Рокоссовский. Клинок и жезл

Глава двадцать седьмая ПОЛЬСКИЙ МУНДИР

Ещё 10 июня 1945 года полевое управление 2-го Белорусского фронта было преобразовано в управление Северной группы войск, дислоцированной на территории Польши. Свой штаб Рокоссовский разместил в городе Легнице. Легница долгое время была частью прусской провинции Нижняя Силезия, носила несколько иное название — Лигниц — и была населена немцами. В 1945 году немцев репатриировали в Германию, а в Легницу переселились поляки из восточных районов, отошедших к Советской Украине и Советской Белоруссии. Однако основное население городка составили русские — гарнизон Северной группы войск и штаб 4-й воздушной армии. Долгие годы Легницу называли «Маленькой Москвой».

В голове Сталина к тому времени уже созрела новая комбинация послевоенного мироустройства. Она не противоречила ялтинским договорённостям, но значительно укрепляла позиции СССР, в особенности на фоне резко изменившегося расклада сил после ядерной бомбардировки американцами японских городов Хиросимы и Нагасаки. В апреле 1945 года в Москву прилетела югославская делегация во главе с Иосипом Броз Тито. На переговорах Сталин, стоя у карты мира, где красным цветом был обозначен СССР, словно в раздумье сказал: «Никогда они не смирятся с тем, чтобы такое пространство было красным — никогда, никогда!» И вдруг: «Война скоро кончится. Через пятнадцать-двадцать лет мы оправимся, а затем — снова!..» После этих слов воцарилось молчание. Как вспоминал потом член югославской делегации партизанский генерал, народный герой Югославии и писатель Милован Джилас[138], «что-то жуткое было в его словах… но импонировала его уверенность в выборе направления, по которому надо идти, сознание неизбежного будущего, которое предстоит миру, где он живёт, и движению, которое он возглавляет». В разговоре генерал Джилас заметил, что у них, в Югославии, по сути, та же советская власть, на что Сталин, словно ожидая затронутую гостями тему, тут же возразил: «Сегодня социализм возможен и при английской монархии». Это прозвучало неожиданно и сильно. По поводу советской власти в Югославии Сталин уточнил, что у них в Югославии не советская власть, а «нечто среднее между Францией де Голля и Советским Союзом». Ему очень нужны были Югославия, Балканы, выход к Средиземному морю и Ближнему Востоку. Но там сидел сильный и самодостаточный маршал Тито, к тому же Югославию опекала Англия. Генерал Джилас хорошо запомнил фразу, произнесённую Сталиным во время той беседы: ««Если славяне будут объединены и солидарны — никто в будущем пальцем не шевельнёт. Пальцем не шевельнёт!» — повторял он, резко рассекая воздух указательным пальцем».

Польша в этом новом панславистском построении играла важную роль.

Первые послевоенные выборы в новой Польше состоялись в 1947 году. Победила Польская объединённая рабочая партия (ПОРП), в которой главную роль играли коммунисты. Постепенно было покончено с оппозицией и остатками партизанских отрядов Армии Крайовой и другими националистическими формированиями, в том числе и украинскими, действовавшими в лесах на территории Польши и Западной Украины. Прекратились нападения на советских солдат. Рокоссовский железной рукой смог раз и навсегда пресечь вольности военнослужащих Северной группы, что греха таить, порой граничащие с бесчинствами по отношению к местным жителям — полякам.

В 1948 году обострились взаимоотношения между СССР и Югославией. Причин конфликта было несколько, но главная — холодная война, вспыхнувшая к тому времени между бывшими союзниками. США подмяли Европу и пытались диктовать свою волю Советскому Союзу. Уже действовала так называемая «доктрина Трумэна», согласно которой США могли вмешиваться во внутренние дела любой страны с целью «помощи свободным странам избавиться от влияния тоталитарных режимов на их политику». Советский Союз, только что вышедший из изнурительной войны, в зону практического влияния которого, согласно ялтинским договорённостям, входили многие страны Европы, как нельзя лучше подходил на роль страны «тоталитарного режима». Однако в основе конфронтации Соединённых Штатов, вышедших из войны экономически окрепшими, и «западноевропейских стран по отношению к Советскому Союзу лежало не отрицание коммунистического режима и соответствующей идеологи, а сдерживание Москвы как правопреемницы русской истории и Великой России».

Маршал Тито, всецело опираясь на надёжную армию, начал свою игру.

Не доверял Сталин и президенту Польши Болеславу Беруту.

В октябре 1949 года Сталин вызвал к себе на Ближнюю дачу Рокоссовского. Об этой встрече есть яркая и исчерпывающая зарисовка поэта и писателя Феликса Чуева, который был знаком со многими людьми из окружения Рокоссовского: «Рокоссовский приехал на Ближнюю, прошёл на веранду — никого. Сел в недоумении, ожидая. Из сада появился Сталин с букетом белых роз, и видно было, что он их не резал, а ломал, — руки были в царапинах.

— Константин Константинович, — обратился Сталин, — ваши заслуги перед Отечеством оценить невозможно. Вы награждены всеми нашими наградами, но примите от меня лично этот скромный букет!

