Рокоссовский. Клинок и жезл

Глава двадцатая ПОД КУРСКОМ И СЕВСКОМ

На аэродром Рокоссовский и Воронов ехали на сталинградском трофее — почти новеньком мощном авто «Штейер-1500А», доставшемся штабу Донского фронта от штаба 6-й полевой армии вермахта. Это был личный автомобиль фельдмаршала Паулюса. Больше всех трофею радовался водитель Сергей Иванович Мозжухин, ибо машиной, подобной «штейеру», он в своей жизни не управлял: зверь-мотор под капотом, комфортабельный салон с подогревом и даже мини-бар с полным набором напитков. По дороге к аэродрому обогнали колонну пленных немцев. Охраны не увидели. Потом — вторую, и тоже шедшую без всякого сопровождения.

— Стой! — приказал Мозжухину Рокоссовский.

Вместе с Вороновым они вышли из машины. Впереди колонны маршировал обер-лейтенант, на груди его была приколота картонка с надписью: «В Сибир».

— Куда следует колонна? — спросил Рокоссовский через переводчика обер-лейтенанта.

Тот ответил, что на вокзал, что перед отправкой их построил советский офицер и приказал следовать по этому маршруту, а там — «в Сибир».

— А почему — в Сибирь? Почему такая надпись?

— Господин генерал, все ваши офицеры говорили, что пленных всегда отправляют в Сибир. Поэтому я изготовил надпись, чтобы было ясно, куда нас направлять, и не мёрзнуть на перроне.

Рокоссовский засмеялся:

— У нас и без Сибири места вам хватит. А листок — снять! Затем распорядился выделить из состава личной охраны конвоира с автоматом для сопровождения колонны к месту назначения.

Когда прилетели в Москву, произошло нечто не менее забавное.

Самолёт плюхнулся в снежное крошево. Воронов выглянул в открытый дверной люк и вдруг отступил назад:

— Вы посмотрите-ка, Константин Константинович, туда ли мы попали?

Рокоссовский выглянул из самолёта. Возле трапа стояли офицеры, вид которых был более чем странным: на их плечах сияли золотые и зелёные погоны с красными и малиновыми просветами.

Генералы на миг опешили, потом посмотрели по сторонам и, узнавая знакомый пейзаж, успокоились.

— Новая форма, — сказал Рокоссовский.

— Да, надо привыкнуть, — отозвался Воронов, преодолевая неловкость.

Золотопогонные окружили их, начали поздравлять с победой. Некоторые спрашивали, не привезли ли они с собой Паулюса.

Рокоссовский невольно залюбовался встречавшими, их погонами, выправкой. Особенно браво выглядели молодые офицеры в узких шинелях, перетянутых новенькими ремнями. Повеяло кавалерийской юностью.

С аэродрома — сразу в Кремль. Сталин их уже ждал. Оба высоченные, под два метра ростом, они вытянулись перед Верховным в своих старопокройных френчах с петлицами. Сталин тут же вышел из-за стола и протянул им руку:

— Поздравляю вас! Поздравляю с успехом!

Потом началось обсуждение новых задач. Сталин, по обыкновению, расхаживал по кабинету с потухшей трубкой в руке. Время от времени подходил к карте, вглядывался то в неё, то в лица своих генералов, задавал вопросы. Особенно интересовался подробностями операции под Сталинградом. В завершение разговора сказал:

— Ставка решила дать вам, товарищ Рокоссовский, новую задачу. И мы надеемся, что вы её выполните так же блестяще, как в Сталинграде. От того, насколько успешно вы её решите, зависит очень многое. В Генеральном штабе вам всё разъяснят подробно. Желаю успеха!

В тот же день Рокоссовский и Воронов побывали у М. И. Калинина, который вручил им ордена Суворова 1-й степени. За Сталинградский триумф орден Суворова 1-й степени № 1 получил Жуков; № 2 — Василевский; № 3 — Воронов. Рокоссовскому вручили орден Суворова 1-й степени № 5.

В Генштабе Рокоссовского встретил Василевский.

Под Сталинградом они не ладили. Когда Василевский попытался решительно вмешаться в дела, которые должен выполнять командующий фронтом и его штаб, Рокоссовский с той же решительностью дал ему понять, что этого он не потерпит, что помощники ему не нужны. После нервных консультаций со Ставкой, а вернее с Верховным главнокомандующим, Василевский из штаба Донского фронта перебрался на соседний Юго-Западный. Рокоссовский не мог простить Василевскому изъятия из его войск мощной 2-й гвардейской армии. По прошествии лет старый спор маршалы всячески пытались заретушировать. Но изначальный рисунок всё равно проступал то там, то ещё где-нибудь среди интервью и различных публикаций.

В книге «Дело всей жизни» Василевский дипломатично, как и принято в мемуарах, писал: «Командующий Донским фронтом мой друг К. К. Рокоссовский не был согласен с передачей 2-й гвардейской армии Сталинградскому фронту. Более того, настойчиво просил не делать этого и пытался склонить на свою сторону И. В. Сталина».

После войны они не раз сталкивались в спорах по поводу тех дней и событий.

