Рокоссовский. Клинок и жезл

Глава тринадцатая ЯРЦЕВСКИЕ ВЫСОТЫ КОМАНДАРМА-16

Судьба уносила его под Смоленск.

В дороге беспокоили мысли, которые уже сотни раз были думаны-передуманы: неудачный контрудар мехкорпусов… паника среди солдат и офицеров… глубокие прорывы немецких танковых колонн на узких участках… безнаказанность немецкой авиации в воздухе… растерянность штабов… невозможность противостоять противнику в масштабах фронта и даже отдельной армии… Почему?! Так ли уж сокрушительно силён противник? Да, силён. Но стоит только выставить против него хорошо организованную оборону и так же организованно контратаковать свежими силами, он ретируется, бросает на поле боя материальную часть и отводит войска.

Вспомнился капитан из 20-й танковой дивизии. Он лежал на обочине дороги, запруженной танками, которым через полчаса приказано было атаковать противника на переправе через небольшую речушку. Затылок его был снесён выстрелом в рот. Пистолет, забрызганный кровью, лежал рядом. По телу ползали мухи. Никто его не поднимал. Видимо, из чувства брезгливости. Или страха. Подняли какую-то бумажку, зажатую в руке мертвеца. Передали ему, командиру корпуса. Развернул и сразу всё понял: «Преследующее меня чувство страха, что могу не устоять в бою, вынудило меня к самоубийству…»

Это после той записки он выхватывал пистолет в лесу, когда его охрана прихватила на полянке группу окруженцев с полковником, переодетым в вышиванку и рваные холщовые порты. Что его тогда удержало от желания спустить курок?

Он прикрывал усталые веки, пытаясь задремать и не думать ни о том капитане на пыльной обочине дороги, ни об ухмылке полковника, в глазах которого в тот миг разглядел не только ужас и злобу, но и какую-то правду. И она, та сверкнувшая, как ночной трассер, правда, показалась ему сильнее собственной уверенности и собственной правды, которой жил он и которой принуждал жить весь корпус. Потому что корпусу нужно было выстоять, сохранить свои порядки, не рассыпаться по лесам и хуторам в поисках крестьянских вышиванок.

В эти дни и ночи он успокаивал себя только тем, что мысленно писал очередное письмо самым близким и родным его сердцу людям: «Дорогая Lulu и милая Адуся! Успокаиваю себя мыслью о том, что вы уже благополучно добрались до какого-нибудь тихого городка и устроились там…»

Москва, так же как и Киев, выглядела иной. Исчезла её летняя праздничная лёгкость, когда-то звеневшая радостными голосами, улицы словно расширились, их наполнила тревожная тишина, которую ему, прибывшему сюда с фронта, понять было трудно.

В Ставке ему предложили стакан горячего крепкого чая, а затем он тут же, без предисловий, получил назначение: на смоленском направлении «образовалась пустота в результате высадки противником крупного воздушного десанта под Ярцево»; задача вверенной ему подвижной группы — «прикрыть это направление и не допустить продвижения немцев в сторону Вязьмы».

Вязьма, Вязьма… Этот русский город на пути от Смоленска к Москве связал, стянул в 41-м многие узлы, да так туго, что развязать их не удалось ни в 42-м, ни позже.

Маршал Г. К. Жуков в своих мемуарах обстановку тех дней на центральном направлении характеризовал следующим образом: «И. В. Сталин не разрешил Совинформбюро до особого его распоряжения оповестить страну о сдаче Смоленска и потребовал вернуть город любой ценой. Это требование Верховного в сложившейся обстановке не могло быть выполнено, так как войска, дравшиеся под Смоленском, были окружены и вели бои в неравных условиях.

Вернуть Смоленск нам так и не удалось. О сдаче города было объявлено только тогда, когда нашим войскам удалось выйти из окружения и соединиться с главными силами фронта. Это было, если мне не изменяет память, в первой половине августа 1941 года.

Однако бои в районе Смоленска не только не затихли, наоборот — они разгорелись с новой силой. Ставка срочно создала новый фронт обороны, развернув его в тылу Западного фронта.

Еще в период боёв на подступах к Смоленску 14 июля был развёрнут новый Резервный фронт в составе 29, 30, 24, 28-й и 31-й армий под командованием генерал-лейтенанта И. А. Богданова; большинство этих войск было передано потом в состав Западного фронта.

Армии нового фронта развёртывались на рубеже Старая Русса — Осташков — Белый — Ельня — Брянск. С целью прикрытия Москвы на дальних подступах к ней 18 июля было принято новое решение — развернуть новый фронт на можайской линии обороны, куда предполагалось включить формируемые 32, 33-ю и 34-ю армии.

В ходе битвы за Смоленск для ликвидации создавшегося опасного положения Ставка решила передать командующему Западным фронтом маршалу С. К. Тимошенко 20 стрелковых дивизий из армий Резервного фронта. Эти дивизии вошли в состав пяти армейских групп, которыми командовали генерал-майор К. К. Рокоссовский, генерал-майор В. А. Хоменко, генерал-лейтенант С. А. Калинин, генерал-лейтенант В. Я. Качалов, генерал-лейтенант И. И. Масленников.

Маршал С. К. Тимошенко по указанию Ставки поставил этим группам задачу — нанести контрудары из районов Белый — Ярцево — Рославль в общем направлении на Смоленск, ликвидировать прорвавшиеся войска противника и соединиться с основными силами войск фронта, упорно дравшимися в окружении в районе Смоленска.

Во второй половине июля бои в районе Смоленска и восточнее его приобрели крайне ожесточённый характер. На всём фронте враг наталкивался на активное противодействие частей Красной Армии.

23 июля начали наступление войска 28-й армейской группы из района Рославля, а 24 и 25 июля — из района Белый — Ярцево, обходя Смоленск с севера и юга, начали наступление войска 16-й и 20-й армий. Противник сразу же подтянул в район Смоленска дополнительные силы и пытался здесь разгромить окружённые войска 16-й и 20-й армий Западного фронта. Сражение носило крайне ожесточённый характер. При помощи войск группы К. К. Рокоссовского, в составе которой были и танковые части, большинству частей 16-й и 20-й армий удалось с боями вырваться из окружения южнее Ярцева и выйти на восточный берег Днепра, где они соединились с главными силами фронта и перешли к обороне».

В Москве из резерва Генштаба Рокоссовскому выделили «две автомашины со счетверёнными зенитными пулемётными установками и расчётами при них, радиостанцию и небольшую группу командиров». С этим грозным «соединением», как иронично называл маршал свою полу-штабную группу, в тот же день он прибыл в район Касни[22] и, отыскав штаб Западного фронта, представился комфронта маршалу С. К. Тимошенко[23].