…Мне этот эпизод напомнил встречу императора с генералом Ермоловым, у которого царь спросил:

— Чем тебя ещё наградить, мужественный старик?

— Присвойте мне звание немца, — ответил Ермолов.

Рокоссовский ничего подобного не пожелал, но ему было присвоено звание поляка.

— Константин Константинович, у меня к вам большая личная просьба, — сказал Сталин. — Обстановка такова, что нужно, чтобы вы возглавили армию Народной Польши. Все советские звания остаются за вами, а там вы станете министром обороны, заместителем Председателя Совета Министров, членом Политбюро и маршалом Польши. Я бы очень хотел, Константин Константинович, чтоб вы согласились, иначе мы можем потерять Польшу. Наладите дело — вернётесь на своё место. Ваш кабинет в Москве всегда будет вашим!

Рокоссовский знал общее положение в Польше и сказал Сталину:

— Для меня там снова может повториться тридцать седьмой год.

— Тридцать седьмого года больше не будет, — ответил Сталин.

Сам Рокоссовский говорил, что его не очень-то прельщала такая перспектива, тем более что польский язык он почти не знал, но просьба Сталина — не простая просьба… Пришлось ехать.

«Я всегда буду поляком в России и русским в Польше», — как-то с горечью заметил он».

Своему боевому товарищу и другу генералу Батову Рокоссовский рассказывал, что предложение Сталина о переходе на службу в Войско Польское он воспринял, мягко говоря, «со смешанным чувством». Но ответил: «Я солдат и коммунист. Я готов поехать».

Нехорошее предчувствие поселилось в нём с самого начала. Позади уже была история с «уходом» маршала Жукова и ссылка его, вчерашнего триумфатора, в Одессу командовать едва ли не самым маленьким военным округом. 1 июня 1946 года на заседании Военного совета были выдвинуты обвинения против Жукова: зарвавшийся бонапартист, представляющий угрозу для партии и правительства… В приказе, который был вскоре зачитан во всех воинских частях, говорилось: «…Маршал Жуков, будучи сам озлоблен, пытался группировать вокруг себя недовольных, провалившихся и отстранённых от работы начальников и брал их под свою защиту, противопоставляя себя тем самым правительству и Верховному Главнокомандованию». В первоначальной редакции это вполне тянуло на приговор. Маршалы, однако, выступили против тяжких политических обвинений, признав грубость Жукова по отношению к подчинённым следствием его тяжёлого характера. По воспоминаниям маршала Конева, Рокоссовский тоже выступил на том заседании: «Очень дипломатично он отметил, что никак не разделяет обвинения в адрес Жукова в том, что он политически опасный человек, нечестный коммунист». Конечно, Жуков чувствовал себя обойдённым, когда в послевоенной иерархии ему был предложен громкий, но в реальности малозначительный пост главнокомандующего Сухопутными войсками, ограниченного вышестоящими структурами Генштаба и Наркомата Вооружённых сил СССР. При том, что заместителем наркома (Сталина), а по существу, главой военного ведомства был назначен Н. А. Булганин, бывший при Жукове членом Военного совета фронта. К тому же ему, человеку, мягко говоря, мало разбиравшемуся в военном деле, было поспешно присвоено маршальское звание. Сам этот факт унижал фронтовых маршалов, добывавших свой полководческий жезл в битвах и походах.

Итак, Польша.

6 ноября 1949 года Болеслав Берут обратился к Государственному совету и Совету министров Польши с заявлением следующего содержания: «Принимая во внимание, что маршал Рокоссовский является поляком по национальности и пользуется популярностью в польском народе, мы обратились к советскому правительству с просьбой, если это возможно, направить маршала Рокоссовского в распоряжение польского правительства для прохождения службы в рядах Войска Польского. Советское правительство, учитывая дружественные отношения, которые связывают СССР и Польшу… выразило согласие удовлетворить просьбу…»

В апреле 1949 года был создан военный блок НАТО. С тех пор американские войска расквартированы в Европе на постоянной основе. В том же году Германия разделилась на два государства. Спустя шесть лет ФРГ присоединится к Североатлантическому военному блоку. В ответ по инициативе Советского Союза будет создан военный блок социалистических государств — Варшавский договор.

Но пока Сталина устраивал и такой паритет: под рукой у надёжного Рокоссовского было и Войско Польское, и Северная группа советских войск со штаб-квартирой в «Маленькой Москве».

А между тем Рокоссовскому в его родной Польше ещё предстояло снова стать поляком.

Когда он был произведён в маршалы Польши и надел польский мундир с золотым шитьём, в своём первом приказе солдатам, офицерам и генералам Войска Польского писал: «Мне выпало на долю в течение многих лет служить делу трудящегося народа в рядах героической Советской Армии. Волею военной судьбы я был командующим тем фронтом, в составе которого героически сражались на славном пути от Ленино через Варшаву, Гданьск, Гдыню, Колобжег, Поморский Вал, вплоть до Берлина солдаты вновь возникшего Войска Польского, солдаты 1-й дивизии, а позднее и 1-й армии… Во исполнение обязанностей, возложенных на меня Страной и Президентом, во исполнение обязанностей перед польскими трудящимися и польским народом, среди которого я вырос и с которым всегда чувствовал себя связанным всем своим сердцем, а также перед братским советским народом, который воспитал меня как солдата и полководца, я принимаю доверенный мне пост, чтобы все свои силы посвятить дальнейшему развитию и укреплению нашего Войска Польского и обороны Речи Посполитой…»

Такие приказы пишутся один раз в жизни, и то не всегда и не всеми.

