Рокоссовский. Клинок и жезл

Глава двадцать восьмая ВНУКИ И МЕМУАРЫ

Маршал возвращался в Советский Союз, как возвращаются домой с войны. Проиграна ли была эта нелёгкая война? В чемодане он вёз польские ордена. Трофеи… Да бог с ними, с трофеями. Никогда он на них не был падким. Каких-либо высоких назначений в Союзе он не ждал.

В Москву прибыл в середине ноября. По приезде узнал: маршал Конев с двухсоттысячным корпусом энергично, в две недели, провёл операцию «Вихрь» и с минимальными потерями силой замирил мятежную Венгрию, вернув её на путь социализма. Советские танки ещё стояли в Будапеште и других крупных городах, охваченных восстанием. Рокоссовский был совершенно убеждён, что то же необходимо было сделать и в Польше.

Неожиданно его назначили на должность заместителя министра обороны СССР. Должность первого заместителя в то время занимал маршал Конев, который одновременно командовал Объединёнными вооружёнными силами стран Варшавского договора. Министром, как известно, был Жуков. Все три главных маршала собрались в одном министерстве.

В мире шла холодная война. Новый президент США, бывший командующий союзническими войсками в Европе Дуайт Эйзенхауэр, выступая перед студентами Колумбийского университета, сделал заявление, вскоре ставшее программным для внешней политики всего Запада: «На Соединённые Штаты Америки возложена миссия руководства миром. Вашему поколению предоставлена замечательная возможность внести свой вклад в то, чтобы это руководство стало моральной, интеллектуальной и материальной моделью на вечные времена». Краеугольным камнем своей программы Эйзенхауэр объявил «освобождение всех захваченных народов».

Что ж, минувшие со дня выступления Эйзенхауэра шесть десятилетий явили результат: американцы трудились как пчёлки и добились своего — «захваченные народы» избавились от «коммунистического диктата», провозгласили независимость, вступили в НАТО и… начали размещать на своей территории американские военные базы. Должно быть, добросовестный солдат Второй мировой Эйзенхауэр и предположить не мог, как далеко зайдут в начатой им политике его соотечественники.

Но вернёмся в 1956 год.

В западных штабах к тому времени уже была разработана и осуществлялась секретная операция под кодовым названием «Фокус». Пользуясь беспорядками в Польше, секретные службы США и НАТО приступили к осуществлению первой в истории «оранжевой революции» на неподконтрольной им территории другого государства. В Польше не прошло. Возможно, помешала решительность Рокоссовского, постоянно настаивавшего на силовом решении кризиса. В Венгрии вспышку насилия пресёк Особый корпус под командованием маршала Конева.

Кто-то из публицистов остроумно заметил: «Аллен Даллес[144] вызвал к жизни ситуацию, справиться с которой могли лишь русские танки…» Даллесу, служившему в тот период директором ЦРУ, принадлежит идея активного вмешательства во внутренние дела других стран вплоть до организации диверсий, политических убийств и поддержания государственных переворотов.

Во время визита в Кремль и разговора с Хрущёвым Рокоссовскому пришлось пережить неприятные минуты, которые он потом вспоминал всю жизнь.

Хрущёв объявил маршалу о новом назначении. Рокоссовский не ожидал такой высокой чести и, свидетельствуя свои скромные притязания, отреагировал:

— По мне бы и округом командовать вполне достаточно.

— Да вы не подумайте, — неожиданно понесло Никиту Сергеевича, — это мы вас потому так высоко назначаем, чтоб этим полячишкам нос утереть!

Впоследствии Рокоссовский, вспоминая тот разговор с Хрущёвым, говорил: «И так он плюнул в душу этими словами! Мол, сам ты ничего из себя не представляешь, а это ради высокой политики сделано…»

Международная обстановка заставляла Советский Союз держать порох сухим. Возможно, именно поэтому политбюро держало при себе самых грозных маршалов. На Ближнем Востоке шла суэцкая или, как её теперь называют, вторая арабо-израильская война между Египтом и Израилем. Израилю помогали Франция и Англия. Египту — Советский Союз. Дрались за Суэцкий канал и прилегающие территории. Через Чехословакию в Египет из арсеналов армий Варшавского договора переправлялось новейшее вооружение: реактивные истребители МиГ-15бис и МиГ-17Ф, бомбардировщики Ил-28, подводные лодки, модернизированные танки Т-34, артиллерийские системы и средства ПВО, стрелковое оружие, боеприпасы. В египетской армии работали чехословацкие и советские военные инструкторы. Общими усилиями стран — членов ООН войну удалось погасить и развести войска по казармам. «Голубые каски» встали на линии разъединения. Суэцкий канал остался за Египтом. Британские войска, долгие годы контролировавшие пролив, вынуждены были уйти. Молодой и энергичный лидер Египта полковник Насер гарантировал судам всех флагов право свободного прохода через Суэцкий канал. Сборы за транзит теперь пополняли египетскую казну. Эпоха английского влияния на Ближнем Востоке заканчивалась. Но «свято место» тут же начали занимать великие мировые державы — Соединённые Штаты и Советский Союз.

1957 год старожилы вспоминают как самый «радужный и карнавальный из всех советских лет»: в космос выведен первый искусственный спутник Земли, а следом за ним в капсуле ракеты полетела дворняга Лайка; в июле в Москве прошёл Всемирный фестиваль молодёжи и студентов (из 131 страны мира в нашу столицу съехались 34 тысячи юношей и девушек); на улицах появились стиляги и фарцовщики; верные пилигримы «оттепели» Булат Окуджава и Юрий Визбор поют свои негромкие, но душевные песни; в новых городских районах появляются целые кварталы панельных домов — «хрущёвок» — тысячи рабочих семей получают долгожданные отдельные квартиры; запущена первая советская межконтинентальная баллистическая ракета Р-7 конструктора С. П. Королёва; США произвели для Великобритании управляемые ракеты определённого класса, оставив за собой право контроля над использованием боеголовок; В Советском Союзе спущен на воду первый атомный ледокол «Ленин»; А. А. Громыко сменил Д. Т. Шепилова на посту министра иностранных дел.

В этот ряд вполне уместно вписать и назначение маршала Рокоссовского на пост командующего Закавказским военным округом. Войска и базы именно Закавказского округа были расположены в наибольшей близости к району назревающего нового конфликта.

Конфликт начала раздувать Турция, угрожая соседней Сирии. За её спиной стояли США. Турецкая армия стягивалась к границам Сирии.

В июне Рокоссовский был назначен главным военным инспектором при сохранении должности заместителя министра обороны. И вот — снова на чемоданы, и похоже, что на войну…

Но войны не случилось. Дипломатия, веские аргументы Советского Союза в виде ракет и готовности в любую минуту двинуть войска возымели своё действие. Подтвердилась старая истина: бывает достаточно энергично продемонстрировать силу, и до применения её дело уже не доходит. Уже только для этого стоит тратиться на мощную и боеспособную армию.

4 октября министр обороны маршал Жуков отбыл с рабочим визитом в Югославию и Албанию. В январе того же года он побывал в Индии. В Югославию и Албанию поехал вместе с командующим Одесским военным округом и заместителем командующего Черноморским флотом. В составе делегации был также генерал Китаев, особо отличившийся при подавлении восстания в Венгрии.

В Киевском особом военном округе тем временем проводились грандиозные войсковые учения с форсированием Днепра танковыми и механизированными подразделениями. На учениях присутствовали руководители государства.