— Ты тогда был всё же не прав, — сказал однажды Рокоссовский Василевскому. — Я со Второй гвардейской ещё до подхода Манштейна разгромил был оголодавшие и замерзающие дивизии Паулюса.

— Нет, Константин Константинович, — стоял на своём Василевский, — решение о повороте Второй гвардейской армии на котельниковское направление в той ситуации было наиболее правильным и целесообразным. Даже незначительное промедление в её выдвижении на юг могло бы поставить нас в довольно невыгодное положение.

В черновиках «Солдатского долга» есть довольно любопытные страницы, где Рокоссовский размышляет о роли представителей Ставки в ходе проводимых штабом фронта или фронтов операций. Вспоминая обстоятельства своего вступления в должность командующего войсками Донского фронта, он писал:

«Жуков с Маленковым сделали доброе дело: не задерживаясь долго, улетели туда, где именно им и следовало тогда находиться.

А вот пребывание начальника Генерального штаба под Сталинградом и его роль в мероприятиях, связанных с происходившими там событиями, вызывают недоумение.

По предложению А. М. Василевского был создан Юго-Восточный фронт, в состав которого вошли войска левого крыла Сталинградского фронта. Происходило это в самый разгар боёв. Если такая мера была вызвана предвидением невозможности воспрепятствовать выходу противника к Волге, то она понятна. Командующим Юго-Восточным фронтом назначается генерал А. И. Ерёменко, а в качестве управления и штаба этого фронта используется штаб 1-й гвардейской армии. Но буквально через несколько дней (только началось оформление) Василевский, находясь у Ерёменко, подчиняет ему командующего Сталинградским фронтом Гордова. Нужно к этому добавить, что штаб Сталинградского фронта создавался на основе управленческого аппарата КОВО. Так что он представлял собой, можно сказать, старый сколоченный штаб. И, несмотря на это, его подчиняют другому — слабенькому, только формирующемуся. Вероятно, такое волевое решение родилось лишь потому, что начальник Генерального штаба лично находился в войсках, в данном случае у Ерёменко.

Вообще случай подчинения одного фронта другому беспрецедентен. А при условии предвидения возможного выхода врага к Волге вообще непонятен. Вот к чему приводит нахождение начальника Генерального штаба не там, где ему следовало быть.

При здравой оценке создавшегося положения и в предвидении надвигавшейся зимы у врага оставался только один выход — немедленный отход на большое расстояние. Но, недооценивая возможности Советского Союза, противник решил удержать захваченное им пространство, и это было в сложившейся обстановке своевременно использовано нашим Верховным главнокомандованием.

О предстоящем контрнаступлении мы узнали уже в октябре от прибывшего снова заместителя В ГК Г. К. Жукова. В общих чертах он ознакомил нас, командующих Донским и Сталинградским фронтами, с намечаемым планом. Все мероприятия проводились под видом усиления обороны. В период 3–4 ноября в районе 21-й армии Г. К. Жуков провёл совещание с командующими армиями и командирами дивизий, предназначенных для наступления на направлении главного удара. Здесь же отрабатывались вопросы взаимодействия Донского фронта с Юго-Западным на стыках. Подобное мероприятие было проведено и с командным составом Сталинградского фронта.

Меня несколько удивило то обстоятельство, что совещание носило характер отработки с командирами соединений вопросов, которые входили в компетенцию командующего фронтом, а не представителя Ставки.

Другое дело — увязка взаимодействий между фронтами. Здесь могут возникнуть вопросы, которые легче решить представителю Ставки тут же, на месте.

Для увязки некоторых вопросов взаимодействия мне ещё пришлось побывать на командном пункте командующего Юго-Западным фронтом генерала Ватутина, где находился и начальник Генерального штаба Василевский. Мне показалось странным поведение обоих. Создавалось впечатление, что в роли командующего фронтом находится Василевский, который решал ряд серьёзных вопросов, связанных с предстоящими действиями войск этого фронта, часто не советуясь с командующим. Ватутин же фактически выполнял роль даже не начальника штаба: ходил на телеграф, вёл переговоры по телеграфу и телефону, собирал сводки, докладывал о них Василевскому. Все те вопросы, которые я намеревался обсудить с Ватутиным, пришлось обговаривать с Василевским».

Но теперь Василевский находился «на месте», в Генштабе, и Рокоссовский чувствовал себя спокойно.

Штаб и управление Донского фронта переименовывались в новый Центральный фронт и вместе с частью сталинградских армий срочно перебрасывались в район Курска и Ельца. Рокоссовскому передавались 21, 65, 2-я танковая и 16-я воздушная армии. Из резерва Ставки направлялась 70-я армия НКВД.

Этой группировкой предстояло атаковать противника с позиций развёртывания между Брянским и Воронежским фронтами, которые тем временем продолжали наступление на курском и харьковском направлениях. Замысел Ставки: взаимодействуя с ударной группировкой Брянского фронта, нанести охватывающий удар в общем направлении на Гомель и Смоленск с выходом во фланг и тыл орловской, а также ржевско-вяземско-рославльской группировкам противника.

Свидание с семьёй у Рокоссовского на этот раз было коротким. Тут же из Москвы отбыл под Сталинград для вывода оттуда войск на новый участок — в район западнее и северо-западнее Курска.