Штаб свой маршал Тимошенко разместил с удобствами — в бывшем главном доме усадьбы князей Волконских. Но опасно — дом приметный. К тому же квартирьеры не позаботились об элементарной маскировке. Возле дома постоянно туча штабных и прочих машин. Все дороги протоптаны сюда. Даже тропинки вокруг главного дома, словно специально для того, чтобы лучше было видно сверху, были заботливо отсыпаны ярким речным песком с галькой… В начале октября немецкие бомбардировщики произведут массированный налёт и так раскатают усадьбу, что от построек останутся одни руины. Погибнут и будут ранены многие офицеры и штабные работники. Осколком авиабомбы будет убит заместитель командующего по укрепрайонам генерал-майор И. П. Михайлин.

Маршал Тимошенко встретил своего невольного крестника очень тепло. Представил членам Военного совета фронта Н. А. Булганину[24] и начальнику политуправления Д. А. Лестеву[25]. Тут же ввёл в курс последних событий, которые оказались более сложными, чем передавала московская сводка: 2-я и 3-я танковые группы противника, не дожидаясь отстающих основных сил 9-й и 2-й полевых армий, на некоторых участках прорвали нашу оборону; со всей очевидностью вырисовывалось стремление группы армий «Центр» рассечь в нескольких направлениях боевые порядки Западного фронта с последующим окружением и уничтожением главных сил именно здесь, в районе Смоленска, чтобы дальше, до Москвы, идти уже маршем, не встречая сколько-нибудь значительного сопротивления.

— В первом эшелоне дерутся две наши армии, — пояснил Тимошенко. — Двадцатая Курочкина и Девятнадцатая Конева. Особенно тяжело Курочкину. Его дивизии давно в боях, сильно потрёпаны. Резервов нет. Отдал ему Пятый мехкорпус Алексеенко. Вот ты, Константин Константинович, сокрушаешься, что мехкорпуса пошли в бой разрозненно и по частям. А ведь и Пятый тут так же вводился. Передали его Курочкину из Шестнадцатой армии. Бросали в бой то дивизией, то полком, а то и батальоном. Что поделаешь, других резервов нет. Эшелон разгрузится и — в бой. Другой подойдёт и — в бой.

Генерал Конев[26], как узнал из донесений в штаб фронта Рокоссовский, «со своими соединениями по мере их выгрузки пытался овладеть Витебском, куда уже ворвался враг, но безуспешно». Сосредоточенного удара тоже не получалось. Некоторые эшелоны с его дивизиями железнодорожники и вовсе загнали на Валдай. Дошло до Верховного, тот устроил крупную разборку. Но время уже ушло.

Генерал Лукин со своей 16-й армией всё ещё держался в Смоленске. Тимошенко говорил о нём с уверенностью: мол, две дивизии 16-й, оставшейся без поддержки 5-го механизированного корпуса генерала И. П. Алексеенко[27], прочно удерживают город.

— Лукин сидит в мешке и уходить из него не собирается. Горловину мешка контролирует отряд полковника Лизюкова. Он закрепился на Ратчино-Соловьёвской переправе и не даёт немцам отрезать Лукина. Через переправы идёт подвоз. Лизюков — надёжный командир, — сказал Тимошенко и посмотрел на Рокоссовского.

В этом взгляде маршала было многое. С полковником Лизюковым[28] Рокоссовский сидел в «Крестах» в одно время и по одному делу. Их, «шпионов» и «фашистов», допрашивали одни и те же следователи, в том числе и мрачный «маэстро» «Крестов» и НКВД всей Ленинградской области комиссар госбезопасности 1-го ранга Заковский. В «Крестах» полковника Лизюкова продержали двадцать два месяца, из них — семнадцать в одиночной камере. И Лизюкова, и Рокоссовского на допросах назвал командарм 2-го ранга И. А. Халепский. Лизюков пыток не выдержал, начал давать «показания». Но мужества ему всё же хватило: никого не оговорил, а свою «вину» признал полностью. Чтобы прекратить издевательства следователей, подписал «добровольные признания»: «Собирался совершить террористический акт в отношении наркома Ворошилова и других руководителей ВКП(б) и советского правительства путём наезда танка на Мавзолей во время одного из парадов…» Его расчёт — наговорить на себя самую абсурдную нелепость — оправдался в буквальном смысле. 3 декабря 1939 года состоялось судебное заседание Военного трибунала Ленинградского военного округа — полковник Лизюков был оправдан. Его восстановили в прежнем звании и назначили преподавателем в Военную академию механизации и моторизации РККА им. И. В. Сталина.

Были ли знакомы они до ареста, неизвестно. Но то, что с момента встречи на Днепре летом 1941 года их взаимоотношения были хорошими, свидетельствуют положительные, а порой почти восторженные оценки и высказывания маршала о своём бывшем подчинённом.

Лизюкова оправдали в декабре 1939 года.

Первый суд над Рокоссовским состоялся в начале 1939-го. Второй — осенью того же года. Почти год прошёл между первым и вторым судами. Второе заседание снова не признало за ним вины. Так почему бы сразу не отпустить? Как Лизюкова. Нет, он сидит в «Крестах» ещё полгода. Весной без всякого судебного заседания дело вдруг прекратили.

Где же на самом деле был он в это время? В тюрьме? В лагерях? Или, как утверждают некоторые биографы, его гоняли по этапам, чтобы измотать, сделать послушным, сломать? Такими вопросами задаются многие исследователи. И действительно, разгадки этой тайны пока нет. Архивы ФСБ молчат, надёжно скрывая от нас нашу историю.

Да и зачем, если подумать, возить обвиняемого куда-то в Москву, если дело мог рассмотреть Военный трибунал Ленинградского военного округа? Да и зачем годы спустя Хрущёву было уничтожать «дело Рокоссовского»? С Ленинградом и Ленинградским военным округом он был связан мало. Подчищались дела по Харькову и Украине. Загадка. Пока закрыты архивы, ответ на этот вопрос мы вряд ли найдём.

Из штаба фронта Рокоссовский уехал ночью.

Главное он услышал, когда уже прощались, когда пожали друг другу руки над развёрнутой картой, испещрённой красными и синими пометками.

— Подойдут регулярные подкрепления, дадим тебе две-три дивизии, — сказал маршал Тимошенко. — А пока подчиняй себе любые части и соединения и с ними организуй оборону на ярцевском рубеже.

Генерал Батов в частных разговорах передавал беседу Рокоссовского с Тимошенко несколько иначе. Когда генерал спросил, где его армейская группа и кем ему предстоит командовать, с кем закрывать ярцевский рубеж, маршал вывел его на шоссе, по которому сплошным потом шли беженцы и солдаты разбитых частей. Порой в том потоке появлялась одинокая пушчонка, которую тащили понурые, давно некормленные лошади, шли танкисты в чёрных комбинезонах — их танки остались брошенными за Днепром и Западной Двиной, а то вдруг появлялся, соблюдая строй, при всём вооружении, с пулемётами и патронными коробками стрелковый взвод или даже целая рота во главе с лейтенантами. «Вот твоё войско. Отдели от него гражданских, остальные — твои» — так ответил маршал на вопрос генерала.