7 октября 1957 года в интервью американскому журналисту Джеймсу Рестону для «Нью-Йорк тайме» Хрущёв заявил: «СССР настроен серьёзно и не позволит совершить нападение на сирийцев. Правящие круги США буквально толкают Турцию против Сирии, а Турция… даже оголяет некоторые участки границы с Советским Союзом. Но она напрасно это делает…» И там же: «…США находятся далеко от этого района, а мы — по соседству. Если там начнут стрелять пушки, то остановиться будет уже трудно. От автоматов и пушек дело может дойти до ракет, что приведёт к тяжёлым последствиям. И мы не делаем секрета из того, что продали некоторое количество оружия Сирии для её самообороны».

Американцы между тем продолжали увеличивать свои воинские контингенты в Турции и Греции, усиливая свои военные базы.

18 октября вышло заявление ТАСС: «…Турецким генштабом совместно с американскими военными советниками разработан оперативный план проведения военных операций против Сирии… Ни у кого не должно быть сомнения, что в случае нападения на Сирию Советский Союз, руководствуясь целями и принципами Устава ООН и интересами своей безопасности, примет все необходимые меры к тому, чтобы оказать помощь жертве агрессии». Союзники СССР тоже не выжидали: в Египте, Ираке, Судане, Йемене, Иордании формировались специальные отряды добровольцев для переброски в Сирию на сирийско-турецкую границу.

23 октября на собрании партийного актива Московского военного округа Хрущёв докладывал об очередной победе, одержанной на Ближнем Востоке: «Сегодня я уже вам могу сказать, что противник, мы получили сведения, отступает. Американцы начинают заметать следы, начинают отказываться, начинают объяснять, что это русские выдумали, мы никогда не толкали турок на войну. И сегодня, когда мы опубликовали, что маршала Рокоссовского назначили командующим Закавказским военным округом… это тоже имеет значение».

Хрущёв ловко манипулировал своими маршалами, размахивал ими как дубиной, и, надо признать, это впечатляло наглых и агрессивных соседей. В 1961 году он пошлёт маршала Конева в Германию строить Берлинскую стену — сделает «ход конём». И это тоже удастся.

Рокоссовский в Закавказье сделал своё дело, и уже в январе 1958 года его отозвали из округа в Москву, на прежнее место.

Но 1957 год оставил в душе нашего героя ещё одну зарубку. 28–29 октября в Москве состоялся пленум ЦК КПСС, снимали с поста министра обороны маршала Жукова. Снова, как и в 1946 году, слушали маршалов. Но теперь тон выступлений был иным. И время было другое, другие обстоятельства, да и сами маршалы…

Обострились взаимоотношения между Хрущёвым и Жуковым. В своё время Жуков спас Хрущёва во время схватки с оппозицией. Спасённый не забыл добра. Да и Жуков оказался слишком непокорным, трудным, малоуправляемым. Таких хозяева обычно не любят и при случае стараются «задвинуть», чтобы обезопасить своё будущее. В последнее время Жуков активно работал по реабилитации пленных и безвинно репрессированных. В своё время, когда изгоняли из ЦК «антипартийную группу» Молотова, Маленкова и Кагановича, Жуков на очередном заседании с солдатской прямотой бросил Кагановичу: «Ему за решёткой сидеть, а не в ЦК!» Хрущёв прекрасно знал, что рядом с подписями Кагановича в расстрельных списках стояла и его подпись. Жуков пока об этом молчал. Пока…

На октябрьском пленуме Жуков был снят с поста министра обороны, чуть позже выведен из состава Президиума и Центрального комитета партии.

Жуков успел досадить всем. Все восемь маршалов, вчерашние подчинённые и сослуживцы, — против. Надо понимать в этой ситуации следующее: пленум готовили опытные «ответственные лица», с выступающими хорошенько поработали. Голоса были поставлены. Да и сама атмосфера пленума, умело нагнетаемая партийцами, способствовала тому, что даже те, кто и не жаждал крови, вдруг отыскали в своей памяти эпизоды, которые сами собой становились в общий обвинительный ряд.

Дошла очередь и до Рокоссовского. Привожу стенограмму выступления целиком, без изъятий:

«Товарищи члены Центрального Комитета! Мне второй раз уже приходится присутствовать при разборе дела, касающегося тов. Жукова: первый раз — после окончания войны, еще при жизни Сталина, и сейчас второй раз. Первый раз мы выступали все, в том числе и я, давая совершенно объективную оценку тов. Жукову, указывая его и положительные и отрицательные стороны, — выступали тт. Конев, Соколовский и многие другие. Тов. Жукову было дано соответствующее взыскание. Его выступление тогда было несколько лучше, чем сейчас, оно было короче, но он тогда прямо признал, что да, действительно, за мной были такие ошибки, я зазнался, у меня есть известная доля тщеславия и честолюбия, и дал слово, что исправит эти ошибки. После соответствующего наказания он командовал Одесским, Уральским округами. Казалось бы, что достаточно сильный был урок для того, чтобы тов. Жуков понял, что шутить такими вопросами, ставить себя выше партии — нельзя.

Он является таким же членом партии, как и мы, которые должны выполнять все решения партии. Сейчас мы столкнулись опять с таким же вопросом. Причем я должен оговориться, что основным недостатком тов. Жукова во время войны (у него были и положительные качества) была грубость, грубость, заключающаяся не только в том, что он мог оскорбить человека, нанести ему оскорбление, унизить. Управление Западного фронта в то время иначе и не называли, как матерным управлением. Вместо того чтобы старший начальник в разговоре с подчинёнными спокойным, уверенным голосом подбодрил, поддержал, мы слышали сплошной мат и ругань с угрозой расстрела.

Такой эпизод был под Москвой, когда я находился непосредственно на фронте, где свистели пули и рвались снаряды. В это время вызвал меня к ВЧ Жуков и начал ругать самой отборной бранью, почему войска отошли на один километр, угрожал мне расстрелом. Я ответил, что нахожусь непосредственно на фронте, свистят пули, рвутся снаряды, смерти не боюсь, может быть, через час я буду убит, поэтому я прошу разобраться объективно. Совершенно иной разговор у меня был с товарищем Сталиным. Тяжёлый момент под Москвой, меня вызвали к ВЧ для разговора со Сталиным. Я предполагал, что меня, как командующего 16 армией, будут ругать, и считал, что со стороны Сталина будет такая же брань, немедленно снимут с работы и расстреляют. Но до сих пор у меня сохранилось тёплое, хорошее воспоминание об этом разговоре. Товарищ Сталин спокойно, не торопясь просил доложить обстановку. Я начал рассказывать детально, но он меня оборвал и сказал — не нужно, вы командующий фронтом, и я вам верю. Тяжело вам, мы поможем. Это был разговор полководца, человека, который сам учитывает обстановку, в которой мы находились.

Товарищи, я семь лет был оторван от Советской Армии, правда, я старался следить за жизнью Советской Армии, но непосредственного участия в работе Советской Армии не принимал. Волей партии я был послан в Польшу, выполняя указания и директивы партии. Вернувшись оттуда, мне казалось, что обстановка в армии изменилась. Если были ошибки примерно до 1949 года, то мне казалось, что с 1949 года до 1956 года, конечно, армия выросла, отношения значительно изменились. Но какую картину я встретил в армии?

Прежде всего, я должен сказать о том, что решение партии, решение Президиума Центрального Комитета в отношении тов. Жукова и решение об оживлении работы партийных организаций в армии являются абсолютно правильными. Я полностью к этому присоединяюсь.

Я прошу извинить меня: я оратор не особенно хороший, очень волнуюсь, когда выступаю, тем более в такой аудитории, где мне приходится первый раз выступать.