Севская наступательная операция 1943 года, которую осуществляли войска Центрального фронта, несколько раз откладывалась по причине многих неувязок. Да и 25 февраля, когда войска пошли вперёд, полное сосредоточение армий и частей фронта ещё не закончилось, многие подразделения находились в пути, продолжая двигаться в заданные районы. Артиллерия застряла на заснеженных дорогах, в результате танки 2-й армии генерала А. Г. Родина[98]атаковали без артподготовки. Из 408 танков в бой пошли только 182. Остальные вступали в дело по мере прибытия. Одни застряли на переездах и бродах, другие поломались на марше. Не хватало боеприпасов, продовольствия, фуража для лошадей.

Тем не менее немецкая оборона была прорвана. Танки генерала Родина и конники 2-го гвардейского кавалерийского корпуса генерала В. В. Крюкова[99] вошли в прорыв и вскоре оказались недалеко от Новгорода-Северского, местами вклинившись в немецкую оборону на 30–60 километров. Этот узкий прорыв оказался губительным для кавалеристов, которые сломя голову, подхлёстываемые успехом, рванулись вперёд. Немцы тем временем контратаковали на широком участке фронта, решив взять реванш за разгром под Сталинградом.

Из записей, не вошедших в первое издание мемуаров Рокоссовского: «Предпринимая столь грандиозную операцию, как глубокое окружение всей орловской группировки противника, Ставка допустила грубый просчёт, переоценив свои возможности и недооценив возможности врага. А тот, уже успев оправиться от нанесённых ему советскими войсками ударов на брянском и харьковском направлениях, сам готовился к нанесению здесь контрудара.

В этих условиях не могло быть и речи о выполнении войсками Центрального фронта первоначально поставленной ему задачи. После моего доклада по ВЧ Сталину задача была изменена. Но и она к этому времени и в той обстановке не сулила успеха. Противник явно превосходил наши силы.

В связи с усиливавшейся опасностью на левом фланге нашего фронта было отдано распоряжение конно-стрелковой группе генерала В. В. Крюкова приостановить продвижение на запад. Ей надлежало закрепиться в районе Севска и удерживать город до подхода частей 65-й армии, вместе с тем продолжать вести разведку в северном и южном направлениях, где было обнаружено скопление крупных сил противника. Крюков нарушил приказ. Вышедшая к Десне конно-стрелковая группа была атакована крупными вражескими силами во фланг и тыл и окружена. Она хотя и вырвалась из окружения, в чём ей помогли подоспевшие на помощь части 65-й армии и 2 ТА, но понесла тяжёлые потери.

Самоволие и беспечность генерала Крюкова дорого нам обошлись: помимо значительных потерь в людях и лошадях в составе группы мы оставили Севск, крупный населённый и важный опорный пункт на реке Сев.

По данным, полученным от штаба Воронежского фронта, перешедший в наступление противник добился значительных успехов. Он сумел обойти Харьков и продвигался в направлении Белгорода.

Войска нашего фронта, достигнув с тяжёлыми боями рубежа Брянцево, Троена, Лютеж и река Сев, вели упорные бои, которые приняли затяжной характер. У нас сохранилась ещё надежда на то, что с помощью 21-й армии нам удастся немного потеснить противника. По всему было видно, что на большее рассчитывать мы не могли. Невольно пришлось задуматься над вопросом: неужели в Ставке не понимают, что при создавшейся обстановке и без расчёта на крупный успех мы только распыляем свои силы, и так уже порядком ослабленные? И тут поступает неожиданное решение Ставки: срочно направить 21-ю армию в район Обояни в распоряжение командующего Воронежским фронтом в связи с прорывом крупных неприятельских сил на харьковском и белгородском направлениях и угрозой развития немецких войск на Курск.

С чем же нам наступать? Ведь противнику и без того удалось достичь превосходства, а с уходом 21-й армии соотношение сил в его пользу ещё больше возросло.

Я вынужден был доложить в Ставку о невозможности выполнить поставленную фронту задачу.

Во второй половине марта Ставка Верховного Главнокомандования приняла решение о нецелесообразности продолжения наступления на Орёл. Это решение было правильным. Все мы воспрянули духом, надеясь, что ошибки, допущенные Ставкой зимой и весной 1942 года, не повторятся.

Изучая обстановку, противника и предугадывая характер предстоящих сражений, я невольно задумывался над причинами многих поражений советских войск за прошедший период, в частности в операции, связанной с потерей Харькова и Белгорода. На мой взгляд, происходило это потому, что нашим Верховным Главнокомандованием при проведении наступательной или оборонительной операции не уделялось должного внимания своевременному созданию необходимых резервов, при наступлении расходовались все силы до предела, фронт вытягивался в нитку, отрываясь от своих баз. Не учитывались возможности противника и состояние своих войск. Желание превалировало над возможностями.

Совершенно неудовлетворительной оказалась наша глубокая оперативная, да и стратегическая разведка.

Противник при отходе имел возможность создавать крупные группировки своих сил и наносить нам неожиданно контрудары, парировать которые было нечем.