Дорога на Ярцево лежала через Вязьму. По всей вероятности, именно там Рокоссовскому удалось переподчинить себе некоторое количество войск. В мемуарах он напишет: «В короткое время собрали порядочное количество людей. Были здесь пехотинцы, артиллеристы, связисты, сапёры, пулемётчики, миномётчики, медицинские работники… В нашем распоряжении оказалось немало грузовиков. Они нам очень пригодились…»

Так в процессе боёв началось формирование в районе Ярцева соединения, получившего официальное название «Группа генерала Рокоссовского».

Прибыв в район Ярцева, Рокоссовский сразу же переподчинил себе все части и подразделения, окопавшиеся здесь. Кроме того, специально сформированные группы из надёжных бойцов и командиров продолжали останавливать бредущих на восток солдат из разбитых частей и направлять их в места сбора. Там из этого разношёрстного потока, поступавшего в основном из-под Смоленска и Витебска, формировали роты и батальоны.

К тому времени немецкие авангарды уже переправились через реку Вопь и захватили Ярцево. Попытку развить наступление Рокоссовский пресёк силами 38-й стрелковой дивизии полковника М. Г. Кириллова. По всей вероятности, от него он узнал, что Смоленск уже пал. Вскоре стало известно, что сражение вокруг города догорает, контратаки с целью вернуть Смоленск быстро выдохлись. Что с дивизиями Курочкина, неизвестно. Из 19-й армии Конева и 16-й Лукина тоже никаких вестей. Лишь отрывочные сведения от раненых, которые всё ещё брели по шоссе в сторону Вязьмы. Но что могли сообщить раненые, в рассказах которых последние события всегда окрашены в мрачные тона…

В район Ярцева Рокоссовский с группой офицеров и собранными по пути разрозненными отрядами прибыл ночью 17 июля. А накануне немцы бросили вперёд десант — два батальона на танкетках и бронетранспортёрах при пулемётах и миномётах. Их встретил местный истребительный отряд — комсомольцы, милиция, партсовработники, учителя… Почти все они полегли в первой же схватке. Немецкий десант истребительный отряд встретил на западном берегу реки и на какое-то время связал боем. Расправившись с комсомольцами, немцы оседлали шоссе Минск — Москва и устремились к железнодорожной станции и мостам.

Рокоссовский, изучив разведдонесения, немедля приказал полковнику Кириллову атаковать противника в городе, пока десантники не успели растечься повсюду и закрепиться на выгодных позициях.

Вся дивизия полковника Кириллова состояла из одного полка — 48-го Зерноградского майора Шеремета, развед-батальона капитана Колесникова, который ещё выгружался на железнодорожной станции, 214-го лёгкого артполка, роты плавающих танков Т-28 старшего лейтенанта Алексашина, штаба и различных служб. В бой пошли все.

Этот пожилой полковник, искренне радовавшийся, что у боевого участка появилось начальство, способное отдавать конкретные приказы, оказался толковым командиром. Он организовал атаку города так, что через несколько часов немецкий десант почти полностью был истреблён. Несколько десятков человек захватили в плен. Бой продолжался на западном берегу Вопи на железнодорожной станции. Там около роты десантников укрылись в каменном пакгаузе и отчаянно оборонялись, явно не желая оставлять станцию. Как вскоре выяснилось, ждали подхода основных сил.

Рокоссовский, наблюдая за ходом боя, усилил атаку полковника Кириллова гаубичной батареей. Гаубицы выкатили на прямую наводку и быстро подавили огневые точки противника. Пакгаузы были очищены от остатков десанта.

Утром Рокоссовский отправил в Касню маршалу Тимошенко шифровку: «38-я дивизия выполнила свою задачу по уничтожению вражеского десанта в районе Ярцева».

Но это было только начало. Окопавшиеся под Ярцевом хорошо это понимали и спешно создавали более основательную оборону. Ставили в окопы всех кого можно. Подходили и подходили новые войска, в основном остатки разбитых и рассеянных корпусов, дивизий, полков. Иногда сформированными уже в пути и вполне боеспособными, при оружии, ротами, батальонами, а то и целыми полками. Переподчинялись штабу Ярцевской группы войск (так вскоре стали называть в сводках и приказах группу Рокоссовского) подразделения и соединения, действовавшие на участке ответственности нового формирования. В Ярцевскую группу войск вошёл и сводный отряд полковника Лизюкова, а также артиллерийские подразделения генерал-майора И. П. Камеры[29], части 7-го механизированного корпуса во главе с полковником М. С. Малининым[30]. На базе штаба мехкорпуса был создан полноценный штаб Ярцевской группы. Возглавил его полковник Малинин.

Рокоссовскому повезло. Так бывало и будет ещё не раз: в самые тяжёлые минуты сражения бог войны посылал ему в помощь то невесть откуда взявшийся батальон резерва, тот самый, о котором ещё Наполеон говорил как о решающем факторе всей битвы, то нужных помощников, надёжных офицеров. Под Ярцевом — штаб полковника Малинина, артиллеристов генерала Камеры.

С Иваном Павловичем Камерой Рокоссовский был знаком давно. Камера командовал конным артиллерийским дивизионом в его 5-й отдельной Кубанской бригаде, с которой они ходили в поход на КВЖД в 1929 году. Рокоссовский был рад встрече со старым боевым товарищем, опытным артиллеристом и храбрым солдатом: именно такого человека здесь, под Ярцевом, почти в безнадёжных обстоятельствах, ему не хватало. Эшелон с артиллерией 19-й армии и штабной группой железнодорожники загнали глубоко в тыл. Генерал Конев с разрозненными, так и не собранными в единое войско частями 19-й армии держал фронт под Витебском. Составы продолжали поступать с юга. Чтобы они не попали под удары немецкой авиации, железнодорожники загоняли их на второстепенные ветки и войскам приходилось разгружаться настолько далеко от мест сосредоточения, что зачастую, пока колонны шли к фронту, те районы оказывались уже захваченными противником. И подразделения по ходу событий переподчинялись начальникам тех боевых участков, в непосредственной близости к которым оказывались на тот момент.

Так случилось и с артиллеристами генерала Камеры.

С полковником Малининым Рокоссовский тоже был знаком по совместной службе в Забайкалье. Здесь, на ярцевских высотах, они окончательно сработались, как говорят, сошлись характерами. Вместе они пройдут почти всю войну. Михаил Сергеевич Малинин будет ценить в своём непосредственном начальнике изобретательный и гибкий ум тактика, высокую человеческую культуру и порядочность. А Константин Константинович в своём первом помощнике — надёжность, академическую образованность, усиленную полевым опытом, способность быстро реагировать на постоянно меняющуюся обстановку. Они не потеряют дружеских отношений и после войны.