Рокоссовский в Войске Польском был не единственным русским. Ещё когда бои шли в Белоруссии, дивизию имени Тадеуша Костюшко, а потом части 1-й польской армии комплектовали советскими офицерами и специалистами. Русскими были даже командиры батальонов и рот, не говоря уже об артиллеристах, связистах, танкистах. Вот они-то и пришли в новую польскую армию вместе со своим маршалом. В кратчайшие сроки советские офицеры помогли республике создать боеспособные вооружённые силы, оснащённые современным оружием и способные решать самые сложные боевые задачи.

Рокоссовский регулярно ездил в Москву и всякий раз бывал на приёме у Сталина. Содержание их бесед неизвестно. Во всяком случае, они разговаривали, конечно же, не о погоде на побережье Балтийского моря и не о прелестных польках.

Что и говорить, в родной, но давно уже забытой Польше Рокоссовскому пришлось нелегко. Но ведь и маршалу Жукову, воскликнет читатель, в Одессе, а потом и на Урале жилось и служилось непросто! Знакомый нам по ленинградскому «Крестовскому» периоду Владимир Вацлавович Рачинский размышлял в своих воспоминаниях о маршале: «По просьбе польского правительства он вернулся в Польшу. Занимал высокий пост министра обороны ПНР. Он тоже знал хорошо польский язык. Любил свою родину. Был польским патриотом. Но, как можно понять его историю, здесь, в России, он среди русских был поляком, а там, в Польше, среди поляков он был русским, советским. Может, некоторым это и трудно понять, понять эту двойственность положения. Такая двойственность возникает у людей, потерявших при тех или иных условиях свою родину. В сущности, это тяжёлая психологическая драма многих миллионов различных эмигрантов».

Но Рокоссовский эмигрантом-то и не был. Родился в Российской империи, в Русской армии служил и воевал в Первую мировую войну.

Драмой его жизни стала попытка возвращения в ту часть бывшей империи, где уже царствовала другая культура, другая жизнь. Даже язык здесь изменился. В прежний дом, как известно, возврата нет. А ещё замечено: никогда не возвращайся туда, где когда-то был счастлив…

Той Варшавы — рая его детства — уже не существовало. И той Польши — тоже. И конечно же, Рокоссовский — человек тонкой душевной организации — всё это понимал и многое предвидел. Возможно, именно поэтому во время разговора со Сталиным на Ближней даче попытался отказаться от польского мундира. Он уже послужил в Польше, увидел её, понял, что прежней Польши нет и не будет уже никогда. Иллюзии растаяли ещё в 1944 году, когда он с войсками стоял перед Вислой и разглядывал в бинокль Варшаву. С Варшавой и Польшей его теперь связывали только сестра и солдатский долг перед тем, кто по-прежнему оставался для него Верховным главнокомандующим.

Польскую армию Рокоссовский со своими генералами и офицерами создал. Положил на служение Rodzinny Polska и её армии самые зрелые годы своей жизни, знания, опыт, талант и здоровье. Благодарность поляков тоже была вполне искренней.

Вскоре на построениях дивизий и частей, куда он выезжал с инспекцией, из рядов стали раздаваться выкрики: «Marszalek, Urlop w Rosji!» или «Precz czerwona marszalka!»[139]. Дважды в Рокоссовского стреляли. Первый раз в 1950 году во время инспекции артиллерийских частей в Люблине. Стреляли из пистолета. «Выстрел был произведён с большого расстояния, и пуля пролетела мимо, — рассказывал Рокоссовский. — Стрелявшего не нашли. Через три месяца в Познани по моей машине дали автоматную очередь. Оказался раненым сопровождавший офицер, было разбито вдребезги заднее стекло, но я не пострадал. И на этот раз стрелявших не нашли. Выступали против меня в основном бывшие участники Армии Крайовой и формирований Национальных Вооружённых Сил. Поэтому работать в Польше было трудно».