Отсутствие в глубине нашей обороны оперативных резервов позволяло противнику после прорыва фронта на узких участках безнаказанно идти на глубокое окружение советских войск, а окружив, беспрепятственно уничтожать их.

Возникали ещё и такие острые вопросы: «распределен-ческое» управление войсками, место начальника Генерального штаба, роль представителей Ставки…

В апреле для ознакомления с положением и нуждами фронта у нас побывали член ГКО Г. М. Маленков, начальник Тыла Красной Армии А. В. Хрулёв, заместитель начальника Генерального штаба А. И. Антонов. Вместе с ними прибыл первый секретарь ЦК КП(б) Белоруссии, начальник Центрального штаба партизанского движения П. К. Пономаренко, назначенный к нам членом Военного совета.

Товарищи из Москвы находились у нас продолжительное время. Обсуждая с ними ряд вопросов, относящихся к состоянию войск, фронтовых и армейских тылов (многие из них ещё не добрались до мест расположения своих соединений), поделился и тем, что особо волновало меня.

Перед отъездом они предложили изложить все мои соображения в служебной записке на имя Верховного Главнокомандующего, что я и сделал. Маленков обещал передать её Сталину.

В записке кратко оценивалась обстановка, сложившаяся на южном крыле советско-германского фронта в результате зимней кампании 1942/43 года, и высказывались некоторые предположения на лето 43-го. В ней отмечалось, что наиболее вероятным участком фронта, где противник летом 1943 года попытается развернуть своё решительное наступление, будет Курская дуга. Там он постарается совершить то, что ему не удалось зимой, но уже большими силами. Продолжающаяся переброска войск в район Орла и севернее подтверждает возможность таких намерений противника, а конфигурация фронта способствует их осуществлению. Я подчёркивал настоятельную необходимость создания мощных резервов Верховного Главнокомандования, расположенных в глубине (восточнее Курской дуги), для отражения удара крупных вражеских сил на курском направлении.

Обращалось внимание и на несколько непонятное положение в управлении войсками, когда начальник Генерального штаба вместо того, чтобы управлять из центра, где сосредоточены все возможности для этого, убывает на длительное время на один из участков фронта, тем самым выключаясь из управления. Заместитель Верховного Главнокомандующего тоже выбывает на какой-то участок, и часто получалось так, что в самые напряжённые моменты на фронте в Москве оставался один Верховный Главнокомандующий. В данном случае получалось «распределен-ческое» управление фронтами, а не централизованное.

Я считал, что управление фронтами должно осуществляться из центра — Ставкой Верховного Главнокомандования и Генеральным штабом. Они же координируют действия фронтов, для чего и существует Генеральный штаб. Уже первые месяцы войны показали нежизненность созданных импровизированных оперативных командных органов «направлений», объединявших управление несколькими фронтами. Эти «направления» вполне справедливо были ликвидированы. Зачем же Ставка опять начала применять то же, но под другим названием — представитель Ставки по координированию действий двух фронтов? Такой представитель, находясь при командующем одним из фронтов, чаще всего, вмешиваясь в действия комфронтом, подменял его. Вместе с тем за положение дел он не нёс никакой ответственности, полностью возлагавшейся на командующего фронтом, который часто получал разноречивые распоряжения по одному и тому же вопросу: из Ставки — одно, а от её представителя — другое. Последний же, находясь в качестве координатора при одном из фронтов, проявлял, естественно, большую заинтересованность в том, чтобы как можно больше сил и средств стянуть туда, где находился сам. Это чаще всего делалось в ущерб другим фронтам, на долю которых выпадало проведение не менее сложных операций.

Помимо этого, уже одно присутствие представителя Ставки, тем более заместителя Верховного Главнокомандующего, при командующем фронтом ограничивало инициативу, связывало комфронтом, как говорится, по рукам и ногам. Вместе с тем появлялся повод думать о некотором недоверии командующему фронтом со стороны Ставки ВГК.

Упоминалось мной и о том, что при штабе фронта имелись от Генерального штаба так называемые направленны. Это были лица, чаще всего генералы, в обязанности которых входила всесторонняя и своевременная информация Генерального штаба о действиях войск фронта. Не достаточно ли их присутствия, чтобы информировать центр о действиях фронтов и контролировать их?

Вот эти вопросы были затронуты в моей служебной записке на имя Верховного Главнокомандующего. Не беру на себя смелость утверждать, что мои предложения оказали своё влияние на последующие решения Ставки. Однако сложившаяся общая обстановка на фронтах требовала особого внимания к Курской дуге и принятия соответствующих мер. Именно этими соображениями я и руководствовался.

Используя все возможности, мы к началу сражения смогли довести численность стрелковых дивизий только до 4,5–5 тыс. и лишь отдельных — до 6–7 тыс. человек. В то же время (по вполне достоверным данным) в находившихся против нас вражеских дивизиях насчитывалось: в пехотных — 10–12 тыс., танковых — 15–16, моторизованных — 14 тыс. человек. Несмотря на большие потери, которые понесли немецкие войска в зимний период, фашистскому командованию удалось восполнить их.

А на фронте тучи всё сгущались. В конце июля стали поступать данные о крупных передвижениях немецких бронетанковых, артиллерийских и пехотных соединений и их выдвижении к переднему краю».