Однажды под Ярцевом разговорились о тревогах семейных. Рокоссовский всё ещё пребывал в неведении по поводу судьбы своей семьи. Как оказалось, те же мысли не давали покоя и полковнику Малинину: он переживал, что жена могла не успеть эвакуироваться в тыл в дни прорыва фронта под Витебском. Впоследствии на очередной запрос он получит извещение о её гибели. В 1944 году Малинин, к тому времени уже генерал, встретит и полюбит другую женщину. «В 1944 году было решено проводить очередную сессию Верховного Совета СССР на освобождённой территории. Белорусскую делегацию возглавляла Председатель Верховного Совета Белорусской ССР Надежда Григорьевна Грекова. Она приехала в расположение 1-го Белорусского фронта. Встречал её Рокоссовский. В мемуарах очевидцев описана следующая история. Накануне сессии Сталин о чём-то разговаривал по телефону с Рокоссовским и в конце беседы якобы сказал: «Вы знаете, что Грекова не замужем? Ваш Малинин — вдовец. Прекрасная была бы пара!» Очевидно, они произвели друг на друга сильное впечатление. Сразу возникла взаимная симпатия. Через месяц в Овруче они зарегистрировали брак».

Это — рассказ Михаила Михайловича Малинина, сына генерала Малинина и Надежды Григорьевны Грековой, о том, как встретились его родители.

До сих пор потомки маршала Рокоссовского и генерала Малинина, собираясь вместе, любят рассказывать эту историю, в которой Рокоссовскому пришлось выступить в роли свахи.

Но это ещё не вся история генерала Малинина. В том 1944 году в ходе операции «Багратион» советские войска освободили от оккупации большие территории, многие города и сёла, в том числе и концлагеря. Из распахнутых ворот одного из лагерных бараков выйдет женщина, которая на вопрос офицера, выдававшего справки, как её фамилия и кто она, ответит, что она Малинина — жена полковника Малинина, начальника штаба 7-го механизированного корпуса…

Но вернёмся под Ярцево, где тогда решалась судьба не только Москвы, но и всей войны.

Беглого взгляда на карту было достаточно, чтобы понять и замысел противника, и незавидное положение армий, оставшихся западнее и юго-западнее в районе Смоленска. Ярцево — узел дорог: автострады Минск — Москва и железной дороги Смоленск — Москва. От Ярцева веером расходятся большаки и дороги местного значения — на Белый, на Духовщину, на Дорогобуж к Соловьёвой переправе. Захватом Ярцева немцы решали сразу несколько задач: отсекали отход для 19, 16 и 20-й армий и таким образом замыкали очередной «котёл», обеспечивая себе марш на Вязьму и дальше к Москве.

Утром 19 июля полковник Кириллов доложил в штаб Ярцевской армейской группы, что город и железнодорожная станция очищены от неприятеля. В полдень разведка доложила, что со стороны Мушковичей по шоссе движется колонна немецких танков. К городу подходили авангарды 7-й танковой дивизии группы армий «Центр». Они обошли Смоленск с севера и форсированным маршем двигались к Ярцеву, чтобы сомкнуть кольцо окружения вокруг основной группировки Западного фронта.

7-я танковая дивизия — одна из лучших панцергренадерских дивизий 2-й танковой группы Гудериана. Сформирована в Тюрингии, во Французской кампании под командованием генерала Роммеля прорывала линию Мажино. На Восточном фронте с самого первого дня войны. Участвовала в окружении советских войск в районе Минска. Командовал дивизией танковый генерал барон фон Функ.

Снова судьба столкнула Рокоссовского с бароном…

Батальоны полковника Кириллова, усиленные артиллерией и лёгкими танками, не дрогнули. Прочно стояли в обороне. «Пять — против тридцати!..» Но продержаться долго не могли.

К вечеру, прямо с марша, Рокоссовский бросил на Ярцево резерв — переподчинённую приказом комфронта 101-ю танковую дивизию полковника Г. М. Михайлова[31].

Григорий Михайлович Михайлов, опытный танкист и хороший тактик, прекрасно понимая, что перед ним не японцы на лёгких танках, а вояки с огромным опытом современной войны, построил боевой порядок следующим образом: впереди поставил семь тяжёлых КВ, за ними несколько танков Т-34, а затем лёгкие танки и бронемашины. На броню сел десант — батальоны 101-го мотострелкового полка подполковника Воробьёва. Атака была успешной, но кровопролитной. Немцы ушли на западный берег Вопи.

Но вскоре снова атаковали. По показаниям пленных и документам убитых стало ясно, что к Ярцеву противник подтянул новый резерв — 20-ю моторизованную дивизию генерала Цорна. Эта дивизия всегда действовала в паре с 7-й танковой. Отличилась при захвате мостов через Неман и в боях под Вильнюсом. Затем запечатывала «котёл» в районе Минска.

Немцы тут же перегруппировались и повели наступление вдоль железной дороги и шоссе. К исходу 22 июля после массированного налёта «юнкерсов» батальоны полковника Кириллова и части 101-й танковой дивизии отошли в леса юго-восточнее Ярцева.

С захватом Ярцева и узла дорог наши армии, действующие юго-западнее в районе Смоленска, оказались в оперативном окружении. Задачей же Ярцевской армейской группы было как раз не допустить ещё одного «котла» на московском направлении и удерживать коммуникации первого эшелона открытыми.

Началась подготовка к контратаке. Контратака. И — снова налёт «юнкерсов» и атака немецких танков с густыми цепями пехоты. И так — несколько раз.

Судьба многих смоленских городов оказалась схожей. Они переходили из рук в руки, от улиц и домов оставались руины и пепелища. Бойцы окапывались в огородах, выдалбливали в фундаментах сгоревших домов амбразуры, танковые траки крошили горячие кирпичи, превращая их в пыль, которая тут же поднималась в небо от разрывов артиллерийских и миномётных снарядов. Рудня, Ярцево, Ельня, Рославль, Спас-Деменск…

Местные хроники свидетельствуют: «С 22 июля по 2 августа железнодорожная станция Ярцево восемь раз переходила из рук в руки и в конце концов осталась за бойцами 38-й дивизии. За эти дни перед фронтом Донской дивизии враг потерял 3570 солдат и офицеров убитыми и ранеными, 16 человек пленено, уничтожено пять танков, 15 орудий, 50 автомашин, шесть мотоциклов, 34 миномёта и 48 пулемётов, сбито пять вражеских самолётов».

Штаб Западного фронта укреплял Группу Рокоссовского как мог. Левый фланг надёжно закрыл 44-й корпус комдива В. А. Юшкевича[32]. На переправах через Днепр в районе села Соловьёва положение продолжал контролировать сводный отряд полковника Лизюкова.

Переправа и была горловиной мешка, в который угодили армии, пытавшиеся удерживать позиции в районе Смоленска. Немцы всячески старались перехватить горловину и затянуть мешок. Но отряд Лизюкова не позволял им поставить точку в масштабной операции, тщательно разработанной в немецких штабах.