Говоря о правильности решения в отношении человека, который не выполнил волю партии, нарушил указания партии, подвёл, по сути дела, партию и нас, я скажу, что я также считаю себя в известной степени виновным. И многие из нас, находящиеся на руководящих постах, должны чувствовать за собой эту вину. Тов. Жуков проводил неправильную линию, грубо нарушил директивы, указания партии, не вовремя поставил в известность об этом Центральный Комитет. Я краснею, мне стыдно и больно, что в этом принял участие и я. Мне казалось, что сейчас наши армейские кадры, офицерские, генеральские, маршальские, политработники должны обладать присущим каждому большевику мужеством, которые, видя те или иные неправильности, особенно грубые нарушения воли партии, директив партии, обязаны немедленно бороться с тем человеком, который делает нарушения. Если это не помогает, надо ставить вопрос перед Центральным Комитетом. Часть вины я беру на себя. Правда, я слишком короткое время нахожусь в армии. В роли главного инспектора Министерства обороны пятый месяц. Мне удалось за это время побывать во многих местах, беседовать с командным составом, старшим, средним и младшим.

Как воспитывался наш командный состав за это время, особенно за последние годы? Я не видел волевого командира, не видел командира, способного отстоять свою гордость, свою самостоятельность, командира, который мог бы доказать и пробовал доказать, что он прав, заставил бы выслушать его. В большинстве случаев всё сводилось к тому, что даже на крупных тактических учениях, на занятиях командиры (многие, не говорю, что все) занимали позицию угодничества.

Я был на крупном оперативном учении, где командиры, командующие армией смотрели в глаза старшему начальнику и старались угадать его мысли, чтобы не ошибиться. Стоит только почувствовать, что не в тон сказал, что мнение вышестоящего расходится с его мнением, немедленно становится во фронт: так точно, я именно так и думал, немедленно исправлю и т. д.

Это о чём говорит? Это говорит о том, что неправильно воспитываем, неправильно подходим к воспитанию нашего командного состава. А ведь мы говорим о будущей войне — войне атомной, войне термоядерной, говорим, что полнокровным командиром может быть тот, который способен в трудную минуту проявить должную инициативу, волю. Разве таким методом воспитаем такого командира? Нет.

Всё это идёт дальше, начинается с головы и идёт дальше, такие методы воспитания командного состава. Я имел возможность провести беседу с большой группой командиров полков, командиров дивизий, корпусов, будучи весной в Закавказском военном округе. Бросилось в глаза то, что исчез настоящий наш командир, который, соблюдая субординацию, умеет доложить своё решение, умеет обосновать его и умеет отстоять в пределах существующих рамок в войсках, если это решение правильное, и заставить выслушать подчинённых. Мне командиры заявляли, что они настолько опекаются вышестоящими начальниками, что потеряли своё значение, потеряли свою роль в армии. Я беру командиров полков, и большинство из них заявляло, что они только доносят, но мер не принимают. Почему? Сами в творческий труд не включаются в данном случае потому, что после того, как доносят, если какие-нибудь приняли меры, распоряжение будет немедленно отменено, мероприятие будет отменено вышестоящим, будет признан либерализм, да ещё получат за это наказание.

Невольно хочется остановиться на таком вопросе, как злополучное ЧП. Это страшные две буквы. Я хочу коротко привести один такой отрицательный пример старой царской армии под названием «медь». Приехал генерал старый, престарелый, пора в отставку. Он, проходя вдоль фронта полка, не обращая внимания на подготовку и выправку солдат, думал о чём-то своём и невольно, махнув рукой, и произнёс такое слово «медь». Уехал генерал, начался переполох. Командиры полков собрали командиров батальонов, потом командиры батальонов — командиров рот, искали «медь». Искали и при этом вовсю шли в ход бранные слова. Когда дошло дело до командиров рот и унтер-офицеров, стали лететь зубы, все искали «медь». В течение года искали «медь», но так и не нашли.

Это слово ЧП похоже на слово «медь». ЧП боятся. Верно, мы сознаём, что ненормальное явление. ЧП вырастают или падают, но всё же в армии существуют, но это совершенно другое дело. Как с ними бороться? Каждому из командиров предусмотрены определённые функции, определённая ответственность, которую он может взять на себя.

Так вот такого разделения, за какое чрезвычайное происшествие отвечает командир роты, которое он может ликвидировать при своих обязанностях, не донося выше, у нас нет. Командир батальона имеет право сам, как хозяин, так как партия ему эту должность поручила, он отвечает за неё головой, он должен ликвидировать это чрезвычайное происшествие, не донося выше. Конечно, есть такие чрезвычайные происшествия, которые влекут за собой жертвы, бунты, то о них должен знать министр, ибо это слишком большое происшествие. Но такого разделения у нас в армии не существует, и это приводит к тому, что все дрожат и сидят на этом чрезвычайном происшествии.

А какие наказания? Наказания обычно такие: снизить, разжаловать, уволить из армии, тем более пользуясь тем, что в связи с реорганизацией шире можно было бы использовать один из видов увольнения.

Увольняются сплошь и рядом офицеры по пункту «е» 126, где он даже пенсию не заслуживает. Это обидно, человека выбрасывают из армии, и он влачит жалкое существование.

На том же совещании в беседе с командирами полков один из высших начальников пытался доложить, что у него не так. Он выступил и набрался смелости сказать, что мы беседуем как товарищи, коммунисты, так давайте будем откровенны. Так из сорока с лишним человек нашёлся один человек, который в моем присутствии заявил, что, товарищ маршал, у нас был не один случай, а их были сотни, когда были происшествия в полку, когда мы выезжали, расследовали, несмотря на то, что происшествия были пустяковые. Мы разговаривали с живыми людьми, беседовали с ними и приняли решение. Спустя несколько дней получаем приказ из округа, где говорится: отменить приказ, подошли либерально, снизить командира дивизии, снизить командира полка, такого-то отдать под суд, такого-то уволить. Вот, пожалуйста, товарищ маршал.

Это первый пример. Это является одним из факторов, который тяготеет над всей армией. Я считаю, что нужно этот вопрос упорядочить.

Я вижу, что время моё истекает, но я хотел бы остановиться на грубости, унижающей человеческое достоинство, насколько у нас опорочено слово «товарищ». Слово «товарищ» принято у нас в армии при обращении командира к солдату, или солдата к командиру, или генерала, или маршала и т. д. Все мы являемся участниками гражданской войны, и после этой гражданской войны мы понимаем, что это слово объединяет нас, это слово обозначает, что наше общество, наша семья объединены общими идеями, общими целями, общими задачами. Если я обращаюсь к солдату: товарищ солдат или товарищ сержант, то в этом слове он должен чувствовать, что он является равноправным членом нашей великой советской семьи. Разве у нас это так? Нет. Сплошь и рядом это слово предусмотрено Уставом, и наши офицеры и высшие начальники не применяют это слово, а обращаются на «ты» или по фамилиям. Если вдуматься в это слово, если его применять полностью в жизни, то совершенно иначе изменится обстановка. Мы забываем об этом, что каждый из нас, на какую бы должность его партия ни назначила, он несёт такую же ответственность, как командующий округом в своих пределах, как командующий корпусом в своих пределах, как командующий дивизии и рядовой солдат. Ему тоже партия доверила этот пост солдата — защитника нашей Родины, который в любое время, в любую минуту должен с винтовкой в руках выйти на защиту своей Родины. Это выхолощено, и я считаю это совершенно неправильным.

Основной причиной этого является то, что роль наших партийных организаций в армии и флоте, роль наших политических органов сведена просто, я даже не могу сказать, к чему она сведена, просто никакой роли не играет. Вхождение нашего Главного Политического управления в состав Министерства обороны я считаю неправильным. Мы всегда привыкли к тому, что во главе Главного Политуправления Красной Армии, а сейчас Советской Армии, находится человек политически подготовленный, партийный, к которому относились бы с глубоким уважением, который своим прошлым, своей преданностью, своей работой должен уже выдвигаться. Я вспоминаю слова товарища Сталина, который говорил следующее. Если партия принимала решение о назначении кого-то командующим, то он всегда задавал вопрос: а как его армия примет?