Эти записки, которые впоследствии отдельными вставками вошли в книгу «Солдатский долг», дают представление о том, кем стал Рокоссовский после лета — зимы 1941 года и осенне-зимнего сражения в волгодонской степи под Сталинградом. Видя перед собой не распадок между сопками, а линию фронта в сотни километров, он мыслил уже не эскадронами и дивизиями, а армиями, крупными армейскими группировками. Он чувствовал противника, мгновенно распознавал его намерения, понимал его возможности. Талант полководца в поле, среди сражений и битв, развивался стремительно.

И тот, кому адресовал он свою служебную записку, чувствовал это мужание полководческого дара молодого генерала из когорты Огневых и всячески способствовал ему.

Сталин, возможно, жалел, что в своё время не последовал совету Рокоссовского, не отдал ему 2-ю гвардейскую армию, чтобы тот более энергично разделался с окружённой 6-й армией Паулюса, а потом всеми силами перенёс удар на запад. Возможно, тогда не произошло бы сдачи Харькова и Белгорода…

Весьма примечательно, что тогда же, в марте 1943 года, на стол Верховному лёг доклад ГРУ Красной армии «О вероятных планах немецкого командования на весну и лето 1943 года», где, в частности, говорилось:

«1. Ликвидацией южных фронтов «А» и «Б» немецкое командование отказывается от попыток наступления на Кавказ и в направлении излучины р. Дона. 2. Оперативное построение армий указывает на усиление правого фланга Центрального фронта и левого фланга Южного фронта противника. 3. Все танковые дивизии Восточного фронта противника, за исключением двух-трёх, сосредоточены в южном секторе фронта, т. е. к югу от Орёл — Брянск. Чем подтверждается положение, что основными активно действующими фронтами будут являться правый фланг Центрального фронта и весь Южный фронт противника».

Думать — воюя, так же как и воевать — думая, в Красной армии уже научились. Наши штабы к этому времени уже начинали интеллектуально превосходить противника. Почему немецкие генералы и фельдмаршалы в итоге проиграли советским генералам и маршалам? Возможно, потому, что знали, как надо воевать с русскими, и воевали с уверенностью в собственном превосходстве всю кампанию на Восточном фронте. Наши не знали, как воевать с лучшей в мире армией. И всю войну приноравливались, учились, постигали. Ошибки превращали в удачи. Поражения — в победы. Они знали, что не лучшие, но страстно желали таковыми стать. И это в конце концов произошло.

В Севске и окрестностях в марте 1943 года состоялось первое крупное боестолкновение частей Красной армии и коллаборационистских формирований германской армии, в том числе Русской освободительной народной армии (РОНА)[100].

Февральско-мартовское 1943 года наступление ударной группировки Центрального фронта в историографию вошло под названием «Севский рейд». Именно на севском направлении авангарды Рокоссовского продвинулись особенно глубоко. Конники Крюкова и танкисты Родина заняли на некоторое время городок Севск[101]. При взятии Севска произошла история, которая может послужить ответом на вопрос, почему ударная группировка Рокоссовского так рискованно, на узком участке прорыва углубилась в оборону противника. Севский участок фронта и сам городок обороняли немецко-венгерские части, а также 14-й Севский батальон и 4-й полк РОНА. Здесь же держали оборону несколько батальонов украинских полицейских формирований, прибывших с Северщины. Кроме того, сюда же на уплотнение обороны немцы бросили добровольческий полк «Десна», выполнявший всё это время в основном карательные функции в партизанских лесах, кавалерийскую группу «Десна» и другие формирования коллаборационистов, а проще говоря, предателей, перешедших по разным причинам на службу германской армии. Во время первого столкновения при взятии Севска кавалеристы и танкисты смяли оборону и ворвались в город. По воспоминаниям участников боя, пленных не брали. Остатки гарнизона, забаррикадировавшегося в старинном каменном здании в центре городка на площади Революции, добивали из артиллерийских орудий прямой наводкой. Здание было разбито, как отмечают местные хроники, «в щебень», «пленных не принимали».

Позже наши части Севск оставили. Но ненадолго.

Дальнейшие события показали: то, что немцы не смогли сделать в ходе своего контрнаступления зимой — весной, они попытаются реализовать летом. Разведка доносила, что основные резервы, в том числе танковые и моторизованные, противник перебрасывает на южный участок фронта и сосредоточивает в двух районах — напротив оснований курского выступа, дуги, образовавшейся в результате зимне-весенних боёв.

В начале марта на центральном участке фронта противник начал отвод войск. Это было настолько неожиданно, что войска Западного фронта попросту прошляпили манёвр группы армий «Центр». Как вскоре станет очевидным, вывод войск из обширного ржевско-вяземского выступа самым непосредственным образом был связан с подготовкой операции в районе Орла и Курска. Командующий 9-й полевой армией генерал Вальтер Модель[102] к концу марта благополучно завершил операцию «Буйвол» и дополнительно вывел в резерв 15 пехотных, две моторизованные, три танковые и одну кавалерийскую дивизии СС. Гитлер был в восторге от этой операции. Было чему радоваться. Во-первых, операция прошла блестяще, почти без осложнений. Во-вторых, линия фронта сократилась на 200 километров. В-треть-их, войска отошли на заранее подготовленные позиции на линию Духовщина — Дорогобуж — Спас-Деменск. Новая конфигурация фронта стала более удобной для проведения летнего грандиозного наступления. В-четвёртых, на Восточном фронте в результате успешного манёвра удалось фактически полностью компенсировать потерю 6-й армии под Сталинградом.