Эта старинная переправа в истории войн и набегов на русские земли известна ещё с XV века. Через Соловьёв перевоз переправлялись войска литовских князей. Путь их в московские волости лежал через эти мели и пологие песчаные берега, весьма удобные для переправы как большого количества повозок, так и пешей и конной рати. Здесь же переправлялись и польские войска. В 1812 году нахлынули французы, а с ними германцы, итальянцы, поляки и вся остальная Европа. «Казаки Платова и отряд генерал-майора Юрковского, — читаем в местных хрониках, — атаковали арьергард главных сил противника на Соловьёвой переправе. Посланные вперёд отборные стрелки Первого егерского, Московского драгунского и казачьего полков обезвредили французские посты на левом берегу Днепра и, рассыпавшись в цепь, открыли огонь по переправе.

В замешательстве, вызванном внезапным появлением казаков, егерей и драгун, французские солдаты теснили друг друга, падали с узкого моста, тонули в реке. Вовремя подоспевшие к месту боя артиллеристы метким огнём своих орудий разрушили укрепления на правом берегу Днепра и нанесли большой урон силе противника. На Соловьёвой переправе враг потерял несколько сот солдат и офицеров убитыми, тысячу пленными, 21 орудие и большой обоз».

Тогда вместе с русскими войсками из Смоленска уходила через Соловьёву переправу и надвратная Смоленская икона Божией Матери «Одигитрия». Перед отправкой в глубину России с иконой обошли весь город. Во время молебна постоянно произносили евангельское: «Пребыстьже, Мириам с нею яко три месяца и возвратися в дом Свой…» И она через просимый народом срок — три месяца — в освобождённый Смоленск вернулась.

Днепровская вода смыла и литву, и ляхов, и армию всей просвещённой Европы. И вот пришёл новый враг. Ему переправу отдавать было нельзя — на свой, восточный берег предстояло переправить войска первого эшелона, отходившие из района Смоленска.

Бои на ярцевских рубежах запомнились маршалу на всю жизнь. Даже спустя годы, сев за мемуары, он мгновенно вспомнил всю диспозицию и основные события: «Наша оборона по необходимости носила линейный характер. Второго эшелона не было. В качестве резерва я мог использовать два полка 101-й танковой дивизии, расположенные несколько уступом влево. Мотострелковый полк этой дивизии оборонял справа Дуброво, слева — Городок, Лаги; на его участке был поставлен противотанковый артиллерийский полк. Уступом вправо юго-западнее Замошья располагался 240-й гаубичный полк. Таким образом, автострада и железная дорога были надёжно обеспечены в противотанковом отношении. А это немало!.. 38-я стрелковая дивизия оборонялась восточнее Ярцева по берегу реки Вопь. Танковые полки 101-й танковой дивизии занимали выгодное положение для контратаки в случае прорыва немцев вдоль автострады».

В масштабах войны и даже Западного фронта ярцевская оборона представляла собой сравнительно небольшое тактическое построение. Но для солдат и офицеров, которые составляли это построение, их судьба и судьба всей войны решалась именно здесь. Так внушил им командир. Этим духом были наполнены и он сам, и его надёжный штаб.

Свой штаб Рокоссовский начал сколачивать именно здесь. На основе штаба 7-го механизированного корпуса и группы офицеров, с которой прибыл сюда, на Вопь и Днепр. С этим ярцевским штабом Рокоссовский пройдёт через всю войну до Вислы и только там расстанется, оставив его маршалу Жукову, назначенному Ставкой на 1-й Белорусский фронт и берлинское направление.

Ощетинившись штыками и артиллерией, Рокоссовский смог создать в районе Ярцева такой монолит, такой дот, который противник так и не смог сокрушить ни танковыми атаками, ни артиллерией, ни авиацией. Ни хитростью, ни силой.

В ночь на 29 июля по приказу Ставки войска 16-й армии покинули осаждённый Смоленск. Начался марш на выход. Весь этот поток устремился к горловине «мешка», к Соловьёвой переправе. На оставляемых позициях продолжали драться заслоны. Они держались вплоть до 10 сентября. Судьба многих из них оказалась трагичной.

Атмосферу выхода из окружения через Соловьёву переправу весьма точно передал в своих воспоминаниях бывший военврач одного из артполков 16-й армии Борис Иванович Феоктистов: «Наш организованный отход был вскоре нарушен бесконечными налётами самолётов, затем распространилось известие, что немцы высадили десант, и мы оказались не то в «клещах», не то в окружении.

Единственным местом, где не было немцев, оставалась понтонная переправа через Днепр в районе деревни Соловьёво. Вот на эту переправу устремились все. Это уже не было организованным отходом, это было бегство. Вперёд, т. е. назад, рвались, обгоняя друг друга, машины, повозки, верховые, пешие. Среди машин и повозок много санитарных — с ранеными. Подгоняемые страхом, уже никто не уступал им дорогу, все рвались к переправе. Когда мы подъехали на своей повозке к переправе, то увидели море людей и всевозможного транспорта. Самой переправы не было видно, к ней не подступиться. Образовалась пробка, пропустить которую «ниточка» понтонного моста была не в состоянии. Немецкие самолёты безнаказанно бомбили и обстреливали скопище возле переправы. Это был кошмар. Вой сирен, взрывы бомб, крики раненых и людей, обезумевших от страха. Люди бегут, раненые ползут, таща за собой окровавленные лоскуты одежды, длинные полосы бинтов с соскочивших повязок. Я не полез в гущу толпы к переправе и к моменту налёта авиации был на краю скопления. С налётом авиации я упал в небольшое углубление, напоминающее отлогий окоп, и там увидел знакомого врача, Фишера, он был старшим нашей группы на сборах в Иркутске. Встреча не принесла нам радости, каждый из нас высматривал, куда бы отползти подальше от этой жуткой картины, безнаказанного избиения людей.

Поток людей двинулся в сторону от переправы, притягивающей к себе внимание противника. Я шёл в общей массе людей, неизвестно к каким полкам принадлежавших, но знал, что и наш полк в таком же положении, так же ищет спасения на противоположном берегу Днепра. Это было не только бегство, это была паника, и я не был исключением, я тоже бежал, но оглядывался по сторонам. Видел, как сбоку от нашей бегущей толпы была позиция немецкого орудия и расчёт методически стрелял из небольшой пушки по нам. Видели это многие, но бежали, не останавливались.

