развращенные люди. Николай I, его звали «жандармом Европы». А Александр — соучастник в убийстве отца, который дал всю власть палачу Аракчееву, и даже другой Александр, которого вы называете Освободителем, он…

Генерал был на ногах, его лицо исказилось бешенством. Он дважды ударил Александра по щеке, и тот упал на пол. Тамара вскрикнула. Я подбежал к ней и обнял, она оттолкнула меня и опустилась на колени перед сыном. Александр тряхнул головой, медленно поднялся и вышел из дома.

— Ваше превосходительство, — умолял Петров, — ваше превосходительство, пожалуйста…

— Они его заполучили, — голос генерала прозвучал слабо.

— Папа, это все идет от Евгения. Слушай, папа, я запрещу Александру видеться с ним.

— Может быть, это наша вина, — сказал Петров. — Мы были так заняты своим…. и не смотрели за молодежью.

Генерал вышел из дома, хлопнув дверью.

— Простите меня… — Петров сделал жест рукой. — Я опаздываю на работу.

Когда мы остались одни, я подошел к Тамаре. Я не дотронулся до нее, но всю теплоту чувства, которое я испытывал к ней, вобрал мой голос.

— Я знаю, как трудно приходится мальчику в этом возрасте. У него есть свои идеи о том, каким мир должен быть, а этот мир совсем другой.

Я не осуждал поведение Александра; я просто чувствовал в этот момент необходимость что-нибудь сказать.

— Я совершенно не понимаю. Он же любил все о России. Он понимал. Он мог петь наш национальный гимн, когда ему было пять лет. Мы были так им горды, когда он пошел в школу; он знал нашу историю так хорошо.

Я сказал:

— Вы знаете, я иногда жалею, что я не бунтовал, когда я был в его возрасте. Как… как Базаров.

Тамара улыбнулась:

— Вы знаете Тургенева?

Я сказал ей, что я читал роман «Отцы и дети» в семнадцать лет. И чуть не начал рассказывать ей о нашей русской прислуге.

Но ее улыбка, которая устанавливала связь между нами, исчезла; она сдвинула брови и сказала:

— Я должна пойти и посмотреть… — и не закончила фразы.

Я опять начал говорить, хватаясь за слова, как за струны; но она была уже на дворе и шла быстро по аллее, тенистой от плакучих ив. Я стоял в дверях. На ка-кой-то момент она остановилась и посмотрела вокруг; увидев отца, она пошла к нему. Когда я позже подошел к ним, они не разговаривали. Генерал чинил поломанный крест; Тамара полола траву у могилы рядом. Их общее молчание дало мне почувствовать, что я лишний. Я спросил генерала:

— Не могу ли я вам чем-нибудь помочь?

Он сказал:

— Вы можете покрасить вон те кресты в детской секции. Я держу кисти и краску в подвале. Было бы хорошо, если бы мы смогли покрасить все кресты к Рождеству.

В тот вечер Александр не пришел домой. Если не считать редких замечаний Петрова, мы ужинали молча. Тамара не спускала глаз с входной двери, и когда Петров задал ей прямой вопрос, она вздрогнула. Генерал сказал: «Сегодня четверг», — что значило, что он будет играть в бридж с адмиралом Суриным и вернется домой поздно. Как только он ушел, Тамара поднялась в свою комнату.

Петров шепнул мне:

— Я думаю, мне нужно пойти к Евгению и поговорить с Александром. Нет, нет, не ругать его, а просто сказать, что ему нужно пойти домой, потому что мама очень волнуется.

— Где он живет?

— Ha Route Remi, рядом с французской школой[36]. Его отец там учитель.

— Я сам бы хотел пойти погулять.

— Прекрасная идея. Плохо сидеть все время дома.

Он пошел наверх взять пальто.

— Только, пожалуйста, говорите по-русски, мистер Сондерс. Никогда не знаешь, кто идет сзади в темноте. Хотя для меня хорошая практика говорить с вами по-английски.

Петров начал рассказывать мне о своем сыне, Николае, и еще не кончил, когда мы пришли на Route Remi. В узком переулке Петров останавливался у каждой двери.

— Здесь, — прошептал он наконец и постучал.

Я ожидал, что Евгений окажется меланхоличным юношей с впалыми щеками, но молодой человек, который открыл нам дверь, выглядел очень здоровым и жизнерадостным. Он не проявил никакого восторга, увидев нас, но и не выказал особого раздражения. Просто сказал:

— Хотите войти?

Мы прошли за ним через темную переднюю в его маленькую комнату. Александр не высказал удивления, когда мы вошли. Он сказал: «Хелло, мистер Сондерс», — игнорируя Петрова. Он сидел у стола, покрытого книгами. Пустые стаканы стояли вокруг, как молчаливые свидетели длинных дискуссий.

— Меня никто не посылал, — начал Петров, — а господин Сердцев хотел пройтись…

— И вы случайно оказались здесь, — перебил его Александр.

— Не случайно, а просто пришли сказать тебе, что даже если ты сердит на дедушку… мама это другое дело…

— Пожалуйста, садитесь, — сказал Евгений, снимая книги с кровати.

Его лицо было того бронзового цвета, который похож на загар даже зимой, его глаза, светло-серые и любопытные, казалось, постоянно изучали все, что происходило вокруг.

— Скажите его матери, что Александр будет ночевать у меня. Она не должна беспокоиться.

— Ничего, — сказал Александр, — они должны принять меня таким, какой я есть.

— Все это не так уж драматично, — вставил я.

— Откуда вам знать? Вы что, американец в пятом поколении?

— Я не вижу связи.

— Конечно, нет.

При слове «американец» Петров начал делать Александру знаки.

— Не волнуйтесь, — сказал он. — Евгений все знает о мистере Сондерсе, и это значит, что никто больше не будет знать.

— А, Ленин! — воскликнул Петров, поднимая одну из книг со стола.

— Между прочим, — сказал Александр, — Ленин умер не от сифилиса, как вы всегда говорили.

— Я никогда не говорил о сифилисе.

— Ну, это общее мнение среди вас.

— Какая разница, отчего он умер.

— Важно, что он умер?

— Сначала Ленин, потом Сталин, завтра кто-нибудь другой, — Петров повернулся к Евгению. — А тебе нравится, что Ленин пишет?

— Я его изучаю, — сказал Евгений.

— Изучать можно, но только, если люди об этом узнают, будут неприятности и для тебя, и для твоего отца.

— Вы подразумеваете тех русских, японских стукачей? — спросил Александр.

— У нас своя дорога, господин Петров, — Евгений сказал это спокойным тоном, но с убеждением человека, который пришел к такому заключению после долгих размышлений.

— И эта дорога ведет к… Ленину?

— Этого мы еще не знаем.

— Во всяком случае, не к Русскому Эмигрантскому комитету.

Александр вскочил из-за стола.

— Вы всегда нам говорили, что народ в России ждет случая восстать, что это случится, как только наступит война. Где же это восстание? Все воюют храбро, героически…

— Это не во имя коммунизма.

— Не в этом дело. Все эти годы…

— Александр, ты делаешь большую ошибку… Мы…

— Господин Петров, дайте тогда нам сделать свои собственные ошибки, — Евгений встал.

— Скажите маме, что я скоро буду дома, — сказал Александр.

— В таком случае, я не буду говорить, что мы были здесь. Просто приходи домой.

Всю дорогу до кладбища Петров молчал.