В апреле 1943 года на фронте наступило затишье. Обе стороны усиленно готовились к решающему сражению.

10 апреля начальник штаба генерал Малинин представил в Генштаб доклад. Основная идея документа состояла в следующем: по всем предположениям, противник намерен наступать на Курск из района Орла через Кромы и Поныри и из района Белгорода через Обоянь на Курск. Малинин предлагал значительно усилить резервами оборону Западного, Брянского и Центрального фронтов, в особенности авиацией.

Дважды, 11 и 28 апреля, Рокоссовский был у Сталина в Кремле. Обсуждали план действий в предстоящем сражении. Разведка доносила о большой концентрации войск противника именно в тех районах, которые, по предположению Рокоссовского, были наиболее выгодными для летнего немецкого наступления с целью отсечения выступа ударом с юга и севера на Курск.

Во время первого совещания у Сталина собрались Рокоссовский, Жуков, Молотов, начальник инженерных войск Красной армии М. П. Воробьёв, заместитель начальника Генштаба А. И. Антонов[103]. Обсуждали план летней кампании. В Генштаб и Ставку к тому времени поступили служебные записки и доклады командующих и начальников штабов фронтов. Некоторые генералы, и среди них командующий Воронежским фронтом Ватутин, предлагали ударить первыми по сосредоточению войск противника в прифронтовой полосе и таким образом нанести ему поражение, не дав завершить полное развёртывание. Сталин склонялся к оборонительному варианту, предложенному в служебной записке Рокоссовского. Возможно, именно поэтому из командующих фронтов на совещание был приглашён только Рокоссовский. Решение о преднамеренной обороне, по всей вероятности, было уже принято, и дискуссия только помешала бы ходу совещания. На дискуссии времени не оставалось. Рокоссовский вместе с Жуковым и Антоновым вошли к Сталину в 23 часа 35 минут. В кабинете уже находился Молотов. В 0 часов 45 минут Поскрёбышев срочно вызвал Воробьёва. Совещание закончилось в четвёртом часу утра.

Спустя десять дней Рокоссовский получил директиву Ставки, согласно которой предстояло срочно выселить жителей прифронтовой полосы из зоны возможных военных действий. Начались масштабные работы по строительству линии обороны.

Из мемуаров маршала:

«Против орловской группировки противника, нависавшей над нашим правым флангом, оборонялись соединения 48, 13 и 70-й армий на фронте от Городища до Брянцева протяжением 132 километра. Левее, на 174-километровом фронте от Брянцева до Коренева, занимали оборону войска 65-й и 60-й армий.

Как и всегда, я решил создать необходимые в любой обстановке резервы, поэтому 2-я танковая армия была выведена во второй эшелон, а во фронтовой резерв — 9-й и 19-й танковые корпуса и 17-й гвардейский стрелковый корпус, нацеленный на то, чтобы занять позиции в полосе 13-й армии, если в том будет необходимость.

О том, как мы старались создать высокую плотность войск на угрожаемом направлении, можно судить хотя бы по таким цифрам. Здесь в полосе протяжением 95 километров мы сосредоточили 58 процентов всех наших стрелковых дивизий, 70 процентов артиллерии и 87 процентов танков и самоходно-артиллерийских установок. На этом же направлении были расположены войска второго эшелона и фронтового резерва (танковая армия и два отдельных танковых корпуса). На остальные 211 километров фронта приходилось меньше половины нашей пехоты, треть артиллерии и меньше одной пятой части танков. Это был, конечно, риск. Но мы сознательно шли на такую концентрацию сил, уверенные, что враг применит излюбленный свой метод — удар главными силами под основание выступа. Наша разведка и партизаны подтверждали, что мощная группировка вражеских войск создаётся именно на том направлении, где мы ожидали.

К разработке общего плана оборонительной операции фронта были привлечены командующие армиями: 48-й — генерал-лейтенант П. Л. Романенко, 13-й — генерал-лейтенант Н. П. Пухов, 70-й — генерал-лейтенант И. В. Галанин, сменивший к этому времени прежнего командарма, 65-й — генерал-лейтенант П. И. Батов, 60-й — генерал-лейтенант И. Д. Черняховский, 2-й танковой — генерал-лейтенант А. Г. Родин и 16-й воздушной — генерал-лейтенант С. И. Руденко. После утверждения плана началась работа конкретно на местности. В ней приняли деятельное участие командование фронта, политическое управление, командующие армиями и родами войск, начальники служб и начальник тыла.