Видно было, как несколько немецких автоматчиков стреляли по нам, но расстояние было значительным, и стрельба из автоматов не приносила вреда. Пробежав некоторое время, я почувствовал, как что-то толкнуло меня в правое ухо, мелькнуло в виде искры, и впереди бегущий упал ничком с разорванной спиной в области лопаток. Видимо, немцы стреляли по нам из противотанковой пушки болванками. Добежав до берега, с ходу все бросались в воду. Но вода спасала не всех. Начался миномётный обстрел по Днепру, опять шум выстрелов, крики раненых, крики барахтающихся в воде, но масса людей, несмотря ни на что, с расширенными от ужаса глазами, старалась как можно быстрее добраться до противоположного берега. Я плохо помню, как доплыл до спасительного берега и уже там свободно вздохнул. Здесь было тихо, обстрела не было, люди стали группироваться, разыскивать свои части. То тут, то там разводили костры и обсушивались. Да, Соловьёва переправа — это одна из огромных трагедий начала войны».

А тем временем Ярцевская армейская группа была преобразована в 16-ю армию. Рокоссовский возглавил новое соединение. Под его командование перешли остатки дивизий и частей, вышедших из района Смоленска.

Из книги «Солдатский долг»: «А затем мы начали переходить в наступление, нанося немцам удары то на одном, то на другом участке, и нередко добивались успеха. Правда, успехи по масштабам носили тактический характер. Но они способствовали укреплению дисциплины в войсках, ободряли бойцов и командиров, которые убеждались, что способны бить врага. Тогда это много значило. <…> Всё это создавало у противника преувеличенное представление о наших силах на данном рубеже, и он не воспользовался своим огромным превосходством. Фашистское командование нас «признало», если так можно сказать. Оно подтягивало и подтягивало свои войска в район Ярцево, наносило массированные удары авиацией по переправам и боевым порядкам нашей группы. Возросла мощность вражеского артиллерийского и миномётного огня. Нас спасали леса и то, что пехота наша зарылась в землю».

Командующий группой армий «Центр» фельдмаршал фон Бок в дни ярцевского противостояния записывал в свой дневник:

«19.07.41…У нас[33] состоялся короткий нелицеприятный обмен мнениями, в результате которого выяснилось, что под Смоленском противник предпринимает попытки вырваться из окружения в северо-восточном и северо-западном секторах фронта. Кроме того, 7-я танковая дивизия (Функ) и 20-я танковая дивизия (Штумпф) на севере от Смоленска подвергаются атакам с восточного направления. Совершенно очевидно, что противник подтягивает новые силы из района Вязьмы.

20.07.41. Под Смоленском противник начал сегодня ночью мощное наступление. Крупные силы противника также наступали в направлении Смоленска с юга…»

В тот же день — в донесении главнокомандующему фельдмаршалу фон Браухичу: «Танковая группа Гота неоднократно подвергалась атакам не только изнутри «котла», со стороны Смоленска и с запада, но, равным образом, с восточного и северо-восточного направления. Наш план «захлопнуть калитку» на востоке от Смоленска посредством атаки 7-й танковой дивизии с северо-восточного направления потерпел неудачу по причине того, что эта дивизия сама неоднократно была атакована с восточного направления крупными силами русских при поддержке танков».

«21.07.41. Утром пришло сообщение, что «дыра» на востоке от Смоленска закрыта. Однако вечером я получил совсем другие сведения. Лётчики сообщили, что крупные силы противника движутся из «котла» в восточном направлении. Весь день одна за другой следовали мощные атаки противника против южного фланга и фронта 2-й танковой группы (Гудериан), против восточного фронта 3-й танковой группы (Гот) и в направлении Смоленска.

Нельзя отрицать, что наш основательно потрёпанный оппонент добился впечатляющих успехов! Рапорты воздушной разведки указывают на то, что противник задействует против нашего южного фланга дополнительные силы».

«23.07.41. Подумать только, нам до сих пор не удалось заткнуть «дыру» в окружении на востоке от Смоленска!»

Пока ещё тон всесильного фон Бока снисходительно высокомерен. Вскоре его сменит крайняя озабоченность. Записи станут сухими.

«2.08.41. Русские в течение ночи построили временный мост на восточном фронте «смоленского котла»… 3-я танковая группа пытается захватить переправу атаками с северного направления. Я отдал приказ 17-й танковой (Арним) и 20-й моторизованной (Цорн) дивизиям перекрыть противнику все пути отхода из «котла».

«21.08.41. 7-я танковая дивизия безуспешно контратакует в секторе многострадальной 161-й дивизии. Можно сказать, 7-я дивизия основательно увязла там в боях, потеряв в процессе много танков. Остаётся только сожалеть, что не проявил большей настойчивости в вопросе о привлечении к этой атаке более значительных сил».

Из мемуаров бывшего начальника штаба 4-й полевой армии генерала Блюментрита[34]: «…сражение в районе Смоленска, где была окружена большая группировка русских. Две полевые армии… удерживали три стороны «котла», в то время как наши танки блокировали выход из него близ Ярцева. И снова эта операция не увенчалась успехом. Ночью русские войска вырвались из кольца окружения и ушли на восток…»

Выход из смоленского «котла» продолжался до самой осени. Бойцы и командиры небольшими группами, порой в одиночку, ночами или во время утренних туманов, пробирались через линию фронта, иногда с боем, с большими потерями.

Вышедших отправляли на сборные пункты. Проверяли. После проверки возвращали на позиции.

Рокоссовский часто бывал в окопах. Беседовал с бойцами. Наблюдал за противником. Особое внимание уделял общению с командирами переднего края. Понимал, что все штабные задумки и самые хитроумные решения исполнялись именно ими, офицерами-окопниками. Комбатами. Ротными. Взводными. Разговаривал, советовал, советовался, слушал их доклады. Потом, в штабе, накладывал эту окопную информацию на донесения, анализировал. Всё это ложилось затем на штабные карты и в приказы.

Ценил силу личного примера.

Однажды во время очередной попытки противника сбросить подразделения 16-й армии с ярцевских высот бойцы не выдержали. Немцы атаковали танками с пехотой. Когда же их атаку отбили, налетели «юнкерсы». И такой чёрной тучей, что один из батальонов, прикрывавший основное направление и понёсший потери во время боя с танками, дрогнул. Бойцы начали покидать окопы, побежали к ближайшему лесу. Сперва поодиночке, а потом и группами. Назревала катастрофа. Как часто случается на войне, катастрофа армии, а порой и фронта, зарождалась там, где не выдерживал взвод, рота.

Рокоссовский, находившийся на НП противотанкового дивизиона, толкнул в бок генерала Камеру:

— А ну-ка, Иван Павлович, вставай. Пусть видят… — И первым встал на бруствер.

Генералы стояли на гребне земляной отсыпки и смотрели в бинокли на ту сторону, где готовились к атаке немецкие танки и пехота. Противник уже почувствовал успех.

Одна из бегущих к лесу групп неслась прямо на НП. Солдаты увидели генералов. Побежали медленнее. Послышались голоса:

— Ты куда бежишь, сволочь такая!

— А ты?! Ты ж вперёд меня несёшься!

— Погрелись! Давай назад!

Генералы переглянулись. Рокоссовский засмеялся. Над головой посвистывали пули. Сказал Камере:

— Повернули. Но каковы орлы! Только и оставалось им крикнуть: «Заманивай, ребятушки, заманивай!»