Дело осложнялось ещё и тем, что Рокоссовский пришёл в Войско Польское не на пустое место. До него министром национальной обороны Польши был маршал Михал Роля-Жимерский[140]. Во время Второй мировой войны он командовал Армией Людовой, военным формированием Польской рабочей партии, созданной в 1944 году на основе Гвардии Людовой, а также части Батальонов Хлопских, отрядов народно-рабочей милиции Рабочей партии польских социалистов, Союза борьбы молодых и отдельных отрядов Армии Крайовой. В отличие от более польской Армии Крайовой, где национальный дух порой перехлёстывал через край, в Армии Людовой воевали не только поляки, но и евреи, а также советские граждане, бежавшие из плена красноармейцы, белорусы, украинцы. Оружие и боеприпасы Армия Людова получала в основном со складов Красной армии и по партизанским каналам, проложенным по украинскому и белорусскому Полесью. Генерал Роля-Жимерский объединил все разрозненные подразделения в единую армию под крылом Люблинского комитета, подконтрольного Ставке Верховного главнокомандования и Кремлю. Бур-Коморовский называл отряды Армии Людовой «коммунистическими бандами». Популярность Жимерского была чрезвычайно велика не только в войсках, но и в той части польского общества, которое придерживалось просоветской идеологии и так или иначе связывало будущее страны с могущественным восточным соседом, который только что одержал блистательную победу над Германией. Именно Красная армия Советского Союза, включив Войско Польское в боевые порядки 1-го Белорусского фронта, подарила полякам возможность принять участие в завершающей схватке — Битве за Берлин. После Победы Сталин высоко оценил роль маршала Польши и наградил его высшим советским орденом Победа»: «За выдающиеся заслуги в деле организации вооружённых сил Польши и за успешное проведение боевых операций Войска Польского в решающих битвах против общего врага — гитлеровской Германии».

И вот Роля-Жимерский, по сути дела, смещён и заменён маршалом польского происхождения из Советского Союза. Для «хорошего поляка» Рокоссовский, пожалуй, во всех отношениях был неполноценным поляком: служил и прославился в Русской, а потом и Красной армии, женился на русской, да и в младенчестве был крещён в православную веру. В ортодоксально католической стране это было хотя и допустимо, но со многими условиями. А их-то, эти условия, как вскоре станет очевидным, сталинский маршал выполнять не стремился.

Странно было Маршалу Советского Союза и кавалеру высших орденов армии-победительницы начинать свою карьеру в стране, которую он когда-то покинул. Польша по-прежнему оставалась его родиной, но это была уже далёкая страна, почти чужая. В ней остались его детство, юность, сестра, родня, но не оказалось места для настоящего.

Рокоссовский сразу же потребовал от польского правительства увеличения расходов на армию. Бюджет военных расходов стал расти и в первой половине 1950-х годов достиг 15 процентов валового внутреннего продукта. Для бедной аграрной Польши, нуждавшейся в восстановлении разрушенного войной хозяйства, такой бюджет оказался крайне напряжённым.

Рокоссовский был введён в состав высшей государственной элиты. Ему пошили великолепный мундир маршала Польши, на который он тут же повесил звёзды Героя Советского Союза и орденские колодки. Одновременно с должностью министра национальной обороны он занял пост заместителя председателя правительства, а в 1950 году был избран членом Политбюро ЦК ПОРП. Рокоссовский был полным хозяином в польской армии и за непродолжительное время, пользуясь поддержкой правительства ПНР и, конечно же, Сталина, сумел создать из разрозненных по своей природе и идеологии формирований полу-партизанского типа регулярную армию. Войско Польское вскоре имело прекрасно обученные и способные выполнять задачи любой сложности сухопутные войска, ракетные соединения, войска ПВО, авиацию и военно-морской флот. Изменилась сама структура вооружённых сил, по сути дела, созданная по типу уменьшенной копии Советской армии. Так обеим армиям соседних социалистических государств в случае военной необходимости легче было интегрироваться в единую армию для совместных действий против общего врага. В короткие сроки была модернизирована сеть железных и автомобильных дорог страны, система государственной связи — всё это увязывалось с новой концепцией мобилизационных мероприятий республики. Заново, на новых принципах создавалась система подготовки офицерских кадров, были открыты Академия Генерального штаба им. К. Сверчевского, Военно-техническая и Военно-политическая академии. Авторитет Рокоссовского в стране укреплялся. Численность Войска Польского росла.

Но вскоре, особенно в офицерской среде, начали появляться такие настроения: Рокоссовский готовит армию не для защиты Польши и польских интересов, а для действия в составе войск Советской армии, а также объединённой армии стран — участниц Варшавского договора.

Военные расходы постоянно растущей и совершенствующейся армии, осваивающей новое, технически более сложное вооружение, конечно же, перегружали бюджет послевоенной Польши. Против «советского Багратиона» вскоре начали интриговать его бывшие друзья из состава республиканской партийной верхушки — Якуб Берман, Хилари Минц, Роман Замбровский и другие, считавшие, что Войско Польское слишком перенасыщено советскими офицерами, что пора бы им возвращаться в Союз… Обострившиеся взаимоотношения с членами правительства и лидерами партии осложнились конфликтом с полковником МГБ СССР Д. П. Вознесенским[141], который установил за маршалом слежку и даже записывал на плёнку беседы с ним. Однажды Рокоссовский в буквальном смысле схватил полковника за руку: к часам-микрофону из рукава вели проводки, и их маршал вовремя заметил.

Однако разлад произошёл не в Варшаве, а в Москве. Речь Хрущёва на XX съезде не только повергла в шок граждан Советского Союза, но и переполошила ту часть зарубежья, которая до этой поры была настроена просоветски. Коммунисты соцстран в один миг почувствовали, что почва стала уходить из-под ног. Оппозиция активизировалась. Её поддерживала значительная часть населения. В лозунгах, как правило, преобладала националистическая риторика. Теперь, с расстояния лет, можно говорить о том, что Хрущёв так или иначе спровоцировал целую серию мятежей и народных волнений в странах советского зарубежья, которые пришлось подавлять в ходе войсковых и даже фронтовых операций: 1956 год — Венгрия (операция «Вихрь»); 1968 год — Чехословакия (операция «Дунай»).