Учитывая, что противник будет наносить удар, безусловно, крупными силами, командование фронта уже в конце марта в своих приказах и директивах дало войскам конкретные указания об оборудовании оборонительных рубежей. Начальник инженерных войск фронта генерал-майор А. М. Прошляков наметил детальный график и приложил много усилий, чтобы работы выполнялись в установленные сроки и с хорошим качеством. На этого энергичного и инициативного генерала можно было полностью положиться. Скромный, даже несколько застенчивый, он умел проявить и волю, и непреклонную решимость. Глубокие знания и богатый практический опыт позволяли ему справляться с самыми сложными задачами. Заботливый и требовательный командир, чудесный товарищ, он пользовался всеобщей любовью. Работать с ним было приятно.

Планомерная подготовка обороны Курского выступа началась с апреля и продолжалась до самого вражеского наступления.

Строительство укреплений главной полосы велось войсковыми частями. В сооружении второй и третьей полос обороны, а также тыловых армейских и фронтовой полос наряду с войсками активно участвовало местное население.

Организуя эти работы, мы использовали опыт, накопившийся к этому времени. Все приказы и директивы командования фронта требовали создания прочной, глубоко эшелонированной, многополосной полевой обороны с максимальным развитием инженерных сооружений на всю её оперативную глубину.

Вначале предполагалось построить пять оборонительных полос общей глубиной 120–130 километров. Но затем глубина оборонительных полос на отдельных, наиболее важных, направлениях была увеличена до 150–190 километров.

За три месяца войска фронта оборудовали шесть основных оборонительных полос. Кроме того, были построены промежуточные рубежи и отсечные позиции, протянувшиеся на сотни километров. Ходы сообщения между траншеями строились с таким расчётом, чтобы при необходимости они могли служить отсечными позициями. Батальонные узлы сопротивления, как правило, были подготовлены к круговой обороне.

Особое внимание уделялось прикрытию стыков, обеспечению манёвра артиллерии траекторией и колёсами, а также манёвра войск по фронту и из глубины.

Всего войсками фронта за апрель — июнь было отрыто до 5 тысяч километров траншей и ходов сообщения, установлено до 400 тысяч мин и фугасов. Только на участие 13-й и 70-й армий было выставлено 112 километров проволочных заграждений, из которых 10,7 километра — электризованных, и свыше 170 тысяч мин.

Располагая данными о том, что немецкое командование, готовясь к летнему наступлению, особые надежды возлагает на массированные удары своих танковых войск, оборону Курского выступа мы строили прежде всего как противотанковую, в расчёте на отражение ударов крупных танковых группировок противника. Приходилось учитывать и то, что противник собирается широко применять свои новые мощные танки «тигр» и самоходные орудия «Фердинанд». Мы подготовили сильные противотанковые рубежи с мощными опорными пунктами на наиболее опасных направлениях и максимально насытили их артиллерией.

К отражению вражеских танков решено было привлечь всю артиллерию фронта, в том числе и зенитную, сосредоточив её основные силы в полосах обороны 13-й, частично 48-й и 70-й армий на направлении ожидаемого главного удара противника.

Для лучшей организации взаимодействия и удобства управления опорные пункты объединялись в противотанковые районы. К июлю на правом крыле фронта глубина противотанковой обороны достигла 30–35 километров. Только в полосе 13-й армии на главной полосе обороны насчитывалось 13 противотанковых районов, состоявших из 44 опорных пунктов; на второй полосе имелось 9 таких районов с 34 опорными пунктами, а на третьей полосе — 15 районов с 60 противотанковыми опорными пунктами.

Большое внимание было уделено созданию различного вида противотанковых заграждений. Перед передним краем и в глубине обороны на танкоопасных направлениях была подготовлена сплошная зона таких препятствий. Сюда входили минные поля, противотанковые рвы, надолбы, плотины для затопления местности, лесные завалы.

Хотя использование гвардейских миномётов — «катюш» для борьбы с танками инструкцией не предусматривалось, было решено и их привлечь к выполнению этой задачи. Чтобы найти наиболее эффективные способы применения реактивной артиллерии для отражения массированных танковых атак, с миномётчиками провели опытные стрельбы по макетам танков. Они показали высокий процент попаданий.

К борьбе с танками противника в случае их вклинения в нашу оборону мы готовили в дивизиях и армиях подвижные отряды заграждения, которые в ходе боя должны были выставлять на пути вражеских танков мины, фугасы и переносные препятствия. Эти отряды состояли в дивизиях из одной-двух сапёрных рот, а в армиях — из инженерного батальона, усиленного автоматчиками. Им заранее указывались вероятные районы их действий.

Кроме отрядов заграждения в дивизиях, армиях и во фронте были созданы артиллерийские противотанковые резервы. В моём резерве находились три противотанковые артиллерийские бригады и два противотанковых артполка.

При создании обороны особое внимание уделялось организации системы огня. Огневые средства эшелонировались на всю армейскую глубину. Предусматривался манёвр огнём и массирование его на угрожаемых направлениях. Для обеспечения простоты и надёжности управления огнём создавалась разветвлённая сеть наблюдательных пунктов с устойчивой связью.

При построении боевых порядков в ротных районах обороны мы в первую очередь руководствовались требованием создать непроницаемую огневую завесу. Исходя из условий местности подразделения располагались в одном случае углом вперёд, в другом — углом назад, что позволяло держать под обстрелом всю местность внутри батальонного района и вести фланкирующий и косоприцельный огонь. Почти во всех батальонах был подготовлен заградительный и сосредоточенный огонь станковых пулемётов как перед передним краем, так и в глубине батальонных районов и полковых участков. Миномётные роты заранее пристреляли участки и рубежи. Расчёты противотанковых ружей располагались повзводно или отделениями на танкоопасных направлениях.