Начальник Политуправления должен быть таким человеком, которого знала бы армия, знала бы партия. Во-вторых, он, безусловно, должен быть член Центрального Комитета. Это поднимет его роль и даст большую самостоятельность, более тесную связь с нашим ЦК и Президиумом Центрального Комитета.

Товарищи, время моё истекает, я должен доложить, что это решение нашего Президиума Центрального Комитета является абсолютно правильным и своевременным. Наша задача заключается в том, чтобы мы вовремя, решительными мерами провели всё то, что сказано в письме Центрального Комитета, в принятых решениях и о чём здесь говорилось».

С одной стороны — полный «одобрямс». С другой — тон обвинений сравнительно сдержанный. Более того, Рокоссовский в основном говорит об упущениях в воспитательной работе в войсках. Пожурил Жукова постфактум за матерный стиль управления войсками. Ну да, матерился. Даже Верховного однажды в октябре 1941 года матом покрыл, да так, что тот повернулся и ушёл, посоветовав и всей своей полувоенной свите тоже покинуть расположение Генштаба и не мешать военным делать своё дело. Время было такое. Многие офицеры стрелялись, не выдержав груза ответственности и не веря уже, что Москву удастся отстоять. А Жуков с Рокоссовским выдержали, отстояли столицу. И потому были вправе по прошествии лет предъявлять друг другу те или иные претензии.

И последнее: Рокоссовский в своём выступлении дважды приводит в пример бывшего своего главнокомандующего Сталина. Никто из выступавших сделать этого не посмел. Упоминание Сталина к тому времени было уже не просто дурным тоном, а в буквальном смысле опасным.

Хрущёв не пропустил этого мимо ушей, запомнил. После выступлений первого секретаря ЦК КПСС на XX съезде и последующих пленумах, на которых «осуждался и разоблачался» культ личности Сталина и его «пагубные последствия», выступление Рокоссовского выглядело вызовом.

Весной 1962 года Хрущёв, возможно, решив повторить сюжет с разгромной статьёй в «Правде» по поводу «неправильной политической линии» маршала Жукова за подписью Конева, предложил Рокоссовскому выступить в печати с критикой действий Сталина в годы войны, то есть как главнокомандующего.

— Ну что вы, Никита Сергеевич, — ответил Рокоссовский, — для меня Сталин велик и недосягаем. Да у меня и рука не поднимется, чтобы написать о Верховном главнокомандующем что-то… Под руководством Сталина Советский Союз разгромил фашизм!

Спустя короткое время Рокоссовский был уволен с должности заместителя министра обороны и переведён в «райскую группу» — группу генеральных инспекторов Министерства обороны СССР.

Существует и другая версия отставки.

В то время Рокоссовский, занимая пост заместителя министра обороны, служил в должности главного военного инспектора. Много ездил по военным округам, военно-морским базам, гарнизонам. Проверяющим он был строгим, но, как говорят, справедливым. Во время командировки на базы Балтийского флота обнаружил крупные приписки. Строящиеся боевые корабли с большими недоделками сдавали и «спускали на воду» раньше срока, чтобы получить большие премии. Деньги делились между теми, кто сдавал, и теми, кто принимал. Сейчас это называют коррупцией. Потом корабли доводили до ума за счёт бюджета, заложенного на ремонт. Когда Рокоссовский вернулся в Москву и доложил о вскрытых махинациях министру обороны маршалу Малиновскому, тот ужаснулся и попросил Рокоссовского молчать. Рокоссовский отказался:

— Нет, Родион Яковлевич. Я об этом просто обязан доложить. Виновные должны понести справедливое наказание.

Доложил. Хрущёв выслушал, принял документы, пообещал разобраться.

Вскоре на очередном приёме Хрущёв подошёл к Рокоссовскому, взял маршала под руку:

— Константин Константинович, вы заслуженный человек. Надо вам здоровье поберечь. Хотим предоставить вам возможность отдохнуть…

Ну вот так, как говорят — вручную, и завершил глава государства военную карьеру одного из величайших полководцев XX века.

Остаток своей жизни Рокоссовский прожил среди людей, которые его боготворили и которых нежно любил он.

Семья Рокоссовских основное время проводила на загородной даче в подмосковной Тарасовке. Особенно в летнее время, когда у внуков были каникулы.

Из рассказов Константина Вильевича Рокоссовского: «…Дед очень редко бывал дома… Он любил бывать на даче, и первые мои воспоминания о деде относятся к дачному периоду. Очень хорошо помню, как мы ходили с ним за грибами…

Настоящий был грибник. Я тогда никак не мог понять, как дед находит грибы под кучкой листьев или хвои. Он буквально чувствовал, где должны расти грибы. Обычно в лес дед надевал какой-нибудь старенький пиджачок, простенькие холщовые брюки и обязательно кепку. В таком обличье в нём вряд ли можно было узнать знаменитого полководца. Меня в наших путешествиях по лесу больше всего удивляло умение деда ориентироваться. Помню, забредём далеко в лес, и мне становилось страшно. Я тогда теребил его за полы пиджака и, дрожа всем телом, спрашивал: «Деда, а мы не заблудимся?» А он прижмёт меня к себе и, улыбаясь, говорит: «Не бойся, я знаю, куда идти…» И действительно, через десять минут мы выходили к какой-нибудь тропинке или просеке.

Дед пытался научить меня ориентироваться, но я так и не усвоил эту науку. А вот в грибах он таки научил меня разбираться. Я ведь поначалу собирал те, что покрасивее и поярче: мухомор какой-нибудь, поганочку зелёненькую. Бывало, наберу корзинку этой «красоты», а дед смеётся: «Не те это грибочки, Костя, не те». И давай мне рассказывать, какие грибы брать можно».

«У него вообще был свой, особый принцип невмешательства в процесс воспитания внуков. Он никогда меня не наказывал, но обо всех моих проступках сообщал матери. А вот своё недовольство моим поведением или обиду дед выражал молчанием. Однажды, когда мне уже лет четырнадцать исполнилось, произошёл такой случай. У деда была редкая по тем временам энциклопедия Брокгауза и Ефрона — все 82 основных тома и четыре дополнительных. Он ею часто пользовался, любил полистать. И вот как-то просматривал один из томов, а потом оставил где-то на видном месте. Книгу стащил мой младший брат, которому года четыре тогда было, и, играясь, разрисовал какую-то карту в энциклопедии цветными карандашами. Дед, увидев эти художества (а знал, что этот том читал я), перестал со мной разговаривать, а маму попросил провести со мной воспитательную беседу. Но я настаивал на том, что невиновен. Эпопея эта длилась дней пять (всё это время дед со мной не разговаривал), пока наконец братик не признался, что это он нашкодил. Тогда дед — тут надо отдать ему должное — при всех сказал: «Я был не прав! Прости, Костя, не разобрался». Мы оба были очень рады этому примирению».

«Несмотря на свою занятость, дед каждую свободную минуту пытался уделить нам, внукам. Больше всего мы любили, конечно, играть в войну. Несмотря на возраст, дед, как подросток, лазил с нами по кустам, прятался в засадах, бегал по лесу. Он сам вырезал для нас из дерева автоматы и пистолеты. У меня на даче был товарищ, вместе с которым мы обычно воевали против деда. Помню, однажды был черёд деда сидеть в засаде.