Но первыми вспыхнули поляки: 28 июня 1956 года в Познани произошли массовые волнения, вошедшие в историю под названием «Познаньский июнь». Рабочие крупнейшего в Познани Завода промышленных металлов им. Сталина возмутились несправедливой оплатой труда и дороговизной продуктов в местных магазинах. Именно здесь затянулись в единый узел социопсихологические, как говорят политологи, и политические нити и факторы. На тяжёлое положение рабочих и их семей и партийным органам, и профсоюзам было, мягко говоря, наплевать. Власти, как всегда, надеялись, что как-нибудь само рассосётся. Администрация выслушивала жалобы и просьбы рабочих и ограничивалась обещаниями. Один из исследователей «Познаньского июня» писал: «Рабочий коллектив расценил тактику проволочек властей как издевательство. Ситуацию подогревали призывы к забастовке радикально настроенных рабочих, и это чётко зафиксировали соответствующие службы».

На демонстрацию вынесли антирусские и антисоветские лозунги, «а также направленные персонально против министра обороны ПНР К. Рокоссовского». Демонстранты кричали: «Хотим хлеба!», «Требуем снизить цены!», «Долой красную буржуазию!». Основными требованиями, выдвинутыми демонстрантами в ходе начавшихся переговоров, были повышение зарплаты и снижение цен на продовольствие. В сущности, ничего особенного, обычные требования работяг, замордованных и постоянно обманываемых начальниками разных рангов. Если бы в Познань вовремя, то есть немедля, подогнали состав дешёвого качественного мяса и начали переговоры с делегациями протестующих, возмущение тут же пошло бы на спад и народ успокоился. Но власти оказались последовательными в своём упорстве, гибкости не проявили. В результате шествие постепенно переросло в столкновения с силами правопорядка. Приступом взята тюрьма. Захвачена оружейная комната. Тюремной охране перед штурмом поступил приказ: ни при каких обстоятельствах огня не открывать. Затем начался штурм здания Управления общественной безопасности. Здесь началась перестрелка. В окна полетели бутылки с бензином. «Коктейли Молотова» уже стали главным оружием смуты.

Тем временем в 20 километрах севернее взбунтовавшегося города на учебном полигоне проходили штатные занятия частей 2-го танкового корпуса Войска Польского. На заседании Политбюро ПОРП было принято экстренное решение: двинуть на город танки корпуса. Танковую дивизию возглавил вице-министр национальной обороны генерал Станислав Поплавский[142]. Танки генерала Поплавского были встречены бутылками с зажигательной смесью. Несколько боевых машин сгорели. Но танкисты задачу выполнили — захватили центр Познани, главнейшие перекрёстки улиц и важнейшие здания и учреждения. Вечером 30 июня танки из города вывели. В места постоянной дислокации вернулась также бронетехника Северной группы войск, поднятая по тревоге и походными колоннами вытянувшаяся в направлении Варшавы.

Хрущёв в те дни вёл интенсивные консультации и с Политбюро, и с главами дружественных государств. Вскоре было принято решение силу не применять. Уже назревал конфликт в Венгрии. Демократия после только что прошедшего XX съезда КПСС пьянела от свежего воздуха улиц больших городов. Всего через несколько месяцев, осенью, маршал Конев с 60-тысячным корпусом в ходе операции «Вихрь» проведёт осаду Будапешта и железной рукой подавит бунт.

Во время польских волнений Рокоссовский тоже был настроен решительно. Но похоже, пролитая в Познани кровь остановила противостоящие стороны. По официальным данным, в результате столкновений и перестрелок 74 человека были убиты (55 человек погибли непосредственно в ходе перестрелки, 19 человек впоследствии умерли от ран); из этого числа гражданских лиц — 66, работников управления безопасности — три, милиционеров — один, солдат Войска Польского — четыре. Ранены 575 человек гражданских, 15 работников управления безопасности, пять милиционеров, 37 солдат.

Правительственная комиссия, расследовавшая познан-ское возмущение, признала основной причиной экономические трудности. При этом никаких следов внешнего влияния на события обнаружено не было. Холодная война между странами социализма и Западом шла по всем фронтам, в том числе и экономическому.

Разлад, как правило, всегда начинается внутри системы. Вот секретное донесение советника посольства Советского Союза в Варшаве Д. И. Заикина — отчёт о беседе с Рокоссовским 1 октября 1953 года: «Во время приёма, устроенного Послом КНР в Варшаве по случаю Национального праздника Китайской Народной Республики, имел краткую беседу с тов. Рокоссовским. Говоря о военных советниках, советских специалистах, командируемых в польскую армию Правительством СССР по просьбе Правительства Польской Народной Республики, т. Рокоссовский шутя заявил, что он сам бы хотел быть главным военным советником, так как это определило бы срок его пребывания в Польше.