По такому же принципу строилась система огня пехотного оружия во второй и тыловой армейской оборонительных полосах. На участках, занятых войсками, эти рубежи по насыщенности огневыми средствами почти не уступали главной полосе. В тыловой полосе 13-й армии плотность огневых средств была даже выше, чем на главной полосе обороны.

На вероятных направлениях действий противника мы сосредоточили мощные артиллерийские группировки. Общая плотность артиллерии у нас составляла 35 стволов, в том числе более 10 противотанковых орудий на километр фронта, но в полосе обороны 13-й армии эта плотность была намного выше.

Наряду с оборонительными работами войска усиленно занимались боевой подготовкой. Не менее трети всех занятий проводилось в ночных условиях. Неутомимая учёба шла в штабах.

Противник собирался применить тяжёлые танки «тигр», имевшие толстую броню и вооружённые 88-миллиметровой пушкой. Наши бойцы и командиры изучали тактико-технические данные этих машин, осваивали методы борьбы с ними. В каждой армии были оборудованы полигоны, где проводились боевые стрельбы по танкам-мишеням. Расчёты 45-миллиметровых пушек учились бить по гусеницам танков с близких дистанций. В результате систематических занятий удалось значительно повысить мастерство артиллеристов.

Боевая готовность артиллеристов проверялась прямо на позициях. Прибыв на наблюдательный пункт артиллерийского командира, проверяющий в соответствии с планом обороны сообщал, что в таком-то районе появился противник. Цели указывались на позициях гитлеровцев. Не проходило и минуты, как открывался меткий огонь. Я неоднократно устраивал такую проверку и убедился, что артиллеристы поняли свою роль в предстоящем сражении и серьёзно к нему готовятся».

15 апреля 1943 года Гитлер подписал «Оперативный приказ Ставки вермахта № 6» на проведение операции «Цитадель»: «Я решил, как только позволят условия погоды, провести наступление «Цитадель» — первое наступление в этом году. Этому наступлению придаётся решающее значение. Оно должно завершиться быстрым и решающим успехом. Наступление должно дать в наши руки инициативу на весну и лето текущего года». Планом новой операции, грандиозной по своим замыслам и тем подготовительным масштабам, которые уже можно было обозреть, предполагалось «одним ударом пробить оборону противника» и «как можно быстрее перебросить из глубины силы для прикрытия флангов ударных группировок, с тем чтобы последние смогли продвигаться только вперёд». «На направлении главных ударов должны быть использованы лучшие соединения, наилучшее оружие, лучшие командиры и большое количество боеприпасов». По поводу начала атаки говорилось: «Самым ранним сроком наступления является 3 мая».

Рокоссовский в своих прогнозах называл примерную дату немецкой атаки не ранее конца мая. Таким образом, и в сроках начала наступления противника на курский выступ командующий Центральным фронтом не ошибся.

В середине мая на Центральный фронт прибыл Жуков. По итогам своих поездок в расположение армий первого эшелона маршал доносил в Ставку: «Я лично был на переднем крае 13-й армии, просматривал с разных точек оборону противника, наблюдал за его действиями, разговаривал с командирами дивизий 7-й армии и 13-й армии, с командующими Галаниным, Пуховым и Романенко и пришёл к выводу, что непосредственной готовности к наступлению на переднем крае у противника нет.

Может быть, я ошибаюсь; может быть, противник очень искусно маскирует свои приготовления к наступлению, но, анализируя расположение его танковых частей, недостаточную плотность пехотных соединений, отсутствие группировок тяжёлой артиллерии, а также разбросанность резервов, считаю, что противник до конца мая перейти в наступление не сможет».

Рокоссовский, пользуясь тем, что противник затягивает начало наступления, продолжал укреплять оборону, одновременно вёл приготовления и для рывка вперёд.

В эти дни произошёл эпизод, который в очередной раз напомнил героям этой истории о хрупкости жизни солдата на передовой.

Рокоссовский приказал перенести поближе к войскам свой командный пункт. Новый КП быстро оборудовали в деревне Свобода севернее Курска. Туда тут же из Ельца перебрались многие службы. Но не все. 85-й походно-полевой госпиталь остался по-прежнему в Курске, и теперь до него было довольно далеко. С Галиной Талановой Рокоссовский стал видеться реже. Скучал. Иногда посылал за ней своего водителя Мозжухина. Тот привозил в штаб сразу двух Галин: Таланову и её подругу, начальника госпиталя Галину Шишманеву. Шишманева (Шишманян) была гражданской женой генерала Казакова. Когда в очередной раз Мозжухин поехал за женщинами, машина попала под бомбёжку. Таланова не пострадала. А вот Шишманева была тяжело ранена и спустя несколько дней умерла в госпитале. Казаков тяжело переживал гибель любимой. Он похоронил её в Курске на Никитском кладбище.

«Всё что угодно, лишь бы вернулся живой…»

Шли дни, а противник молчал.