И вот мы с другом пошли его искать. Смотрим — в кустах кепка торчит. A-а, думаем, попался. Легли на живот и ползём тихонько, подкрадываемся. Вдруг слышим сзади: «Бах-бах, вы убиты!» Оказалось, дед нас обманул: он повесил кепку в одном месте, а сам спрятался в соседних кустах. Потом посмеивался: «Эх, разве-е-едчики…»

Однажды из-за него пострадал мой младший брат. Дело было на даче. Как обычно в начале лета, когда сад зарастал молодой травой, дед её косил. Косить он очень любил. Тут кто-то позвал его в дом. Косу он оставил в траве. И надо же такому случиться: пятилетний братишка напоролся на острие косы. Он здорово распорол себе ногу. Крови было много. Поначалу даже думали, что повреждены связки. Дед первым прибежал на плач ребёнка. Я помню эту картину: он идёт весь бледный и несёт на руках моего рыдающего брата с окровавленной ножкой. Врачи, приехавшие по вызову, обработали рану, которая оказалась глубокой, но неопасной, и прописали постельный режим. Дед, чувствуя свою вину, всё свободное время посвящал брату. Он сидел у его кроватки, ухаживал за ним, книжки читал, играл с ним в солдатики…»

«Он любил делать подарки. В начале шестидесятых, когда в моде были «Битлз», дед подарил мне гитару. Обычная отечественная шестиструнная гитарка, но для меня, тринадцатилетнего подростка, она была пределом мечтаний! Чуть позже дед подарил пневматическое ружьё, решив приобщить меня к охоте.

Помню, как отмечали моё пятнадцатилетие. Все уже поздравили меня и подарили подарки, а дедушка, который обычно поздравлял первым, молчит с загадочным видом. Наконец всё готово к праздничному обеду, он появляется в нарядном костюме и несёт в руках настоящую саблю! Ту самую саблю, с которой он командовал Парадом Победы, — бабушка украдкой показывала мне её, когда деда не было дома. Он подошёл ко мне и сказал: «Ну, Костя, ты теперь большой, бери её и храни. Дай бог, чтобы тебе никогда не пришлось её обнажать!» Это был его последний подарок… Стыдно признаться, но через пару дней мы с приятелем побежали рубить этой саблей крапиву, и были застигнуты за этим занятием самим дедом. Дед строго сказал: «Если ещё раз увижу, заберу».

«Меня воспитывали в строгости, кичиться фамилией у нас не было принято. Хотя помню, как во втором классе произошёл занимательный случай. Как-то наш класс участвовал в уборке школьного двора, мы копали, сажали деревья, и я, конечно, тоже вместе со всеми возился во дворе. А тут за кем-то из детей пришли родители, и я услышал, как они сказали: «Смотрите, внук маршала, а с лопатой и тоже копает…» В их понимании внук маршала должен был быть белоручкой. А нас ведь воспитывали по-другому, приучали к труду и порядку. К примеру, я знал, что дедушка очень не любит, когда без разрешения брали его вещи. И когда дед сам предлагал что-то посмотреть или надеть, то это воспринималось мной как подарок.

Помню, захожу однажды в спальню, смотрю: висит мундир деда с орденами — он на парад собирался. Дед, улыбаясь, спросил: «Хочешь надеть его?» Ну, я, конечно же, согласился. Мне тогда лет восемь-девять было. Дед надел на меня мундир с орденами, и… я едва устоял на ногах — такой он был тяжёлый. Потом долго ещё удивлялся, как же дед его носит».

«Однажды дед решил научить меня стрелять из малокалиберного спортивного пистолета «Вальтер», подаренного ему артиллеристами Войска Польского. Нечего и говорить, как я ждал этого дня.

И вот мы изучили этот пистолет вдоль и поперёк, я прошёл инструктаж — как держать, как прицеливаться, что можно и чего нельзя делать, и клятвенно обещал деду не баловаться и соблюдать осторожность. При этом он мне сказал: «Если будет осечка или вообще какая-то заминка — держи пистолет стволом вверх и не суетись — вместе разберёмся». Мы закрепили на заборе мишень, отошли метров на тридцать. Дед зарядил обойму и сделал несколько пробных выстрелов: убедившись, что с пистолетом всё в порядке, передал его мне. Я целюсь, как он сказал, стреляю раз, другой и тут, решив, что пора бы сходить и посмотреть, каков результат, опускаю пистолет вниз. А спуск у него был очень мягким — пистолет всё-таки спортивный. Раздался выстрел, и пуля вошла в землю рядом с моей ногой. Я растерялся, понимая, что совершил непростительную ошибку, и ещё неизвестно, чем бы кончилась вся эта история — ведь пистолет-то был самозарядный, и следующий патрон оказался уже в патроннике. Дед, не говоря ни слова, очень спокойно, но твёрдо вынул пистолет из моей руки и только тогда сказал ледяным тоном: «Всё. На сегодня твоя стрельба закончена! Я же говорил тебе, чего нельзя делать ни в коем случае. В следующий раз будешь внимательнее слушать деда». Не могу описать, как я был расстроен этим конфузом.

Сейчас, вспоминая этот случай, невольно сравниваю поведение деда с поведением в аналогичных ситуациях некоторых офицеров. Мне кажется, именно за эту способность в критической ситуации без суеты, спокойно и рассудительно принять решение и тактично и мягко, не унижая человека криком и бранью, помочь ему выйти из затруднительного положения и любили деда его подчинённые, от рядового до генерала».

«Деду была присуща изысканность во всём. Знаю, что он любил хорошие коньяки и даже в старости не мог отказать себе в рюмочке этого напитка. А вот чего он терпеть не мог, так это пива. И, насколько я могу судить, дед не был склонен к дурным привычкам. Он и пил мало, и курил немного (в основном отечественные папиросы «Казбек»). Ав последние годы, когда стало шалить здоровье, пользовался мундштуком… Дед был очень привязан к семье и дому. Когда он вернулся из Польши и перешёл на работу в Министерство обороны СССР, то всегда на обед приезжал домой. А потом стал ходить пешком, ведь мы недалеко жили. Мать рассказывала, что, вернувшись из Польши, дед говорил: «Как хорошо дома, я здесь отдыхаю, потому что могу спокойно один пройти по улице». За границей у деда была очень мощная охрана. Там даже в туалет не сходишь без сопровождения. А в Советском Союзе охрана деду полагалась чисто символическая. И часто, отправляясь на работу, дедушка провожал меня в школу. Я держал его за руку и безумно гордился этим».

«Я знаю, что к религии дед был абсолютно равнодушен — сын своего времени, атеист. Но невоинствующий. Скажем, на Пасху у нас куличи пекли, яйца красили. Он с юмором к этому относился, хотя куличи любил, как и пирожки».

О трофеях и машине фельдмаршала Паулюса: «По рассказам самого деда, это была роскошная машина. Потом американцы подарили ему не менее шикарный «бьюик». Машина была у нас до 1962 года, после чего дед сдал её в АХО Министерства обороны и получил новенький ЗИМ. Дед был равнодушен к подобным вещам. Едва ли не единственная реликвия, оставшаяся после него, — военный «виллис». Я его отреставрировал. Коллекционеры предлагали мне продать его, сулили немалые деньги, но эту машину я никогда не продам.

Как ни удивительно, дед не водил, хотя пробовал научиться. Но это произошло лишь однажды. Дед рассказывал, что, когда он был в Забайкалье, вместе с товарищами поехал на охоту в степь. Едешь-едешь по степи, как по ровной дороге, почва твёрдая. И вот кто-то предложил ему поучиться управлять машиной. Сел дед за руль и погнал, вре-заться-то никуда нельзя. И всё складывалось хорошо, пока каким-то невероятным образом дед не въехал в небольшую балку, наверное, одну на всю степь. А въехал так, что сломал переднюю ось автомобиля. С тех пор за руль он больше никогда не садился».