Своё желание уехать из Польши маршал Рокоссовский мотивирует длительным пребыванием в этой стране и теми трудностями, которые создаются ему в работе. Маршал Рокоссовский заявил, что в Польше умеют создавать такие условия, при которых трудно работать.

Причину этого он объясняет тем, что в своё время он поставил в ЦК Польской объединённой рабочей партии вопрос о необходимости произвести в Войске Польском некоторые замены и перестановки, в частности в Политуправлении Польской армии и других её важных инстанциях, где в нарушение партийного подхода к подбору кадров таковые были укомплектованы по национальному и семейному признаку из лиц еврейской национальности. Такой неправильный подбор кадров мешал укреплению Польской армии. Хотя оздоровление личного состава политуправления и других инстанций Польской армии, заявил т. Рокоссовский, проводилось с одобрения ЦК ПОРП, некоторые руководящие партийные работники, оказывающие влияние на тов. Берута, резко изменили своё отношение к тов. Рокоссовскому.

В беседе тов. Рокоссовский сказал, что тов. Берут хороший человек, но является весьма податливым и в определённой степени отражает мысли тех лиц, которые относятся к тов. Рокоссовскому недоброжелательно. К этим лицам тов. Рокоссовский относит Бермана, Минца, Замб-ровского.

Тов. Рокоссовский считает, что именно в связи с недоброжелательным отношением к нему у польских товарищей возникла идея пригласить снова в Польшу бывшего генерал-полковника Корчица[143], находящегося в настоящее время в СССР. Это объясняется, по мнению тов. Рокоссовского, тем, что его в Польше некоторые лица считают представителем Москвы, а Корчица считают своим лицом, которое в первую очередь заботится об интересах Польши. О Корчице тов. Рокоссовский отзывался весьма отрицательно».

Рокоссовского уже тяготил маршальский мундир Rodzinny Polska. Вот когда он понял, что давно уже не поляк. За годы войны ему, отсидевшему три года в «Крестах» под следствием, никто — ни вышестоящие начальники, ни подчинённые — даже не напомнил о его неблагонадёжности. А здесь, в Польше, на родине, быстро дали понять, что он чужой.

Спустя три месяца, в том же 1953 году, посол СССР в Польше Г. М. Попов писал В. М. Молотову: «В работе ЦК ПОРП и местных руководящих партийных органов допускаются грубые нарушения принципа коллективности партийного руководства. Политбюро ЦК ПОРП собирается редко, обычно раз в месяц. Практическое руководство деятельностью партии и государства сосредоточено в руках узкого круга лиц — т. т. Берута, Бермана, Минца, Охаба, Замбровского. Остальные члены политбюро, в том числе и т. Рокоссовский, мало привлекаются к работе политбюро.

Тов. Берут переоценивает качества некоторых членов политбюро, особенно т. т. Бермана и Минца, в руках которых сосредоточены важнейшие участки партийного и государственного руководства. Тов. Берман, который является фактически заместителем т. Берута по партии, а также ведёт вопросы внешней политики и общественной безопасности, допускает в работе крупные политические провалы и ошибки. Тов. Берман несёт значительную часть ответственности за нарушения норм партийной жизни в ПОРП, запущенность идеологической работы, за извращения партийных принципов в подборе кадров партийного и государственного аппарата. За последние годы имел место ряд фактов побегов за границу и невозвращения оттуда польских дипломатов. Недавно сбежал в Западную Германию крупный работник аппарата общественной безопасности — Святло. Следует заметить, что брат самого т. Бермана — крупный сионист — эмигрировал в Израиль в 1947 г.

В серьёзных недостатках в экономической политике в значительной степени повинен т. Минц, являющийся первым заместителем т. Берута в Совете министров и руководителем Госплана. Наличие диспропорции в развитии промышленности и сельского хозяйства, значительное снижение реальной зарплаты рабочих и служащих, неудовлетворительное решение задач подъёма сельского хозяйства во многом определяется ошибками, допущенными т. Минцем в планировании народного хозяйства. Тов. Минц также допустил засорение аппарата Госплана чуждыми элементами, лицами, связанными с заграницей».

Рокоссовский нужен был Беруту и его ближайшему окружению только на первых порах. Когда власть целиком оказалась в их руках, министра национальной обороны и члена Политбюро ПОРП перестали даже приглашать на совещания. Все главные вопросы, в том числе и касающиеся непосредственно национальной обороны и состояния войск, решались в узком кругу.

Уже к 1955 году стало очевидным, что пребывание Рокоссовского в Польше на посту министра национальной обороны стало тягостным и для поляков, и для самого маршала. Весной 1955 года отставной генерал Зигмунт Берлинг, в то время занимавший должность заместителя министра сельского хозяйства, следуя сюжету общей интриги, направленной против советских генералов и офицеров в Войске Польском, написал письмо в Москву на имя министра обороны СССР Маршала Советского Союза Н. А. Булганина. Конечно, в письме клокотала старая обида польского генерала, недооценённого волевым и энергичным командующим войсками фронта. Но суть письма сводилась к главному: Берлинг жаловался на недостатки министра национальной обороны, обвинял в том, что тот «относится с пренебрежением к своим обязанностям, презирает чувство народа, очень в этом отношении чувствительного», что «у Войска польского нет души, дорога к сердцу солдата закрыта». «Я уверен в том, — подводил черту Берлинг, — что тов. Р. не в состоянии выполнить свои настоящие и будущие задачи. Мне он представляется как беспомощный, блуждающий и мечущийся в потёмках человек». «Письмо Бердинга» писал, по всей вероятности, вовсе не отставной генерал, а политбюро, то есть коллектив единомышленников. А таковой с возвращением в активную политику Владислава Гомулки вокруг нового лидера сформировался мгновенно. Рокоссовский в этот круг не вписывался.