А ведь этот поступок — без всякой иронии — из суворовских заветов: последний мой резерв — я сам…

— Пора, Константин Константинович, и нам в окоп. А то наблюдатели, видать, уже засекли наши командирские фуражки…

Рокоссовский ещё раз посмотрел на поле и спрыгнул в окоп. Солдаты уже добежали до своей траншеи и растекались по ней, готовясь к бою. Перетаскивали пулемёты. Командиры отделений расставляли гранатомётчиков. Паники как не бывало.

Через несколько минут танковая атака началась. Но тут же захлебнулась под огнём противотанковых пушек. Стрелки дружным винтовочным и пулемётным огнём отсекали пехоту, укрывавшуюся за танками. Загорелся один танк, другой… Генерал Камера ликовал. Он передавал приказы своим артиллеристам. Но те уже действовали в привычном режиме, зная своё дело и без генеральской подсказки.

О другом подобном случае Рокоссовский с мягким юмором рассказал в своих воспоминаниях: «Среди бегущих оказался бывалый солдат-усач, из тех, кто воевал ещё в первую империалистическую. Он-то и не растерялся в трудную минуту. Бежит и покрикивает:

— Команду подай!.. Кто команду даст?.. Команда нужна!..

Бежал, бежал да сам как гаркнет:

— Стой! Ложись! Вон противник — огонь!»

Спустя годы бывший командир 3-й танковой группы генерал танковых войск Гот[35], чьи боевые машины горели перед позициями 16-й армии, размышлял в своих мемуарах: «Окружение и разгром многих дивизий противника под Смоленском не обеспечили 3-й танковой группе свободы оперативного манёвра в восточном направлении, как это произошло под Минском.

…Под Минском со стороны русских не предпринималось сколько-нибудь серьёзных попыток оказать окружённым дивизиям помощь извне; русские ограничились тем, что создали новый рубеж сопротивления несколько сотен километров восточнее Минска, за Днепром и Западной Двиной. Иначе было под Смоленском. Наши передовые части, продвигавшиеся на восток, уже под Ярцевом и на реке Вопь натолкнулись на сопротивление сосредоточившихся остатков частей противника, избежавших окружения; вскоре противник, подтянув свежие силы, предпринял ряд ожесточённых атак с целью восстановления связи с окружёнными войсками».

Герман Гот был талантливым танковым командиром, достойным противником. Мемуары его отличаются той же строгостью суждений, обдуманностью, солдатской прямотой и лаконизмом.

Гот отдаёт должное не только генералу Рокоссовскому и другим командирам и командующим, удерживавшим своими войсками оборону на линии Рославль — Ельня — Ярцево — Духовщина — Андреаполь — Селигер, но и командованию Западного фронта. Штаб маршала Тимошенко сделал почти невозможное: организовал устойчивую оборону на новых рубежах и основательно застопорил «блицкриг» на дальних подступах к Москве.

Тимошенко время от времени подбрасывал Рокоссовскому резервы. Танковые батальоны, маршевые роты, коммунистические отряды, артиллерийские дивизионы, гвардейские миномёты, противотанковые батареи.

Артиллерия утвердила себя поистине богом войны именно на ярцевских высотах.

Генерала Камеру вскоре отозвали в Москву, он получил новое назначение и стал командующим артиллерией Западного фронта. Начальником артиллерии 16-й армии назначили генерал-майора В. И. Казакова[36]. Он прибыл под Ярцево в составе всё той же штабной группы 7-го механизированного корпуса. Артиллерист, как говорят, от бога, с прекрасным академическим образованием. Так же как и генерал Малинин, он прослужит рядом с Рокоссовским почти всю войну. Кроме последних месяцев, когда Рокоссовского в должности командующего войсками 1-го Белорусского фронта сменит маршал Жуков.

Пожалуй, пора сказать и о том, что Рокоссовский кроме полководческого таланта обладал ярко выраженным даром руководителя, организатора, умеющего в самое короткое время создать коллектив профессионалов, способных выполнить задачу любой сложности.

Все, служившие в разные годы рядом с Рокоссовским и под его началом, вспоминали о нём с неизменной теплотой. Их отзывы однозначно комплиментарны. Но стоит заметить: изначальным было всё же уважение по отношению к ним самого командующего. Как говорят: за добро — добром…

«Мне нравилось, — напишет он после войны, — что мои помощники, люди образованные и влюблённые в военное дело, умели отстаивать своё мнение. Приходилось иногда подумать над предложением. Прикинешь и скажешь: «Правильно, я упустил, давайте сделаем тут по-вашему…». Очень характерная черта. Ведь и сам умел отстаивать своё мнение. При всей кажущейся мягкости и уступчивости в какой-то момент становился твёрдым как скала. Тюрьма закалила, сделала его ещё прочнее и твёрже.

Маршал В. И. Казаков, оставивший обширные мемуары, в одной из книг пишет: «Глубокой ночью 22 июля 1941 года… штаб 7-го механизированного корпуса, начальником артиллерии которого я был, получил приказ войти в подчинение Рокоссовского и составить штаб группы войск, которой он тогда командовал.

Немало поплутав по окрестным лесам в районе Ярцева, мы наконец разыскали своего нового командующего в расположении 58-й стрелковой дивизии. Нельзя сказать, чтобы Рокоссовский очень заботился о своих удобствах. Мы застали его спящим в своей легковой машине ЗИС-101.

Первая встреча с Рокоссовским оставила у нас какое-то двойственное впечатление. Константин Константинович был сдержан и уравновешен. Выводы о создавшейся обстановке он делал ясные, определённые и неопровержимые по своей логике. Высокий, стройный и подтянутый, он сразу располагал к себе открытой улыбкой и мягкой речью с чуть заметным польским акцентом.

Но первое наше впечатление испортил не очень радушный приём. В разговоре с ним мы уловили настороженность и даже признаки недружелюбия. Сначала было непонятно, в чём дело, но вскоре всё объяснилось. Рокоссовский ждал, что к нему пришлют штаб 44-го стрелкового корпуса, и сомневался, сможет ли штаб механизированного корпуса справиться с управлением войсками. Но его опасения были напрасны. Не боясь показаться нескромным, могу сказать, что штаб нашего корпуса был хорошо подготовлен, слажен и имел достаточный опыт в управлении даже общевойсковыми соединениями. В новых условиях он сразу начал чётко работать и за короткий срок завоевал прочный авторитет в войсках и симпатию Рокоссовского.

Моё мнение имеет убедительное подтверждение. Группа войск Рокоссовского просуществовала недолго, а сам он в августе был назначен командующим 16-й армией, членом Военного совета которой был генерал А. А. Лобачёв. Армия уже участвовала в боях и, естественно, имела свой штаб. Однако Рокоссовский добился назначения представителей нашего штаба на основные руководящие должности. Так, начальником штаба 16-й армии стал полковник М. С. Малинин, начальником оперативного отдела — полковник И. В. Рыжиков; я был назначен начальником артиллерии, а майор Н. П. Сазонов — начальником оперативного отделения штаба артиллерии армии. Это окончательно выявило отношение к нам Рокоссовского, с которым Михаил Сергеевич Малинин и я уже не расставались почти до конца войны.