«Его любили. Любили все — от членов Политбюро и маршалов до адъютантов, шофёров и егерей. Для нашей семьи он был центром, притягивавшим к себе и родственников, и друзей моих родителей, и даже мои приятели — дети были втянуты в его орбиту. У него была необыкновенная улыбка. Когда что-то не удавалось, он мог повернуться ко мне и сказать с такой детской, обескураживающе-застенчивой улыбкой: «Ну вот, брат, видишь, обмишулился дед». Много лет спустя я смотрел кадры кинохроники, снятые во время битвы под Москвой, на которых он, сурово насупленный, на фоне грозных батальных декораций рассказывает о наступлении наших войск. Вдруг поднимает голову, и я вижу эту застенчивую улыбку: «Ну вот, мол, наговорил тут чёрт-те чего…» И только теперь я понимаю, как сложно было через долгую жизнь, казармы, войны, аресты пронести эту улыбку. Несмотря на почести и славу, он так и остался до самой смерти человеком застенчивым и скромным. Когда мы всей семьёй смотрели по телевизору парады, то с трудом находили деда — замминистра обороны — где-то на самом краю, а нередко и во втором ряду трибуны для военных. Иногда я слышал, как он говорил бабушке, которая просила его о чем-то: «Но, Люлю, это же неудобно!»

Наша семья ничем не отличалась от любой другой советской семьи. Ну и что, что дед — маршал? У нас в доме всегда была очень демократичная атмосфера. Он ужасно не любил, когда кто-нибудь из гостей, выпивший лишнего, начинал провозглашать тосты за Рокоссовского, за отвагу и полководческий гений. Немедленно напоминал, по какому случаю собрались. В семье вообще был культ скромности. Выделяться чем-либо было стыдно, хотя не скрою, такая возможность была».

«Никогда не забуду, как дед готовился к охоте. Это был целый ритуал. Самое интересное, патроны для охоты дед всегда делал сам. Конечно, пользовался он и покупными, но говорил, что так поступали все старые охотники. В принципе, это дело несложное, правда, нужны чрезвычайная точность и усидчивость. Дед покупал гильзы, капсюли, порох, дробь — у него был целый набор специальных устройств, чтобы отвешивать порох, вставлять капсюль, зажимать гильзу. Я деду нередко в этом помогал и безумно гордился доверием, оказанным мне. Правда, меня надолго не хватало — уж очень мудрёное это занятие. А главное, ошибиться нельзя: всыплешь две порции пороха — ружьё разорвёт. Но у деда таких случаев никогда не происходило, и корпеть над патронами он мог часами.

Делал штук пятьдесят-шестьдесят, чтобы на сезон хватило. Ему ведь много не надо было — он стрелял очень хорошо! Отец, который часто ходил с дедом на охоту, рассказывал мне об одном любопытном случае. Пошли они как-то на уток. А у деда был свой принцип: никогда не стрелять по неподвижной мишени. Для охоты на уток на озере обычно ставили специально замаскированные бочки, в которых прятались охотники и через небольшие отверстия наблюдали за дичью. Засели они в бочки, вспоминал отец, ждут. И тут он видит, что перед бочкой, где прятался дед, сел огромный селезень. Отец думает: сейчас он его тут и прихлопнет. Но дед не стреляет. Прошла пара минут, дед вылез из бочки, снял кепку и давай пугать селезня. В ту же секунду птица сорвалась с поверхности воды. Тут дед выстрелил и конечно же попал.

Но на уток он ходил только в последние годы жизни, когда уже старый стал. А до этого ходил на волков, лосей, кабанов. Однажды, когда он на кабана ходил, с ним произошла забавная история, которую он сам мне рассказал.

Была охота загоном: стрелки стояли в засаде, а егеря гнали зверя. И вдруг прямо перед дедом выскочил огромный кабан. Хорошо, что дед не растерялся и в ту же секунду выстрелил в зверя почти в упор. Правда, никакой реакции не последовало — кабан оставался стоять. Времени на перезарядку у деда не было — животное двинулось на него. Дед быстренько сориентировался и, несмотря на годы, в мгновение ока влез на дерево. Кабан подскочил к дереву, остановился, замер на несколько минут, а потом рухнул замертво. Как впоследствии выяснилось, дед всё-таки попал в зверя, но из-за очень прочной лобовой кости кабана, от которой иногда и пули отскакивают, смерть от ранения у животного наступила не сразу. Вот он и загнал деда на дерево.

Что-что, а настоящие охотничьи ружья он ценил. Любимых и, что называется, боевых у него было два: немецкая горизонтальная двустволка «Зауэр», привезённая им из Германии после войны, и английская «Голланд-голд» — чей-то подарок. Ему ведь много ружей дарили. У деда был даже для них специальный шкаф, одно ружьё краше другого: с серебряной и золотой чеканкой, резьбой и инкрустацией. Но, насколько я знаю, он не любил эти дорогие ружья, специально их не собирал и никогда ими не пользовался на охоте. Кстати, не любил он и ружья с вертикальным расположением стволов, отдавая предпочтение классическим горизонталкам. А что касается дорогого оружия, так он его дарил. Я знаю, что он подарил своему адъютанту дорогое инкрустированное ружьё, которое ему в знак уважения преподнёс министр обороны Венгрии. Он не считал эти ружья ценностью, к тому же знал, что никогда ими пользоваться не будет.

Да, самым большим увлечением деда, его страстью была охота. На даче висели многочисленные трофеи — оленьи рога, клыки кабанов и даже голова громадного волка, которого он убил где-то в Польше. Когда здоровье стало подводить, от таких охот пришлось отказаться, и в последние годы он в основном ходил на уток. И хотя стрелком он был блестящим, тем не менее за несколько недель до открытия сезона начинал готовиться: доставал ружья, чистил, смазывал их, приводил в порядок амуницию и снаряжение. По выходным он тренировался в саду, вскидывая ружьё, делая проводки, привыкая к спуску. Патроны, как я уже сказал, дед набивал себе сам. У него был специальный набор, чтобы делать патроны, кроме того, он выписывал журнал «Охота» и черпал оттуда всякие рекомендации. Я с удовольствием ему помогал. Порох мне, конечно, не доверяли, зато я специальной меркой отвешивал дробь. По вечерам он учил меня всем этим премудростям, рассказывал разные охотничьи истории.

Он вообще любил активный отдых, занимался спортом. Любил играть в волейбол и теннис, играл на биллиарде и никогда не понимал, как можно смотреть спортивные соревнования, «болеть». Интересно, что он был равнодушен к футболу, считал, что это скучная игра. Он смеялся надо мной и моим отцом, когда мы смотрели какой-нибудь очередной «решающий» матч: «Ага, опять сидят, Башашкина смотрят». Футболист Башашкин запал ему в душу, потому что, когда дед работал в Польше, он туда приезжал и попал в какую-то неприятную историю. Деду пришлось вмешаться, чтобы выручить советского спортсмена».

«В свободную минуту дед был не прочь покопаться в земле на маленьком огороде на даче. Во время летнего отпуска он разводил там бурную деятельность: сажал редиску, лучок, укроп, петрушку. Сам всё пропалывал, удобрял, поливал, не любил, когда ему кто-то помогал. Соглашался разве что на то, чтобы ему помогли весной вскопать грядку, а так ни-ни. Только мы, внуки, могли подсобить деду, да и то по мелочам.

Ещё любил ухаживать за большим старым садом. В урожайный год бывало, что ветки до земли гнулись от плодов. И дед, щедрой души человек, раздавал их всем знакомым, отсыпая по ведру, а то и по мешку яблок. Мы ведь из яблок варенья не варили, его в нашей семье не любили. Но зато вишнёвого и малинового у нас всегда было много. Малиновое дед очень любил, и мама специально для него покупала малину и варила варенье…»

«Когда я стал взрослым, мама мне рассказывала, что дед после войны всегда с собой носил револьвер. Она поинтересовалась, почему он носит оружие. Тот ответил: «Если за мной придут, живым я им не сдамся». Я в детстве и сам видел у него маленький браунинг.