Всё шло к определённой развязке, которая вскоре и произошла.

Поляки, весьма чувствительные к засилью в руководящих и партийных органах чужих, конечно же, видели в Рокоссовском вначале «наместника Сталина», потом просто русского, а точнее, советского маршала, которому, судя по доносу Бердинга, некоторая часть польского истеблишмента отказывала даже в умении управлять войсками.

Возможно, маршал Польши в известной мере переборщил с советскими кадрами на высших командных постах в Войске Польском. К примеру, ещё в 1951 году генерал Ю. В. Бордзиловский занял пост начальника Генерального штаба. Командующим польских ВВС стал генерал И. Л. Туркель. Военно-морские силы возглавил адмирал К. Черков. А бронетанковыми и механизированными войсками Польши командовал герой штурма Берлина и броска на Прагу генерал И. П. Сухов. Польская военная элита была потеснена и, конечно же, негодовала.

Всё посыпалось после смерти Сталина. Как будто из ранее неприступной и монолитной твердыни был вынут главный камень, после чего твердыня стала трескаться и расходиться по швам…

Похороны Сталина состоялись 9 марта 1953 года. Гроб несли члены правительства, в том числе министр обороны Н. А. Булганин в маршальской шинели. Фронтовые маршалы на атласных подушках несли награды Сталина: Маршальскую Звезду — С. М. Будённый, ордена «Победа» — В. Д. Соколовский и Л. А. Говоров, ордена Ленина — И. С. Конев, С. К. Тимошенко, Р. Я. Малиновский, ордена Красного Знамени — К. А. Мерецков, С. И. Богданов и генерал-полковник Ф. И. Кузнецов, орден Суворова 1-й степени — генерал армии М. В. Захаров, медали — вице-адмирал Ф. А. Фокин, маршал авиации К. А. Вершинин, генералы И. X. Баграмян, М. И. Неделин и К. С. Москаленко. Эта колонна высокопоставленных военных вполне соответствовала той иерархии, которая выстроилась в послевоенном Министерстве обороны. Ни Жукову, ни Рокоссовскому, маршалу Польши, в той колонне места не нашлось.

На похоронах Сталина Рокоссовский плакал. Повторяя семейные предания, Константин Вильевич рассказывал: «Другие маршалы стояли у гроба вождя без слёз, а дед плакал. Он не по отцу народов плакал. Он понимал, кто идёт за ним, понимал, что будет со страной, с соцлагерем. Социализм был для него не пустым звуком. Он был идейным борцом за социализм».

У гроба Сталина ему стало плохо. Врачи сделали укол. Портрет маршала отлил в бронзе своих стихов Алексей Сурков: «Вот перед гробом плачет маршал Польши, твой никогда не плакавший солдат…»

Поэт, как всегда, увидел суть, самую её глубину. Все они, бережно нёсшие на атласных подушечках ордена и медали своего Верховного, были его солдатами. Рокоссовский остался им навсегда. Смерть Сталина не изменила верности солдата. Хотя многие пытались приспособиться. И приспосабливались.

Был ли Рокоссовский сталинистом? Семья, потомки это категорически отрицают. Но, видимо, всё же безосновательно. Сама судьба Рокоссовского после Польши и после Сталина свидетельствовала о том, что служить под началом другого главнокомандующего он так и не смог.

После Сталина народ, населявший Кремль, заметно помельчал. Крупные и сильные личности, такие как Г. К. Жуков и В. М. Молотов, там не приживались. Кабинеты постепенно занимали люди, обладавшие иными качествами.

Рокоссовского раздражало это мельтешение. Раздражала речь Хрущёва на XX съезде. Раздражало многое из того, что буквально хлынуло за ней. В особенности пляска вокруг мёртвого льва…

«Как это было сделано на XX, а потом на XXII съездах, — рассказывает Константин Вильевич, — он считал глупостью и авантюризмом. Конечно, он не мог не понимать, что, в принципе, вся тогдашняя система держалась на Сталине. Кто-то его любил, кто-то его уважал, а кто-то (может быть, и большинство) боялся. Сталин был стержнем тогдашней социалистической системы и, даже будучи мёртвым, продолжал стабилизировать её. И когда в 1956 году этот стержень выбили, система посыпалась. Рокоссовский же был сторонником постепенного демонтажа сталинизма. А то, что пришло ему на смену, было, с его точки зрения, настолько мелким и плюгавым, что невольно он, наверное, мысленно обращался к образу вождя и убеждался, что равных ему нет и не будет».