С первых же дней боевых действий армии мы не раз имели возможность убедиться в том, что наш командующий — личность примечательная. К. К. Рокоссовский в те тяжёлые для нас месяцы не раз сам попадал в критическое положение и должен был принимать решения в крайне сложной и запутанной обстановке. И каждый раз мы имели возможность убедиться, как хладнокровен и невозмутим этот человек, поражаясь его самообладанию. Эти его качества благотворно влияли на весь личный состав штаба, создавая в нём атмосферу уверенности в правильности всех действий, которая была нам особенно нужна в наиболее тяжёлые месяцы суровых испытаний».

Ярцево научило многому. Противостояние на Днепре и Вопи показало характер новой войны, силу врага и возможности своих войск. Именно здесь будущий маршал понял, в чём преимущество противника. Почувствовал опасность его быстрого манёвра, способность жёстко контратаковать после временного оставления позиций, умение постоянно контролировать поле боя и взаимодействовать всеми родами войск, применять все имеющиеся средства. Танки противника как основную ударную силу прикрывала пехота и — наоборот. Авиация точно наводила огонь артиллерии. Миномёты помогали пехоте подавлять огневые точки.

«Самое первое, — наставлял фон Клаузевиц, — самое главное и самое важное в смысле последствий решение, которое должен принять командир, это определить тип войны, в которую он погружается; здесь нельзя ошибиться…»

Это была новая война. Ничего общего с тем, что он вынес из окопов Первой мировой, боёв в Даурии и на КВЖД. Другой противник. Умелый, опытный, хитрый, хорошо экипированный и прекрасно вооружённый.

Однажды офицерам штаба задал такой вопрос:

— Почему наша пехота в обороне почти не ведёт ружейного огня? Противник наступает, вот он, уже в зоне прицельного огня, а наши стрелки молчат.

— На то артиллерия, миномёты, — возразил один из командиров стрелковых полков.

— А пехота? Посмотрите, как ведёт себя противник. Стоит показаться нашим цепям в зоне видимости, из окопов — море ружейно-пулемётного огня! Прошу изучить все обстоятельства дела и доложить.

В тот же день выехал на передний край. С батальонного НП, где пригнувшись, а где и ползком, пробрался к линии окопов. Из ближайшей одиночной ячейки выглянул боец: с виду — солдат старый, со стажем и опытом. Ячейка отрыта по всем правилам — для стрельбы стоя. Спросил наугад:

— В империалистическую где воевал?

И — не ошибся…

— Под Августовом, — отвечает.

Так. Значит, солдат бывалый.

— И каково сидеть одному в окопе?

Солдат пожал плечами и признался:

— Когда танками прёт, то и потрясывает. А так — ничего, земля-матушка бережёт.

— А почему потрясывает? После Августова солдата напугать трудно.

— Под Августовом мы, товарищ генерал, в траншеях сидели. Да и танков там у него не было. В траншее всё же не так боязно. Там хоть друг на друга посмотришь — и пугаться вроде совестно… А тут… Сидишь как есть один на всём поле. Есть кто рядом живой или нет — не знаешь…

— А ну-ка, уступите. Ползите пока к пулемётчикам, у них окоп просторнее. — Спрыгнул в щель, взял в руки винтовку, сел на подстилку из елового лапника, прислушался. Окопчик надёжный, отрыт правильно, со знанием дела, внизу подстилка. В нишах гранаты, котелок. Всё как надо. Но тоскливо и жутковато.

Противник как раз начал орудийно-миномётный обстрел линии окопов. Иногда мины ложились с перелётом, в глубине обороны, в лесу. Тогда казалось, что бой переместился туда, и становилось ещё больше не по себе.

Из воспоминаний: «Сознание, что где-то справа и слева сидят красноармейцы, у меня сохранялось, но я их не видел и не слышал. Командир отделения не видел меня, как и всех своих подчинённых. А бой продолжался. Рвались снаряды и мины, свистели пули и осколки. Иногда сбрасывали бомбы самолёты.

Я, старый солдат, участвовавший во многих боях, и то, сознаюсь откровенно, чувствовал себя в этом гнезде очень плохо. Меня всё время не покидало желание выбежать и заглянуть, сидят ли мои товарищи в своих гнёздах или уже покинули их, а я остался один. Уж если ощущение тревоги не покидало меня, то каким же оно было у человека, который, может быть, впервые в бою!..

Человек всегда остаётся человеком, и, естественно, особенно в минуты опасности ему хочется видеть рядом с собой товарища и, конечно, командира. Отчего-то народ сказал: на миру и смерть красна. И командиру отделения обязательно нужно видеть подчинённых: кого подбодрить, кого похвалить, словом, влиять на людей и держать их в руках.

Система ячеечной обороны оказалась для войны непригодной. Мы обсуждали в своём коллективе и мои наблюдения, и соображения офицеров, которым было поручено приглядеться к пехоте на передовой. Все пришли к выводу, что надо немедленно ликвидировать систему ячеек и переходить на траншеи. В этот же день всем частям группы были даны соответствующие указания. Послали донесение командующему Западным фронтом. Маршал Тимошенко с присущей ему решительностью согласился с нами. Дело пошло на лад проще и легче. И оборона стала прочнее. Были у нас старые солдаты, младший комсостав времён Первой мировой войны, офицеры, призванные по мобилизации. Они траншеи помнили и помогли всем быстро усвоить эту несложную систему».

В район Ярцева, как мы помним, Рокоссовский прибыл с горсткой младших офицеров и двумя зенитными установками счетверённых пулемётов. А через 20 дней у него под рукой была уже армия. Ярцевская армейская группа приказом штаба Западного фронта была объединена с остатками 16-й армии, вырвавшейся из-под Смоленска. «После объединения армия представляла внушительную силу, — писал он в «Солдатском долге», — 101-я танковая полковника Г. М. Михайлова, 1-я Московская мотострелковая, в командование которой вступил полковник А. И. Лизюков, 38-я полковника М. Г. Кириллова, 152-я полковника П. Н. Чернышёва, 64-я полковника А. С. Грязнова, 108-я полковника Н. И. Орлова, 27-я танковая бригада Ф. Т. Ремизова, тяжёлый артиллерийский дивизион и другие части.

Армия занимала оборону на 50-километровом фронте, перехватывая основную магистраль Смоленск — Вязьма».

11 сентября вышел указ о присвоении генерал-майору К. К. Рокоссовскому очередного воинского звания — генерал-лейтенант. А чуть раньше — о награждении орденом Красного Знамени. Четвёртым.