Деду немцы в ГДР подарили небольшую палатку. Мы с ним летом на даче её разбивали, ночевали в ней. Как-то он встал очень рано и куда-то ушёл. Я поднял его подушку и увидел револьвер. Подушку положил на место и побежал за своим другом Сашей Леоновым. Ему показал оружие. Деду я тогда ничего не сказал».

Дачу Рокоссовский построил по случаю. После войны почти весь Военный совет 2-го Белорусского фронта выхлопотал в Подмосковье участок земли под дачную застройку. Спланировал и удачно провёл эту завершающую операцию член Военного совета фронта генерал Н. Е. Субботин. Идею поддержали командующий 4-й воздушной армией генерал К. А. Вершинин, начальник штаба фронта генерал А. Н. Боголюбов. Генералы Г. Ф. Захаров и А. Г. Русских примкнули по ходу кампании, которая развивалась успешно. Строили за свой счёт. Срубы привезли из Германии — «из комплекса зданий штаба 2-го Белорусского фронта». Штаб расформировывался. Часть имущества распродавалась. Срубы перевезли под Тарасовку. Здесь пленные немцы их быстренько собрали, отделали свежим тёсом, вставили рамы.

Во время строительства произошёл такой курьёз. Кто-то из злопыхателей написал «куда следует» — мол, генералы зарвались, особенно Рокоссовский, дворец строит в Подмосковье. В то время разгоралось «трофейное дело», по которому трепали маршала Жукова и его окружение — генералов Телегина, Крюкова, певицу Лидию Русланову. Видимо, кто-то решил подсунуть под этот молот и голову Рокоссовского.

Прибыла комиссия, специально созданная для проверки «изложенных фактов». Комиссию возглавил ни много ни мало сам Булганин — в то время первый (после Сталина) заместитель министра Вооружённых сил СССР, кандидат в члены Политбюро и член Оргбюро ЦК ВКП(б). И вот комиссия прибыла, высыпала из ЗИМов. Булганин взглянул на дачу, нахмурился. Взял Рокоссовского под руку, отвёл в сторонку: «Костя, что это за изба?» — «Моя дача, Николай Александрович», — ответил Рокоссовский. «Вот что… Давай построим тебе нормальный, каменный дом!» — «Да что вы, Николай Александрович! На мой век и этого хватит». Комиссия убыла. А вскоре правительство возместило Рокоссовскому все расходы по строительству дачи и таким образом подарило её маршалу в знак признательности за его военные заслуги. Не поскреби порог высокого кабинета жалоба недоброжелателя, не приехала бы к Рокоссовскому комиссия и не видать бы ему компенсационных денег…

На охоту ездил с друзьями. Охоту любил страстно. Для полного охотничьего счастья ему необходима была хорошая компания. Чаще всего выезжал в лес с фронтовым другом генералом Константином Фёдоровичем Телегиным. Телегин закончил войну в Берлине — член Военного совета 1-го Белорусского фронта. В 1947 году был арестован органами НКВД по «трофейному делу» и получил максимальный срок — 25 лет лагерей. Во время следствия подвергался пыткам и унижениям. Вышел из заключения в 1953 году. Полностью реабилитирован. Их многое сближало.

Поддерживал дружеские отношения с маршалом Коневым. Часто в гости приезжали друзья-фронтовики генералы Батов, Малинин, Орёл, маршал Казаков.

Дочь маршала Конева Наталия Ивановна Конева вспоминает, как однажды в день рождения её отца Рокоссовский преподнёс своему фронтовому товарищу необычный подарок. «Мы жили тогда в доме на улице Грановского. Раздался звонок. Открывается дверь, а на пороге высокая фигура Рокоссовского с высоченным саженцем в кадке. Он знал, что отец любил сирень. У него Победа ассоциировалась с цветущей сиренью, ароматом её. За окнами зима, мороз, снег искрится, а улыбающийся Рокоссовский вносит в прихожую куст живой цветущей белой сирени…» Этот куст белой сирени Конев весной высадил на даче в Архангельском. Рокоссовский не раз бывал там, чтобы навестить своего друга и посмотреть, как разрастается белая сирень.

В последние годы много работал за столом. Писал статьи для военных журналов. Охотно давал интервью по темам, которые волновали его самого. Наступило время, когда необходимо было устанавливать, а порой и восстанавливать правду минувших событий — историю только что отгремевшей войны. Многие генералы и маршалы выпускали мемуары, рассказывали о том, что пережили, чему были свидетелями и какую роль играли они сами в качестве действующих лиц тех или иных событий. Книги выпускал Воениздат, серия так и называлась — «Военные мемуары». Книги выходили красивые, в суперобложках. Перед основной публикацией, как правило, мемуары «обкатывались» в журналах. Но вначале их просматривал главный цензор — Главпур[145]. После его разрешения начинались публикации в периодике. Иногда публиковались главы, отрывки и избранные места, иногда целиком, с небольшими и несущественными сокращениями, как это принято в журналах. Мемуары читались с жадностью, особенно фронтовиками. Порой случались неувязки. Иногда кого-то из мемуаристов подводила память, иногда соблазн подретушировать свой портрет, подправить что-то задним числом. Возникала полемика.

В одном из номеров «Военно-исторического журнала» появились воспоминания Жукова, в которых он рассказывал о Курской битве. Рокоссовский внимательно прочитал их и обнаружил, что «со стороны коллеги-маршала допущены тенденциозность и неверное освещение событий». Сел за письмо. В письме на имя главного редактора журнала свидетельствовал: утверждение Жукова о том, что план оборонительной операции Центрального фронта в период Курской битвы разрабатывался начальником штаба фронта М. С. Малининым и им же был представлен в Генштаб, не совсем верно.

«Так же, как и на Воронежском фронте, план оборонительной операции разрабатывался командованием фронта с привлечением для этого всего коллектива руководящих работников управления и штаба и был представлен в Ставку военным советом фронта, — писал Рокоссовский. — К этому ещё добавлю, что для окончательной отработки упоминаемого плана обороны войск Центрального фронта я был вызван в Ставку и лично докладывал свои соображения Верховному главнокомандующему Сталину и после некоторых уточнений этот план был им утверждён.

…Обращаюсь к Вам по затронутому вопросу потому, что и ко мне обращаются товарищи — участники Курской битвы с вопросами: почему Г. К. Жуков в своих воспоминаниях искажает истину, приписывая себе то, чего не было? Кому-кому, а ему не следовало бы допускать этого!»

В этот период под общей редакцией Рокоссовского выходит несколько книг по истории Великой Отечественной войны.

Наконец он засел за воспоминания. Работа шла тяжело. К тому времени многие боевые генералы и маршалы уже издали свои мемуары и основные акценты событий минувшей войны оказались, таким образом, расставленными. Однажды в разговоре с Головановым он с горечью признался: «Мы своё дело сделали, и сейчас мы не только не нужны, но даже мешаем тем, кому хочется по-своему изобразить войну». Александра Евгеньевича Голованова сразу после смерти Сталина уволили в запас. Теперь он работал в Научно-исследовательском институте гражданской авиации. Написал свои воспоминания, но книга вначале не прошла цензуру, потом всё же была опубликована, но со значительными сокращениями.