Хрущёву не помог даже визит в Польшу, чтобы удержать там ситуацию под жёстким контролем. Но что он, заложник своей либеральной политики, мог сделать в тех обстоятельствах? Он сам своим докладом на XX съезде КПСС и запалил фитиль под польской пороховой бочкой.

19 октября 1956 года необычно многочисленная советская делегация прибыла в Варшаву. В это время шла работа пленума ЦК польской компартии. Московские гости прибыли без приглашения. Хрущёв, Микоян, Молотов, Каганович и командующий войсками стран Варшавского договора маршал Конев. Такой состав свидетельствовал о многом, в том числе и о том, что в случае необходимости для наведения порядка может быть применена сила. Министр обороны СССР маршал Жуков тем временем отдал соответствующие распоряжения: Северная группа советских войск и Балтийский флот были приведены в состояние повышенной боеготовности. Часть эскадры двинулась к Гдыне. Поляки заволновались. Сторонники Гомулки заговорили о военном перевороте. Делегаты пленума «потребовали от министра национальной обороны объяснений». Две советские танковые дивизии уже шли на Варшаву. Рокоссовский пытался успокоить делегатов, пояснив, что ничего особенного не происходит, советские войска, дислоцированные в Западной Польше, проводят плановые манёвры. Но это только сильнее взволновало участников пленума. Сторонники Гомулки настояли на том, чтобы советские танки были остановлены и возвращены в места постоянного пребывания.

Судя по всему, Рокоссовский в дни октябрьского кризиса был настроен решительно. В Москве тоже перебирали варианты силового решения проблемы. 19 октября состоялось заседание Президиума ЦК КПСС, обсуждали результаты поездки в Польшу, взвешивали варианты. Среди прочего в рабочих записях заседания есть такая стенограмма: «Выход один — покончить с тем, что есть в Польше. Если Рокоссовский будет оставлен, тогда до времени потерпеть».

Но «покончить» не осмелились. Уже вызревала Венгрия, вызревала масштабнее и опаснее. Но в Венгрии, к счастью, не было Войска Польского, которое — существовала такая опасность — могло встать на сторону возмущённых толп. С Гомулкой удалось договориться о главном: новое польское правительство гарантировало «не отступать от курса социалистического строительства» и не нарушать дружественных политических и экономических связей с СССР.

Хрущёв позже рассказывал о визите в Польшу, в том числе и о своём разговоре с Рокоссовским. Тот будто бы доложил ему, что дело плохо, что «антисоветские, националистические и реакционные силы выросли и что если необходимо предотвратить рост этих контрреволюционных элементов силой оружия, то он в нашем распоряжении…». Но Хрущёв настоял на том, что «руководить Польшей должны поляки». Это была сдача позиций.

Эпоха торжества интернационала в Польше в очередной раз заканчивалась. К власти пришёл Владислав Гомулка. В августе 1948 года, как пишут польские историки, Гомулка стал жертвой «еврейской оппозиции в верхушке компартии»: его освободили от обязанностей генерального секретаря. «…И эта диктатура «малого народа» длилась в Польше вплоть до октября 1956 года». По мнению историка, частью этой диктатуры невольно являлся и маршал Рокоссовский.

22 октября Хрущёв направил в Варшаву письмо, в котором «советская сторона выразила согласие на отзыв из Войска Польского генералов и офицеров советских вооружённых сил». Был там и отдельный пункт, касавшийся Рокоссовского. Маршал отзывался тоже.

Ещё 20 октября Рокоссовский вышел из состава Политбюро ПОРП. 10 ноября сложил полномочия министра национальной обороны Польши и вице-премьера. 13 ноября подал в отставку со всех государственных постов, а спустя два дня отбыл в Москву.

Почти одновременно с ним из Войска Польского уволились 19 генералов и 25 офицеров. Процесс был запущен, и массовый исход советских военных кадров из Польши продолжался до середины 1957 года.

Феликс Чуев записал рассказ А. Е. Голованова, который общался с Рокоссовским после его возвращения в Москву: «В Польской Народной Республике на высоких постах он пробыл семь лет. В 1956 году там начались волнения, выступления против власти коммунистов. «Польское Политбюро не знает, что делать. День и ночь заседают и пьют «каву», — говорил Константин Константинович. — А в стране сложная обстановка, убивают коммунистов… Я слушал-слушал, пошёл к себе в кабинет и вызвал танковый корпус…» В ту пору Польше не удалось порвать с социализмом. Но Рокоссовский был вынужден улететь в Москву — навсегда. Говорят, всего с одним чемоданчиком. Как обычно».

Из Rodzinny Polska маршал уезжал расстроенным, обескураженным, как будто в самый разгар сражения его предали самые надёжные люди. Жене в сердцах сказал: «Ноги моей больше здесь не будет».

Всё своё имущество роздал сослуживцам, друзьям и знакомым — в знак признательности за годы совместной службы, за верность и преданность.

Слово своё, это тяжёлое слово, граничащее с проклятием, он держал до конца жизни. Константин Вильевич подтвердил: кто бы его ни звал, какие бы приглашения из Польши он ни получал, неизменно отвечал отказом. «В Польше, кроме как проездом, он больше не был никогда».