Голованов оставит самую яркую и глубокую характеристику своего боевого товарища:

«Пожалуй, Рокоссовский — это наиболее колоритная фигура из всех командующих фронтами, с которыми мне довелось сталкиваться во время Великой Отечественной войны. С первых же дней войны он стал проявлять свои незаурядные способности. Начав войну в Киевском особом военном округе в должности командира механизированного корпуса, он уже в скором времени стал командующим легендарной 16-й армией, прославившей себя в битве под Москвой… Его блестящие операции по разгрому и ликвидации более чем трёхсоттысячной армии Паулюса, окружённой под Сталинградом, его оборона, организованная на Курской дуге с последующим разгромом наступающих войск противника, боевые действия руководимых им войск в Белорусской операции не только снискали ему славу великого полководца в нашей стране, у нашего советского народа, но и создали ему мировую известность. Вряд ли можно назвать другую фамилию полководца, который бы так успешно действовал как в оборонительных, так и в наступательных операциях прошедшей войны. Обладая даром предвидения, он почти всегда безошибочно разгадывал намерения противника, упреждая их и, как правило, выходил победителем. Сейчас ещё не изучены и не подняты все материалы по Великой Отечественной войне, но можно сказать с уверенностью, что, когда это произойдёт, К. К. Рокоссовский, бесспорно, будет во главе наших советских полководцев. Рокоссовскому, как лучшему из лучших командующих фронтами, было предоставлено право командовать Парадом Победы на Красной площади».

Черновик был готов. Название родилось само по себе — «Солдатский долг». Простое и твёрдое, как железо, как сталь клинка.

Воспоминания Рокоссовского написаны такой же твёрдой и честной рукой. Они лаконичны, зачастую до скупости. Картина событий в них сурова и верна. Он храбро и умело воевал и, будучи верным партии и своему Верховному главнокомандующему, по-солдатски честно выполнял долг перед родиной и советским народом. С той же честностью и прямотой держал перо.

Книга вышла уже после смерти автора. Как и следовало ожидать, со значительными купюрами. Потом вымаранные места восстанавливали его любящие женщины — Юлия Петровна и Ариадна Константиновна. Ими же были включены в новую, значительно дополненную редакцию «Солдатского долга» фрагменты интервью и статей маршала, которые органично легли в текст, значительно его обогатив.

Иногда читатели мемуаров маршала Рокоссовского недоумевают: а почему же он ничего не написал о «Крестах»?

Константин Вильевич, разбирая дедов архив, обнаружил лишь скупую запись: «Я вышел из тюрьмы с одним непонятным вопросом: кому и зачем всё это было нужно?»

Работа над рукописью была трудной ещё и потому, что врачи обнаружили неизлечимую болезнь — рак. Надо было торопиться, успеть.

Из письма внукам: «Здравствуйте, дорогие внуки Павлик и Котя! Дед уже из больницы драпанул и сижу дома, пока ещё на больничном режиме. Получил почётное оружие типа кирасирской сабли, красиво отделанной, с большим защитным эфесом и с гербом, напоминающим собой шинельную пуговицу. Вчера собравшимся на празднование у нас нашим представлялся, салютуя по всем правилам кавалерийского искусства. Сейчас мы с бабушкой опять сидим вдвоём и молча ощущаем наше одиночество. По коридорам никто шайбу не гоняет и царит давящая тишина. Но вот пока и всё. Крепко вас целуем, а также маму и папу. Пишите, не забывайте старичков.

Дедушка».

Это было его завещание внукам.

Из воспоминаний генерала Батова:

«С Константином Константиновичем Рокоссовским мне довелось работать долгие годы. Ныне его уже нет среди нас. Писать об этом трудно. Склоняю голову перед его светлой памятью. Бесконечно признателен ему за всё, чем обогатила меня боевая служба под его руководством.

Вспоминаю последнюю нашу встречу в госпитале за несколько дней до его кончины. Мы оба знали, что больше друг друга не увидим. Из Воениздата как раз принесли вёрстку его книги «Солдатский долг», над которой он работал уже тяжелобольным. Константин Константинович подписал книгу в печать и сказал мне:

— Авторский экземпляр я уже тебе не смогу прислать. Но считай, что ты получил его. — И добавил: — Очень хотелось написать воспоминания о Гражданской войне, сожалею, что не успел… Ничего мне так не хотелось, как написать о Гражданской войне, о подвиге революционных рабочих и крестьян. Какие это чудесные люди, и какое это счастье быть в их рядах!

Да, он сам был солдатом революции…»

Из рассказов Константина Вильевича Рокоссовского:

«Последние его дни я не застал — мы жили в Новосибирске, я сдавал экзамены в школе, мне было шестнадцать. Приехали к самому концу. Его положили в больницу — родители меня туда не брали. Тяжело это было. Особенно — процедура похорон. Тягостная обстановка… Я видел, как плакали люди, стоявшие в очереди, чтобы попрощаться с ним. Брежнев тоже плакал, совершенно искренне. Дед у всех вызывал симпатию…

Когда в 1968 году он в очередной раз попал в больницу, в семье уже знали, что дни его сочтены. Помню, за неделю до кончины деда мама привела меня в Кремлёвскую больницу, где он лежал. Дедушка едва разговаривал. Но я помню его последние слова: «Береги родителей, учись, чтобы в жизни никому не быть обузой». Вскоре его не стало.

Прощание проходило в Доме Советской армии — сейчас Дом Российской армии. Там ритуал был отработан: выставлялся гроб, заступал почётный караул… Всё время, пока шла церемония прощания, моя бабушка, мать с отцом сидели в зале. Я тоже был вместе с семьёй, хотя не так долго. В первый день с дедом прощались члены правительства, военные и, как тогда говорили, другие официальные лица. Я помню, что из всего тогдашнего руководства один Брежнев откровенно плакал. Он вообще, как говорят, был человеком чувствительным. Леонид Ильич подошёл к нам, каждого крепко обнял.

На второй день тело деда кремировали, и попрощаться с его прахом могли простые люди. Народу было так много, что члены правительства ставили вопрос о продлении церемонии прощания ещё на один день. Но потом всё же решили не нарушать традиций, и урна с прахом была захоронена в Кремлёвской стене. Я вспоминаю, что, когда всё уже закончилось, к нам подошёл Алексей Николаевич Косыгин и спросил бабушку: а где внук Рокоссовского? Когда меня показали ему, Косыгин обнял меня за плечи и сказал: «Держись, сынок. И будь таким, как твой дед». До сих пор не могу понять, почему он обратился именно ко мне…»

Незадолго до смерти Рокоссовский признался Жукову: «Не смерть страшит, а то, что сожгут, замуруют в стену».

Жуков тоже не хотел — в стену. Завещал похоронить себя в земле, рядом с матерью.

Но маршалов кремировали.

Жуков пережил своего кавалерийского командира на шесть лет.

Большинство потомков маршала Константина Константиновича Рокоссовского носят его фамилию и живут в России.

Дочь Ариадна Константиновна после войны окончила Московский областной педагогический институт, факультет французского языка. Вышла замуж за Виля Кубасова, военного химика, ставшего заместителем начальника Академии химзащиты. Родила двоих сыновей — Константина и Павла. Константин окончил МАИ и работал в Институте военной медицины Министерства обороны. Константин Вильевич всю жизнь увлечён историей, хранит память знаменитого деда, семейные реликвии. Павел Вильевич — адвокат. У него сын Роман и дочь Дарья.

Ариадна Константиновна умерла в 1978 году от инсульта.

Юлия Петровна успела понянчить правнучку, дочь Константина Вильевича Ариадну, названную так в честь бабушки. Умерла в 1986 году.

Ариадна Константиновна (вторая) окончила МГИМО, факультет международной журналистики, работает в редакции «Российской газеты», лауреат многих премий в области журналистики, часто бывает в служебных командировках в Польше. Растит сына Юрия.

Дочь Галины Талановой Надежда Константиновна Рокоссовская — доцент кафедры английского языка МГИМО. Сын Андрей Урбан — известный журналист, корреспондент ИТАР-ТАСС в Берлине. Внук — Алексей.

Семейство Рокоссовских едино. Семьи дружат, общаются. Помнят своего славного предка, гордятся им.